Текст книги "Синева небес"

Автор книги: Соно Аяко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

глава 12. Недочеловеки

На следующее утро Фудзио проснулся с острым чувством неудовлетворенности.

В отношении Юкико он явно упустил свой шанс. Но дело было даже не в этом. Чувства обиды и досады были связаны с той девушкой, которую он оставил на берегу голышом. Может быть, она выбралась на шоссе и пыталась остановить какую-нибудь проезжавшую мимо машину. Или обратилась за помощью в ближайший дом, и тогда ее отвезли домой либо дали позвонить домой.

Однако несомненно, что и для девушки, и для ее семейства это был серьезный инцидент. Благодаря тем, кто подобрал ее на дороге, этот инцидент должен был сразу стать широко известным, а если не стал, то есть опасность, что станет, – такой может быть реакция ее окружения. Хоть реального ущерба и не было причинено, но ответные меры уже приняты.

Как жаль, что этим нельзя поделиться с Юкико.

Приятное же направление его мыслей заключалось в том, что он мог рассчитывать, будто вправе возлагать свою последнюю надежду на отношения с Юкико, которые вчера, правда, обернулись провалом.

– Ну что за существа женщины, – если в первый раз, то нельзя, а если будешь настойчивым, то, так или иначе, получится.

Фудзио попытался сказать это вслух, но душа его ныла от несоответствия действительности этим словам. Вчера Юкико так и уснула в его объятиях.

Фудзио редко случалось открывать книгу, но раньше ему приходилось читать греческие мифы, написанные для детей; один из них он запомнил очень точно. Богини из греческого мифа были воплощением чего-то, и занимались каждая своим делом. Например, богиней ночи была Никта, богиней души – Психея, фея эха называлась Эхо.

Юкико не была духом снега, как следовало из ее имени. Если следовать стилю греческой мифологии, она была богиней спокойствия и доверия. Юкико доверяла Фудзио и безмятежно спала в его объятиях.

Прошлой ночью Фудзио долго стерег ее сон, лишь потом потихоньку высвободил руку. Он хотел остаться тут до утра, но боялся, что в этом случае ему вряд ли удастся вновь наведаться в этот дом. Поэтому, он укрыл Юкико махровым полотенцем, обнаруженным в ванной, – чтобы ненароком не простыла. После чего выскользнул из дома.

Его беспокоило то, что наружная дверь оставалась незапертой. Мало ли кто с недобрым умыслом может проникнуть в жилище. Поэтому, остановив машину на некотором отдалении, Фудзио некоторое время пристально наблюдал за домом Юкико. Наверное, он прождал около двух часов, пока наконец не погас свет в прихожей. Только тогда он завел мотор и тронулся с места.

Вчера было прохладно, а сегодня установилась теплая погода, как в начале лета. Фудзио вспомнил, что ему нужно купить новое нижнее белье. Конечно, он не занашивал белье до дыр, но в этом сезоне захотелось избавиться от белого, потому что оно казалось слишком ярким. Пообедав, Фудзио отправился в супермаркет у станции, где Ёко Мики когда-то покупала уцененный соевый соус.

Фудзио хорошо знал, где находится отдел нижнего мужского белья, но сначала немного побродил в отделе, где продавались компакт-диски. Там он заприметил любопытную особу.

Это была девица как раз во вкусе Фудзио, – ей было где-то от шестнадцати до двадцати. Белая спортивная куртка, джинсы – вид вполне спортивный, но на бледном лице – нервное выражение. Перебирая компакт-диски, она хмурила брови под короткой челкой.

«Какой же сегодня день недели? – спросил Фудзио сам себя. – На служащую не похожа – слишком молода. Кроме того, сегодня вторник, одиннадцатое апреля. Уже во всех школах начался новый учебный год. Не знаю, как первоклассники начальной школы, но чтобы в час дня ученица школы высшей ступени отиралась в отделе компакт-дисков, такого в жизни не бывает».

Фудзио встал напротив и, притворившись, что тоже ищет диск, какое-то время исподволь наблюдал за девушкой.

– Послушайте, вы не знаете, где стоит Камелия Фонти? – через минуту-другую обратился он к ней.

– Камелия Фонти? Если это диск, то, может быть, с этой стороны стеллажа?

