Текст книги "Заупокойная месса"

Автор книги: Станислав Пшибышевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Он смутился, потом злобно рассмеялся.

– Да, да, я понимаю тебя. Теперь у меня, разумеется, лихорадка, потому что я начинаю говорить разумно. У меня лихорадка, потому что я не разжигаю твоей жаждущей мук фантазии. Я понимаю тебя. Ты тоскуешь по безумным словам моей любви.

– Да!

Это прозвучало, как длинное предложение.

– Да? Да? И ты говоришь это так нагло после того, как растоптала мою душу? Не сказала ли ты за несколько минут до того, что тебе противно мое прикосновение? Нет, нет – моя душа хрупка, я не хочу проституировать себя перед тобою.

Его внезапно охватил экстаз бешенства. Чувствовал, что лицо его подергивается, а лихорадка снова овладела им.

Потребовал вина.

– Ты хочешь выпить со мной, Агая?

– Да. Много-много…

Он старался сохранить спокойствие. Она молила глазами.

Быстро выпил и оперся головой на руки. Вдруг почти забыл о ней. Лихорадка оставила его. Только боль, огненная боль горела в его мозгу.

И снова почувствовал ее очарование. Заметил, что она медленно придвинулась к нему ближе – еще ближе и вдруг сильно прижалась своей ногой к его.

Снова почувствовал в голове короткие, болезненные подергивания, как будто от сильных ударов молотом.

Сидели неподвижно. Она, наклонившись над столом, тяжело и горячо дыша.

– Я лгала! – прошептала она тихо, выпила стакан, наполнила его и выпила снова.

– Пей же! – голос ее дрожал.

Голова его кружилась. Он вдруг все забыл. Чувствовал только, как животная теплота ее членов ползет по нему, чувствовал, что она обвивается вокруг его тела, горячо, безумно, судорожно…

Мозг его кружился. Он начал говорить, тихо, шепотом. Он трепетал всем телом. Руки его неуверенно блуждали.

Ее молящая рука крепко охватила его руку, лихорадочно впилась в его пальцы и до боли царапала их. И вот глаза ее расширились и она взглянула на него: в этом взгляде душа ее истекала кровью от страха и боли отчаяния.

Он молчал.

Оба пришли в себя.

Разговор не клеился. Они равнодушно говорили о безразличных вещах, время от времени долго молчали, и потом это снова приходило: они сами не знали, кто первый начинал.

– А помнишь, Агая, однажды, когда мы купались? Я помогал тебе раздеваться. Ты вдруг начала сопротивляться и так страшно покраснела… Мы, в сущности, не были уже детьми. И я сразу почувствовал такую безграничную любовь к тебе… помнишь? Мы бросились на песок и так дико прижались друг к другу, что оба вскрикнули от боли. Потом я взял тебя на руки и понес в воду. В тебе был такой задор, который только может быть в женщине, которая вдруг почувствовала, что она любима. Я должен был учить тебя плавать, но ты все тонула… О, Боже, теперь, теперь я вижу тебя снова чудной двенадцатилетней Агаей, которая так безрассудно меня любила. Теперь ты смотришь на меня так же хорошо, так задушевно, как всегда смотрела раньше. Ты больше не язвишь, не злобствуешь, и теперь я снова твоя собака, твоя вещь, ты можешь сделать со мной, что хочешь, ты можешь вырвать мою душу из тела, и я даже буду тебе за это благодарен, потому что это ты, ты…

– Не мучь меня, не мучь меня так ужасно! – вдруг послышалась ее мольба.

Он откинулся назад. Голова его горела, язык был сух, и густая, липкая слюна собралась у него во рту.

– Это страшно! – слышал он, сказала она тихо.

Наступал вечер, темнело. Они сидели, близко прижавшись друг к другу.

– Темно, – сказала она.

– Да, темно.

– Видишь сквозь ветви месяц, он весь в крови?

– Молчи! Молчи!

Долго не говорили ни слова.

Еще теснее, еще крепче прижались друг к другу, держались друг за друга, и в их молчании, в их объятии было страдание.

Вдруг она вырвалась.

– Теперь я пойду домой, – сказала она твердо.

Он в бешенстве вскочил.

– Если ты теперь уйдешь, теперь – теперь… то… то… ты меня больше не увидишь.

Безумный страх дрожал в его голосе.

