Текст книги "Девушка кормившая чаек (СИ)"
Автор книги: Соро Кет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Соро Кет
Девушка кормившая чаек
Часть первая
Глава 1
«ПРАВО ПЕРВОЙ НОЧИ»
На каминной полке тикают ходики.
Почти восемь!.. Нервно покосившись на циферблат, я начинаю грызть ручку. Тетрадь – пуста. Голова – пуста. Тиканье часов отдается в ней эхом.
Два часа прошло, а я ни строчки не написала!
– Ральф! – кричу я, машинально расстегивая еще одну пуговицу, хотя блузка и без того распахнута почти до пупа. – Ральф, что ты думаешь о зрелости? Как мужчина, я имею в виду.
Какое-то время он молчит, затем тяжело шагает к порогу кухни:
– Это такая жизненная пора, когда понимаешь, что в доме холодно... и потеплее укутываешь сиськи.
Ральф растрепан и пьян. Черные волосы падают ему на лицо. Закрутились на концах, толстой проволокой, запутались в отросшей за день щетине. Опершись руками на дверной косяк, он с трудом поднимает голову.
– Ого, – говорю я, взглядом оценив его состояние. – Лизель права! Безбрачие тебя доконает...
– Меня доконаешь ты!
– Эй! – я вскидываю в его сторону ручку. – На этот раз, я не виновата! Это твой утонченный друг ей челюсть сломал!
– Тебя это не касается.
Я хмыкаю, глядя ему в глаза. Он слегка краснеет. Когда у Ральфа долго нет секса, он всегда начинает пить. «Гленморанджи».
– Тридцать пять евро – бутылка, Ральф! Будешь продолжать в том же духе, обет бедности мы станем соблюдать всей семьей. Тем более, теперь, когда ваш маленький бизнес...
Ральф вновь оборачивается, оскалив зубы, как волк.
– Закрой. Рот.
Зря старается: я его не боюсь. Это мои одноклассники разом уверовали, увидев, как падре бьет ногой с разворота.
– Хочешь альтернативную точку зрения? – спрашиваю я, раскачиваясь на стуле и не сводя с него прищуренных глаз. – По поводу зрелости?
– Нет!
– Тогда слушай, – я сильно откидываюсь назад, упершись ладонями в край стола. – Зрелость – это такая жизненная пора, когда мысль уже нельзя выражать открыто. И ты говоришь туманно! Чтобы у собеседника остались иллюзии на свой счет... Ну, и хорошее к тебе отношение.
Он щурится, слегка качнув головой.
– Например?
– Например, – говорю я невозмутимо раскачиваясь, – вместо того, чтобы мне хамить, ты мог бы снять пиджак и накинуть его мне на плечи.
Ральф складывает руки на животе и сжимает губы. Смотрит на меня. С любопытством и некой толикой восхищения. Бросив короткий взгляд на еще более короткую юбку, спрашивает:
– А штаны мне с себя не снять?
Я опускаю руки и ножки стула глухо ударяются о ковер.
– Я боялась, что ты уже никогда не спросишь!
– Ты хоть о чем-то, мать твою, думаешь, кроме секса?! – рявкает он.
– Довольно редко. А ты?
Ральф набирает полные легкие воздуха и медленно выдыхает.
Вдох – выдох. И еще раз.
И снова...
И еще раз!..
Я молча улыбаюсь и жду, поглаживая указательным пальцем воротничок.
Показав мне средний палец, Ральф вновь исчезает на кухне – греметь с преувеличенным усердием чашками. Он бы сейчас душу продал, чтобы ударить меня. Но нет, нельзя. Если сейчас и его посадят, они с Филиппом будут неловко выглядеть.
Я слышу, как он яростно хлопает дверцами шкафчика. Забыл, куда бутылку припрятал? Ах, нет. Нашел...
Я слышу, как он вытаскивает пробку, слышу бульканье.
– Алкоголь убивает потенцию.
– Ты просто не в моем вкусе.
– Только я, или живые девушки, в принципе?
Вопрос – чисто риторический, но Ральф отвечает:
– Заткнись!
Никакого зрелого такта.
Я снова откидываюсь назад, чтобы видеть кухню. Ральф уже закрыл шкафчик и смотрит на меня дикими глазами.
– Помоги мне написать сочинение, которое понравится тете. Что-нибудь о соблюдении себя в чистоте и отказе от плотского... Тебе должны были что-то такое преподавать в семинарии.
– Где она сама?
– На совещании. Ты разве не был?