– Вот как?

Фудзио, с задумчивым видом ведя глазами по рядам дисков, будто бы ненароком медленно приблизился к ней.

– Что вы ищете? – полюбопытствовал он.

– Эдвина Монтанье.

– О, я о таком не слышал. Хороший исполнитель?

– Вроде да.

– Послушать, что ли?

– Обязательно послушайте.

– И что посоветуете?

– «Ночь нашей смерти», «Дерево Иуды», «На качелях дождливым днем», «Исповедь».

– «Дерево Иуды», это что за растение такое?

– Не знаю, но говорят, что это дерево цветет алыми, как кровь, цветами.

– Не слышал ни одной из этих вещей.

– А Камелия Фонти – ее как, слушать можно? – поинтересовалась девица.

– Камелию не знаете?

– Имя слышала, но… Она ведь не из молодых исполнителей.

– Не из молодых, – согласился Фудзио.

Вроде глупости не ляпнул. Фудзио слышал имя Камелии Фонти от того самого страстного любителя классической музыки, с которым работал когда-то.

– Ты ученица школы высшей ступени? – затронул Фудзио основную тему.

– В общем да, но…

– Что «но»?

– В школу почти не хожу.

– Вот как! Прогуливаешь?

– Ну, вроде того.

Фудзио моментально почувствовал к ней симпатию.

– И когда начала пропускать школу?

– Начала помаленьку в средней школе. А когда перешла в гимназию, то стало уже совсем невмоготу.

– Дело в том, что я тоже прогуливал уроки, – солгал Фудзио с серьезным выражением лица.

– Правда?

– Поэтому таких, как ты, сразу чую.

Она промолчала.

– Если хочешь, может, где-нибудь выпьем чаю? Я угощаю, – предложил Фудзио.

– Серьезно?

– Конечно. Как я могу не угостить человека, так напоминающего меня самого в прошлом.

– Ну если так…

Фудзио начисто забыл о покупке белья и прочем.

– Может, немного прокатимся на моей машине?

– Я хочу море увидеть.

– Отлично. Тогда пройдем немного до стоянки?

– Хорошо.

Что-то чересчур открытой была эта девица.

– Кстати, а как твое имя? – спросил он.

– Дзюн Юдзуки. Иероглифы фамилии «Юдзуки» означают лук для стрельбы стрелами и месяц на небе. «Дзюн» пишется азбукой катакана.[36]36
  Катакана – японская слоговая азбука, используется главным образом для записи иностранных слов. В данном случае это японизированная форма английского имени «Джун».


[Закрыть] Я родилась в июне, у меня имя как у одной из девушек в театре «Такарадзука». Но у нее это сценический псевдоним, а у меня – настоящее имя.

– Июнь – это месяц гортензий.

– Хорошо разбираетесь в цветах, да?

– Немного.

В сельскохозяйственном магазине ростки гортензий обильно поливали водой. Гортензия и гидрангея – растения, которые поглощают так много воды, что, сколько ни поливай, их корни ни за что не сгниют.

– У моего отца к таким вещам нет совершенно никакого интереса. Ему что хризантема, что роза – не отличит одно от другого. А как вас зовут, дяденька?

– Я не дяденька. Зови меня Миура-сан. Мне тридцать два года. Удивительно, но сегодня Фудзио правильно назвал свой возраст.

– Мне семнадцать. Но среди отцов моих друзей есть один мужчина тридцати пяти лет.

– Хм, в каком же возрасте он стал отцом?

– Ну, наверное, в семнадцать.

– Тогда его жена наверняка старше.

– Ага. На четыре года.

– Если женщина привлекла семнадцатилетнего парня, значит, она выглядит великолепно.

– Мать этого друга считает, что раз она старше по возрасту, то теперь муж ее непременно бросит. А отец того друга говорит, что жена у него – самая прекрасная женщина в мире.

– У меня тоже есть человек старше меня, любимый человек.

– Это же замечательно! И вы поженитесь?

– Если получится. Я не очень-то горазд зарабатывать, чтобы кормить семью.

– Дядюшка Миура, а вы чем занимаетесь? В смысле – где работаете?