– Агая! Если в тебе есть хоть искра любви, не уходи теперь, я сойду с ума…

– Мы опять забыли о твоей жене – резко засмеялась она.

– Ты ставишь мне в упрек мою жену? Я ее никогда больше не увижу, если ты этого хочешь, я забуду ее, если ты прикажешь…

– Боже, до чего ты болен! – насмехалась она.

– Я не болен. Я люблю тебя. Я… я… Послушай, Агая, не оставляй меня, ты пожалеешь об этом, со мной будет плохо.

Он хныкал, как ребенок.

– Ну, теперь ты становишься сентиментальным. – Она хрипло рассмеялась.

В одно мгновение душа его сжалась. Как будто все застыло в нем, как лед.

Долго смотрел на нее, не говоря ни слова, потом снова сел.

Она рассматривала его с жестоким любопытством.

Молчали очень долго.

– Проводить тебя или ты хочешь пойти домой одна? – сухо спросил он.

– Я пойду одна. Иди и ты: ты серьезно болен.

– Что мне делать, это я сам решу! – он с ненавистью усмехнулся.

Долго смотрела на него.

– Боже, как ты невероятно глуп! – сказала она наконец. – Как вы отвратительны все – вы, мужчины.

– Только от проституток я слыхал подобные выражения о мужчинах. Они также ненавидят мужчин.

– Ты груб!

– Ты гораздо больше.

– Я ненавижу тебя! Я не хочу больше видеть тебя никогда!

– Я тоже.

Но когда она хотела уйти, он схватил ее за руку.

– Прости меня, я болен.

– Да, да, поезжай скорей к своей жене. Около нее пройдет твоя лихорадка! – Она насмешливо смотрела на него.

– Ты, вероятно, хочешь, чтобы я сначала развелся с моей женой? Тогда у тебя, наверное, явится мужество?.. Ха, ха, ха!.. Как ты труслива, как ты труслива!

Она, казалось, не слыхала этого.

– Ты, конечно, сделаешь в конце концов визит матери? Не правда ли? Завтра утром она дома.

– Нет! Спасибо!

Она пошла к двери.

– Ты в самом деле уходишь, Агая?

– Да.

Вдруг остановилась. Глаза ее искрились дикой ненавистью.

– Это правда, что у тебя здесь есть девушка, еще дитя, как ты говорил?

– Да, я нашел себе свою, понимаешь, свою прежнюю Агаю.

– Это замечательно! О, как я тебя ненавижу!

– Не выдавай же себя ежеминутно!

Открыла дверь.

– Послушай, послушай, Агая, подожди немного… Я скажу тебе нечто интересное.

Он злобно засмеялся, подошел к ней и тихо прошептал ей на ухо:

– Знаешь ли, что сегодня ночью ты лежала у меня в постели?

Она оттолкнула его и исчезла.

Он совершенно успокоился.

Теперь все прошло. Теперь он должен пойти домой. И может поехать к своей жене, ни слова не сказав Агае.

Вышел на улицу.

День угасал. Было уже совсем темно, и из мрака навстречу ему пробивались горящие глаза электрического света.

Люди толпами проходили мимо него. Вероятно, в театр.

Усмехнулся.

Дорога шла через парк Никого. Неподвижная пустая тишина.

Шел совсем медленно. В теле его, наверное, не было ни одного мускула, который бы не болел.

Вдруг он заметил какую-то черную массу, которая, казалось, скользила к нему навстречу: он не видел, чтобы она шла.

Остановился в оцепенении.

Черная масса была от него на расстоянии одного шага и также остановилась.

В безумном страхе он смотрел в ее сторону.

Из мрака выплыло, светясь, лицо с отвратительно искривленным, искаженным выражением и мучительно раскрытыми, сочащимися кровью, глазами.

Это был он сам!

Лицо, казалось, шевелится, открыло рот, двигало им, он услышал пронзительный крик..

В безумии он бросился на того, другого.

Но черная масса, казалось, отскочила и снова остановилась.

Глаза раскрылись еще шире, – по лицу проскользнула насмешливая улыбка.

Он хотел отскочить в сторону, но тот, другой, преградил ему путь.

Глаза жадно впивались в его кровь – его глаза. Они пристально смотрели на него, потом он увидел, что тот, другой, медленно приближается, еще ближе, лицо почти касалось его лица: он крикнул, закрыл глаза и побежал, в голове у него трещало, стучало, разрывалось… Упал.

