Текст книги "Девушка кормившая чаек (СИ)"
Автор книги: Соро Кет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Они много фотографировались первые месяцы. Образцовая пара. Кто кого растлевал? Судья поседел бы в процессе.
Потом – цветные фото. Ральф уже старше, в нем уже угадываются черты будущего мужчины; я – похожа на человека. Джессика – со зрачками в разные стороны и широкой, немного дикой улыбкой. Это как раз период, когда она обнаружила, что если медикаменты запивать алкоголем, то влетаешь выше, чем без него.
Дальше только мои фотографии вновь черно-белые. Мне шесть. Джессика – где-то там, за кадром. Мечется и воет, словно неприкаянная душа. То требует ее отпустить, то не желает со мной расстаться. Вот она – слегка помятая с закрытой прядью волос щекой. Это я, обозлившись, швырнула ей тарелку в лицу.
Много фотографий, где я одна. Сахарная кукла, – так он назвал всю серию. Черно-белые, слегка высвеченные, чтобы подчеркнуть белизну моих кожи, ресниц, бровей и волос; полупрозрачные. Залитые солнечным светом, красивые фотографии хорошенькой девочки в белом, отделанном кружевами, платье.
Девочки, с которой у меня нет ничего общего...
Эти фотографии – последнее, что в альбоме.
Остальные листы пусты.
«Было слишком больно! Я не мог тебя видеть, сама твоя любовь казалась насмешкой, – так он сказал мне в Гремице. – Но я не мог позволить ей увезти тебя. Даже если ты не была моей дочерью, я не мог позволить алкоголичке забрать тебя. Искалечить. Отрубиться где-то и снова тебя забыть. Поэтому позволил ей болтаться поблизости».
Зато он прекрасно смог продолжать притворяться моим отцом перед епископом. Они заключили сделку. Филиппу вручили Джессику, титул и пять миллионов евро. Ральфу – один миллион триста тысяч, сан и меня. Епископ хотел только одного: продолжать считаться бездетным. И еще, чтобы ни один из тех, кто считал себя наследниками, никогда и ни о чем не узнал. Поэтому документами занимался лично...
И все было хорошо, пока в дело, сам не ведая что творит, не вмешался Фуражка. Джессика уже окончательно потеряла сходство не то, что с епископом, но и с человеческим существом. Но документы остались. И его подписи в актах удочерения. Всего одно подозрение. Всего лишь анализ на ДНК и ложь разлететится на куски, погребет под обломками всех их.
Я отодвигаю альбом и ногой придвигаю оставленную Филиппом папку. Все финансовые отчеты. Пусть Антон говорит, что угодно, но когда речь идет о практических вещах, я не такая уж безнадежная. Один миллион превратился в четыре. Драгоценности, которые, как я думала, он покупал себе. Ценные бумаги. «Амазон», «Алфабет», «Эппл»... Начинает больно щипать в носу.
Маленькой, я считала, что Бог поступил ужасно несправедливо, позволив Адаму и Еве есть все, за исключением плодов с Запретного Древа. Зачем он оставил эту яблоню прямо у них под носом, если не хотел, чтобы они их трогали? Я могла часами обдумывать, чего ради Он поступил с ними так сурово. Но Бог не был суров, Он знал, что сделают с его детьми плоды Познания. Знал, что Правда разрушит их идеальный мир. И потому пытался защитить их от правды, как мог.
Теперь я понимала, что все это не стоило понимать буквально. Я и сама жила в Эдемском саду, окруженная заботой, вниманием и деньгами. Защищенная от всего, что могло бы ранить меня. «У меня нет друзей!» – сказала я Лоне. «Мне некому звонить!» – сказала я Филиппу. «Мне даже дебильных видео никто не пришлет!» – сказала я фрау Вальденбергер.
Всю жизнь я верила, что не желаю ни с кем общаться, потому что в глубине души я боялась: никто и никогда не станет общаться со мной.
И я отгородилась от мира.
Выстроила глухую стену, через которую не проникали насмешки, злобные шуточки и издевки. Но и дружба, хоть какая-то эмоциональная близость – тоже. Я выросла, как яблоня в Эдемском саду. Ровная, красивая и... абсолютно неприспособленная к реальному миру.