– Чем занимаюсь? – Фудзио сделал вид, что вопрос привел его в легкое замешательство. – Я… как бы это получше сказать… Моя работа имеет отношение ко всему земному шару.

– Она связана с финансами?

– Финансы и все такое, что за мелочность? Я – поэт. Тем и интересен.

– Ух ты, здорово как!

– Правда, к настоящему времени выпустил лишь один сборник стихов. И тот под псевдонимом.

– А какой у вас псевдоним?

– Потом скажу.

– Я тоже пишу стихи. Правда, никому еще не показывала.

– У меня в семье все были против того, чтобы я стал поэтом. – врал Фудзио. – Только мать поддерживала. Даже когда я отказывался ходить в школу, мать продолжала верить в мой талант.

– Завидую. А мои домашние безнадежны. Талдычат, что если не буду ходить в школу, то ничего из меня не получится.

– Почему же ты не хочешь ходить в школу?

– Почему?…

– Можешь не стесняться. Я ведь имею собственный опыт нелегких отношений со школой.

– Да я не стесняюсь. У меня английский не идет. Может, это мой дурной характер – из-за него все… Я думала, что если меня оставят в покое, то потом я потихоньку все наверстаю. Главное, чтобы меня не торопили. Но куда там – начались ругань, придирки, в школе из меня дуру делали, вот я окончательно и расхотела туда ходить.

– Так-так. Такие учителя, они вроде садистов.

– Пусть думают, что я дура. Но в отличие от меня они даже книг в руки не берут… Я, как перестала ходить в школу, сразу же стала много читать. Мама, когда слышит музыку из моей комнаты, наверное, думает, что я весь день только плеер и гоняю. А я и книги читаю. Но она этого совершенно не понимает. Считает, что под музыку невозможно читать…

– Ерунда! У меня стихи лучше всего складываются в электричке…

– Я понимаю вас. Потом, и с друзьями поговорить даже не о чем… Они только сплетничают, моды обсуждают, об учителях злословят. Причем на каком-то обезьяньем наречии. Учитель попросит что-нибудь объяснить – но большинство ничего и сказать не может. А я могу, но тогда меня назовут выскочкой, и я молчу. Вот почему, может быть, думают, что и я не могу.

– Так взрослых, у которых глаз нет, слишком много.

– На уроках шум, гам, все только и знают, что трепаться. А учителя и не требуют тишины. Мол, это естественно. Меня это достало. Я попыталась было им объяснить, что в таких условиях не могу учиться. В итоге меня назвали бунтаркой, я плюнула и решила больше не выступать.

Дзюн Юдзуки выглядела спокойной, но Фудзио чувствовал, что она в большом восторге. Если посмотреть со стороны, то их можно принять за дружных брата и сестру, – дал он волю воображению.

Подойдя к машине, они синхронно открыли дверцы и уселись. Но в грязном, захламленном салоне машины, который Фудзио, насколько помнится, давно не убирал, стоял устойчивый кислый запах, огорчивший его.

– Подожди. Что это так отвратительно пахнет? Не завалялась ли какая тухлятина?

Определенно это был запах трупа, к которому Фудзио прикасался руками.

– Ничего. Все машины, и новые, и старые, как-то странно пахнут.

– Ты правильно говоришь. Почему же такие разумные речи не оценили в школе?

Фудзио вывел машину, но еще не решил, отвезти ли Дзюн посмотреть море. Никакой обеспокоенности на ее лице не было.

– Вот в школе почти ни с кем не удавалось найти общий язык.

– У меня тоже так, – сказал Фудзио. – Меня и в школе не понимали, и в жизни совершенно не понимают.

– Значит, поэтому вы пишете стихи, да?

– Да. Ведь поэт – это человек со свободной душой.

– У меня мечта – поселиться где-нибудь в горной хижине.

– В горах холодно. Ты знаешь об этом?

– Ничего, что холодно. Когда я была маленькой, кто-то подарил мне календарь с фотографиями Альп. Я окончательно и бесповоротно влюбилась в эти пейзажи и захотела когда-нибудь побывать в Альпах. Если бы, отказавшись посещать школу, я могла оказаться в таком месте, где есть одни горы, я бы почувствовала, что могу жить спокойно, даже если бы окружающие люди говорили, как это странно. В горах у человека есть маленькая проблема – отсутствие друга. К тому же окружающих людей в таком месте совсем мало.