Когда он пришел в себя, дотащился до скамьи и сел.

Пароксизм безутешного отчаяния бушевал в его теле.

Это безумие! – дрогнуло у него в мозгу.

Чувствовал другого у себя за спиной.

Встал и пошел, сердце его не билось больше. Отчаяние перешло в тупую, безумную сосредоточенность. Ему казалось, что он слышит шаги. Это было здесь. Сейчас, за его спиною.

Внезапно потерял сознание. Ничего не слышал, ничего больше не ощущал.

Придя домой, сел в столовой перед накрытым столом, подпер голову обеими руками и погрузился в задумчивый полусон.

– Не хотите ли съесть чего-нибудь?

В ужасе взглянул, долго бессознательно смотрел, наконец, узнал горничную.

– Не хотите ли съесть чего-нибудь? – повторила девушка и взглянула на него с состраданием.

Он покачал головой, не переставая в упор смотреть на нее.

– Вы очень больны, – сказала она наконец. – Не позвать ли доктора?

– Доктора?

– Да, доктора.

Долго думал.

– Нет! Я не хочу. Оставьте меня, я посижу здесь.

Но она не уходила.

– Я боюсь, – сказала она, помолчав.

– Боитесь?

Она безмолвно кивнула.

Он опомнился.

– Нет, нет! Не бойтесь, не надо бояться.

Он путался и во время разговора трогал предметы.

– Это вторая душа чувствует страх, а я люблю людей, обладающих второй душою.

Стал ходить по комнате и все время говорил. Девушка смотрела на него с возрастающим ужасом.

– Ваша сестра была здесь полчаса тому назад, – произнесла она в страхе.

Вдруг насторожился.

– Моя сестра?

Это снова вернуло ему сознание.

Сел, но опять впал в тупое раздумье.

Вдруг дико вскочил.

– Здесь никого нет кроме нас?

– Нет, нет, – пролепетала она и отскочила назад.

– Но здесь, здесь… Разве вы не видите? Разве вы ничего не чувствуете?

Он высоко подпрыгнул, как бы подброшенный судорогой. Глаза его были закрыты. Внезапно насильно раскрыл глаза: девушка, смертельно бледная, держалась за стул.

Почувствовал глубокий стыд, долго смотрел на нее в упор и попытался приветливо улыбнуться.

– Да, да, вы правы. Я болен. Может быть, очень болен…

Долго думал.

– Может быть, телеграфировать моей жене, чтобы она сейчас приехала?..

Девушка счастливо вздохнула.

– Да, да, сделайте так. Напишите телеграмму. Я сбегаю на почту.

Она металась по комнате, отыскивая чернила.

– Вот. Здесь все… пишите скорей! Скоро уж десять часов.

И вдруг ему показалось, что все прошло. Сразу почувствовал себя таким ясным и сильным.

Сам удивился этому чуду.

– Нет, нет, не нужно, подождем еще до завтра. Впрочем, я очень устал. Я лягу теперь спать. Я чувствую, что сейчас засну.

В дверях остановился.

– Если я ночью уйду, то вы не пугайтесь. Это значит, мне плохо, и я иду к врачу.

Вошел в свою комнату и сел на диван.

Мозг его все еще был ясен. Может быть, вся эта история со вторым лицом была только кризисом лихорадки, и теперь он снова будет здоров, – подумал он.

Раздумывал.

Вдруг вспомнился ему тот вечер, когда его собственный портрет произвел на него такое страшное впечатление.

Был счастлив.

Это воспоминание спасло его. Все стало ему ясно: в бессознательном осталось это впечатление, и теперь под влиянием лихорадки оно пробилось наружу.

Ликующий восторг расширял его мозг. Ему хотелось броситься на колени и благодарить Бога за избавление.

Прошелся несколько раз взад и вперед по комнате.

– Боже! Что это? – крикнул он внезапно.

На письменном столе лежал лист бумаги, и на нем беглым, неуверенным почерком телеграмма к его жене:

«Приезжай сейчас. Со мной происходит что-то страшное!»

Его собственный почерк.

Тупой, животный страх завертелся в нем; он за все время не писал ни одного слова. Был уверен, что не притрагивался к перу.

Опустился, но каждый раз снова должен был взглядывать на этот ужасный лист.

Ни один человек, кроме него, не мог этого написать. Это его собственный почерк.