Не потому ли, даже сбежав из дома, я сбежала к нему. Под крылышко. В безопасность. И он позволил, скрепя сердце, позволил мне познакомиться и со Змием. Потому что не мог уже держать меня в безопасности от самой себя.
Правда комком поднимается к горлу.
Ральф знал это! С самого начала знал. Я – глупая. Люди сами не желают со мной общаться. Не потому, что завидуют моей внешности, или чему-то там. Дело в том, что я им неинтересна. Вот почему он вышвырнул Андреаса прочь и не позволял другим парням ко мне приближаться. Он понимал, что изголодавшаяся по общению, я пойду за любым. Что влюблюсь в любого, кто пальцем меня поманит. Как за Филиппом пошла. От голода, от неуверенности в себе, из страха, что больше не позовут. Знал и сделал все, что мог, чтобы защитить меня. Чтобы пощадить.
...Ральф был занят, о чем меня довольно сухо уведомляет автоответчик. Дождавшись звукового сигнала, я всхлипываю. Плакала ли Ева, желая забыть о том, что узнала?.. Плакал ли в тоске по навеки утраченной наивности Адам?
Всхлип тонет в неприятном писке автоответчика.
Изгнание из Райского сада, муки родов и непрерывный тяжелый труд, – вот что такое зрелость. Вот, в чем скрытый смысл истории с яблоком. Взросление. Никто из нас не может оставаться ребенком вечно, как бы не старался любящий всей душой Отец.
– Ральф, – шепчу я, каким-то жалким фальцетом, задыхясь от подступающих слез. – Ральф, прости меня за все, что я наговорила!.. Я... я люблю тебя! Приезжай... на мой День рождения, хорошо?
КОНЕЦ СЕДЬМОЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
«РУСАЛОЧКА ДОЛЖНА УМЕРЕТЬ»
Глава 1.
«ОН ЛЮБИТ БАЛЕТ»
Лежа без сна, я никак не могу успокоиться. Почему я не отравила ее, пока был шанс? Не подсыпала ей в кофе крысиного яду?.. Или, еще лучше, ввиноооо. Ульрике и Филипп! Что-то внутри сопротивляется, ворочается внутри, как угорь в кишках.
И все же, я верю ей...
Не потому ли Фил такой закрытый и мрачный?.. Парни способны выброситься в окно, если это избавит от последнего объяснения с девушкой. Мысль о том, что я не нужна ему больше, ранит. И еще больше ранит другая: что Ульрике лучше меня!
За окном останавливается машина. Тихо хлопает дверца. Хрустит под чьими-то подошвами гравий. Показалось?..
Приподнявшись на локтях, я прислушиваюсь к шагам на лестнице. Не показалось! Сердце принимается радостно перекачивать кровь. Чуть слышно скрипнув, открывается и закрывается моя дверь. Ральф останавливается на мгновенье – стягивает с себя футболку с длинными рукавами, ботинки и я откидываю для него одеяло.
Его тело горячее и сухое. Такое горячее, словно у него лихорадка. Взяв в ладони мое лицо, Ральф поцелуем закрывает мне рот. Моя кровь вскипает мгновенно. Забываются и Ульрике, и Филипп, и даже тетя Агата, которая вряд ли спит.
Скинув одеяло на пол, Ральф скатывается вниз и протягивает руки. Я ложусь на него, снова отыскав его губы в кромешной тьме, припадаю к ним, как к источнику. Мы не произносим ни слова. Вопросы заданы, ответы даны. Само его присутствие здесь, сейчас, говорит мне больше, чем могут сказать слова. Он здесь, он приехал, он на меня не сердится. Он любит меня!..
...Я выгибаюсь дугой, скользя затылком по одеялу. Снова падаю, уже ничего не чувствуя под собой. Дыхание возвращается миг спустя. Ральф отпускает меня и я сворачиваюсь клубочком, желая продлить ощущение полета между мирами.
Он возвращается, сняв презерватив, и снова ложится рядом. Я кладу голову на его плечо и Ральф обнимает меня за талию, притягивая к себе. От него пахнет улицей, лимонной отдушкой и дизельным топливом. Семь часов в машине.
– Ральф, ты с ума сошел...
– Это еще не все. Я купил тебе твой чертов айфон, – сообщает он нарочито мрачно. Словно чувствует, что это все уже не имеет смысла. Просто точка над «й».
