Текст книги "Девушка кормившая чаек (СИ)"

Автор книги: Соро Кет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Что угодно, лишь бы не кувыркаться в Хаосе, после Большого Взрыва.

...Отойдя на несколько километров от пристани, яхта еще скользит по темно-синей воде с выключенным мотором. Филипп сидит, уставившись в панель управления. Со всех сторон нас окружает лишь море.

– Хочешь поплавать?

Я молча сбрасываю одежду и с бортика ныряю ласточкой вниз. Вода ледяными иголочками просачивается в поры. Миг спустя, Фил шумно прыгает следом. Выныривает и мощными гребками удаляется прочь.

Солнце жжет меня, как вампира и ныряя тюленем, всплывая лишь для того, чтобы глотнуть воздуха, я возвращаюсь на яхту, смываю с себя соленую воду и падаю под навесом на нижней палубе.

Мы больше не говорим о Ральфе, Джессике, о расценках. Вообще ни о чем. Филипп погрузился в собственные мысли. Так глубоко, что кажется, позабыл про меня. Купальник я не брала и валяюсь в шезлонге в одних лишь трусиках. Рассматриваю Филиппа.

Эмоций – ноль. Какая нелепая расстановка: такой роскошный мужик и ни единой пошлости на уме.

Я уже знаю, что расскажу на кухне. Миллионер-садист соблазняет официантку и привозит на свою яхту. Доминантно улыбаясь, он предлагает ей искупаться, а потом – прилечь на палубу и больше не обращает внимания.

Резвится, сволочь, в волнах, подобно молодому дельфину.

Больной ублюдок!

– Выпить хочешь? – спрашивает извращенец, выбираясь на борт и вода стекает по золотистой коже.

Он отжимает темно-синие купальные шорты и не дожидаясь ответа шагает к стоящему в тени нависающей верхней палубы душу. Филипп коротко ополаскивается, фыркая, как тюлень.

– Вода есть? – говорю я, тоскливо изучая бугрящиеся на его спине мускулы.

– Есть еще пиво и вино и виски в каюте, – говорит он, ладонями вытирая воду.

– Воды.

Он достает минералку. Бутылка стремительно покрывается влагой в его руках. Боже, даже пластик от него начинает течь... Я облизываю пересохшие губы. Филипп падает рядом и, протянув бутылку, случайно касается своей холодной еще рукой моего плеча.

Я вздрагиваю. Тело откликается – покрывшись гусиной кожей. Недозрелыми малинками съеживаются соски.

Он смотрит на них в упор, словно ничего более волнующего в жизни не видел и несколько капель с забытой бутылки падают на мое бедро. Я вздрагиваю снова и потом, еще раз, когда Филипп, отбросив бутылку в сторону, наклоняется. Припав на ладонях, как леопард у ручья, медленно собирает капли воды ледяными губами.

У меня вырывается протяжный горловой стон.

Филипп выпрямляется, рывком стягивает мокрые шорты. Они громко шмякаются о палубу. Его член стоит, словно мачта. Перехватив мой взгляд, Филипп коротко улыбается, надевая презерватив.

А потом... то ли Фил на меня бросается, то ли я на него, но в следущий миг мы уже сгребаем друг друга, словно животные. Бутылка катится по палубе, дребезжа по доскам настила. Когда докатившись до края, она вонзается пробкой в морскую волну, Филипп успевает погрузиться в меня по меньшей мере три раза...

Адина не соврала: он трахается, словно животное. «Заниматься любовью» тут неуместно и пафосно, как биде в уличном сортире. Джессика тоже была права, когда говорила Ральфу, что ни одна приличная женщина не может уважать себя, побывав под Филиппом.

Мне кажется, я влюбилась...

Обессилев, способная лишь смотреть в горизонт и бессмысленно улыбаться, я лежу на его кровати, на животе. За маленькими круглыми окошками качается море. Филипп лежит, прижавшись щекой к моей пояснице; осторожно проводит пальцами по вздувшимся на коже отметинам.

– Тебе это правда нравится? – Филипп проводит языком вдоль края рубца. Боль терпкая и одновременно приятная.

– Тебе – нет?

– Нет. Представляю, как это будет выглядеть через пару дней. Словно тебя по рельсам катали.

Меня уже сейчас заводит от самой мысли, как вечером я выйду на смену. Только эти рубцы и чулки... Никаких трусиков. Его «поэтические» метафоры портят все удовольствие.

– Ты этого не увидишь, не беспокойся.

Филипп легко, как бревно в воде, переворачивает меня на спину, чтобы взглянуть в глаза.

– Ты слишком хороша для этой работы.