Вдруг буквы начали двигаться, отделились от бумаги, сделались живыми, замелькали у него перед глазами безумными кругами. Все вокруг него начало двигаться: он бросился ничком на пол и зарылся лицом в руки. Душа его скорчилась: теперь оно придет. Чувствовал себя сдавленным, стены придвигались, все в комнат сдвигалось ближе к нему, окружало его, загораживало выход. Он весь съежился.

Перед его глазами выплыл ужасный портрет, он вырастал, вот вырос из переплета, вот он уже украдкой выглядывает из книги, вот уже злобно сверкнул глазами.

Вскочил: перед ним стоял он сам. Лицо было искажено от боли, а кровавые мертвые глаза пристально устремлены на него.

Он как будто врос в пол.

Видел, как его лицо задергалось, все мускулы забегали, все фибры начали биться, зубы явственно застучали друг о друга, глаза судорожно закрылись и опять широко раскрылись: он вылетел из комнаты, точно подгоняемый тысячею фурий, пробежал по улицам в поле, еще дальше, в лес, упал…

– Что теперь? Что теперь? – не переставая, дрожало в его мозгу; он потерял власть над собою, зарылся во влажный мох, еще глубже, врылся в мягкую землю: теперь он в безопасности!

Смеялся в горячем триумфе, потом крикнул изо всех сил: слышал себя, чувствовал также сильную боль в легких, долго приходил в себя. Да, он кричал! Попытался найти причину этой боли в легких…

Мозг его встряхнулся. Сел и стал думать. Теперь ничего больше не чувствовал: один лишь далекий, тупой покой. Хотел дать себе отчет в своих мыслях, чувствовал, как что-то с трудом работает в его мозгу, не знал, о чем он думал, мучительно старался вспомнить это, но тщетно.

Так сидел он в тупом раздумье. Не знал, как долго он просидел так.

Вдруг почувствовал лихорадочный озноб и такой сильный, что не мог совладать со своим телом, – оно грозило распасться.

Встал, принялся бегать и бил себя по телу руками, так он всегда делал мальчиком, когда ему было холодно.

Потом стал снова бегать кругом и все бил себя при этом руками в грудь.

Вдруг сразу остановился.

– Дитя! Мое дитя! – вскричал он. – Мое дитя спасет меня, оно спасет меня – мое дитя, мое дитя, моя кровь!. – Прислушался: безжизненная, глухая тишина.

Где он? Где он?

Страх охватил его.

Он выбежал в открытое поле.

Кровавое сияние на небе! «Небо горит!» – промелькнуло у него в голове. «Сумерки богов! Теперь снизойдет Сын Человеческий, чтобы творить суд».

Стоял и, не отрываясь, пристально смотрел на огненное сияние в небе.

Воспоминание мучительно пробивалось из ночи его души. Счастливо вздохнул: там лежал город. А это здесь на небе – это только сияние электрического света.

– Мое дитя, моя жена, мое избавление! – снова пробежало в его мозгу.

Вскочил. Неслыханная энергия разлилась по его телу. Большими торжественными шагами шел он по направлению к городу.

О, он знает свое спасение, он знает то солнце, которое с очищающей силой погружается в его безумие.

Внезапно ужасный страх охватил его: Боже! Всемогущий Боже, что если ее нет здесь?

Побежал, забыл о своем теле. Весь он был лишь одно большое, бьющееся сердце, чувствовал, как оно касалось земли и подпрыгивало в диких прыжках; пришел в город.

Он пробирался потихоньку, медленно, как вор: чувствовал, что он погиб, если ее здесь нет.

Под конец почти полз. Не решался подойти к памятнику: видел, как он подымается среди гнетущей тишины, холодно, неумолимо, как его судьба, видел, как он растаял в большое туманное кольцо, которое начало мелькать и кружиться, чувствовал, что земля вертится вокруг него, сильнее, еще быстрее, зашатался… и вдруг: из вертящихся колец тумана пробились к нему два глаза.

Бесконечная радость колеблющимся светом прорезала его мозг, уцепился за ее руку, прижимал ее в себе, рвался к ней, гладил, ласкал ее и смеялся в безумном блаженстве.

Теперь все страшное ушло и забылось: крепко держал ее, не решался выпустить ее руку.

– Я ждала тебя вчера всю ночь, – тихо сказала она.

Он дрожал и едва мог идти: радость разбила его.

– Теперь я спасен. Через тебя – через тебя! – Я должен был сегодня умереть, но теперь я спасен. Ты меня возродила, – сказал он, размышляя.