– Тогда я приду в твою горную хижину писать стихи, – сказал Фудзио и сам вдруг в это поверил.

– У меня был мальчик, в которого я влюбилась.

– Вот как!

– Однако он меня не любил, и что мне было делать?

– Дурной парень. Скажи, как его имя. Я пойду и разберусь с ним.

– Не-е, не надо. Я всю жизнь проведу на своей горе, в одиночестве, думая о нем. Тогда он всю жизнь будет принадлежать только мне.

– Ты потом еще не раз влюбишься.

– Это, конечно, тоже хорошо. Но я не понимаю, почему для этого сперва нужно закончить школу, как говорят мама и учителя.

– Я тоже не понимаю.

– Если взрослые так говорят, то вроде бы им следует верить. Но ведь и взрослые, бывает, ошибаются.

– Разумеется. Они хоть и считаются взрослыми, но…

– Но сами как дети, – Фудзио прибавил газу. Он пребывал в благодушном настроении.

Когда он пригласил Дзюн, то поначалу, как обычно, намеревался поехать с ней в какой-нибудь симпатичный ресторанчик с умеренными ценами, а оттуда направиться в какой-нибудь отель. Желательно, в тот, где еще не бывал, оригинальной направленности. Однако, беседуя с Дзюн, он чувствовал, что это желание почему-то стало исчезать.

– Послушайте, можно я с вами посоветуюсь? – спросила Дзюн слегка изменившимся тоном.

– Конечно можно.

– Вот в чем дело. Я постоянно оказываюсь в унизительном положении. Каждое утро – очередной скандал. Как всегда, с вечера я собираюсь на следующий день непременно пойти в школу, аккуратно готовлюсь к этому, но, когда просыпаюсь утром, ни за что не могу заставить себя идти. Мама беспокоится, почему я не могу ходить в школу. А я, когда ищу причину этого, почему-то чувствую только, что мое тело совершенно разбито.

Тогда мама заявляет, что это мои капризы. А я отвечаю, что это не так. Папа только из-за нежелания слышать весь этот шум, спит до последней минуты и второпях, даже не распробовав завтрака, уходит из дому. Мама опять сердится, говоря, что я безответственная. И так до бесконечности.

Когда такое происходит, я уже чувствую, что у меня нет надежды на будущее; если остаюсь дома, то начинаю ощущать, что нет ни дня, ни ночи, ни лета, ни зимы, словно бы время остановилось; даже есть не хочется – все невкусное.

«И у меня так же», – подумал Фудзио, но вслух этого не сказал.

– А сегодня ты как ушла из дому? Тайком или демонстративно? Может, сказала, что отправляешься покупать компакт-диск?

– Я все открыто говорю. Мама сегодня отправилась на поминальную службу к родственникам, а я прямо сказала ей, что во второй половине дня пойду посмотреть диски. Мама промолчала…

– Но прогуливать ведь нравится? – спросил Фудзио непринужденным тоном. – Хоть и переживаешь от сознания своей вины, но прогулять школу все равно тянет? Невозможно вдруг построить горную хижину, поэтому сейчас у тебя, вероятно, есть какое-нибудь другое занятие, которое ты, пусть немного, но по-настоящему любишь?

– Я вот готовить люблю. Если жить среди людей, то хорошо бы преподавать кулинарию. Я привереда. Если мама покупает соус для салата, я сама делаю такой же, только гораздо вкуснее. Думаю, что из меня мог бы выйти отличный преподаватель кулинарии.

– Ну, раз так, то давай уже теперь самостоятельно изучай разные блюда. Читай книги о кулинарии, а потом, ведь если хочешь заниматься, например, французской кухней, то надо знать французский язык. Там ведь все блюда называются по-французски. И еще – как это сказать? – есть исторические моменты. История французского двора, или, вот, явления культуры. А неплохо бы поехать во Францию на стажировку? Несомненно, наступает эпоха, когда женщина может быть даже шеф-поваром.

Фудзио сделал вид, будто немного разбирается в подготовке кулинаров.

