Текст книги "Заупокойная месса"
Автор книги: Станислав Пшибышевский
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Да, теперь я это чувствую.
Она вдруг собралась с силами.
– Да, ты, ты… Смейся же!
Он смеялся.
– Мы с ума сошли? – спросила она.
– Да.
Руки их судорожно сплелись. Лица болезненно исказились.
– Иди, иди, – молила она, рыдая. Безумие приходит безумие приходит… Иди, иди!
– Я остаюсь у тебя! – сказал он твердо. Она смотрела на него в невыразимом страхе.
– Твоя воля крепнет… – Она пришла в страшное возбуждение. – Твоя воля крепнет так ужасно. Теперь ты приобретаешь власть надо мной… Ты так ужасно силен… Иди, иди… моя голова готова разорваться, и грудь горит… Огонь во всем моем теле.
Она опустилась перед ним и обняла его ноги.
Душа его вдруг прорвалась в тупом отчаянии. Ощущение освободилось от его воли, он был бессилен. Тупая пустота зияла в его мозгу.
Она села к нему на колени, положила свою голову ему на грудь и плакала.
Потом взяла его голову, целовала его в губы, в глаза и смотрела на него взором, в котором отчаяние перешло в задумчивое «по ту сторону» страдания.
– Теперь иди, иди!
Он машинально поднялся. Душа его была глуха.
Она подвела его к окну.
– Взгляни на море! Как хорошо было бы лежать с тобою там внизу – в твоих объятиях… в твоих объятиях… но я люблю твою жену. Она не пережила бы этого страдания… нет, нет! Это было бы ужасно думать о тебе с такой болью. Я должна одна.
– Да, – сказал он задумчиво.
Она свела его вниз. Они вошли в сад.
Остановились.
Вдруг она бросилась на него, глубоко впилась ему в шею, крепко впилась зубами и прокусила кожу.
Он тихо застонал.
Слышал, как хлопнула дверь, чувствовал сильную боль, схватился рукой за шею: рука его была в крови.
Он усмехнулся.
В мозгу его была пустота.
Пошел большими, твердыми шагами.
– Она ждет меня у памятника, – промелькнуло в его мозгу.
Он сделал широкое отталкивающее движение рукой и снова усмехнулся.
В душе его разлилось тихое, бесконечно широкое торжество.
Придя домой, он машинально раскрыл окно, сел на подоконник и уставился в глубину.
Кто-то с фонарем прошел по двору.
Свет, этот глухой блуждающий огонек в глубине, очень заинтересовал его.
Тот, другой, был в комнате. Он видел, как тот смялся, скаля зубы, видел страшное, искаженное лицо. Но он уже больше не боялся. Презрительно пожал плечами. И если бы я раскололся на тысячу я, я все же остался бы один. Ведь Агаи нет больше!
Там море, а здесь внизу – каменная, вымощенная бездна.
Он невольно отшатнулся назад и зажег свечу.
Письмо на столе. Вскрыл. От жены.
«Боже мой, что с тобой? Почему ты не пишешь ни слова? Я умираю от страха за тебя».
Усмехнулся и трижды поцеловал письмо. Потом сел на постель.
Снова почувствовал жгучую, колющую боль. Подошел к умывальнику и омыл рану. Сюртук его был весь в крови.
Снял его. Он имел отвратительный вид. Потом потушил свечу и лег в постель.
Вдруг почувствовал снова, как вкатился клубок людей. Медленно, как скомканное молитвенное бормотание. Он приближался, рос, как безумное лепетание, потом, как хрипящий вздох мученика, пронизал воздух.
Теперь оно пронзительно заревело, адский насмешливый хохот разорвал воздух, поднялся, сжался в комок, закрутился в глубину и потом могуче, внезапно поднялся в кричащем сдавленном пении:
De profundis…
Это была, казалось, обезумевшая мука, которая вырывала из суставов худые, костлявые руки и кричала о спасении.
