Текст книги "Вторжение"
Автор книги: Станислав Гагарин
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)
Во сне ему привиделся неведомый еще, но сулящий смертельную опасность зверь. Стараясь увернуться от неминуемого прыжка, Гр-Гр наяву откатился к прохладной стене огромной пещеры, внутри которой укрылось его племя, ткнулся боком об острый камень, оставленный здесь для обработки, и боль от впившегося под ребро осколка заставила молодого вождя проснуться.
В пещере было темно. Вождь Гр-Гр знал, что в дальнем ее закоулке теплится сохраняемый стариками племени огонь, но сейчас, в предрассветный час, горячие угли подернулись пеплом и не давали света.
Он быстро и ловко поднялся, никого не потревожив, но успев уловить, скорее интуитивно, что Арев, его самая надежная и верная из трех постоянных подруг, подняла голову, видно, почувствовала пробуждение вождя. Гр-Гр издал успокаивающий звук, средний между легким свистом и шипением, и женщина, она ждала второго уже детеныша, уронила голову на свернутую шкуру большой хищной кошки, добытой вождем в прошлом году.
Непостижимым образом различая в темноте распластанные тела соплеменников, бесшумно скользя между ними Гр-Гр прошел в угол, где люди хранили огонь. Старик Хаш, в минувшее время великий воин, скорчившись, набросив на худые плечи, исполосованные когтями Серого Кару, саблезубого медведя, сидел у полупогасшего костра и поднял голову, едва заслышав легкие шаги молодого вождя.
– До появления Светила еще не скоро, – сказал старик, вставая с бревна плавника, принесенного сюда от недалекого берега моря.
– Хочу говорить с тобою, Хаш, – проговорил Гр-Гр. – Только взгляни вначале в горшок, где храним мы Сына дающего жизнь.
Так они называли огонь, который никогда не угасал в глиняном сосуде, бережно опекаемый бывшими воинами, старыми охотниками, которые не могли уже выходить с племенем на промысел.
Огонь считали сыном Солнца, которое называли просто Светилом. Правда, племя Гр-Гр и те, кто жил неподалеку, уже научились добывать огонь трением, но страх потерять огонь еще сохранился в сердцах людей, и надежды их обращались вокруг вечного и негасимого. Если же огонь умирал, то племя считало сие великим несчастьем, а виновного немедленно побивали камнями, после чего торжественно поджаривали на огне, добытом трением. Ну и съедали его, конечно, к общему удовольствию, хотя людоедами в принципе не были, павших воинов и охотников предавали земле. Но без этой жертвы новый огонь считался неполноценным, лишенным божественной силы.
Хаш был обязан Гр-Гр тем, что молодой вождь воспротивился древнему правилу убивать немощных стариков и установил случаем с бывшим воином новый порядок, создал, как определили бы далекие их потомки, прецедент. Отныне племя использовало на посыльных работах во внутреннем хозяйственном укладе тех, кто недостаточно силен для охоты на Мохнатого, нерасторопно собирает ягоды и грибы. Поскольку у Хаша слабыми оказались ноги, ему и предложено было сидеть в пещере и стеречь огонь.
– Сегодня придут вожди Синих Носов и Горных Обезьян, – сказал Гр-Гр. – Будем решать: быть или не быть объединению наших племен. Пока все спят, я хотел бы услышать, что ты думаешь об этом, старый Хаш?
Хранитель огня вздохнул и отложил в сторону сухую веточку, от которой обламывал кусочки, готовый отправить их в костер, едва сородичи начнут просыпаться.
– Ты прав, Гр-Гр, – неторопливо заговорил мудрый охотник. – Вместе, сообща легко сделать то, что не под силу свершить ни одному охотнику, каким бы сильным и смелым тот не был. Но есть у нас соплеменники, которые считают: прежние правила охоты привычны, они всегда приносили успех, зачем переходить к новому? Ведь неизвестно: будет ли оно лучше… Да и в вождях Носов и Обезьян я сомневаюсь. Захотят ли они объединиться? Ты уверен в этом, Гр-Гр?