Я касаюсь губами его груди, поднимаю голову, пытаясь разглядеть в темноте лицо. Он слегка улыбается. Мы оба тянем, не желая начинать этот разговор.
– Давай покончим со всем, – предлагает Ральф.
– Давай. Что с Филиппом?
– Что с ним?
– Он, похоже, пригляделся к Ульрике. Она написала в «Фейсбук», что он пригласил ее в оперу.
– Врет она все.
– Откуда ты знаешь?
– Филипп не ходит в оперу. Он любит балет!
Все как раньше!
Мы беззвучно смеемся, прильнув друг к другу. Даже мысли не возникает, что тетя услышит и явится сюда, к нам. Просветить по вопросам блуда и созревания. Это Эльке Энгель не имеет права спать с молодыми парнями. Ральф, если это вдруг взбредет ему в голову, может меня по ночам в подвале пытать. Если он, как приличные люди, не собирается афишировать нашу связь, тетя, как приличная женщина – слова ему не скажет.
Мне интересно, приличный ли человек Филипп.
Он спускается к завтраку ровно в восемь. В белой рубашке, при галстуке. Пиджак висит на руке, как щит и взгляд, – суровый, прямой, как у мальтийского рыцаря. Ральф оборачивается и присвистывает.
– Не слишком ли элегантно для нашего скромного круга?
– Я уезжаю, – отвечает Филипп.
Таким тоном, словно это объясняет мазохистскую выходку с галстуком. Каждый приличный мужчина, наверное, должен напялить галстук, если собирается провести за рулем семь часов кряду. Или, пять, учитывая его манеру водить. Ральф закатывает глаза и не спрашивая, достает еще одну чашку. По дороге к шкафчику, он выразительно указывает глазами на широкую, прямую как стенка, спину.
– Девушка, сделай-ка его Сиятельству добрую тарелку овсянки, – говорит он басом, явно подражая какому-нибудь трактирщику из старого фильма. – Да поживей, не видишь? Господин граф не в духе!..
Ответным взглядом его сиятельства можно разрубить пополам бревно.
– Зато ты, в духе!.. Хомяк.
К счастью, Ральф чрезвычайно взглядоустойчив.
– Я бы предпочел «жеребец», – говорит он со скромным достоинством, – «хомяк» – это для таких, как твой новый друг Бауэр.
Он ставит перед Филиппом чашку и пока я вожусь с кашей, спрашивает:
– Какие новости в свете? Говорят, вы собираетесь в оперу. Что станете смотреть? «Отелло»? или, может быть «Аладдин»?
Я не вижу лица Филиппа, но скрип его зубов слышу даже стоя на кухне. Опасаясь, что они подерутся, а я это пропущу, я торопливо бегу в гостиную держа дымящуюся тарелку перед собой.
– «Нотр-Дам», – отрезает Филипп. – Оставь это, Эсмеральда. Я не хочу завтракать.
Ральф улыбается, ослепительный и загадочный.
– Может быть, расскажешь, что на тебя нашло? Вокруг Эсмеральды толклось так много парней, что я не могу так с ходу определиться...
– Вокруг Верены, тоже, как выяснилось, немало, – он снимает с руки пиджак и помахав в воздухе конвертом, кладет на стол.
Конверт фирменный. От доктора Элизабет Мередих, гинеколога. У меня сжимается сердце.
– Поздравляю, отец. Вы станете папой!
У меня настолько явно отлегает от сердца, что Ральф фыркает:
– Из Ватикана, что ли, прислали?
Он-то знает, что будь я беременна, училась бы делать аборт при помощи крючка и вязальной спицы.
– Из клиники.
– Это какая-то ошибка, – говорит Ральф, но конверт берет и разворачивает бумаги. Я заглядываю через локоть и у меня глаза на лоб лезут.
Там целый ворох диагнозов!
– Ну-ка, ну-ка, – говорю я, охрипнув и дрожащими руками разглаживаю бумаги.
Поликистоз яичников... Филиппу, быть может и невдомек, но эта болезнь вызывает особые изменения в организме. В частности, лишний вес и еще более лишнюю густую растительность.
– Вот же гадина! – говорю. – Как она вообще посмела!.. Кто на нее вообще залез?!
Предательство Лоны не укладывается в голову. Как и ее беременность. Как и то, что она осмелилась воспользоваться моей страховкой. Неужели, настолько глупая, что не сообразила: я догадаюсь, как только придут счета.