И вдруг медленно поднялась женщина в широком, кроваво-красном плаще, она поднялась высоко над всем земным, с тупой окаменевшей улыбкой на болезненно-искаженном лице.
И тут он увидел, что клубок распался, поток людей полился вокруг этой женщины, человеческие пары с искривленными членами болезненно сплетались и срастались друг с другом. Он слышал звериный рев, прорывавшийся в половом мучении, он видел лица, искаженные в бешеных сладострастных оргиях, он видел тела, разъеденные ядом, покрытые отвратительными ранами, а внизу, совсем внизу, он видел себя самого с окровавленным, размозженным лбом, со сжатыми кулаками, себя, разрываемого агонией отчаяния и кричащего, кричащего с напряженными до последних пределов легкими…
И из томительного жадного крика, из грязи и отвращения половой оргии, из всей этой издыхающей муки отделилась снова безумная песнь судьбы, песнь людей, которые, ничего не зная, брошены, прикованы друг к другу, людей, которые вросли друг в друга и не могут освободиться: клубящаяся буря криков отчаяния:
De profundis…
Он вскочил с кровати.
Последние стоны еще звенели в его ушах. В мозгу его все спуталось, напрасно старался он уловить какую-нибудь мысль.
Долго сидел так неподвижно.
Первый утренний свет с трудом разъедал тьму комнаты.
– Но, Бог мой, где же Агая? – промелькнуло у него вдруг в голове.
Встал и остановился среди комнаты. А! Агая наверное спряталась в саду за старым тополем… Она всегда прячется за этим тополем.
Он захихикал и тихо проскользнул на цыпочках к окну. Надо теперь совсем тихо открыть дверь на веранду… Она спряталась за садом… Она спряталась в море… Она сама – море… Но уж я найду ее… Только тихо, тихо… иначе она убежит от меня…
Он полез на подоконник.
– Уж я найду ее… Только потише… О!.. там, там она… Он стоял на окне с далеко вытянутыми вперед руками. Агая! – закричал он, смеясь.
Ринулся в глубину.
СНЕГ
драма в четырех действиях
© Перевод с польского Н. Эфрос
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Тадеуш
Бронка– его жена
Ева– ее подруга
Казимир– брат Тадеуша
Макрина
Лакей
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕСтоловая. Сквозь большие, высокие окна и через стекла зимнего сада видны занесенные снегом деревья и сугробы снега. В углу – большой старомодный камин, около него – дрова, которые Казимир время от времени подбрасывает нервно в огонь. Бронка стоит у окна и тревожно глядит на снег.
Казимир и Бронка
КазимирНу, чего ты так волнуешься? Не будь ребенком. Чего ты боишься?
БронкаДа побойся ты Бога, Казя. Разве ты не видишь, какая метель. Снег целый день все идет, идет… Смотри, какие сугробы. А там, за городом, по дороге на целые версты – ни деревца. Кучер может сбиться с пути, сани свалятся в ров.
Казимир, перебивая ееНу, так что ж? Тадеуш упадет в ров. Ему будет мягко.
БронкаАх, какой ты недобрый!
КазимирНу. Не сердись. Но, право, вы – точно двое детей. Это что-то необычайное, какая-то редкая аномалия. Ведь вот уже целый год, как вы женились, а нежничаете так, точно вчера только узнали друг друга.
БронкаОт этого-то наша жизнь так и прекрасна!
КазимирКонечно, конечно… Ну, признайся, милая Бронка, сколько ты получила любовных посланий от твоего Тадка за то время, что его не было дома?
БронкаАх, если бы ты только знал, какое чудное он мне написал письмо. Если бы ты знал, как я люблю его письма. Кажется, никто, кроме него, не умеет говорить такие прекрасные слова.