Увы, молодой вождь не мог твердо полагать, что переговоры закончатся успехом. Юмба-Фуй, вождь Синих Носов, хитрый и ленивый, умело использующий выгодное расположение племен в устье большой реки, впадающей в океан, и глава Горных Обезьян, сидящих на неприступных кручах, на словах соглашались с предложением молодого вождя Рыжих Красов о разделении труда при охоте на Мохнатых.
Гр-Гр шел дальше. Он хотел создать межплеменную кооперацию под общим руководством, но пока наталкивался на роковой и пока неразрешимый вопрос, который задавали оба вождя: кто же из них троих будет главным?
И когда молодой реформатор говорил о том, что главного выберут люди всех трех племен, Юмба-Фуй хитро подмигивал и лыбил круглую рожу, украшенную на самом деле синим, скорее фиолетовым носом. Горный же Обезьян по имени Кака-Съю возмущенно фыркал и, заикаясь, произносил на горском наречии несколько слов, обозначавших, Гр-Гр это было известно, неприличные понятия.
Раньше каждое племя охотилось на Мохнатых самостоятельно. Поначалу рыли огромную яму-ловушку, потом всем обществом искали зверя, отбивали от стада и гнали к будущей гибели. Справиться с Мохнатым было непросто… Гигантское животное было живучим.
Толстую шкуру не пробивали жалкие копья людей, камни, брошенные в яму на загнанного зверя, особого вреда не причиняли. Потом возникала проблема сохранения целой горы мяса, большая часть его портилась, и мясо приходилось зарывать подальше от пещеры, ибо впрок можно было заготавливать только копчением, а на это не хватало времени.
И Гр-Гр, который вырос в долине, у подножия горных вершин, склоны их заселили уже Обезьяны, сообразил однажды, забредя выше их поселений, что мясо чудесным образом не станет ядовитым, если его хранить в леднике, Язык которого доходил до жилища племени Каки-Съю. Это был еще один довод в пользу кооперации трех родов.
– Если надо, я поддержу тебя, Гр-Гр, – пообещал старый Хаш. – Только имей в виду: сомневающихся будет достаточно. Люди с трудом отказываются от того, что завещали их предки, и к чему они сами привыкли.
«Да, – с горечью подумал Гр-Гр, – об этом предупреждал в «Большом сочиненье» еще Роджер Бэкон. Как это там у него? Пример жалкого и недостойного авторитета, постоянства привычки, мнения несведущей толпы прикрытие собственного невежества показной мудростью… Ими опутан всякий человек, утверждает монах-францисканец, и охвачено всякое состояние, ибо в жизни, науках и всяком занятии для одного и того же вывода пользуются тремя наихудшими доводами: это передано нам от предков; это привычно; это общепринято, следовательно, этого должно придерживаться. Он прав, Роджер Бэкон, но как мне убедить соплеменников в открывшейся и для меня правоте?»
Вслух молодой вождь сказал:
– Уже светает, Хаш. Разжигай костер, а я обойду часовых – не заснул ли кто, не попался в лапы Серого Кару, он как будто вновь появился в наших краях. Я видел вчера его след.
Направляясь к выходу из пещеры, Гр-Гр прошел так, чтобы оказаться поближе к трем подругам, они лежали вместе среди пятерых детенышей, которых принесли уже молодому вождю.
Ласково посмотрев на них, Гр-Гр подумал о том, что неплохо бы оставлять женщин за себя, когда он покидает стоянку племени для охоты или боевых походов. Конечно, и самая любимая Арев, и рассудительная Анель и веселая, всегда радостная Вабюль, как подруги вождя уже ведали в племени сбором кореньев, грибов и ягод, но им можно было бы вручить от его имени и более широкие полномочия.
С коротким дротиком в руке и каменным ножом, прикрепленным к набедренной повязке, Гр-Гр вышел из пещеры в предрассветное сиреневое утро. Вождь настороженно осмотрелся и тихонько свистнул. Из кустов, окружавших вход в убежище, где укрывались три сотни людей, раздался ответный свист.