– Кстати, а почему ты...
– Я позвоню в клинику, – перебивает Филипп, оглядываясь в поисках телефона.
– Какого черта ты мои письма вскрываешь?!
– Его сунули в пачку к моим, – как-то неловко врет он.
– Правда?
Я понимаю, что все это – лишь предлог. Он пытается заставить меня напасть, чтобы гордо вскинуть голову, обидеться и уехать.
– Эта «беременность» – единственная причина?
Как приятно иметь за спиной мужчину, который может задать вопрос напрямик. Я с благодарностью передаю эстафету Ральфу.
– Одна из, – признается Филипп. Он тоже все для себя решил и идет навстречу, не пытаясь увиливать. – Вы оба все правильно поняли, поэтому, давайте обойдемся без сцен.
– Говорила же, – я смотрю на Ральфа в упор, – а ты ржал...
– Он же жеребец, – полируя ногти, роняет Филипп.
– Она считает, что ты влюбился в Ульрике, осел.
Рука Филиппа застревает на полпути, подбородок взлетает вверх, а из глаз в мою сторону летят молнии.
– Ты с ума сошла?!
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем. Дальше вы – сами.
– Филипп...
Он останавливается. Но лишь потому, что я стою на его пути. Времени в обрез: Филипп уже поднимает руку, чтобы отодвинуть меня с дороги.
– Я знаю, что вы любовники! – выпаливаю я.
У него что-то вспыхивает в глазах. В глубине зрачков. Словно усилием воли, Филипп подавил в себе давний стыд. Он глубоко моргает и когда открывает глаза, то глядит на меня очень ровно, в упор. Так ровно, словно это известие его не смущает. Вот только лицо его выдает; красные крапивные пятна на побелевших щеках. Значит, все еще смущает. Даже если он и пытается примириться с этой частью себя.
– Ви! – тусклым голосом начинает Ральф. – Ей богу, сейчас не время.
– Да все нормально...
Филипп нехотя поднимает ко мне глаза.
– Только не начинай эту псевдотолерантную хероту, хорошо? Трахаться с мужиком – ненормально. Я предпочитаю помнить, что извращенец.
Наверное, ему хочется, чтобы это звучало цинично и холодно, но его пальцы едва ощутимо вздрагивают. Я крепче сжимаю его ладонь.
– Брось, Фил! – вставляет Ральф. – Может, прекратишь гарцевать и ненадолго присядешь?
Филипп подозрительно щурится на него и садится. Так аккуратно, что у меня возникает всего одна, но очень нехорошая мысль. Наверное, я ухмыляюсь. Плотоядно, как людоедка. Он прекращает щуриться и с удивлением глядит на меня.
– Тебя что, это возбуждает? Ее это возбуждает? – его палец нерешительно описывает в воздухе какую-то дугу, – В плане, секса втроем?.. – пауза. – Или... ей интересно... понаблюдать?! Верена, ты не думала пообщаться на эту тему с хорошим врачом? Только не с Хадибом! С кем-нибудь,нормальным.
Смущенная, я опускаю глаза. Одно дело представлять это себе. День за днем, год за годом. Когда все мы в постели, голые, занимаемся этим самым... И совсем другое – стоять тут, глядя в глаза не выдуманному, а живому Филиппу. И отвечать на вопрос, который... надо признаться, не очень лестно звучит.
– У всех людей бывают какие-то фантазии... Но в частности, первое...
– Ты спятила? Ты хоть раз была с двумя мужчинами сразу?! Ты вообще, небось, понятия не имеешь, что это такое!
Я снисходительно поджимаю губы. Ну, да. Понятия не имею. Ребенок, который умеет гуглить, не может долго оставаться в неведении.
– Ральф, ты вообще слышишь, что она говорит? Или ты весь в мыслях о господе?..
– Расскажи ему, – Ральф садится за стол.
– Может, ты?
– Вряд ли ты расскажешь хоть что-то, чего он еще ни разу не слышал... Он, вообще-то, довольно опытный.
Филипп смотрит уже в упор. Заинтересованно, остро и что-то в его глазах мне подсказывает: он хочет знать. Я вдыхаю и выдыхаю, прислонившись к стулу для храбрости.
– Я в тебя всегда была немножечко влюблена... С детства.