Она говорила что-то.

– Вампир? – услыхал он.

В испуге остановился.

– Но разве ты не знаешь, что мы возрождаемся только друг через друга? – сказала она таинственно.

– Ты – ты… тоже? – пролепетал он.

Она не отвечала.

– Ты здесь? Здесь? – спросил он в ужасе. Ощупывал ее рукой.

– Ты здесь? – спросил он снова.

Начал заикаться и дрожать.

– Да, я здесь. Я беру теперь твою руку. Чувствуешь ее? О, как горит твоя рука!

Успокоился.

– Ты Агая? – спросил он спустя минуту.

– Это твой вампир?

Безмолвно кивнул.

– Ты не Агая? – спросил он снова после долгого молчания.

– Нет!

Наконец они пришли.

В этот раз ему показалось, будто они шли через бесконечный ряд коридоров, через безотрадную, покинутую пустыню комнат. Слышал тихое эхо своих шагов, как ритмическое, глухое биение сердца.

– Я не боюсь! – сказал он вдруг. Прошло много времени.

– Здесь! – сказала она наконец. Вздохнул.

– О! Я чувствую такую страшную усталость! Не мог различить, был ли это его или ее голос. Начал дрожать.

– Я с тобой! – она крепко держала его руку. Никогда не слыхал он такого темного голоса. Это было темнобархатное тело Агаи. Сердце его судорожно сжалось.

– Говори, говори со мной! – он сжимал ее руку.

– Ты так болен, ты так болен, – повторила она тихо и прижалась своей щекой к его.

Так сидели они долго, долго на краю постели. Стал спокоен и мягок, как дитя.

– Как ты добра! Как бесконечно добра! – прошептал он у ее губ.

– Ложись теперь. Я буду спать с тобой. Я буду держать тебя. Посмотри, посмотри, ты теперь так спокоен. Лихорадка твоя прошла.

Разделась и легла рядом с ним.

– Я оберну тебя своими волосами, – прошептала она и распустила волосы… – У меня волосы такие длинные, они доходят мне до колен…

– Твои волосы мягки, как шелк! О, еще мягче.

– Твои волосы черны? – спросил он, помолчав.

– Нет!

– А глаза черны?

– Нет!

Долго молчали.

– Я поцелую тебя в грудь, – сказала она вдруг. – Твоя грудь в огне, а мои губы так прохладны. – Она поцеловала его.

– Еще, еще! – просил он, умоляя.

Она целовала ему всю грудь, потом обвила его своими руками, волосы шелковой волной полились по его телу, она положила голову к нему на грудь.

– Ты не уйдешь от меня? – спросила она боязливо.

– Нет, нет… о, теперь все прошло.

Теперь уже наверное время обеда. Чувствовал, что теперь он может наконец что-нибудь съесть. Он был от этого счастлив. Теперь он освободился также и от Агаи.

Усмехнулся. Он теперь постоянно усмехался, тихо и таинственно.

Кто-то позвонил. Вскочил и весь задрожал.

– Это она! Да, она! – чувствовал ее. Вошла Агая. Взгляд ее впился в его мозг.

Села против него и долго не говорила ни слова. Вдруг подняла голову и насмешливо сказала:

– Куда это ты вчера спрятался от меня?

– Я совсем не прятался, – сказал он спокойно. – Я просто не хотел тебя больше видеть.

Вздрогнул. Из ада бездонных глаз этой женщины била болезненная ненависть.

– Ты был все время у этой девушки! – Ему казалось, что он слышит скрежет… – Ты был у нее всю ночь и вчера… – вдруг оборвала.

– Да, я был у нее. – Злобно смеялся. – Это тебя волнует? Да ты ревнуешь.

– Я не позволяю тебе, я не хочу, чтобы ты прикасался к чужой женщине, я не хочу этого, понимаешь, я этого не хочу!

Она кричала это короткими, сдавленными криками.

Он опустил голову и подпер ее обеими руками.

– Моя душа робка и стыдлива, – сказал он медленно и совсем тихо. – Ты сделала ее робкой. Ты была груба… Видишь, однажды я шел по улице и вдруг почувствовал себя одним громадным, бьющимся сердцем. Это символ всего моего существа. Я в действительности лишь одно громадное, бьющееся сердце. И это сердце обладает ужасным стыдом. Стыд – это раковина, в которую, подобно улитке, всегда может спрятаться такое сердце. Стыд делает холодным и робким и вселяет отвращение к людям. Теперь я не чувствую больше сердца: оно зарылось, оно сжалось, оно спряталось в свою раковину…

Он взглянул на нее. Ему казалось, что он видит в ее глазах крупные слезы. Но он не был уверен в этом.