Ответив на пароль, часовой так и не появился, не обнаружил потаенное место, в котором укрывался, и это было тоже нововведением молодого вождя.
Он миновал вторую линию охранных постов и углубился несколько в густой, окружающий земли его племени лес. Вождю захотелось еще раз осмотреть следы Серого Кару.
Двигался Гр-Гр быстро и бесшумно, настороженно замирая, если к нему приходил звук как будто бы посторонний для пробуждающегося леса, потом определив его, вождь споро двигался дальше.
Утро предвещало добрый солнечный день, и Гр-Гр верил, что объединенный совет трех племен примет предложенные им идеи. Порой ему казалось, будто он движется в некоем искусственном мире, словно никогда не бывал в этом лесу, хотя понимал: здесь знакома каждая былинка.
Ощущение некоей двойственности существования не пугало молодого вождя. Напротив, оно пьянило его, придавало уверенности в том, что задуманная акция венчается успехом, все будет хорошо, и любимая Арев принесет ему сына, который станет после него Великим Вождем, объединителем всех племен, живущих под добрым и светлым оком Большого Небесного Огня.
Все три подруги Гр-Гр рожали ему пока одних, увы, дочерей.
«Сейчас тебя убьют, молодой вождь, – произнес вдруг внутри черепа, так показалось Гр-Гр, незнакомый голос. – Берегись!»
Реакция вождя была мгновенной. Ничком бросился Гр-Гр на землю, и тут же грохнул в дерево, с которым он поравнялся, тяжелый камень, прикрепленный ремнем к деревянной рукояти.
Вождь перекатился через заросли, вскочил на ноги, в несколько прыжков пересек пространство, отделявшее его от несостоявшегося убийцы, который стремглав бросился наутек. Гр-Гр догнал его и с силой вонзил дротик туда, где голова соединяется с телом.
Человек рухнул вниз лицом, не издав ни звука.
Уже переворачивая его, Гр-Гр понял, что его пытался убить один из Синих Носов.
«Так, – вздохнул вождь, всматриваясь в раскрытые глаза бездыханного трупа. – Юмба-Фуй по-своему попытался решить проблему выборов президента нашей кооперации…»
– А чего ты хотел, наивный Папа Стив? – насмешливо спросил его вдруг изнутри тот самый голос, который только что спас от верной смерти. – Плюрализма, гласности и демократии в каменном веке? Их, по сути дела, нет и в Двадцатом, в этом жестоком, жестоком, жестоком веке-оборотне…
– Кто это? – вскричал Гр-Гр, ничуть не испугавшись и с вызовом потрясая дротиком с окровавленным каменным наконечником. – Кто со мной говорит? Выйди и покажись! Я хочу видеть твое лицо…
– Это ты сам говоришь себе, смелый, непохожий на других Гр-Гр, – спокойно, несколько усталым тоном произнес давешний голос. – Знаешь, Аристотель ведь был абсолютно прав, когда утверждал, что происходящее в мире свершается не только на основании чего-то, но и для чего-то. Ты суть человек осознающий и целеполагающий, а потому, целенаправленность и целесообразность твоей деятельности через потомков распространится на весь мир. То, что возникает природным, естественным путем или благодаря замыслу человека, возникает ради чего-то. Только не всякая цель есть подлинная цель, есть благо. Цель означает отнюдь не всякий предел, но лучший.
По Аристотелю, и его слова истинны, умница Гр-Гр, начало всех вещей скорее всего благо.
Запомни это!
Часть четвертая
СПАСЕНИЕ ОТ ЖУКА ЛОМЕХУЗА, или ТИРАННОЗАВР И МУРАВЬИ
XXII. СЕКС В МЕЗОЗОЕ
Тираннозавр увидел продирающуюся к нему сквозь доисторические заросли мелового периода самку и подумал, что ее появление сейчас, когда он силится додумать некую идею, неведомо как возникшую в его примитивном мозгу, сексуально озабоченная завриха сейчас ему вовсе ни к чему.