Он как-то странно вздрагивает и крепко сжимает губы.
– Продолжай, – подбадривает Ральф. – Он пожирает лишь девственниц.
И я продолжаю...
Глава 2
«ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД»
Сколько я себя знаю, меня всегда интересовал только секс. Дети помнят все иначе, чем взрослые и я помнила лишь гнетущие ощущения от которых было никуда не спрятаться и не скрыться. Хотелось то плакать, то выть, то тереться пузом об пол, мурча, словно кошка. По ночам я видела сны, в которых была уже взрослой и мы с Ральфом делали то, что он проделывал с Джессикой. Только я не испытывала при этом боли.
Есть ли вещь, которую не может узнать ребенок, в совершенстве освоивший Гугл? Есть ли понятия более возбуждающие, чем «секс+боль», неосторожно вбитые в поисковую строчку. Я искала одно, но нашла другое.
И это знание поразило меня.
Теперь я уже не мучилась от незнания. Я мучилась от невозможности как можно скорее вырасти и в конце концов, так привыкла забывать свой истинный возраст, что порой не могла так сразу, сходу, назвать его. Это стало первым звоночком. Меня отправили к психиатру, но разумеется, ничего не нашли. Я не была слабоумной. Других проблем развития, они не искали.
А я тем временем развивалась быстрее всех остальных. Реальный мир утратил четкие очертания. Где бы я ни была, в школе, дома, на улице или в церкви, мои мысли занимало только одно. Секс. Не настоящий секс, лишь мысли о сексе. И Ральф. Мои фантазии и мечты о нем.
Когда Ральфа исключили из семинарии, я была уже достаточно зрелой, чтобы догадаться за что. Сложить картину из обрывков там и сям услышанных слов. Джессика была в бешенстве. Я – ликовала.
Во-всяком случае, до тех пор, пока не заметила, что настоящий Ральф меня избегает. Я становилась взрослой, оставаясь внешне ребенком и мои взгляды то ли пугали, то ли тяготили его. А может и то, и другое вместе. Он все еще любил меня, но больше не прикасался. Ральф был слишком опытным, чтобы не суметь сложить два и два.
И он сразу же понял, во что мутировала детская привязанность. И испугался. Я не могла его в том винить.
Был вечер.
Все было довольно мирно: я сидела возле камина, листая затрепанную до дыр «Русалочку». Я обожала сказу. Мне виделось сходство между ее героями, а так же Джессикой, тетей, Ральфом и мной. Я, конечно, была Русалочкой. Маленькой девочкой, которая со дна моря протягивала ладони к недостижимому Принцу. Принцем был Ральф. Тетя Агата занимала место холодной и занятой более важными вещами, бабушкой-королевой. Что же касается Джессики, она была новобрачной. Подлой сукой, обманом присвоившей себе Принца лишь потому, что оказалась в нужное время в нужном возрасте. И, не стесненная рыбьим хвостом, сумела споро раздвинуть ноги.
Лежа порой без сна, я часто изобретала альтернативные способы заполучить внимание. Чего бы я только не отдала, чтобы стать взрослой!.. Но мне, как и Русалочке, оставалось лишь одно – ждать. Но я не собиралась повторять ту ошибку, что и она. Ручалочке следовало сперва привлечь к себе Принца, добиться его любви, а потом уже решаться на «операцию».
Дело было не в наличии ножек. Дело было в отсутствии между ними «химии».
И вот, я сидела, вполуха прислушиваясь к разговору на кухне. Особо напрягаться не приходилось: Джессика истерила. Она всегда истерила, стоило ей вспомнить о том, что произошло. Кто бы мог подумать, что Джессика такие слова знает?.. Но слов было недостаточно и стоило Ральфу вывести ее из себя неосторожным ответом, она принималась биться о мебель.
Очень трудно доказать полицейским, что ты – не маньяк, когда вся деревня знает, что ты – каратист и тебе не обязательно бить руками. А Джессика так мастерски научилась сбивать спиной шкафчики, что даже мысли о том, что она сама прыгает, а не падает, ударенная в живот, у полицейских не возникало.
Ральф замкнулся в себе; он уже тогда начал пить. Его ослепительное лицо и тело юного бога, автоматом настраивало против него мужчин. Но если в школе он как-то справлялся, то парни в форме без труда одержали верх. На память об одной ночи в камере, его бровь до сих пор рассекаей тонкий белесый шрам.