– Я тоже так думаю, но идиоты с биржи труда прицепились к моим оценкам... Хочешь сделать меня управляющей отелем?

– Своей содержанкой.

– Так вот просто?

Не то, чтобы мне каждый день предлагали стать содержанкой и я знаю толк в таких предложениях, но Филипп, все же, слишком резво рванул вперед.

– Хочешь сперва побороться за меня с остальными?

– Нет, – отвечаю я. – Но можно, я сперва немного подумаю?

Глава 4

«ДЕВУШКИ СВЯЩЕННИКОВ ВСЕГДА ПОДДЕРЖИВАЮТ ДРУГ ДРУГА»

Из кабинета управляющего отелем, Филипп перебрался прямиком в свой «люкс», никого по пути не уволив, не унизив и не смешав с дерьмом. Кроме, разве что Малики, но за это его уже давно охотно простили.

Тем более, что всем абсолютно не до него.

– Какой красавчик, – шепчет мне Лона, помогая снимать скатерть со столика, который только что покинула семья из трех человек. – Вон тот, загадочный...

Мы вместе, в четыре руки застилаем столик свежей, хрустящей от крахмала и отбеливателя скатертью. Я оглядываюсь, обратив внимание на сидящего за столом индийца. На самом деле красив. Как Аладдин из мультфильма.

– Он – священник, – бросает Наташа. – Католический.

– Да ну на ...! – взрывается Лона, выпрямляясь. – Серьезно?

– Тсс! – я машинально кладу поверх скатерти широкую льняную салфетку и мы расставляем тарелки.

– Такой красавчик и никому не достанется? – твердит она и я полностью разделяю это чувство бессильной и бессмысленной горечи. – Это вообще п...ц какой-то!

– В католичестве это называется «целибат».

– Да как бы это не называлось. Смысл мне знать, что у парня есть член, если мне все равно нельзя им воспользоваться?

Меня разбирает дурацкий смех. В этом вся Лона! Будто бы целибат – это единственная преграда между ней и мучжиной, которого ей вздумалось захотеть.

– С его стороны это было ужасно невежливо: давать обет безбрачия, не посоветовавшись с тобой, – отвечает Наташа, забирая грязные скатерти. – В зеркало хоть заглядывай, свинья толстая!

– Тело – это не главное. Главное – внутренний мир.

У Наташи чуть вытягивается лицо и Лона гордо хмыкает. Отобрав у соперницы ком столового белья, она вскидывает подбородок, словно выиграла войну. Не глядя более ни на Наташу, ни на священника, гордо удаляется прочь.

Тут становится ясно, что толстой ее зовут вовсе не потому, что хотят обидеть. Не вписавшись в проход между двумя столами, Лонина задница задевает стоящую на краю тарелку. Та соскальзывает и краем упирается в «бесполезный» пах.

Это, к слову, еще не самый показательный случай. В прошлый вторник у нас завтракал весьма симпатичный молодой бизнесмен без кольца на пальце и Лона в чрезмерном усердии его распалить, перевернула чашку горячего кофе. Он орал, как помешанный и я готова была поклясться, еще в жизни не был так возбужден...

Пострадавший пастырь тоже взволнован. Он все еще смотрит то вслед Лоне, то на фруктовый салат на брюках. Лона даже не обернулась. Гордо и стремительно, она доходит до кухни и лишь там, сверкнув на него глазами, с силой толкает дверь.

Наташа награждает ее таким взглядом, словно хочет убить.

– Иди, помоги ему, – велит она мне. – Если я пойду, я укушу его сквозь рубашку...

И становится ясно, почему она все это время за мной присматривала: любовницы католических священников должны друг друга поддерживать. Иначе, с кем можно поболтать о тяжести обета молчания и трусости Папы, который не желает отменить обета безбрачия.

– Простите, святой отец.

С губ чуть было не срывается «...ибо я грешна» и я закусываю их как можно сильнее. Если он – друг Филиппа, с которым Наташа спит, значит – он и друг Ральфа. А у Ральфа среди священников только один приятель – отец Хадиб Фарух, англичанин индийского происхождения. Этот подходит по всем описаниям.

– Откуда, – начинает он было, но еще раз взглянув на бэдж, улыбается, обнажив густо-белые, как мел зубы.

– Верена! Сколько же я о вас всего слышал.

Я вспыхиваю от радости. Значит, Ральф обо мне рассказывает. По крайней мере, отцу Хадибом. Лишь одно омрачает счастье. Отец Хадиб – психиатр. Работает с бесноватыми. Делает заключения, по поводу одержимости духами, или же, что происходит чаще,– шизофренией.

– В профессиональном плане?