Самка приближалась, игриво помахивая страшенной головой, украшенной длинными зубами-кинжалами, судорожно, как в фильме «Миллион лет до нашей эры», дергая неестественно укороченными передними лапами, то простирая их к любезному другу, угрюмо поджидавшему ее, то разводя в стороны, прижимая к мощному – пошире нежели у супертанка КВ – торсу.
«Не ее ли скелет я видел недавно в Музее естественных наук в Ла-Плате, столице провинции Буэнос-Айрес?» – подумал ящер.
Меж тем, подруга тираннозавра приблизилась к нему на расстояние не менее десяти-двенадцати длин его пятнадцатиметрового тела и медленно двинулась по кругу, стараясь держать чудовищную, с ощеренной пастью голову направленной на раздумывающего о постороннем, вовсе не мезозойском, ящера.
А тот с непонятной для примитивного в умственном отношении существа эпохи средней жизни, а ежели по ученому – мезозоя, с несвойственной для рептилии настойчивостью пытался сообразить: вышло ли время, в котором все это происходило, из триасового периода в меловой, который характерен наличием обыкновенного пишущего мела в отложениях…
Тираннозавр с тоской огляделся, пытаясь зацепиться сознанием за некие предметы бытия, и увидел, что в окружавшем их с подругой лесу наряду с голосемянными деревьями, саговниками и гинкговыми, различными видами доисторических пальм, гигантских папоротников и хвощей растут и ели с пихтами, ивы, тополи и сосны.
Поодаль поднималась роща огромных секвой, по ее опушке трусцою проследовал пятиметровый игуанодон, опасливо озираясь на милую парочку, от которой ему б не поздоровилось, не будь увлечены они любовной игрой.
С шумом поднялась в отдалении и пролетела над ящерами стая ворон.
«Вороны?! – удивился Тираннозавр. – Откуда они в мезозое? Хотя нет… Это всего лишь Археоптериксы! Но как они похожи на ворон…»
Он затоптался на месте, против воли исполняя брачный танец. Древний и могучий инстинкт овладевал его существом помимо неведомо как появившейся в нем интеллектуальной воли. На ходу Тираннозавр захватил редуцированной лапой высокий куст, который привлек его цветом ягод, показавшимися знакомыми, вырвал куст с корнем и поднес к широко расставленным глазам.
«Калина красная! – мысленно воскликнул тираннозавр. – Тебя-то как занесло сюда, голубка?»
Чувство щемящей тоски охватило душу тираннозавра. Он силился понять, почему встреча с калиной, уже появившейся в меловом периоде мезозоя, так взволновала его, но, видимо, время прозрения не наступило.
Ящер отбросил прочь обсыпанный яркими ягодами куст. Ему захотелось горько и унывно завыть, но и это не было дано бедной рептилии. Природой не положены ей были голосовые связки, и только скрежет, скрип, ужасную смесь шипения со свистом в состоянии был произнести тираннозавр.
А его подруга, из яйца которой ящер вылупился во время óно, приняла издаваемые им звуки за поощрение к сексуальному акту и резко приблизилась едва ли не вплотную, намереваясь заняться с собственным сыном вполне приемлемой с точки зрения нравственного кодекса ящеров, естественной для средней жизни любовью.
«Эдипов комплекс в чистом виде, – подумал ящер. – Кстати, о птичках… Говоря об общей теории неврозов, Зигмунд Фрейд утверждает в двадцатой лекции по введению в психоанализ «Сексуальная жизнь человека», что в детстве можно найти корни всех извращений. Каким же было мое собственное детство, если нахожу естественным совокупление с родившей меня самого этой зубастой красавицей?»
Не успев как следует определить для себя отношение к происходящему, тираннозавр заторопился, уминая древнюю почву, заросшую жесткой травой, и здоровенными лапами уничтожая при этом десятки, сотни маленьких сообитателей, до которых ему не было, разумеется, никакого дела.