Я услышала удар и привстала, отбросив книгу. Сердце билось: все! Началось. Обозвав Джессику, Ральф сбежал вниз по лестнице. В подвал. Она осталась на кухне – выть в голос и кататься по полу. Надвигался шторм и я это чувствовала. И как Русалочка, я устремилась в самый центр бури.
Ральф сидел на коробках со старыми книгами. Он даже не слышал, как я на цыпочках, бесшумно спустилась вниз. Я столько лет за ними шпионила, что теперь могла бы проделать это тише, чем дух. И когда Ральф заметил меня, было слишком поздно пытаться спрятать лицо. Скрыть потоки стекающей по ресницам боли.
Мне было девять, не больше. Но я так давно научилась воображать себя взрослой, равной, что мне не составило труда сделать то, что я сделала. Словно Русалочка, бросившись сквозь кипящие в бурных волнах обломки, я бросилась к Ральфу и обхватив его голову, прижала к своей груди.
Он молча обнял меня, так крепко прижал к себе, что сделал мне больно. Счастье затопило и нивелировало боль. Он слишком устал. Слишком выдохся в неравной борьбе. Я была единственным утешением. Единственным во всем мире существом, которое все еще любило его. Которое принимало его таким, как есть. Не осуждая и ничего не прося взамен. Мы уже давно не сидели вот так, в подвале. Когда усадив меня на колени, Ральф зарывался лицом в мои волосы и молчал, пока внутри не стихала боль. Потому что я становилась взрослой. Потому реагировала на его руки совсем не так, как должна бы маленькая девочка.
Но сегодня он прошептал чуть слышно:
– Я больше этого не вынесу, Вив. Что мне сделать, чтобы угомонить ее?..
– Упечь в психбольницу, – сказала я первое, что пришло на ум.
Мне все еще по ночам снилась эта дура-психолог, которая во что бы то ни стало решила, что вылечит меня от безумия. Даже, если прежде ей придется меня безумием заразить. Ральф вздрогнул, натянуто рассмеялся... Я стояла между его колен, обняв за плечи. Стояла, упиваясь ощущением того, что нужна ему. Что я – словно равная ему, взрослая. Та девушка, которую он сможет любить. Я упивалась секундной властью над ним и внезапно, вдруг поняла: здесь не я – Русалочка. Русалочка – это он. Я была ребенком, но я была на своем месте. Я была довольна своей жизнью, я знала, что когда вырасту, я получу его. А Ральф – он задыхался в море печали, тогда как его сердце рвалось на волю.
– Он красивый?.. Ну, Филипп?
– Очень, – как-то обреченно выдохнул Ральф. – Очень красивый...
– Как ты?
– Нет. Гораздо красивее.
– Этого быть не может! – сказала я. Ральф рассмеялся и поднял голову.
Его длинные ресницы слиплись, но глаза уже высохли и сияли каким-то незнакомым прежде огнем. Мы смотрели друг на друга, словно сообщники. И мой иллюзорный мир расширился, вмещая в себя, впустив в себя Филиппа, как сливаются капли ртути.
– Как ты думаешь, я бы ему понравилась? – сразу по-деловому спросила я.
Ральф рассмеялся, углядев в моем вопросе лишь детскую непосредственность и легонько дернув за собранный на затылке хвост.
– Как ты можешь не понравиться? – спросил он, смеха ради прикинувшись кавалером. – Да он просто очешуеет, когда увидит тебя!.. Мне его отгонять придется!
И я поверила. Лишь много лет спустя до меня дошло, что в тот вечер Ральф просто шутил.
Он усадил меня к себе на колено, без всякой там задней мысли, – задние стали посещать его позже; гораздо позже. Он усадил меня и прижался лбом к шее. Я молча обняла его за предплечье. Русалочка попала на сушу благодаря Ведьме. Мне предстояло стать ею. Разодрать себе грудь, чтобы напитать волшебное зелье кровью.
– Ральф, – прошептала я, прислушиваясь к тому, как Джессика наверху громит кухню. – Я вызвала полицию.
Он вскинулся, в ужасе уставился на меня.
– Ты с ума сошла? Если ее признают недееспособной!.. Тебя заберут, Верена! Мы с тетей тебе – никто.