– Нет, – он с грудным рычанием проводит рукой по лицу. – Они что, правда решили заставить вас об этом писать?!
– Я похожа на человека, который решил пошутить?
– Идиотки! – яростно выдыхает Ральф.
Я понимаю его отчаяние.
Гостиная наполнена запахом яблок, словно флером греха. Третья девочка с моего потока беременна!
Третья!
Я задумчиво смотрю на корзинку.
Карточку тетя выбросила. Презервативы отобрала. Не знаю, чего она так напрягалась? После того, как Ральф взял Андреаса за штаны и одной рукой запустил к дверям, он вряд ли ко мне вернется.
Ральф берет яблоко.
– Единственная умная женщина...
Я улыбаюсь, вспомнив, как фрау Вальденбергер появилась у нас в саду.
***
Черное платье со шлейфом, крупный фальшивый жемчуг. Все на месте: диадема, длинные черные перчатки, мунштук в руке.
Одри Хепберн, антикварное издание.
Другая бы в таком виде выглядела ужасно. Выжившей из ума старухой. Но только не Лизель. Она каким-то чудом сохранила фигуру и класс...
– С днем рождения, деточка! – звучно возвестила она и торжественно вручила корзинку. – Смотри сейчас в оба! Иначе какой-нибудь козел навешает тебе лапши на уши, забрюхатит и удерет!
– Ах, Лизель, – скучно сказала я. – С тех пор, как я и Андреас расстались...
И выразительно посмотрела на Ральфа.
Он был вчера ослепителен... Весь в черном. Бледный, трезвый и злой. Тетя ему ни глоточка не позволила сделать, – на случай, если Джессика вдруг поправится раньше и снова нарисуется здесь.
– Знаешь, как называется парень, который отказывается от таких сисек? – соседка красиво затянулась через длинный мундштук и выпустила дым. – Слабак!
Ральф сдержанно улыбнулся.
Вокруг начинали собираться мои одноклассники. Когда поблизости фрау Вальденбергер, всегда можно было разжиться чем-нибудь зажигательным.
– Сердце кровью обливается, – сказала она. – Родились среди толерантных дебилов. Даже аборт не сделать, не спросив маму, папу, священника и ударенную в голову тетку, которая заседает в комитете о семейных делах... Слушайте сюда, детки! Девушка может забеременеть в двух случаях: когда хочет этого и когда не хочет. Если вы не хотите, то...
И она кратко, но емко поведала нам о том, как предохранялись в те далекие времена, когда она была красива не только в сумерках, а аборты были запрещены. Очередную псевдо-историческую байку из серии «Я и Марти!».
Уловив в саду нездоровое возбуждение, примчалась тетя Агата. Ее распятая на губах улыбка, нервно подрагивала.
– Лизель! – с ходу принялась ворковать она. – Что вы рассказываете детям! Вы не были ни любовницей Бормана, ни американской шпионкой! Вы из деревни не выезжали! – и нам: – Не слушайте ее, девочки! Ей уже девяносто три! Целомудрие, вот что...
Фрау Вальденбергер окинула тетю взором, который сделал бы честь Клеопатре и сняла локоть с импровизированной стойки.
– Да, я стара. Но в отличие от тебя, Агата, – и она легким ударом пальца по мундштуку, сбила колбаску пепла, – я родилась не фригидной.
Вокруг безалкогольного бара зааплодировали. Соседка поклонилась и сделав очередную затяжку, отвернулась от публики.
Тетя застыла с открытым ртом.
Повинуясь ее безмолвному воплю, Ральф предложил Лизель руку.
– Что, красавчик? – томно сказала соседка. – Не подумываешь перейти в протестанты?
– В будисты, – негромко ответил Ральф. – Я слышал, на Ибее можно купить ритуальный меч и сделать себе харакири.
Соседка похлопала его по локтю.
– Не усугубляй, дорогой. Все, что тебе нужно, это...
– Пора садиться за стол! – трубным гласом возопила тетя Агата и фрау Вальденбергер снисходительно глянула на нее.
И когда тетя решила, что опасное слово так и останется непроизнесенным, закончила:
– ...хорошенько потрахаться!
Бедный Ральф.
Все еще улыбаясь, я задумчиво грызу ручку. Повертев в руке яблоко, Ральф кладет его обратно в корзинку.
– Презервативы ты сперла?
– Ты рылся в мусоре?
Ральф вымученно мне улыбается.