Ящер повернулся к подруге-матери хвостом, конец последнего хлестнул ее по нижним конечностям, и самка обиженно хрюкнув, попятилась от совсем не по эре интеллектуального сына-приятеля.
А тираннозавр увидел, как среди деревьев, где недавно еще укрывалась завриха, выли два молодых ящера. Это были уже взрослые их дети. Такая же страшная, как ее матушка, дочь, и здоровенный, самый сильный хищник эпохи, сынок, по образу и подобию вылитый папаша.
Они приближались к родителям. Обиженная равнодушием супруга завриха-мать приветствовала парочку вылупившихся из ее яиц ребятишек радостными звуками и заспешила к сыночку с явным намерением получить от него то, чем не пожелал наградить ее странно изменившийся ящер-родитель.
Молодой тираннозавр остановился, поджидая мамашу, а сестренка приближалась к обалдевшему от нестандартной с точки зрения нового рептильного мышления ситуации отцу и старшему брату одновременно.
«Не хочет ли она, чтоб я стал еще и ее мужем?» – в ужасе и полном смятении воскликнул мысленно тираннозавр.
В этом качестве, в обличье зверя мезозойской эры, он испытывал, конечно, половое влечение к торопливо уползавшей сейчас от него самки. Да, она была его матерью, родившей его самого и отложившей позднее оплодотворенные им яйца, из которых вылупились эти пятнадцатиметровые ребятишки, готовые заняться любовью и с ним, и с мамой, и между собой.
Но парадоксально сосуществующая в ящере иная личность, неведомо как возникшая в доисторическом чудовище, странным образом знакомая с учением Зигмунда Фрейда об эдиповом комплексе, не воспринимала вот-вот готовый начаться безудержный секс по-мезозойски, искренне противилась грядущей оргии, ибо исповедовала иные нравственные принципы, они сложились на планете спустя многие миллионы лет.
«Иметь или не иметь, а если иметь, то кого иметь – вот в чем вопрос», – скаламбурил, усмехнувшись, тираннозавр и мысленно поморщился: острота показалась ему пошлой, а пошлость он презирал в любых ее проявлениях.
Тут ему опять вспомнились слова Зигмунда Фрейда о том, что либидо есть сила, аналогичная голоду, и в либидо выражается влечение к сексу, как в голоде выражается влечение к пище. И еще про технологию сосания младенцем материнской груди, а затем соски, которая не кормит вовсю, а заснуть без нее детеныш не желает, ибо пристрастился получать при сосании сексуальное удовлетворение.
А что, сказал себе тираннозавр, мне до сих пор нравится сосать женскую грудь… Постой, постой! Но у моей подруги нет никаких, извините, грудей, и мы, ящеры, не питаемся молоком вовсе. Как же так?!
Уже не надеясь сообразить чего-либо в этом смешении понятий, тираннозавр решил посмотреть, чем занимаются мама и дети.
Они, увы, занимались тем же, чем предпочел бы порезвиться отец семейства, если его не смутила бы вдруг склонность к моральному прояснению ситуации и к психоанализу.
«Что же делать? У меня голова идет кругом, – в смятении подумал тираннозавр. – Запутался в определении родства партнеров. Так, давайте прикинем. Это моя жена и одновременно мать. Двое ребят – брат и сестра, ящеры одного и того же помета, мои и сей игривой дамы дети. Поскольку молодые ящеры явно хотят друг друга и, судя по всему, давно занимаются этим, значит, они муж и жена. Но, кажется, моя подруга решила оставить меня в покое и переключиться на того парня. Он уже с меня ростом, этот малыш-тираннозавр. Но ведь мой отпрыск для нее не только сын, но и через меня, родителя, внук! С ума можно сойти… Но тогда мне ничего не останется, как продолжить род ящериный с молодой барышней, собственной дочерью. Кто тогда от нас появится, этих как называть? Дети или внуки?»
Ящер замычал, остервенело размахивая огромной головой, снабженной крохотным мозгом, которому задали непосильную умственную задачу.