– Ты для меня все, – тая от любви к нему, прошептала я. Обряд самопожертвования еще казался мне безоблачным и прекрасным. Я еще не знала, что буду ночевать в приемной семье. Не знала, что проведу полгода, скитаясь по таким семьям, прежде, чем Филипп женится на Джессике и я смогу вернуться домой.
– Я не оставлю тебя, – сказал Ральф, когда меня усаживали в машину. – Что бы ни случилось, знай: я найду способ.
Морось дождя лежала на его волосах.
– Я, ты и Филипп?
Он улыбнулся мне через силу; в глазах плескалась тоска.
– Да, Куколка. Ты, он и я.
Глава 3.
«Я, ФИЛИПП, РАЛЬФ»
– Я была влюблена в вас обоих, – говорю я неловко. – Где двое извращенцев, почему бы и третью к себе не взять?
Филипп смотрит на меня, как на дуру. Может быть, в его глазах, я дура и есть. А Ральф вообще не смотрит. Он сам сказал, что не в его власти заставить кого-либо жить с кем-либо.
– И для чего мне такое счастье? – спрашивает Филипп.
Мне стыдно даже сказать ему, что я думала, будто бы они влюблены друг в друга и счастливы, как могут быть счастливы лишь влюбленные в каком-нибудь утопическом любовном романе. Только ребенок мог такое вообразить, – если не считать любовные сцены. Будто Джессика вдруг поправилась и готовит семейные ужины, пока ее мужчины, сблизив головы обсуждают свой первый бизнес.
Филиппу не нужен обзор всех моих кошмаров. Было время, когда он сам об этом мечтал. Вот только Джессика помогла ему вырасти. Понять, что не бывает молочных рек. И розовых пони, что скачут по облакам, – не бывает тоже.
– Верена, это все очень мило, но ты – взрослая. Пора включать мозг и как-то им пользоваться...
– Почему?
– Ты знал? – спрашивает он Ральфа и мой вопрос зависает в воздухе.
– Догадывался.
– Тогда почему не сказал мне?!
– А что я должен был сказать? «Моя маленькая сестренка пересмотрела порнухи и теперь перечитывает «Лолиту»». Впрочем, – он медлит кусая губу, – если бы ты соизволил ответить на мой звонок, я рассказал бы тебе, чего она сейчас хочет.
– Того же, что все, – ворчливо отвечает Филипп.
– Не льсти себе, – обрываю я холодно, – большинство тупо хочет денег.
Они воззряются на меня. Искренне удивленные. Переглядываются, словно я открыла им тайну. Можно подумать, что Филипп все это время верил, будто женщины начинают вибрировать при виде него лишь потому, что он – жеребчик, что надо.
– Ты тоже хочешь их, – говорит Филипп. – Все в итоге хотят. Денег я дал бы, но жить втроем?.. Забудь, Верена. Даже не думай. Нет.
На мое счастье, под окнами останавливается тетина ауди.
И нам приходится прекратить разговор.
Тетя Агата, тут же принялась пить кровь: как не стыдно, в доме гость, а вы двое!.. Филипп, слава богу, воспитанный молодой человек. Пусть у него и дернулся слегка глаз, когда тетя извинилась, что не разбудила его для похода в церковь, он ничего не спросил. Лишь когда тетя пристегнула к невидимому ошейнику поводок и вытащила Ральфа из дома, прокашлялся:
– Вам должно быть стыдно за то, что вы пропустили мессу? Я правильно понял?.. Не за то, что вы там трижды нарушили его целибат?
Я начиная убирать со стола.
– Да ей плевать. Она хотела быть уверена, что ты притворишься, что ничего не слышал.
– Ммм... Теперь я понял, почему он не хотел держать в доме оружия, – Филипп собирает чашки и идет вслед за мной на кухню.
– Будь в доме оружие, мы все бы пошли на мессу, – говорю я, загружая посудомойку.
Говорить больше не о чем. Я уже жалею, что он остался и не хочу, чтобы он помогал мне с посудой. Но Филипп, явно чувствуя себя виноватым, не особенно торопится пойти в кабинет.
– Ты уже придумала, с чего мы начнем допрос?
– Допрос?
– Почему я не хочу и все прочее.
– Какая разница? Ты не хочешь. На этом все.
– Тогда позволь мне спросить, – он склоняет голову к плечу и прищурившись, задает вопрос номер Раз. – Ты любишь Ральфа?