Вчера вечером ему несладко пришлось. Когда гости ушли, тетя чуть ли не вилами приперла его к стене. Узнала, что Ральф подписал Кристине разрешение на аборт. И психолога убедил подписать.
– Я знаю, что Кристина из бедной многодетной семьи, – вопила она, едва прикрыв за собой дверь кухни. – Но если бог послал ей дитя, он позаботился бы и о том, как его прокормить! А ты!.. Ты – убийца, Ральф! Я воспитала убийцу!
– Кристина сама – ребенок! – орал в ответ Ральф. – Ее жизнь что, ничего не стоит?! Какое право ты имеешь калечить жизнь ей?!
– Она несет ответственность за свои поступки! – глухо припечатала тетя.
Словно заседала в Страшном Суде.
– Если бы Кристина блюла себя, такого бы не случилось.
– Замолчи! – не выдержал он, швырнув стакан в стену. – Ей пятнадцать лет! Как нашей Верене!
– Да как ты смеешь их сравнивать?! – возмутилась тетя Агата. – Верена – чистая девочка! Да у нее и мыслей-то таких, готова поклясться, нет!
Ральф зло, отрывисто рассмеялся и взял из буфета другой стакан. Я слышала, как хлопают дверцы шкафчика и булькает виски. Быть может, он вспоминал, как раньше времени вернулся тогда домой и обнаружил нас с Андреасом на диване в гостиной.
– Тебе там хорошо слышно с лестницы? – крикнул Ральф мне. – Если нет, я мог бы говорить громче!
– Ты еще встречаешься с этим, – спрашивает он, глядя на меня. – С этим недоумком?
– Он – недоумок, потому что хотел меня? – осведомляюсь я холодно. – Или потому, что учил геометрию, пока ты учился махать ногами?
Ральф молча прячет глаза.
– Он – недоумок, если думает, будто может трахать мою сестру в моем доме.
– Я тебе не сестра, – напоминаю я мягко.
– Знаю.
Обычно, обнаружив меня одну, Ральф либо запирается в кабинете, либо идет в подвал. Там, в самой дальней из анфилады камер, он устроил гимнастический зал. Говорят, физические нагрузки помогают снять напряжение.
Но сегодня он раньше времени дорвался до крови христовой.
Видимо, в их «маленьком бизнесе» и правда не все так гладко.
Пару дней назад, когда я совершенно случайно в третий раз проходила мимо кабинета, Ральф как раз обсуждал с Филиппом его половую жизнь. Того только-только выпустили и ему не терпелось снять грех с души.
Тети не было дома, а сам наш дом давно звукоизолирован. Поэтому Ральф орал, не стесняясь, в голос.
– Ели тебе «захотелось», надо было просверлить дырку в полу! Ты не заметил бы разницы! Избил ты ее зачем?!
Филипп что-то пространно вещал в ответ.
Я молча ждала.
Обычно им не требуется повода: Джессика – сумасшедшая, а Филипп – наполовину испанец. Но тогда был особый случай. Он накоксился до кровавых соплей и решил побаловаться аналом. В процессе он немного «увлекся».
– Увлекся?! – возопил Ральф. – Ты, мать твою, увлекся?!
Я тихо хрюкнула: какой увлекающийся молодой человек. Выкидыш, сломанная челюсть, сломанное ребро.
И это только то, что я прочитала в газетах.
Будь речь не о Джессике, я бы подумала, что Филипп – маньяк. Но когда речь заходит о Джессике, мне и Дракула показался бы славным. Полиция посчитала иначе и Филиппа закрыли на несколько дней.
Не знаю, встретил ли он кого-то симпатичного в камере. Его очень быстро оттуда выпустили. Я подслушивала лишь потому, что мне хотелось знать правду. Чего ради Филипп избил ее. Чтобы Джессика не дергалась, или наоборот – чтобы дергалась?
– Ты – больной на всю голову! Извращенец! – процедил Ральф.
Филипп что-то сказал в свое оправдание.
Ральф ответил:
– Во-первых, она мне – не родная сестра! А во-вторых, я четыре года почти что ее не видел! У нее теперь только сиськи такого размера! – у Ральфа вдруг сжалось горло. Издав странный звук, он сказал еле слышно: – Да, очень... – пауза. – В смысле: трахни?! Ты ошалел?!! Хочешь, чтобы и меня посадили?!
***
На кухне начинает вхлипывать кофеварка.
Я слышу его шаги. Слышу, как хлопают дверцы шкафчиков: Ральф достает чашки, сахар, ложечки, молоко.