КазимирНу, слова – это еще не очень трудно. Но, конечно, Тадеуш тебя любит. (Задумчиво.)Да, он тебя очень любит. Позавидуешь вашему счастью, вашей любви… Глядя на вас, невольно кисляем станешь. Все чаще мне начинают сниться какие-то сентиментальные идиллии, грезится какое-то уютное гнездышко и в нем – любящая, нежная, заботливая женщина, при которой я мог так спокойно работать. Ах, надоело мне, измучило меня это вечное скитание по белу свету. Все эти произведения искусств, все эти музеи, театры, ипподромы, Париж, – все это – ложь, ложь, ложь… Как все это опротивело! Везде одно и то же, одно и то же… И всюду таскаешь с собой все ту же свою вечную скуку…
БронкаКазя, Казя, какой ты грустный!.. Такой бездонной грусти я еще не видала.
КазимирДа…
БронкаА что, если б ты влюбился… А, Казя?
КазимирРазве в тебя? От этого я не далек.
Бронка, шутяАх ты глупенький, да что бы ты стал делать с такой простушкой, как я! Это не для тебя.
Казимир с ирониейНет, именно для меня. Довольно с меня этих глупых, пустых пав, которые разыгрывают роль каких-то демонических натур и противно играют в темперамент и страстность. Довольно с меня этих приторно-сладких ангелов-вдохновительниц. Довольно этих горбатых ведьм, которые пляшут на Лысой горе науки, знаний и общественного служения. Поверь мне, я говорю очень искренно, – меня в конец измучили эти половинчатые существа, эти эпипсихидионы. (Трет себе лоб, нервно бросает несколько поленьев в камин, ходит по комнате.)Да, мне нужна… да, такая простенькая девушка, такая белая, добрая простушка… Проводить длинные вечера у камина с нею, с такой чистой, не знающей ни греха, ни зла. Мне нужно чувствовать подле себя женщину, которая не знала бы ни принципов, ни направлений, ни всевозможных «изломов», а была бы просто человеком с горячим, чистым сердцем. Да, тогда бы и я мог забыть и ложь и всю свою тоску.
БронкаОх, как ты себя обманываешь! Два дня занимала бы тебя такая девушка, а потом… Ну, а что потом, ты и сам можешь себе ответить.
КазимирТы думаешь? Странно, отчего это я могу целыми днями разговаривать с такой вот простенькой, как ты сама себя назвала, могу открывать ей всю свою душу делиться с нею каждою мыслью – и не только не чувствую ни на секунду скуки, но, наоборот, нигде еще не проводил я таких милых славных дней, как здесь, у брата с тобой… Знаешь, Бронка, я не на шутку влюблюсь в тебя…
Бронка, подделываясь под его тонЗнаешь, если бы ты не говорил всего этого таким скучающим тоном, чуть-чуть грустно, сам думая о чем-то совсем, совсем другом, я бы, пожалуй, подумала, что ты не прочь затеять со мной легкий флирт.
Казимир, смеясьПочему бы и нет, прелестная дама? Отчего бы не позволить себе такого невинного развлечения, безобидного и для себя, и для других? Это было бы прекрасно… Ну, вот точно выпьешь рюмочку огненного Амонтильядо.
БронкаНу, у меня нет охоты пробовать этого огненного Амонтильядо. (Взволнованно.)Но что же это значит, что Тадеуш не едет? Знаешь, Казя, кучер наверное опрокинул сани в ров.
КазимирДа не будь такой нетерпеливой! Дорога теперь тяжелая, снег глубокий, нельзя же загнать лошадей до смерти.
БронкаДа, да, конечно, ты прав. Только ты, Казя, своим скучающим видом, своей холодной меланхолией, так скверно действуешь на меня, так угнетаешь, что…
Обрывает.
КазимирЧто… Ну, говори же – что такое? Что…
БронкаЧто я готова побежать и разбудить Еву… Не могу я понять, чего она вечно спит?..
КазимирА может быть, и не спит.
БронкаЗначит, избегает быть с нами…
КазимирНет, но чувствует, что нам без нее лучше.