Снова опустил голову.

– Вот, например, теперь. Мне казалось, что я вижу в глазах твоих слезы. Но мой стыд робок, он не верит твоим слезам.

Она вдруг упала к его ногам. Она схватила его руки и целовала их в бешенстве страсти.

Она взрывала его своим горячим желанием, своими молящими поцелуями, страсть его снова выползла, бешено ринулась в каждый его нерв.

Но он овладел собой со сверхъестественной силой и тихо отнял у нее свои руки.

Тогда она бросилась на него, вцепилась в него, крепко впилась, душила его своей болезненной страстью.

Все кружилось вокруг него. Стремглав бросился он в этот ад счастья и ужаса.

– Ты – ты любишь меня? – пробормотал он с трудом.

Она прильнула к его губам. Она целовала безумно, жадно, она не могла насытиться.

Вдруг вскочила, она вся кипела от ярости.

– Ты холоден, холоден!.. Тебя надо покорить… – Голос ее был хрипл и дрожал. – Мы поменялись ролями. Ты теперь женщина. Должно быть, очень пикантно чувствовать себя хоть раз женщиной?..

Она язвила его жгучей насмешкой. Он взглянул на нее пристально, потом душа его отупела. Видел только ее, стоящую здесь с ее широкой, напыщенной насмешкой.

– И… И… – она запиналась… – Что мне с тобой еще делать? Иди к своей девице, – закричала она в бешенстве.

Он вдруг заметил, что на ней серое платье.

– Почему ты не надела свое черное шелковое платье?

Она изумленно взглянула на него. Болен ли он действительно? Или играет комедию?

– Это тебя слишком раздражает, – сказала она, наконец, грубо. – Ты не должен раздражаться. Твои нервы слишком слабы для полового возбуждения, в котором ты постоянно живешь. Это изнуряет тебя.

Он не сказал ни слова.

Долго молчали. Вдруг она встала и подошла совсем близко к нему.

– Ты придешь ко мне сегодня в десять часов вечера, – сказала она резко. – Мама уехала.

– Я не приду! – он вскочил.

– Ты придешь – повторила она, усмехаясь. Неистовое бешенство охватило его.

– Клянусь тебе, что я не приду, – закричал он хрипло. – Я клянусь! – он топал ногами.

– Ты придешь! – сказала она совершенно серьезно.

Бешенство разрывало его мозг. Он чувствовал животное желание убить эту женщину. Что-то выкрикивало в нем это слово: убить! Он почти лишался чувств. Ощущение головокружения, как огненное колесо, вертелось в его душе. Сжал кулаки и подошел к ней.

– Сегодня в десять часов ты придешь ко мне, – тихо сказала она и вышла из комнаты.

– Я не приду! – зарычал он и бросился на пол. Душа его была вскрыта и сочилась кровью из тысячи ран. Он катался по полу и в яростном бессилии зарылся руками в ковер.

Вдруг сразу узнал его опять, его – себя самого.

Кровь его остановилась, он чувствовал уколы и пощипывание в корнях волос, в ужасе он весь обливался потом.

Он, как зверь, на четвереньках отполз в угол и, не шевелясь, смотрел оттуда: это отвратительное искаженное лицо! Его собственное лицо.

Закрыл глаза и судорожно прижался к стене.

– Теперь он уже никогда больше не избавится от этого. Должен привыкнуть к этому.

Начал медленно и тихо лепетать что-то про себя.

Вдруг ему захотелось взглянуть на свое лицо, он раскрыл глаза: оно исчезло.

Но он чувствовал его вокруг себя. Оно было здесь. Оно наполняло всю комнату.

Он был как будто весь окутан самим собой.

Бесконечное отчаяние, разъедая и разрушая, медленно проникало в тончайшие поры его организма.

Вскочил и начал дико смеяться. Его смех отдавался у него в ушах, как ржание животного.

– Хорошо, хорошо, ничего не имею против этого, решительно ничего. Теперь я никогда больше не буду одинок. Всегда в обществе, всегда в обществе! В своем собственном обществе! Да, разве я могу найти лучшее?