– Как подумаешь, что можно не ходить в школу, так на душе сразу становится радостно, – сказала Дзюн Юдзуки. – Возникает ощущение, что можешь многое свершить. Я ведь не говорю, что не люблю учиться.

– Если ты не появляешься в школе и все тебе там так отвратительно, значит, тебе не нравится работать над собой.

– Правда?!

– Должна быть какая-то причина, чтобы сказать: не хочу ничего делать. Иначе быть не может. Если поступаешь необдуманно, топотом когда-нибудь возникнут нехорошие последствия, – вот что опасно.

– Моя мама говорит, что нужно быть человеком, который умеет справляться с неприязнью. Она говорит, что человек, который не умеет преодолевать неприязнь, ничего не умеет.

– Даже так? У моего шурина тоже есть один такой пунктик. Что интересного в той жизни, которую он ведет, – не понимаю. Он – олицетворение самоконтроля. Это единственная причина, почему он готов осуждать людей – что, мол, они не контролируют себя. Скрупулезная аккуратность – да это же несчастье.

– У моего папы тоже есть такая черта.

– Я против этого. И делаю только то, что мне нравится. Так этот шурин мне завидует и делает пакости. Но я спокоен. Ясно, что семья всегда не понимает поэта, – плел Фудзио, что только приходило в голову.

– «Если хочешь быть свободным, должен принять на себя ответственность», – где-то я читала такое.

– Да-да, так и есть, все чрезвычайно обременительно. А человеку следует жить в свое удовольствие. И я наслаждался вволю. Так что можно уже и умереть.

– Не умирайте, дяденька.

– Да я еще молодой. Умирать не собираюсь. На мгновение в душе Фудзио появилась тоска.

– Дяденька, остановите на минутку.

Фудзио, думая, что она, вероятно, хочет что-нибудь купить, притормозил.

– Какое-нибудь дело?

Дзюн легко открыла дверцу и, выпорхнув наружу, сказала Фудзио через открытое окно:

– Дяденька, до свидания. Я сейчас домой вернусь. Прямо сейчас. И откровенно скажу маме, что больше не пойду в школу, а буду заниматься другими делами. Спасибо! До свидания.

Фудзио остолбенело наблюдал, как Дзюн по-детски проворно убегает.

– Что такое? Эй!

Однако он даже не мог выйти из машины и погнаться за ней. В этом месте стоянка была запрещена.

На следующее утро, проснувшись и вспомнив о Дзюн Юдзуки, Фудзио почувствовал себя одураченным.

Ему подумалось, что хотя он и не был в особом восторге от таких несерьезных антисоциальных поступков, как пропуски школьных занятий, он все-таки поддержал эту девушку психологически. Он и сам должен был бы стремиться исключительно к собственным удовольствиям, а не ходить вокруг да около, поддавшись глупым чувствам. Ему следовало, как обычно, поехать в отель свиданий и доставить удовольствие этой девушке, страдающей от отвращения к школе. Это тоже было бы помощью со стороны хорошего человека.

Когда почти к полудню Фудзио спустился на нижний этаж, чтобы позавтракать, родители и Сабуро уже покончили с едой. Отец, видимо, поел раньше и подменял Сабуро в магазине; мать, попивая чай, рассеянно смотрела телевизор. Сабуро был погружен в чтение, засунув нос между страницами открытой газеты, но, увидев, что вошел Фудзио, моментально свернул газету и положил ее к себе на колени.

– Фут-тян, Сабуро сейчас ел рис с кэрри, но у меня есть еще и разделанная сушеная морская щука, очень вкусная, поджарить?

– Терпеть не могу рис с кэрри. Лучше уж щуку.

Машинально ответив матери, Фудзио следил за странными действиями шурина. Прочитав газету, Сабуро постарался засунуть ее под низенький обеденный столик, чтобы Фудзио было особенно трудно ее достать. Секунд двадцать-тридцать Фудзио обдумывал, что бы это могло значить. А Сабуро, выдержав небольшую паузу, чтобы нельзя было сказать, будто он встал, едва увидев Фудзио, спустился в магазин, желая поскорее расстаться с ним.

Фудзио тут же вытащил газету и открыл ее.

И тотчас его охватил леденящий ужас.