– Кофе будешь? – спрашивает он, внезапно возникая в дверях.
Видимо, сожалеет о своей грубости. Даже волосы пригладил и белый воротничок отстегнул. Волосы мокрые – вероятно пытался смыть опьянение холодное водой.
Красавчик мой... Бедный мальчик, измученный целибатом. Кто бы мог подумать, что Ральф, готовый собственную подушку оттрахать, вдруг станет священником?
– Буду, – нельзя отталкивать парня, когда он пытается примириться. – С молоком и три ложки сахара.
Ральф кивает. Скрывшись ненадолго из вида, он вскоре возвращается и молча ставит передо мной чашку.
– Спасибо! – я придвигаю ее к себе. – Ты еще в силах приготовить поесть?..
Он дважды моргает.
– Ты совсем уже уже одурела со своими гормонами?! Я работал весь день!
– Я не умею готовить.
– Напомни мне... Зачем мы тебя вообще держим?
– У тебя аллергия на собак.
– Ха-ха! – передразнивает он вяло. – Смешно... Лично я поел. А ты, – Ральф делает широкий жест в сторону кухни, – попробуй задействовать разум.
– Мой разум занят: я пишу сочинение.
– Да?
Опираясь правой рукой на стол, а левой – на спинку моего стула, Ральф склоняется над тетрадью. Необходимости в этом нет. Зрение у него, как у ястреба, да и рассматривать на пустом листе особенно нечего. Но тем не менее он наклоняется, да так низко, что его черные волнистые волосы касаются моего лица.
– Что-то я не вижу тут сочинения, – сообщает Ральф после долгих раздумий.
Я молчу, вдыхая его запах всей грудью.
Сегодня он не ездил в дом престарелых. Тухлая вонь лекарств, использованных пеленок и капустного супа, не застряла ни в его волосах, ни в сукне костюма. Сегодня он пахнет так, как мне нравится: церковью – отсыревшими вековыми камнями, свечами, старыми книгами и одеколоном от Жана-Поля Готье.
А еще – виски.
– Хватит меня обнюхивать...
Ральф страдальчески морщится и садится рядом со мной:
– Я... Просто плеснул немного виски в свой кофе и все! День был трудный...
Судя по запаху, все было по-другому. Он себе в виски немного кофе пролил.
– Слишком много грешников?
– Слишком много святых!
Закрыв глаза, Ральф наклоняется и прижимается лбом к сложенным на столе рукам. Густые черные волосы падают на лицо. Я машинально убираю их, заправляю их ему за ухо, как часто делала в детстве.
Он не возражает и я, забывшись, накручиваю одну прядь на палец.
Ральф протягивает руку и проводит пальцем по моему локтю. Положив голову набок, как-то непонятно улыбается, устремив немигающий взгляд в мой вырез. Я уже видела подобные взгляды.
Только, обычно, он пытается их скрывать.
Протянув руку, Ральф заботливо поправляет мне блузку. Я вздрагиваю; напряженные мускулы отзываются словно струны. Желание поцеловать его превращается в гудящий высоковольтный звук. Его веки полуприкрыты, словно он о чем-то задумался, но взгляд довольно цепкий и острый; улыбка сползает. Ральф нервно прикусывает губу и зло усмехается, обдав меня запахом кофе и алкоголя.
Затем убирает руку и с обреченным вздохом садится.
– Знаешь, сколько лет дают за совращение малолетних?
– Да брось ты! Кто на тебя заявит? Филипп?
– Твоя мать.
– Она – сумасшедшая.
– Сколько тебе лет, Верена? – Ральф подносит чашку к губам и бугры мышц на предплечье вздуваются под тонким сукном.
– Ты, вроде был трезв вчера! – отвечаю я не сводя с них глаз. – Не видел надпись на торте?
– Так сколько? – не сводя с меня глаз, Ральф подносит край чашки к губам и касается его нежно как чьих-то губ.
– Пятнадцать.
– А мне?
– Двадцать семь.
– И?
– Что – «и»?.. Будем ждать, пока ты станешь моложе?
Улыбка слетает прочь.
Глотнув еще кофе, Ральф продолжает зло и совершенно серьезно.
– Может, найдешь себе мальчика своего возраста?
Я невинно улыбаюсь в ответ.
– Я пыталась.
Ральф раздраженно хмыкает и одним глотком допивает остывший кофе, явно не отдавая себе отчета в том, что так нервы не успокаивают. Наклоняется вперед, чтобы видеть мое лицо.