Вдруг его мозг изнемог. Сознание его оставило. Когда он пришел в себя, в комнате было темно. С дикой поспешностью вскочил. Было уже половина десятого. Не раздумывая ни секунды, он побежал к Агае.

Перед домом остановился и усмехнулся. Очень приветливо разговаривал сам с собой и взошел наверх. Она, дрожа, стояла перед дверью. Он видел все со сверхъестественной отчетливостью. Чахоточные пятна горели на ее щеках: лицо ее осунулось. Она дышала неспокойно, ей не хватало дыхания. Она стояла перед ним в черном шелковом бальном платье, на обнаженных руках были длинные красные перчатки, которые доходили до локтей.

– Взгляни, взгляни на меня. Я для тебя так нарядилась. Ты любишь меня такой, скажи, скажи!

Его мозг в одно мгновение пришел в равновесие. Он впился в это стройное тело.

– Как ты стройна, – пробормотал он тихо. – Как пантера… как блестящее, гибкое животное… А как ты двигаешься!..

– Поцелуй меня сюда – сюда! – она показала на голую руку. – Уже десять лет, как ты не видал моих рук обнаженными.

Она истерически смеялась.

– Я даю тебе сегодня прощальный праздник. Сегодня ночью я уезжаю далеко, далеко на море.

– На море? – глухо повторил он. Ему показалось так понятным, что ей хотелось на море.

– Иди, иди, садись! Здесь много, много вина! Мы будем сегодня пить…

Долго смеялась, потом наклонилась над ним, положила голову к нему на грудь и тихо прошептала:

– Я и себе даю прощальный праздник. Я больше никогда не вернусь… Дай, дай мне твои тонкие детские руки, твои дорогие, золотые руки… О, как я их люблю! Видишь, я твоя Агая, – та Агая, которая следовала за тобой, как собака, которая, как кошка, терлась о твое голое тело… Я – я так ясно чувствую тебя здесь, здесь, я чувствую тебя на всем моем теле. И душа моя так горда… Я не видала никогда другого мужчины, кроме тебя. Я не знаю, как они выглядят. Их приходило так много сюда, но я не знала, что они мужчины – это были собаки, предметы – бесполые существа среднего рода. Только ты – ты всегда перед моими глазами, всегда вокруг моего тела… И видишь, вся моя незапятнанная душа принадлежит тебе, всегда принадлежала тебе… Ни на одну секунду не проскользнула в ней мысль о другом… Разве ты не гордишься такой душой? Разве не гордишься таким обладанием? Я росла с тобой – и я выросла в удушливой теплице твоего тела, твоей души, биения твоего пульса… Я дышала тобой, я была как бы окутана тобой… Ты, ты… моя кровь, ты мой муж!

Она зарылась головой у него на груди, потом тихо рассмеялась.

– Но пей же, пей!.. А что если мы сегодня окончательно напьемся? – она довольно, как ребенок, хихикала. – Помнишь, как мы однажды были у дяди и нас заперли в винном погребе? Боже как это было страшно! Не правда ли?

Они чокнулись и выпили, потом взялись за руки.

– Агая, Агая, я снова не узнаю тебя. Ты такая, как была прежде…

Она рассеянно смотрела перед собой.

– Ты, ты… – сказала она тихо. – Теперь мы снова заперты в душном погребе… – У, как страшно! Оба хихикали.

– И ты – ты, мой милый… У, у, ночь, ночь! Слышишь сов? Слышишь, как летучие мыши бьются в окна? И отвратительных жаб, которые ползают в погребе?

Он безумно хихикал.

– Может быть, мы оба сошли с ума? – вдруг спросила она боязливо… – Но ведь теперь это все равно… Послушай, целуй меня сюда… Ты сделал это однажды десять лет тому назад. Это, словно жидкий огонь, льется по всему телу. Трепет, как длинные, холодные змеи, ползет по телу…

Она онемела и сильно дрожала. Он с болезненной страстью целовал ее в грудь.

– Еще сильнее! – она была вне себя. Он разорвал ее рубашку и приник в ее груди. Они трепетали. Опустошительный экстаз страсти разрывал им нервы.

Вдруг она тихо вскрикнула.

– Оставь, оставь, – хрипло дышала она. – Моя голова разрывается…

Она отшатнулась от него, но сейчас же опять села близко рядом с ним.