Он пальцем манит меня к себе и совершенно серьезно шепчет на ухо:

– Он хвастается тобой на исповеди!

Я просто падаю перед ним на колени, не в силах справиться с хохотом. Зажимаю ладонями рот, давлюсь им, всхлипываю. Хадиб снисходительно хлопает меня по плечу.

– Ну, же, дитя, – говорит он невинно. – Погодите, омывать мне стопы, меня еще не канонизировали.

– Верена! – Мария возникает в проходе, щелкая в мою сторону пальцами, словно Кармен. – Очнись! Возьми заказ. Шампанское в «люкс».

Я вскидываюсь, позабыв о священниках.

«Люкс»!

Восемь вечера.

Филипп!

Мы с ним условились, что он будет ждать до половины восьмого.

– ...шампанское, клубника со сливками, белый шоколад! – Янек почти швыряет на сервировочный столик ведерко и прозрачный, едва из машины, лед красиво обкружает бутылку «Моэт».

Большей пошлятины и придумать трудно. Разве что, розовое шампанское попросить. Но эффект достигнут: все затихают. Даже Лона и Сондра прекращают выяснять, кто из них больше виновен в том, что на полу оказалось нюрнбергские сосиски и кто должен все это теперь убирать.

– Это все от Филиппа? – спрашиваю я, закатывая глаза и ломаясь на публику, как Адина. – Он с ума сошел! Мне же это все абсолютно не нужно!..

– Что это значит? – глухо спрашивает она. – Ты снова идешь к нему?

Звездный час настал. Я слишком долго слушала о том, что немки ассекусальны и что любая, самая страшная литовка, даст самой красивой немке под дых и уведет ее парня.

– Что я могу поделать? – говорю я. – Мальчик попробовал настоящее немецкое качество. Не может остановиться.

– Для него ты – обычная девка! – вклинивается Янек из-за плиты.

Взгляды присутствующих перемещаются на него.

– Набор дырок, который можно в любой момент заменить.

– Янек, заткнись! – приказывает Мария. – Верена, ты тоже. Мы все уже поняли, что ты – его сверкающая богиня.

Кто-то фыркает, кто-то хихикает отвернувшись, но я не могу понять – кто. Янек яростно переворачивает скворчащие на большой плоской жаровне шницели и выглядит так, словно его жену обесчестили.

– Богиня, как же. Меркантильная шлюха, как все.

Куда только подевалось его хваленое самообладание, с которым он по четыре минуты обжаривал еще утром белковый омлет?

Янек вскидывает голову, словно борется с желанием плюнуть в меня. Эта дикая, ничем не прикрытая ненависть, задевает меня. Да как он смеет?! Как вообще он смеет предъявлять на меня права?

– Знаешь что? А я ведь в некотором роде, тоже хозяйка!

Он показывает мне палец, и повернувшись к плите начинает демонстративно греметь сковородками.

Ну, хорошо. пусть Лона ему расскажет, что мы с Ральфом Дитрихом не просто однофамильцы.

Дверцы лифта с тихим шелестом разъезжаются и из кабины, зевая и потирая кулачками глаза выходит парочка близнецов, подгоняемая озабоченного вида молодой мамашей. Счастливый отец замыкает шествие. На его лице застыла маска вселенской скорби и лишь в глазах, время от времени мелькает усталая мысль: «Неужели, это происходит со мной?!» Его взгляд на миг останавливается на ведерке и бутылке шампанского на сервировочном столике.

Похоже, что ему тоже когда-то хотелось мчаться в закат на красном спортивном автомобиле и пить шампанское с хохочущими красотками. Но его приперли к стене стремительно растущим пузом. Заставили поступить, как порядочный человек. Его жена обрезала волосы, они купили универсал и в кредит построили дом, за который молодому папаше приходится вкалывать день и ночь.

Да еще жена его пилит.

Я почти готова поспорить, что пилит. Слишком уж недовольный у нее вид. Неудовлетворенный. А он к семье испытывает примерно ту же нежность, что старая усталая лошадь – к телеге с поклажей. Тянет, потому что лягнуть не осмеливается, а на то, чтобы встать на дыбы ему не хватает ни сил, ни духу.

Он проходит мимо меня, не сводя глаз с шампанского.

– Антон! – раздраженно шипит молодая женщина и плотно сжимает рот.

– Иду! – отвечает он с сухой холодной яростью в голосе.

У меня подергивается рот. Антон! Словно я заглянула в собственное будущее и отступила назад. Все еще внутренне улыбаясь, я слышу, как из кабины кто-то окликает меня:

– Милая! – старушка с кокетливо взбитыми в пену серебристыми волосами, улыбается. – Входите же! Мы тут все прекрасно поместимся тут внутри. Не так ли, святой отец?