БронкаВидишь, какой ты нехороший. Она была самой лучшей, самой близкой моей подругой. Ты и понять не можешь, как я счастлива, что она приехала, – я не видала ее целых два года. Только, знаешь, Казя, она ужасно переменилась. Я не знала, что можно так сильно измениться… в такое короткое время.
КазимирВ чем же она изменилась?
Бронка с некоторым смущениемВидишь ли… я все еще… у меня еще остался этот институтский стыд… говорить о таких вещах… Но тебе можно сказать, потому что ведь ты – ну, как будто не мужчина…
КазимирСовершенно верно. Расскажи, расскажи, что-нибудь о панне Еве, очень любопытно.
БронкаВот, видишь ли, она – сирота, очень богатая. И в этом ее несчастье – она всегда могла исполнять все свои прихоти. Только я не о том хотела сказать тебе. Мы были вместе в пансионе и между нами была какая-то удивительная любовь. Она любила меня до безумия, любила до того, что иногда ее любовь удручала меня, мучила. То она делалась бесконечно доброй, становилась, точно ягненок, с которым можно было играть, рабыней, которая угадывала каждую мою мысль. А потом опять становилась капризной, как тиран, ревновала к каждой моей мысли, к каждому движению сердца…
КазимирНу, а потом?
БронкаОпекун после смерти жены взял ее из пансиона, и она стала совершенно свободной, полной госпожой и своей воли и своего состояния, – она была вполне предоставлена своей меланхолии, может быть, и скуке… Вот, Казя, была бы для тебя подходящая жена!
КазимирГм… Но ты еще ничего не сказала о перемене, которая вдруг произошла с ней.
БронкаВот видишь, видишь, какая я бестолковая. Ничего не могу рассказать толком до конца. (Задумалась.)Ну, так вот, несмотря на все свои капризы, на все сумасбродные неожиданные выходки, она была страшно веселая и всегда у нас хороводила. Все и всех умела она поднять на смех, вышутить. А теперь… не знаю, не могу ясно представить себе, а только чувствую, что… вот видишь ли, Казя, мне стыдно признаться в этом, но она – она стала какая-то чужая мне… Не чувствую я себя с нею такой свободной, как бывало раньше, и какой-то у меня смутный страх к ней, и… какая она красивая! Она, правда, очень красивая? Скажи, правда?
КазимирНе знаю, я еще не обратил на нее внимания.
БронкаДа ты слепой, что ли? Нет, ты и в самом деле перестал быть мужчиной!
КазимирМожет быть… может быть, ты и права. Но теперь твоя гостья начинает меня интересовать. Так чем же объяснишь такую перемену? Разбитым сердцем? Обманутой любовью?
БронкаЛюбовью? Это у нее-то? О, нет, мой Казя!
КазимирПочему это ты говоришь так уверенно?
БронкаДа потому, что я знала многих молодых людей, которые ухаживали за ней, и я знаю, что она только играла ими. Единственный человек, которым она действительно интересовалась, был Тадеуш. Но что-то оттолкнуло их друг от друга…
КазимирТак и Тадеуш знал ее?
БронкаДа, знал, еще прежде чем со мною познакомился.
КазимирИ они не влюбились друг в друга?
Бронка отступает, точно ее чем-то неприятно поразилоЧто же, – ты думаешь, я стала бы так горячо, так сердечно приглашать ее к нам в гости, если бы не была вполне уверена, что они совершенно равнодушны друг к другу?
КазимирДа, конечно, правда, или, вернее, может быть, правда. Я не так глубоко знаю женское сердце.
БронкаБоюсь я только, не сделала ли я неприятности Тадеушу, что позвала ее к нам без его ведома, так вдруг, неожиданно… Может быть, он предпочел бы провести несколько дней после возвращения только с нами одними. Для меня она – сестра, я так люблю ее… Но для Тадеуша она чужая…
Слышен колокольчик саней, въезжающих во двор.