Она взяла его голову в обе руки, крепко прижала ее к своей груди и тихо прошептала ему на ухо:

– Если бы теперь умереть.

Но в то же мгновение она снова отшатнулась от него и засмеялась.

– О, ты! Ты! Почему ты теперь не говоришь мне, что я сентиментальна? Тебе представляется теперь такой прекрасный случай отомстить мне. О, да, ты презираешь. Это – твоя душа велика и прекрасна. Я люблю твою душу, я люблю глубокую тоску твоей души, я люблю в тебе глубину и пропасть. Все растет в тебе в одну бездонную пропасть, все в тебе становится так страшно глубоко и больно. Ты для меня свят со своими видениями. Скажи, скажи, у тебя часто бывают видения? Ты, ты единственный, который носит в себе муку и боль! И ты не борешься против этого, ты не борешься против боли, ты любишь ее так же, как я… О, дай, дай мне все сказать. Я так жаждала, так страстно хотела сказать тебе все это… Я люблю тебя, потому что ты чувствуешь отвращение к счастью… Я люблю тебя, потому что ты ненавидишь разум и скорей тысячу раз бросишься в пропасть…

Она повисла у него на шее и медленно терлась своим лицом о его.

– И ты меня любишь теперь. Я чувствую, как безгранично ты меня любишь. Твоя душа бьется навстречу мне, твоя кровь переливается в мои жилы, и твой дух переходит в меня, твой дух со всем адом страдания, с бездонной глубиной мук. Ты слышишь, что я говорю? Слышишь себя во мне? Ты научил меня говорить, ты посеял свои слова в моей душе… Она тихо покачивалась на нем.

– И я ненавижу разум. У меня нет разума. Я чувствую отвращение к низкому мещанскому разуму, который боится страдания как чумы… Маленькие озабоченные мещанки-жены, маленькие мещанки-девушки обладают разумом… О, как они разумны!..

Она тихо хихикала.

– Не правда ли? Маленькие мещаночки, выросшие в мелкой, узкой, разумной атмосфере, они, конечно, должны быть разумны… Ха, ха, ха… Но я дитя твоего духа…

Они оба были в каком-то восторге. Они пришли в состояние ясновидящего, сомнамбулического экстаза, души их слились.

Они молчали, тесно прижавшись друг к другу.

– О, я никогда не думала, что так бесконечно хорошо быть в твоих объятиях…

Снова молчание. Вдруг она отодвинулась от него.

– Послушай – ты… ты, действительно, был у этой девушки?

– Что?

– Ты был у нее?

Он собрал все свои силы.

– Нет!

– Ты лжешь, – сказала она печально. – Но в этом виновата я… я была груба с тобой?

– Нет, нет… Нет, ты не была груба… Ты моя, Агая… Ты… ты…

Он опустился перед нею и целовал ее ноги. Она подняла его и, держа его голову руками, сказала, как безумная:

– Это конец песни!..

– Это конец песни, – повторил он.

Долгое молчание.

– Но не вместе…

– Что?

Она безумно улыбалась.

– Не вместе… Ты не понимаешь меня?

Подумал.

– Почему?

– Мы мешали бы друг другу.

– Да.

Долгое молчание.

Она вскочила.

– Нет! Мы не будем печальны! Пей, пей! – Залпом выпили.

И снова долго сидели, тесно прижавшись друг к другу.

– Послушай, Агая, разве нет никакого исхода?

– Нет! Теперь нет больше.

– А… а если мы оба уедем, и если все стряхнуть, как кошмар?

– Я не могу быть твоей!

– Почему?

– Не знаю… Нет, этого не будет… Не говори об этом, это бесполезно, – сказала она устало.

– Это разум?

– Нет, нет! Я чувствую отвращение к разуму. Это нечто, чего я не знаю. Я тоскую по тебе до безумия… Ты величайший человек, которого я знаю, ты мой величайший художник, и я отдала бы с радостью всю твою прекрасную человечность, все твое могучее искусство за кусок твоего обнаженного тела… Видишь, видишь мои руки, они так тонки, но в них стальные мускулы… Как часто я этими руками обнимала и прижимала тебя к себе по ночам!.. Видишь мое тонкое тело, как часто оно обвивалось вокруг твоего!.. и… и… – она заикалась, путалась… – в последний момент нас что-то разделяет, отрывает друг от друга… Это, вероятно, одна и та же кровь… Ты этого не чувствуешь?