– Да, люблю... Но и тебя – тоже.
– Это ужасно мило!.. – он хмыкает, но я вижу, что ему не настолько смешны мои чувства. Просто Филипп пытается удержать контроль. По сравнению с тем, что я слушала в нашу первую встречу, сегодня он просто душка.
– Ты тоже мне нравишься, не буду лукавить. Но секс – это дело двоих. Ральф тоже будет против, как только придет в себя. Понимаешь, Верена, я не люблю делиться. Я умею отказываться, умею прощать. Но делиться не могу и не желаю учиться. Ты тоже не сможешь. Сегодня ночью я чуть с ума от ревности не сошел.
– К нему?
– Ты совсем уже идиотка, что ли?! То, что было – это было от дурости и давно! В семинарии, мать твою! Черт, чтоб ты провалилась! – и он чуть ли выбежал из комнаты.
Боже мой, сколько драмы.
Глава 4.
«ПЕПЕЛ ВО РТУ»
Дурацкий разговор получился. Все равно, что распахнуть все двери в холодную ночь. Весь внутренний жар потух. Осталось только развеять пепел? Зачем он вот так?.. Хотя, если вдуматься, то вполне понятно. Если не лгать себе, всегда понятно зачем: он просто не хочет. Все. Никаких загадок.
– Пойду, поработаю, – говорит Филипп возвращаясь вниз. – До трех меня нет, окей?
– Окей.
В первый раз, когда он был здесь, то засел в гостиной. В кабинете не было телевизора, а Филиппу были необходимы все биржевые сводки. Он вывел их на экран, обложился телефонами и крепко так засел между двух ноутбуков.
Я соврала тете, что он готовится свергнуть правительство. Это были две самые веселые минуты в тот день. Сегодня и того не предвидится. Мне вообще не до шуток. Идя наверх, я думаю: и это – все? Он для того остался, чтобы меня послать?.. В чем тогда смысл того, что Филипп остался?
А на письменном столе в моей комнате, лежит телефон. Это добивает меня: теперь-то зачем?! Почему я получаю что-либо только тогда, когда оно либо потеряло весь смысл, либо изменило значение. Ну, кому мне теперь звонить?!
Лоне?
Спросить, какого черта она – такая свинья? Использовала меня в своих интересах? Смешнее, только Филиппа спросить – почему он?.. Пусть, к слову, Филипп с ней разбирается. Своими собственными методами. Если в отеле и станут шептаться, как это подло, пусть вспомнят о том, что и Лона сподличала. Мою страховку использовала, да еще выставила меня доверчивой идиоткой. Какой смысл о чем-то спрашивать?
Не зная, чем еще занять себя, я открываю окно. «Рапунцель-2. Возвращение в башню». Вид знакомых улиц вызывает ощущение западни. Филипп орет на кого-то по телефону. Жаль, что тетя не слышит. Такие цветистые выражения. Наверное, на уроках благородных манер нахватался. Приходится захлопнуть окно.
Улицы пусты. Все работают. Одна только я сижу, как тупица и снова чего-то жду.
Какой-то краткий, пронзительный, как крик ночной птицы миг, я думаю: а что, если в самом деле пойти за Антона. Но что потом?..
Я смотрю в зеркало. На свои глаза, брови... На корни волос. Джессика права: мне вообще не следовало рождаться. Ральф тоже прав, пытаясь держать меня взаперти. Такие вещи всегда всплывают.
Так почему не сейчас?
Глава 5.
«ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ...»
В полдень прибыла бригада рабочих из парти-сервиса.
Ночи стояли такие ясные; лето продолжало дарить тепло и тетя решила, что в этот раз мы обойдемся без тента. В саду решено было установить два бара. Чтобы приходские дамы могли отследить, как часто молодежь таскается к алкогольному и вовремя принять меры. Тетя очень толерантная женщина, но категорически против блевотины на своем газоне.
Крошечные лампочки в живой изгороди; длинный стол на котором устроят буфет. Квадратный стол для человека, который будет ставить нам музыку... Круглые высокие столики в центре сада и скамьи на террасе. Все, как всегда. Люди, которых я терпеть не могу, придут на мой день рождения. Станут целый вечер терпеть меня. Потому что уважают мою тетушку и любят моего «брата». Будет скучно, тоскливо и муторно.