– Правда, – заполняет кабину любимый голос.

Горло судорожно вздрагивает, в момент пересохнув. Сердце перестав стучать, замирает в полете, словно прыгун с трамплина и летит вниз. Подняв глаза, я вижу Ральфа.

Ральф ослепителен.

Я ошибалась, Филипп – не лучше него. Нет никого лучше моего Ральфа.

Он стоит небрежно прислонившись плечами к зеркальной стене. Стоит молча, беззастенчиво упершись взглядом в мои приподнятые бюстгальтером груди.

– Привет, – выдавливаю я.

– Ты что, номера обслуживаешь? – двусмысленно интересуется он.

– Да-да! – вмешивается милая бабушка, явно не сообразив, что он имеет в виду. – Очень удобно, не правда ли? Входите же, моя дорогая! Не бойтесь.

– Какое пугливое юное существо.

Старушка ослепительно улыбается, глядя на Ральфа. «Какой славный молодой человек и к тому же балагур!» – словно говорит ее взгляд. И не видит, как под взглядом этого обаяшки, покрывается слоем инея ведерко с шампанским.

Лифт движется очень медленно. И еще медленнее выходит из него приветливая старушка. Ральф улыбается, помогая ей с ходунками.

– Этаж? – улыбку словно смыло волной.

– Пентхауз.

– Не «люкс»?

– ПЕНТХАУЗ!

Ральф, качнувшись вперед, протягивает над моим плечом руку и нажимает на кнопку. Меня обдает волной знакомых запахов – свежевыглаженной ткани, одеколона Жан-Поль Готье. И еще – тем особым запахом, смесью ладана, отсыревшего камня, свечей и книг.

Что-то внутри меня вздрагивает. Я подавляю дрожь.

– Удивлена? – спрашивает он вкрадчивым, кошачьи-бархатным тоном.

– Мы ожидали тебя лишь утром.

– Хотел застать тебя.

– И заблокировал мою карточку.

– Я? – он так искренне изумляется, что мне становится стыдно.

Как я могла подумать, будто бы преподобный Ральф способен на подобную низость?!

– Простите, святой отец. Она сама заблокировалась.

Он молча рассматривает меня. Так пристально, словно тело опознает. Но лифт останавливается и жужжа, готовится открыть двери. Ральф поднимает глаза.

– А тебе не приходило в голову, что карту мог заблокировать Филипп?

– Он понятия не имеет, кто я...

– Ты – идиотка! – кричит он трагическим шепотом. Ухватившись за переносицу, словно она вот-вот детонирует, прижимается лбом к стене. – Господи, какая же ты дура!

– Сильнее, – говорю, – постучись. Сам – дурак!

Он оборачивается. Да так резко, что длинный широкий пояс на талии, взметнувшись обнимает меня.

– Закрой. Свой. Рот, – по словам выплевывает падре.

Мне нравится, когда он такой.

– Заставь! – отвечаю я.

Филипп открывает мне дверь, поглощенный телефонным разговором.

– Я уже думал, ты не придешь, – говорит он, на миг прикрывая трубку.

– Там...

Он прижимает палец к губам и мои подозрения превращаются в мрачную уверенность. Уши сами собой вытягиваются в сторону трубки. Филипп жестом приглашает меня войти и указывает рукой на диван. Любезно придерживает дверь, продолжая прижимать к щеке телефонную трубку. Выглядит он так, что даже если и не помрет от счастья прямо сейчас, долго все равно не протянет. С кем он разговаривает, интересно? С «мамой» или с «сестрой»?

– Что же еще?.. Правда? Педофил? Я?.. Или твой загадочный папочка?

А-а, понятно. С любимой. До чего же галантен, проклятый! Проходя мимо, я прижимаюсь к нему бедром и он улыбается, беззвучно целуя меня в висок. От шлепка по заднице, у меня открывается второе дыхание.

Вот только садиться на нее с размаху пока не стоит.

Филипп смеется, не сводя с меня глаз.

– Девочка моя дорогая, – говорит он в трубку. – Твой нежный голос – музыка в моих усталых ушах, но у меня гостья!.. Да, верно. А еще говорят, что жена обо всем узнает последней... – он ухмыляется, отводя трубку в сторону и из динамика несется поток визгливых проклятий. – Я тебя тоже люблю!

Он с такой яростью швыряет телефон на диван, что тот отскакивает, едва не угодив мне в висок. Его голубые глаза словно светятся в полумраке гостиной, как у Иных в «Игре престолов». Взгляд мельком скользит по стоящей у двери спортивной сумке.