Бронка с радостным крикомПриехал Тадек… Тадек приехал! О, наконец-то!
Выбегает в дверь налево.
Казимир
Казимир садится, смотрит ей вслед с невыразимой грустью, крутит взволнованно усы, бросает полено в камин, ходит взад и вперед по комнате, берется за голову, говорит шепотом.Да, да… Поздно… поздно…
Садится, закуривает папиросу. Задумчив, апатичен. Из передней слышен голос Бронки. «Дорогой мой Тадек… Тадек мой!» Казимир сильно вздрагивает. Голос Тадеуша: «Ах как я по тебе соскучился!»
Лицо Казимира поддергивается болезненной усмешкой.
Казимир, Бронка, Тадеуш
БронкаСюда, сюда, милый… Как ты промерз! Сюда – к камину… Согрейся!
ТадеушДа мне вовсе не холодно, детка! (Здоровается с Казимиром.)Ну, Казя милый, хорошо ли стерег дом? Не вскружил еще Бронке голову своей метафизикой и искусством?
КазимирГде там?.. Больше всего старался подготовить Бронку к мысли, что совсем не уеду от вас.
ТадеушА что, хорошо тебе здесь?
БронкаПойдем же, Тадя, к камину… Пойдем – ты весь промерз!
ТадеушОчень тебе благодарен за твой камин, только вот что – очень я на этом морозе проголодался… Хорошо бы поесть!
БронкаАх, отлично, милый, сию минуту. (Убегает.)
Казимир и Тадеуш
Тадеуш веселый, счастливыйА что, Казя, ведь я нашел счастье и покой. Никогда не смел я и мечтать о таком рае! Перед тем, как я узнал Бронку, мне казалось, что у меня нет уже сил к жизни, сердце очерствело, точно камень, изболела вся душа. И эта страшная тоска, наша общая, семейная тоска уже охватила меня, точно какой-то тяжелый кошмар.
КазимирДа, знаю, знаю, в каком ты тогда был страшном, безнадежном состоянии. С тревогой читал я каждое твое письмо, я боялся прочесть в нем: «Прощай, дорогой брат, я ухожу от смертельной скуки в лоно вечности». Я даже собственно не боялся, потому что смерть – единственное спасение от скуки. Но все-таки невесело получить такое письмо от брата… Вдруг… Но объясни мне, каким образом ты, которого я всегда знал таким сильным, всеми любимым юношей, полным жизни и силы, – каким образом тебя вдруг захватило такое отчаянное настроение? Ну, про себя я не говорю, я не удивляюсь, я с детства был кисляем и увальнем, но ты-то, – ты?…
ТадеушДолго было бы рассказывать, я бы нагнал на тебя скуку рассказом о страшных муках, которые я перенес. Не узнай я Бронки, я бы погиб.
Казимир небрежноРазве причиной была женщина?
ТадеушИ да, и нет… Я и сам хорошенько не знаю… Какая-то неопределенная тоска, – по ком, по чем, – не знаю…
КазимирЧто же это была дурная, извращенная женщина?
ТадеушНет, напротив. Но она отняла у меня способность жить. Она мучила и себя, и других. Ею владел какой-то слепой дух уничтожения. О, как я страдал!
КазимирНу, и что ж дальше?
ТадеушДальше?.. Гм… Она хотела быть рабой, но была госпожой… Я так боялся потерять ее, а удержать не умел. Я стал презирать себя, ненавидеть и ее, и себя. Ничего не помогало.
КазимирНу, и…
ТадеушНу, и кончилась эта страшная баллада.
КазимирС тех пор ты с ней никогда не видался?
ТадеушПоследнюю весть от нее и получил в день нашей свадьбы. Она прислала мне такое сердечное, теплое, трогательное письмо, – и я забыл о всем дурном, что было в нашем прошлом.
КазимирА может быть, это была только злая выходка мстительной женщины?