– Я сказал: еще раз увижу, яйца ему оторву.
Теперь уже моя очередь фыркать: «сказал». Сказитель, блин.
– Андреас меня услышал.
– Он – не единственный парень в округе.
– В церковный хор как раз нужны солисты-сопрано.
– А мне нужен секс.
Теперь Ральф уже не так торопится отвести свой взгляд от моей едва прикрытой груди.
– Он же не любит тебя... Ты для него – просто тело. Ничего больше. Я не хочу, чтобы ты страдала, Вив. Не хочу, чтобы ты страдала.
– Я тоже его не люблю. Я просто... хочу, понимаешь? Я страдаю куда сильнее, чем страдала бы, без любви.
Наклонившись вперед, я накрываю ладонью его лежащую на колене руку. Пальцы чуть вздрагивают, сжимая мои, но тут же вновь расслабляются.
– А если ты залетишь? Ты представляешь, что будет?
– Чем я хуже Джесс? Ты мог бы вырастить и моего ублюдка... Надеюсь, он не родится уродом.
– Дура ты...
– Почему?
– Не знаю. Может быть, родилась такой... А может быть, стала в результате ущербного воспитания...
– Надо было воспитывать, а не драть мою няньку в подвале... Я думала, секс вызывает у женщин боль, как при диарее!
Рассмеявшись, Ральф придвигается ближе.
– Джессика, – напоминает он заговорщицки, – не твоя нянька, а твоя...
– Знаю, – перебиваю я, – но ты не поэтому ее драл. А потому, что ты – озабоченная скотина. Если бы у меня был пони, ты бы и его выдрал.
Улыбка сползает.
– Все, что я делал, я делал ради тебя!
Я улыбаюсь в ответ:
– Сделай мне оргазм.
Ральф вскидывает голову, словно услышал необычайно интересную мысль.
Глаза вспыхивают и гаснут, как перегоревшие лампочки. Он смотрит каким-то незнакомым мне отупевшим взглядом. И это выражение на его лице, как у оборотня, почуявшего добычу. Потом вдруг улыбается безумной плотоядной улыбкой и наклонившись ко мне, с шумом втягивает мой запах.
– Сделать?
– А почему нет? Джессику ты чуть ли не умолял, насколько я помню.
Он смеется, закусывая губу.
– Ты девственница, Виви?
– Нет.
– Что?!
– Простите меня, отец, ибо я грешила.
– Андреас?
– Боже упаси. Осмотр показал. Я больше всех удивилась... Ну, ты помнишь, когда твоя прекрасная возлюбленная орала, что ты со мной спишь?
– Помню.
Еще бы ему не помнить. Моя драка с Джессикой чуть ли не в топ вошла на Ю-Тьюб... Соскользнув со стула Ральф садится на пятки и упирается коленями в пол, словно на уроке по карате.
Его ладони опускаются мне на бедра, медленно сдвигая с них юбку. У меня вырывается выдох, похожий на всхлип. Я откидываюсь на спинку стула, упершись в сиденье ладонями, приподнимаюсь позволяя стащить с себя трусики. Медленно, не спеша, Ральф опускает голову. Его дыхание опаляет мне кожу. Я вскрикиваю, ощутив касание губ.
– Тсс, – он крепко хватает меня за бедра и прижимает к стулу. – Не дергайся...
О, боги!
Я откидываю голову, шумно воздух втягивая открытым ртом. Как пишут в книгах: «словно желая проглотить висящую за окном луну». Сначала в беззвучном стоне, затем в отчетливо слышимом...
Пальцы, как когти впиваются в плотную бархатную обивку. Какой Андреас? Он не был и в половину так же хорош!.. Я шепчу имя Ральфа, ощущая, как пересохло во рту... Мускулы бедер вздрагивают, спина выгибается.
Резко словно сама собой.
Голова буквально отлетает назад, ударяется затылком о мягкое сидение стула. Дзинь!.. Мир взрывается снопом искр; как догоревшее в камине полено.
Ральф подхватывает меня, не позволив свалиться на пол и какое-то время, я тяжело дыша лежу на его плече, опустив безвольно повисшие руки. Приподнявшись, прижимаюсь губами к его губам:
– Ты – бог!
Он отвечает. Страстно, но коротко. Отстраняется, переводя дух. Упирается ладонью в мое плечо, но блузка соскальзывает.
– О, че-е-ерт!
Короткая пауза.