– Где ты была, мать твою?!

– Ты уезжаешь?

– Половина девятого. Я думал, ты не придешь.

– Лифты переполнены... А ты все же в курсе, кто я такая.

Он кивает.

– По-твоему, я что – идиот?

– Почему не сказал?

– А ты почему не сказала?

– Что дальше?

– Что ты имеешь в виду?

Повернувшись ко мне спиной, явно собирается с духом признаться, что его предложение было шуткой. Ну, хорошо, скотина! В такие игры можно играть вдвоем.

– Я имеюв виду, – говорю я, вставая и понижая голос до шепота. – Простите, за опоздание, господин граф. Прошу вас, не говорите на кухне... Эта работа очень нужна мне... Пожалуйста! Лифты переполнены... Я сделаю все, что вы скажете, только не увольняйте.

Филипп оборачивается с какой-то непонятной усмешкой. Эту игру он знает и любит. По коже бегут мурашки, когда приперев меня к стенке, он ударяеет по ней ладонями.

– Я разве не сказал вам, – шелестит он мне в ухо, обжигая кожу дыханием, – чтобы вы не смели выходить на работу в подобном виде?!

Его рука хватает меня сзади за шею и стискивает так сильно, словно хочет растереть позвонки в труху. Филипп прижимает меня к себе и наклонившись, целует. Нарочно грубо, как опьяневший от крови солдат, целует обалдевшую от страха монашку.

– Прекратите, пожалуйста! – я упираюсь в его грудь, пытаясь вырваться, но он лишь крепче приживается к моему лицу, щетиной обжигая кожу на подбородке.

– Не прекращу!

Он делает быстрое движение руками и моя блузка вдруг врезается в шею, выстреливает пуговицами под громкий треск шелка. Филипп склоняет голову – поцеловать меня в шею. Я сопротивляюсь, изо всех сил, он ломает сопротивление.

Какое там было стоп-слово? «Желтый»? На яхте я так им и не воспользовалась. Филипп подхватывает меня на руки, как невесту... или, как военный трофей. Тащит в комнату, швыряет на койку и быстро, как оборотень взбирается на меня верхом.

– Какое у нас стоп-слово?

– Желтый. Не останавливайся...

– Я что, похож на того, кто может остановиться? – спрашивает он хрипло, взглядом указав на свой пах. Усмехается. – Но вдруг ты придешь в себя и все покажется тебе унизительным?

Филипп откидывается назад и с такой силой выдвигает ящик прикроватной тумбочки, что тот с грохотом вылетает из пазов. Квадратные пакетики презервативов, взлетают над кроватью как серебристый дождь конфетти. С мягким шорохом разлетаются по покрывалу. Надавив одной ладонью мне живот, Филипп второй рукой хватает один пакетик и зажимает в зубах. Разорвав привычным коротким движением головы, сплевывает пустую упаковку через плечо.

Рассудком я понимаю, он прав.

То, что он делает со мной – унизительно. Или, по крайней мере, должно таковым считаться. Знаю, что должна бы чувствовать себя оскорбленной, но... Меня пробирает дрожь, когда он рывком спускает лямки бюстгальтера и жадным ртом впивается в мою грудь. Спина сама собой выгибается, а из горла вырывается всхлип...

...Он стискивает мои запястья, прижимает их к матрасу, за моей головой. От кончиков пальцев ног, по бедрам пробегает знакомая дрожь. Я выгибаюсь под ним дугой, опадаю, бессильно хватая воздух открытым ртом. Перед закрытыми глазами кружатся хлопья теплой ласковой черноты.

Филипп с рычанием утыкается лицом мне в плечо.

– Если бы твоя мать так трахалась, я бы снова на ней женился.

Меня передергивает.

Было время, когда Джессика в самом деле пыталась быть моей матерью. Заплетала косы, читала сказки и выносила мозг обещаниями «вернуться домой к папочке и всегда быть вместе». Но потом Ральф показал ей свой член и у нее появились другие, более здоровые интересы.

– Давай убьем ее и оставим чайкам.

– Нельзя: она завещала все свои деньги Ральфу.

– Это самый трогательный посткоитальный диалог, что я слышал, – произносит скучающий голос из темноты.

Мы резко оборачиваемся, едва не ударившись лбами и темнота, отделившись от кресла, встает, превращаясь в фигуру в черном. Белый воротничок фосфорисцирует в темноте.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спрашивает Филипп, приподнимаясь на локте.

– Я? – переспрашивает тот. – Да так. Ничего... В немом почтении наблюдаю, как мой лучший друг е..т мою женщину.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