ТадеушО, нет, нет. Она была подругой Бронки, она горячо и искренно любила ее и была очень счастлива, что Бронка выходит за человека, которого она, – она сама так писала, – чуть было не сделала несчастным.
Казимир пытливоИ с тех пор ты не видел ее?
ТадеушНет.
КазимирИ никогда и не думал о ней?
ТадеушНет. В моем сердце, в моих мыслях есть место только для Бронки.
КазимирА если бы ты ее вдруг увидал?
Тадеуш задумчивоЕсли бы я ее увидал? Нет… Это не произвело бы на меня впечатления. Давно выгорела вся любовь к ней. Да, впрочем, была ли это любовь? Не знаю. Может быть, это было только юношеское самолюбие человека, который ни в чем не находил себе опоры и доходил до безумия из-за того, что не может сделать своей ту, которой хотел обладать. Прибавь к этому стыд перед собой, чувство неуверенности, страх за свои надежды, – и у тебя будет полное представление, в каком состоянии была тогда моя душа. (Встает, ходит по комнате.)Если б я ее увидал… так, вдруг… гм… Может быть, там, на самом дне души и дрогнуло бы что-нибудь…
КазимирСдается мне, – не очень ты уверен в себе.
ТадеушДа, если бы у меня не было Бронки… Но видишь ли, я с моей энергичной, сильной натурой, не хорошо я себя чувствовал в средневековых стенах, холодных и унылых, в которых та женщина только и умела жить. Там было страшно по ночам. Там жили привидения. И энергия моя таяла, как воск на огне. Ужасная меланхолия сушила мозг в моих костях. Моя голова создана для того, чтобы купаться в лучах солнца, мои руки, чтобы бороться, когда представится борьба. Смотри, – они еще мощны… (Выпрямляется, крепкий, сильный и вдруг с веселым смехом громко хлопает в ладоши.)Где же ты, Бронка? Иди скорее!
Бронка за сценойСейчас, сейчас.
КазимирА где ты познакомился с Бронкой?
ТадеушА у моего дяди. В лесу. Она ехала верхом, лошадь ее чего-то испугалась и понесла. Смотрю и удивляюсь, что за сумасшедшая скачка, потом понял, что и сама амазонка не ожидала такого галопа, хотя держалась очень смело. Каким образом удалось мне остановить коня на всем ходу, уже и сам не знаю… Ну, пришлось за это проваляться несколько недель в кровати, зато я нашел Бронку, покой и счастье.
Казимир с иронической усмешкойИнтересное происшествие.
ТадеушДа, интересное. До того интересное, что когда я, бывало, раньше читал о таких происшествиях в романах, – а я от смертельной скуки читал множество всяких романов – я и не воображал, что такие истории могут приключиться и в жизни.
Казимир, Тадеуш и Бронка
Входит Бронка, за нею лакей с подносом, на котором закуски и вино.
Бронка нежно подходит к Тадеушу, гладит его рукой по щекеИ какой же ты нетерпеливый! Я хотела все сама для тебя приготовить.
ТадеушНу, зачем так много?
БронкаДо ужина еще долго… Ешь, ешь!
Тадеуш наливает водки, пьет за здоровье Казимира, закусывает и говорит, жуяНу, скажу я вам, – и снег! Просто не видать ничего! Совсем занесло…
БронкаАх, я так боялась за тебя.
Казимир шутяУ нее перед глазами так и стояла страшная картина – ты в ужасных мучениях лежишь под опрокинувшимися санями.
Тадеуш обнимает голову БронкиАх, ты, неисправимая детка! Не можешь ни на шаг отпустить меня от себя!
БронкаПотому что я знаю, – когда ты со мной, с тобой ничего не может случиться.
Тадеуш вдруг вскакиваетАх, ты… Память у меня стала хуже, чем у курицы! Сейчас, сейчас вернусь!
Идет к дверям.
БронкаКуда ты?
ТадеушСейчас, сейчас, родная… Это сюрприз!