Веки Ральфа чуть вздрагивают, глаза открываются во всю ширь. Задержанное дыхание со свистом выходит из его легких. Какое-то время он борется с собой. Я почти вижу, как его здравый смысл барахтается в виски, как слепой котенок в волнах.
И тонет.
Мы падаем на пушистый тетин ковер. Ральф подминает меня под себя и до боли, яростно впивается в мои губы. Целует шею, плечи и грудь.
Приспустив брюки, он с глухим стоном вжимает меня спиной в мягкий ворс. От боли я на миг закусываю губу, стараясь, чтобы он этого не заметил, но он замечает и замирает на миг.
– Все в порядке, – отвечаю я шепотом. – Не останавливайся!
Можно подумать, что он сможет остановиться. Сейчас... Он дрожит, как голодный пес, пожирающий украденный кусок мяса, спешащий успеть до того, как его убьют. Вгляд становится пустым, словно устремляется внутрь себя. На лбу вздувается вена. Все длится считанные секунды. Только он был во мне и вдруг отстраняется и на мой живот падают густые горячие капли.
– Вив, – шепчет он, тяжело дыша.
– Ммм?..
– У тебя остались презервативы?..
Глава 2.
«ПРАВО ЗАБЫТЬ»
Ральф сидит, опершись локтями на стол.
Даже головы не поднял, когда я просачиваюсь в его кабинет. Сидит, как сидел – сжав уши руками. Люблю, когда он такой. Убитый, измученный, отупевший... Похоже, его терзает похмелье и бессовестно пользуясь случаем, я кладу перед ним тетрадь. – Привет! Распишись тут, плиз. Что ты видел... Он поднимает голову, смотрит мне в глаза пронзительным взором плененного стоматолога. По глазам видно, что если он и терзается, то не похмельем отнюдь. И мыслит довольно четко. Отодвинув мою ладонь, Ральф внимательно читает учительское послание. – Ох, Вив! – страдальчески стонет он. – Ты что, моей смерти хочешь?! – У меня гуманитарный склад ума! – начинаю я свой гундеж. – Зачем мне вообще нужна геометрия!? После школы я все равно пойду в стриптизерши! Ральф уже давно не смеется над этой шуткой. Он глубоко вздыхает. Мысль о том, что я безнадежна, ранит его почти так же сильно, как мысль, что я – еще школьница. – Я уже битый час тебя жду! – начинает он. Пока еще не зло и не грубо. Пока...
– Где ты была после школы?! – Слушала лекцию, как соблюсти себя в чистоте. Девочки о тебе спрашивали. – Да? – он поворачивает голову вбок, чтобы меня видеть. – Да. Когда отец Хофлер спросил, есть ли у нас вопросы, все начали спрашивать, где ты. И не слышно ли чего об отмене целибата. И что было бы здорово вернуть священникам право первой ночи. Мол, если уж хранить чистоту, то для дела. Я предложила посредничество и знаешь? Все моментально разглядели, как я мила. – Ха-ха! – цедит он без тени улыбки. Отец Хофлер тоже посмеялся, но с удовольствием. Старикан довольно игрив, невзирая на сан и возраст. А когда все расслабились, довольно ловко ввернул: «Я уже староват, придется поручить отцу Дитриху, – пауза, – записывать желающих в очередь... Проклятый склероз!» —... и тем самым добился, чтобы у нас всех разом возникло отвращение к сексу! – заканчиваю я. – Рад слышать, – сухо роняет Ральф. – На Рождество я подарю тебе лифчик. Слова разлетаются на звуки, словно дорожная пыль. – Ты сегодня в дивном расположении духа... – Верена, сядь! Сажусь. Ральф начинает издалека. – Почему ты не хочешь хотя бы немного напрячь мозги? Я делаю три шага навстречу. – Если бы Господь хотел, чтобы я напрягалась, дал бы Он мне это тело? Ральф лишь глубоко закатывает глаза, желая удостовериться, что его собственный мозг напряжен, как надо. Только белки видны. – Может быть для того, чтобы ты могла сидеть в нем на геометрии, а не витать в облаках? – Не думаю. Когда я пишу, сиськи падают на парту, как мячики и сбивают меня с геометрической мысли. Меня и еще половину класса. Махнув рукой, Ральф еще раз перечитывает послание: – «Уважаемая фрау Дитрих! Успеваемость Верены по геометрии ниже среднего. Я рекомендую ей дополнительные занятия с репетитором. Со своей стороны могу рекомендовать одного из своих учеников – Андреаса Фромминга или Антона Мюллера. Надеюсь, вы найдете время зайти в школу, чтобы повидаться со мной и обсудить». Я пожимаю плечами: что я могу поделать? Геометрия никогда меня не интересовала.