На первой полосе сообщалось, что у крутого обрыва на морском побережье близ Мацувы был обнаружен труп дочери директора известное продуктовой компании, умершей насильственной смертью. Полиция начала расследование. Версия самоубийства исключается на том основании, что убитая была раздета догола, а одежды девушки поблизости найдено не было.

Как такое могло случиться?

Ведь когда он ее оставил, Томоко была жива.

– Да кто же это сделал?! – беззвучно пробормотал Фудзио.

Он даже не заметил, как мать принесла сушеную морскую щуку, обжаренную до золотистой корочки, поскольку все его внимание было сосредоточено на том, чтобы постараться вспомнить мельчайшие подробности той ночи.

Той ночью на морском берегу никакие машины не останавливались, и ни одного подозрительного велосипедиста не было. Именно поэтому Фудзио захватила идея бросить девушку. Расчет строился на том, что, если рядом не найдется никого, никто не придет на помощь, девушка растеряется. Однако в то же время вокруг не было ни одного человека, кто мог бы столкнуть ее вниз.

А что стало с трупом Каё Аоки, который должны были наверняка обнаружить? Он же там рядом был сброшен. Но в газете про второй труп не упоминают.

«Однако… – Фудзио вновь возвращался мыслями к случившемуся, – не укрепляет ли гибель дочери Симады его собственную позицию?» Решив, что девушка едва ли станет обращаться в полицию, поскольку принадлежит к «высшему» обществу, он сыграл с ней злую шутку. Но если поразмыслить, надо иметь в виду и такой вариант развития событий: ведь девушка знает Фудзио в лицо, и поэтому, останься она в живых, могла бы рассказать родителям, и с их стороны, вероятно, последовали бы ответные меры. В газете речь идет об известной продуктовой компании, но фактически невозможно узнать, какая это компания, а тот, кто занимает должность директора компании, может быть, член преступной организации…

Опять-таки, останься она в живых, в дальнейшем, вероятно, было бы опасно ездить в электричке… А ведь он отправлялся, будто на «службу», к месту своих развлечений буквально каждый день.

Внезапно Фудзио вспомнил о портфеле Томоко, который так и остался лежать в багажнике его автомобиля. Фудзио почувствовал, как сжалось сердце. Почему он там оказался? Во всяком случае, Томоко он не убивал и даже не прикасался к ее наготе, и поэтому подумывал, что хорошо бы когда-нибудь этот портфель ей вернуть. Если бы в продолжение шутки он не выбросил всю ее одежду, то его злой умысел оставить ее нагишом не получил бы завершения. Вот портфель – совсем другое дело.

– Фут-тян, что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

– Отстань! Мне тоже порой бывает нужно поразмыслить.

– Если тебя что-то гнетет, лучше не держи в себе. Ведь прежде, Фут-тян, когда тебе было тяжело, ты всегда бежал к своей маме.

Фудзио промолчал. Лишь окинул взглядом лицо матери и ухмыльнулся. Интересно, мамочка, пожалела бы ты меня, если бы узнала, что я уже убил, по крайней мере, трех женщин, – закопал их и бросил. Каким бы стало лицо у матери, услышь она такое?

– Да ничего серьезного нет. Вчера вот наставил на путь истинный одного ребенка, который прогуливает школу. Ваш зять убежден, что я совсем никуда не гожусь, но порой и я бываю способен на что-то дельное.

– У тебя, Фут-тян, всегда было развито чувство справедливости и сострадания к слабым.

– Неужели?

– Ты говорил, что страшно не любишь во время синтоистских праздников носить на плечах священный паланкин. Но, в крайнем случае, если рук уж совсем не хватало, ты вызывался пойти помочь.

– Да, разок было дело.

Фудзио вспомнил и повеселел. Честно говоря, он ничего и не нес. Сделав вид, будто несет, он на самом деле тщательно оберегал и плечи, и руки. И лишь когда паланкин давал крен в его сторону, он с силой отталкивал его, заваливая в противоположную сторону.

Однако обстановка в доме не способствовала улучшению настроения. Фудзио остро чувствовал присутствие врага.

Очевидно, Сабуро прятал газету не случайно; значит, он обеспокоен и не хочет, чтобы сообщение о несчастном случае попало на глаза Фудзио. Это свидетельствует о подозрениях шурина, который теперь все подобные случаи, небось, связывает с Фудзио.