«Стоп! – сказал себе тираннозавр и отодвинул из сознания причудливый график родственных любовных утех. – Именно так: задали умственную задачу… Задали! Некто придумал все это… Кто и зачем? Подожди, подожди, кое-что забрезжило в сознанье… Сообразить бы мне – откуда все это? Тираннозавра не могут тревожить проблемы, заботившие Зигмунда Фрейда, а теперь вот и меня. Это бесспорно. Но откуда я знаю о Фрейде? Давай разберемся. Это, разумеется, ученый, который не мог существовать в мезозое. Но когда же он творил? Что мне, ящеру, известно о том времени? Но кто я сам… Погоди, погоди! Вот то главное, что необходимо выяснить в первую очередь! Кто я и почему нахожусь в обличье тираннозавра…»
Теперь он почувствовал некое облегчение от того, что в сознании оформилась пока еще смутная догадка о внешнем источнике воздействия на образ мыслей мезозойского чудовища. Но если объект существует за пределами его существа, значит, его поначалу можно выявить, достаточно четко определить, а затем и побороться с тем, кто перестал быть неведомым.
Тот, кто подбрасывает ему мысли, безусловно несвойственные тираннозавру, убежден, что сумеет вытеснить из мозга ящера рептильное сознание и вместить в него нечто другое. Но с какой целью проводится этот выходящий за рамки здравого смысла эксперимент?
Надо вспомнить, надо напрячься и восстановить определенные моменты из жизни того существа, которое теснит во мне ящера… Надо попробовать совершить действие, которое естественно для тираннозавра, но противно природе и духу того, кто сейчас рассуждает подобным образом.
Принятое решение подняло тираннозавру настроение. Отбросив сомнения, он двинулся к молодой самке с твердым намерением заняться с нею тем, что так упорно предлагала ему ее мамаша. Но попытка эта ящеру не удалась. Едва он приближался к собственной дочери на приемлемое расстояние, срабатывал некий эффект, и властелин мезозоя оказывался в исходной позиции, в которой впервые пришла ему в голову мысль показаться в столь жутком обличье в Центральном доме литераторов.
«Жаль, что не умещусь в вестибюле ЦДЛ, – усмехнулся ящер, – и не пролезу на сцену с микрофоном в руках. А то сказал бы им, что думаю о горе-политиках в писательской среде, о демагогах-авантюристах из литературных фракций, о грабительском налоге на талант, который приведет к еще большему духовному распаду общества. Вот и мне, обладающему достаточно сильной волей, расхотелось писать этот роман, когда узнал: закон о налогах имеет обратную силу, что является грубым, ничем не обоснованным попиранием всех юридических принципов… Постой-ка, дружище! Кажется, для меня кое-что прояснилось…»
Ящер довольно посучил укороченными лапками и как-то совсем по-человечески потер ими друг о друга.
Дальнейший ход его рассуждений был таков. Если находясь в шкуре тираннозавра, некто во мне возмущен людоедским законом о налогооблажении литературного таланта, эрго – смотри, ящер и по латыни усекает! – сей некто имеет к сему творчеству определенное отношение. Конечно, сие существо не читатель, не редактор, не издатель – трем этим категориям до фени заботы, связанные с ограблением тех, кто пишет романы. Значит, тот, кто сидит сейчас в нем, мезозойском хищнике, и есть творец, писатель. А может быть, художник? Нет, судя по ходу размышлений, это скорее всего сочинитель, один из десятитысячного отряда членов Союза писателей, ведь он уже дважды помянул ЦДЛ, куда простых смертных, в том числе и членов иных творческих союзов, категорически не пущают.
Пойдем дальше. Его тревожит грядущая свистопляска, она как юрист – ага, значит, он еще и правовед! – ящер хорошо это понимает, начнется с вступлением драконовского закона в силу, что произойдет 1 июля. Получившие неограниченную власть фискалы Минфина остервенело бросятся травить пишущую стихи и прозу, рисующую, снимающую кино братию.