– Это такой трюк, вернуть сюда этого засранца?
Недоуменно подняв глаза, я хочу спросить его: ты что, фимиама обнюхался, падре? Но Ральфа уже несет. Он не дает мне вставить ни слова.
– Почему по физике и химии у тебя тройка, а по геометрии необходим репетитор? – расхаживая по комнате, принимается допрашивать он. – Можешь мне объяснить в двух словах? – Могу. Геометричка, – я загибаю палец, – протестантка! – я загибаю второй. Он оборачивается ко мне. Растягивает губы в сладчайшей улыбке. – Серьезно? – Стала бы я врать священнику?! – И Андреас тут ни при чем?
– Да!
– Врешь!
О, господи! Он что, издевается надо мной?!
Вздохнув, я падаю в освободившшееся кресло. Кожаная обивка делится теплом тела Ральфа и запахом туалетной воды. Откинув голову, я блаженно растекаюсь по спинке кресла и спрашиваю:
– Не хочешь поговорить о чем-нибудь вроде нас?
– «Нас» нет. Для всех я – твой брат, и... – Хочешь расскажу анекдот? Тетя Агата вызывает к Верене врача. Говорит: «Герр Доктор! Моя крошечка постоянно толстеет!» Доктор, удивленный, чешет в затылке: «Хм... Да она же беременна!» Тетя Агата в ужасе: «Да вы что! Верена – домашняя девочка! У нее и мыслей подобных нет. Мы ее из дома не выпускаем!» Доктор уже не знает, что думать. Предлагает сделать УЗИ, а то вдруг, там опухоль. Тетя в панике кричит: «Ральф! Ральф!» И из гостиной выходит по-настоящему роскошный, холеный, пьяный священник. У доктора аж очочки потеют! «Вы меня за кретина держите?! Да ей и ходить никуда не надо! Вот же мужик!» «Ну, что вы несете, доктор! – возмущается тетя. – Он ее братик!» У Ральфа дергается левое веко. То ли он не знает анекдота про старую деву, ветеринара и ее кошечку, то ли ему не нравится, как я его переделала.
– Можно ближе к теме занятий? – Можно. Физичка с химичкой – принадлежат к католической церкви. Поэтому они ставят мне тройки: из жалости к моей тупости и почтения к твоим прекрасным глазам. А геометричка – протестантка. Она недавно переехала из Норд-Райн Вестфалии и понятия не имеет о красоте твоих...кхм... глаз. Чего еще ожидать от чокнутой еретички?
– И что ты мне предлагаешь? Судить ее судом Инквизиции, или просто позволить Андреасу спать с тобой?
– Ты бы к ней сходил, а? Ну, объяснил ей, что я – того, – я кручу пальцем у виска, – замедленного действия в точных науках. Тебе ни одна женщина отказать не может. Особенно, когда ты в сутане... Глядишь и в католичество перейдет. Лишний налог для Церкви.
– Конечно. Зачем тебе самой напрягаться, если можно напрячь меня?.. И прекрати эти разговоры о Церкви!
– Да, пресвятой отец.
– Это – тоже прекрати!
Я закрываю рот и жестом показываю, что закрываю его на молнию. С похмелья он вечно такой. Видно, фрау Вальденбергер переоценивала влияние секса. Взглянуть на Ральфа, я вчера с инкубом сношалась, пока он спал.
Поразмыслив, Ральф подходит к столу, скидывает с него мои ноги и, наклонившись над тетрадью, размашисто расписывается в ней. Какое-то время он так и стоит склонившись, приподняв над бумагой ручку. Как юный Гете над рукописью. Затем выпрямляется и бросает ручку на стол. – Спасибо! – решив, что он не хочет говорить о вчерашнем, пока тетя дома, я поднимаюсь.
Ральф знаком велит мне вновь сесть.
– Это еще не все. Вчера мне звонил Филипп. Две с половиной минуты.
Я мило улыбаюсь ему, раскачиваясь в кресле. Опустив подбородок, принимаюсь заплетать косу, не сводя с Ральфа глаз.
– Приятный молодой человек и к тому же, балагур.
У Ральфа громко скрипят друг о друга зубы. Совсем, как вчера, у Филиппа. Милый был разговор:
Филипп: Где Ральф?
Я: О! Так ты звонишь Ральфу?
Филипп: Это все еще его номер?
Я: Да.