Неопровержимых доказательств нигде нет. Однако тогда, увидев плакат с разыскиваемой Ёко Мики, Фудзио как бы проговорился: дескать, я убил эту женщину; тогда страх отразился в глазах Сабуро, и с тех пор он все еще жив. Он прятал газету, и это действие объяснимо, если считать его проявлением страха. Сабуро знает, что человек по имени Фудзио предрасположен к совершению дурных поступков такого рода. А вдруг Фудзио, узнав, что связанные с ним инциденты раскрыты, разозлится, тогда беды не оберешься, поэтому, хоть рано или поздно все и так станет известно, пока лучше промолчать, – Сабуро, как трусливая мышь, конечно же, принял такое решение.

Во всяком случае, теперь, что ни говори, ничего другого не остается, как только обманывать этих двоих – беспредельно тупую мать, вечно укутанную с ног до головы, и Сабуро, в итоге принявшего роль наблюдателя.

Фудзио вернулся в свой «замок» на крыше и, упав навзничь на татами, какое-то время обдумывал, как бы попытаться уладить последствия случившегося.

Первоочередной задачей было избавиться от портфеля, который лежал в багажнике машины. Смерть дочери Симады – серьезное происшествие, поэтому, вне всякого сомнения, уже началось его возбуждающее воздействие на нервы простых горожан, нацеленных на все, что только может послужить доказательством преступления. Когда случается подобный инцидент, даже сборщики мусора, обычно не замечающие каких-то выброшенных тетрадей, становятся особенно внимательными к каждой из них.

Вывод, к которому пришел Фудзио, сводился к тому, что, пока шумиха не стихнет, портфель безопаснее оставить дома. Безусловно, его нельзя положить в такое место, которое доступно чужим взглядам. Вскоре Фудзио спустился на нижний этаж и, чтобы не мог заметить Сабуро, позвал мать:

– Мама, на минутку. Извини, не могла бы ты подняться наверх? – сказал он тихим голосом, чтобы Сабуро не мог расслышать.

– Иду-иду.

Наверху, в мансарде Фудзио сразу начал с главного.

– Мама, у меня к тебе небольшая просьба. Я у тебя хочу ненадолго оставить одну вещь.

– Какую?

– Портфель. Но что там внутри, я, признаться, не знаю.

– Чей портфель?

Поскольку Фудзио посредничает в делах о недвижимости, то, если дела пойдут хорошо, гонорар, хоть и небольшой, ему, вероятно, все-таки будет выплачен, – эту новость для отвлечения внимания Сабуро он специально высказал за столом во время еды. Безусловно, и вся эта история, и существование самого господина Фудзики было сплошной выдумкой.

– В нашем доме ведь тоже были такие времена. Помнишь, как ты страшно переживала, что может прийти Мидори и все перевернуть в комнате. У него, похоже, точно такая же ситуация. Правда, они все еще живут вдвоем в своей квартире, но есть несколько документов и писем, которые он не хочет передавать жене или кому другому. Кстати, он говорит, что заметил, как в его отсутствие роются в ящиках его стола. Вот он и попросил меня ненадолго взять на хранение эти бумаги, чтобы никто не узнал. Попроситься в дом к близким друзьям будет опрометчиво, жена, видимо, будет искать и доставлять всем беспокойство. Мы же с ним знакомы недавно, в его доме еще и именито моего не слышали, поэтому он считает, что если я буду хранить бумаги, то жена ничего не пронюхает. Он попросил, и я согласился.

– Нет ничего проще. Оставь, конечно.

– Сейчас принесу.

Фудзио вышел на улицу. В супермаркете у станции он приобрел небольшой чемодан-дипломат, куда с трудом мог поместиться портфель Томоко Симады. Дипломат был с цифровым кодовым замком. Из имевшихся подобных чемоданов Фудзио выбрал самый дешевый.

Из супермаркета Фудзио отправился на автостоянку, где, улучив момент, когда поблизости никого не было, проворно впихнул портфель Томоко в дипломат. Затем закрыл его на замок и пошел домой. По пути он встретил молодую владелицу соседнего магазина японских сладостей. Было известно, что она страдала от притеснений «ведьмы», той самой, которая всегда пристально следила из окна за Фудзио.