Видимо, новая система налогооблажения коснется и того, кто сейчас об этом размышляет. Таким образом, из этого следует, что он писатель среднего поколения, ибо на фронтовиков, то есть, почти на все руководство Союза писателей СССР и Российской республики, непотребный закон не распространяется, с участников войны налог не берут вообще. Именно потому литературные генералы эти и не протестуют, не пытаются защитить интересы основной писательской силы, ибо резкое обнищание этой братии, доедающей хилый хрен на постной воде, элитарных карповых и Михалковых не колышет.
«Так, – подумал тираннозавр, – кое в чем мы определились. Писатель среднего возраста, скорее всего прозаик, склонный к незаурядной выдумке и в определенной мере к мистификации. Надо же придумать в романе, пусть и фантастическом, такое!»
Для полного осмысления происходящего ящеру требовалось отождествить внутренний голос с конкретным носителем определенной личности.
«Имя, как твое имя! – воскликнул мезозоец, оглядывая с высоты гигантского роста типичные для мелового периода окрестности и троицу милых великанов-зверушек, которые приходились ему родичами со всех возможных направлений. – Только не у них же спрашивать, в конце концов, какой бес вселился в зверя и отвлек от тех обязанностей, для которых и создали меня в соответствующей эпохе ипостаси…»
Теперь он хорошо понимал: для того, чтобы вступить в интеллектуальную игру с тем, кто навязал ему, то ли тираннозавру, то ли письменнику, как называют писателей на Украине, сочинителю времен перестройки этот парадоксальный, если не сказать абсурдный, спектакль с превращением, надо знать имя владельца этого интеллекта. Ведь у каждого человека есть собственные, только ему известные секреты. Неважно, какие секреты, главное в том, что они строго индивидуальны, никто узнать их не может.
«Если со мной играет некий Метафор, – подумал ящер, – назовем его так, от известного слова метаморфоза, что означает «превращение», то ему не надо читать мои мысли, ибо присущий мне невральный шифр памяти неизвестен никому и разгадать его невозможно… От акта кровосмесительства, на который я было вознамерился с экспериментальной целью, меня отстранила та совокупность нравственных регуляторов, которая управляет поведением этой рептилии, уже не могущей существовать по законам мезозойской эры.
Впрочем, теперь уже ясно, что сама эра и нынешняя ситуация, в которой нахожусь, судя по отмеченным уже мною признакам, фантоматическое действо, которое разыгрывает с моим участием Метафор… Необходимо найти еще некую деталь, известную только мне, ее не может вычислить никакой иной механизм. Но для этого, повторяю, нужно знать имя человека, с которым происходят доисторические чудеса.
Пойду-ка к этой компании. Кажется, у меня и в человеческой ипостаси есть сын и дочь. Может быть, общаясь с мезозойцами, я приду к некоей аналогии и вспомню…»
Ящер вздохнул, развел в стороны верхние конечности и двинулся к собственному семейству.
Он понимал, что его попытка установить истину, доказать самому себе, что мир, в котором оказался, не является настоящим, натолкнется на главную трудность: необходимо действовать в одиночку. Ведь если ты испытываешь подобные ощущения и полагаешь ощущения иллюзией, созданной Метафором, то не должен доверять ни единому существу. Никому, кроме самого себя. Впрочем, о чем он может говорить с ящерами, что доверить существам, обладающим мозгом с кулачок? Он заключен в мир полного одиночества, в котором не в состоянии находиться сразу два разумных вида, ибо два человека не могут видеть один и тот же, пусть и искусственный сон.
Рептилии, к которым он приближался, оставили забавы, и, как показалось отцу семейства, с любопытством рассматривали его.
«Ты вечен, Господи Боже мой, – мысленно произнес слова «Исповеди» блаженного Августина тираннозавр-писатель, – а я подлежу преемственности времен, коих сущность и распорядок непостижимы для меня».
Добраться до ящеров ему не удалось. По дороге к ним он вспомнил вдруг имя, и все исчезло.
Играть с человеком дальше машине уже не имело смысла.