Филипп: (после серии испанских ругательств): Так позови его!
Я: (молчание).
Филипп: Ты идешь?
Я: Я думаю...
Филипп: ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ?!!
Я: Как именно ты предпочитаешь заниматься любовью?
Филипп: (резко выдыхает): Да я тебя!... в (часть тела) (действие сексуального характера), как только увижу!!!
Я: Обещаешь?
Ральф вскидывает голову и опасно сужает глаза.
– Его ты тоже ненавидишь?
– С чего ты взял? Я просто хотела получше его узнать...
– Как он предпочитает заниматься любовью? – невинно подсказывает Ральф.
– Я так поняла, что он предпочитает анал. Ральф зло кривится и раскидывает в стороны руки, словно приглашая меня ударить его. – О, господи! А я-то все ждал, когда ты и это вытащишь?!
Когда их с Филиппом чуть не вышибли на пару из семинарии, я была слишком взрослой, чтобы поверить, будто бы они неверно толковали латынь. Я тоже умею опасно щуриться и улыбаться так, словно по клыкам стекает кровь убитых врагов.
– Давай, валяй. Поговорим о Филиппе. Что ты хочешь знать о нем?
– Почему ты не приглашаешь его погостить?
Ральф вдруг улыбается.
Широко, свободно, как в детстве. Когда он опускался передо мной на колено, раскидывал руки в стороны, а я, вереща от счастья, стрелой летела к нему. Он подхватывал меня на руки. Он прижимал меня к себе и я крепко-крепко, руками и ногами обнимала его в ответ.
Когда он так улыбается, я готова принять и понять все на свете. Все сексуальные эксперименты простить. Джессику признать его любимой женой и перестать подливать ей в кофе воду из унитаза.
И на миг мне хочется к нему броситься, обхватить за шею, зарыться носом в черные волосы.
– Знаешь, – говорю я, ободренная этой его улыбкой, – знаешь, я никого на свете так не люблю, как тебя...
– Знаю.
Я беру в ладони его лицо и чмокаю в губы.
Как делала в детстве, когда Ральф грустил о чем-то, или я думала, что он загрустил. Он не сопротивляется, лишь сжимает мои запястья, словно хотел было отстранить, но в конце концов передумал.
– Я приму всех, кого ты любишь... Даже этого племенного быка со смешанной родословной.
– Спасибо! – изменившись в лице, Ральф отодвигает мои ладони. – Ты и в самом деле умеешь найти слова!
– Ральф! – я хватаю его за руку и он неохотно поворачивается в мою сторону.
Надо быть совсем уж слепой, чтобы не заметить, как ему не хочется говорить со мной. Но зная, что надо затормозить, я не могу заставить себя немедля остановиться.
– В чем дело?
Он вспыхивает и опускает глаза.
– Ты могла бы все же немного уважать мою территорию. Это все еще мой телефон!.. Хотя бы сказать мне, что он звонил.
– Ральф... Ты сам сказал мне, чтоб я ответила...
– Я?!!
– Ну, не Филипп же.
– Погоди-ка, а... что мы с тобой делали... в три часа ночи?
На секунду у меня перехватывает дух.
– Что?!
Я лишь сейчас понимаю, что почему-то была уверена, Ральф скажет церковным басом: «Я мрачен, ибо поглощен раздумиями о судьбах верующих и проповедью на воскресенье. Секс с тобой был единственным светлым пятном на фоне недели».
– Ты, что издеваешься надо мной?!
– Я спрашиваю...
– Мы трахались!
У Ральфа чуть не лопаются глаза, но он тотчас берет себя в руки.
– Твои шутки!.. – он кривится. – Бывали порой смешнее.
После короткого отупения, приходит сперва недоверие: ты что, шутишь? Потом отрицание: такого не может быть! Потом обида и злость: как ты можешь так со мной поступать?
Какие-то долгие, бесконечно тянущиеся мгновенья, мне хочется самой себе харакири сделать.
Серебрянным ножом для бумаг. Слова бессмысленны.
Да и что я могу сказать? Выкричать ему в лицо, какой он эгоистичный мудак, раз не хочет хотеть того же, чего и я? Это без слов понятно. Теперь я могу только проиграть и чем скорее я уйду с поля, тем лучше для моего израненного Эго.
Я вылетаю из кабинета, как вылетает из кухни ошпаренная кошка. Перед глазами плывет и клубится кроваво-красная дымка. Хочется убивать. Ральф умоляюще выдыхает мне в спину имя.