– О, собрались в путешествие? – сказала она вместо приветствия.

– Да, в кои-то веки наш бывший класс решил собраться на однодневную экскурсию.

– Желаю приятного отдыха.

Когда Фудзио пришел домой, Сабуро, к счастью, отсутствовал. Неподалеку находилось несколько общежитий, и Сабуро порой доставлял туда заказы.

– Мама, вот, возьми. – И Фудзио передал матери чемодан.

– Хорошо, сейчас же уберу, но ты тоже запомни то место, куда спрячем…

Похоже, мать была рада поучаствовать с сыном в общем деле. Из стенного шкафа она достала большую картонную коробку из-под вентилятора.

– Вот сюда и положим, – сказала мать с заговорщическим видом. Фудзио невольно взглянул на содержимое коробки.

К его удивлению, она была набита старым материнским бельем. Поношенные бюстгальтеры, комбинации, изначально белые, а ныне пожелтевшие от старости – женское белье, на которое невыносимо смотреть, – все это ныне лежало в коробке неопрятным ворохом.

– Сюда-то никто не заглянет.

При этих словах матери даже Фудзио удрученно вздохнул. Это уж точно!

– Давай это старое белье выбросим, – предложил он. – Чего ради ты его хранишь?

– Нельзя, а вдруг что-нибудь случится…

– Что может случиться?

– Землетрясение, пожар, война…

– Если такое случится, ты просто умрешь. И этот ворох тряпья тебе не понадобится.

Но, как бы то ни было, Фудзио пока что мог чувствовать себя спокойно.

С утра обещали осадки. Когда Фудзио, тщательно побрившись, вышел из дому, небо уже потемнело, и казалось, что вот-вот пойдет дождь.

Прежде Сабуро по отношению к Фудзио занимал враждебную позицию, и когда чувствовал, что Фудзио собирается выйти из дому, всякий раз устремлял на него пристальный ироничный взгляд, словно пронзал насквозь, но сегодня даже не оглянулся. Не только сегодня, но вообще в последнее время было заметно, что Сабуро робеет в присутствии Фудзио. Такая перемена в настроении Сабуро – что бы это значило?

Размышляя об этом, Фудзио направлялся к машине. Когда он решил, что поедет не на электричке, а на своей машине, вдруг пошел дождь, и он понял, что хорошо бы раскрыть зонт. Эти две разные мысли, возникшие одновременно, казалось, где-то в темных глубинах его души сплелись воедино.

Их связь он отчетливо осознать не хотел, но она не могла не проявиться. Ведь Фудзио, и не только теперь, избегал людей. Тем более он считал нежелательным попадаться на глаза полицейским или проезжать мимо полицейской будки. Только что он сидел в доме, а теперь шел по улице, и, очевидно, в результате такой резкой смены обстановки начал ощущать опасность.

Томоко Симада, по всей видимости, не совершила самоубийство. И полиция, наверняка, придерживается версии убийства, поскольку поблизости не было обнаружено одежды девушки. Поэтому, кто бы ни изнасиловал и ни убил Томоко, для полиции это тот же человек, который и раздел Томоко.

Случай с Ёко Мики привел к расклейке плакатов. Вряд ли в ее семье полагают, что она ушла из дому и зажила где-то другой жизнью в свое удовольствие.

Обстановка складывалась довольно напряженная. Фудзио ощущал, что его одновременно охватывают и тревога, и гнев. Сидя в машине, он пристально разглядывал свое лицо в зеркало заднего вида – и тут вспыхнула молния, а затем раздался раскат грома. Фудзио должен был увидеть в зеркале выражение лица человека, которым владеет недоумение – ведь он до сих пор полагал, что тревога и гнев не могут существовать одновременно.

Какие бы волнения ни происходили во внешнем мире, Фудзио всегда был уверен, что благодаря его безразличию они не окажут на него почти никакого воздействия. Однако лицо, которое он сейчас рассматривал в зеркале, казалось высохшим. Худым оно не было. По обеим сторонам от небольшого носа щеки все еще выглядели довольно упитанными. Несмотря на это, в целом лицо утратило жизненную силу, словно бы усохло и поблекло.