Текст книги " Варламов"

Автор книги: Сократ Кара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

названием «Студент», потом – «Две женщины». Сохранилось

тургеневское письмо к М. С. Щепкину, в котором автор предо¬

ставляет «полное право изменять и выкинуть все что угодно».

Но пьеса была запрещена театральной цензурой.

Через пять лет она появилась на страницах некрасовского

«Современника» (1855, кн. 1) под новым названием «Месяц

в деревне». В кратком предисловии автор предуведомлял, что пье¬

са «никогда не назначалась для сцены. Это собственно не коме¬

дия —а повесть в драматической форме». Судя по всему, слова

эти имеют обходное значение: умаслить цензуру – пьеса, мол, не

для театра.

Но с тех пор десятилетиями считался «Месяц в деревне» не¬

сценичным, пьесой для чтения, непригодной для постановки на

театре. Мнение это еще больше укрепил неудачный спектакль

Малого театра в 1872 году (через девять лет после смерти Щеп¬

кина) .

Уже было сказано: Александрийская сцена в те времена была

отдана на откуп «крыловщине». А она начинала осточертевать.

Савина писала (в письме к театральному критику Ю. Д. Бе¬

ляеву) :

«Я давно искала пьес и, в погоне за «литературой», наткну¬

лась на тургеневскую комедию. Она никогда не была в Петер¬

бурге играна, тогда как несомненно заслуживала постановки».

Выбрала себе роль Верочки, «хотя и не центральная, мне

очень понравилась... твердо решила ее [пьесу] поставить». И даль¬

ше: «даже вынесла неприятности».

История этой постановки интересна не только сама по себе,

но и показательна для театральных нравов времени.

Так, александринский артист Ф. А. Бурдин сообщал А. Н. Ост¬

ровскому:

«Савина с ума сходит, представь себе, она берет пьесу Турге¬

нева «Месяц в деревне», в которой столько сценического, сколько

в моей корзине, куда я бросаю негодные бумаги».

Снова встал вопрос о необходимых сокращениях. Савина ис¬

просила разрешение автора. Тургенев телеграммой из Парижа

дал согласие на сокращения. За эту работу взялся В. А. Крылов,

как писала Савина, – «знаток сцены». Но «Нильский, тогдашний

Jane premier, наотрез отказался играть Ракитина, находя, что в

этой роли нет для него никакого материала. Сазонов неохотно

согласился играть мужа. И так во всем... Кроме, впрочем, Вар¬

ламова, который на первой же репетиции пленил меня своим

Во лынинцовым ».

Наконец репетиции пошли на лад. Но за несколько дней до

первого представления спектакля – новая неприятность! В газе¬

те «Русская правда» опубликовано письмо И. С. Тургенева, в ко¬

тором автор снимает с себя всякую ответственность перед

публикой за постановку его пьесы в Александрийском театре...

Что случилось? Знал ведь Тургенев, что пьеса не лишена не¬

которых длиннот. Чуть меньше тридцати лет назад он давал

Щепкину право на любые сокращения («совершенно полагаюсь

на ваш вкус»)... Да, но то был Щепкин, а теперь, очевидно с опо¬

зданием, узнал, что к его комедии приложил руку Крылов. Вот и

встревожился.

А спектакль прошел хорошо. И из раза в раз шел все с боль¬

шим и большим успехом. Зрители оценили отточенность и весо¬

мость тургеневского слова, необычность пьесы в ряду с «крылов-

щиной». И отменно тонкую игру многих актеров.

15 марта 1879 года смотрел спектакль сам Тургенев. Это было

пятое или шестое представление новой постановки. Те, кому слу¬

чилось быть в театре в этот вечер, потом вспоминали, что не

на сцену глядели, а больше в ложу, где сидел Иван Сергеевич,

любимый писатель, «живой классик русской литературы», неот¬

разимо красивый в своих сединах, величественный; «от него шли

к зал теплые лучи обаяния»...

Именно в этот вечер и познакомился Тургенев с молодым Вар¬

ламовым. И похвалил его, пожелал доброго пути. А от Савиной

был в восторге. С тех пор и началась тесная его дружба с ак¬

трисой, которую считал необыкновенно умной и «преодаренной

талантами».

Увидев «Месяц в деревне» на сцене и желая восстановить

справедливость, Тургенев известил через газету «Молва» о том,

что вполне удовлетворен спектаклем. А в личной беседе с Савиной

просил ее взяться за главную роль в пьесе – Наталью Петровну.

Но Савина долго и упорно держалась права играть молоденьких.

И только в новой постановке «Месяца в деревне» в 1903 году

(ставил спектакль А. А. Санин) взяла роль Натальи Петровны.

А Варламов по-прежнему в охотку и с неизменным успехом иг¬

рал Болыпинцова.

Эта небольшая роль очень важна для того, чтобы ясно пред¬

ставить себе широту актерских возможностей Варламова. Особен¬

но – рядом с Яичницей.

Ведь Болыпинцов, как и Яичница, – ходит в женихах. И при

этом Болыпинцову, как и Яичнице, – лет пятьдесят. Но это

совсем другой человек.

Тих и скромен, робок и даже боязлив Афанасий Иванович

Болыпинцов; скуден умом и дурен обличьем. И, что главное, —

сам отдает себе отчет в этом. Помещик с достатком^ сосед На¬

тальи Петровны Ислаевой по имению, сватается к ее воспитан¬

нице, семнадцатилетней Верочке.

Вот послушайте рассказ человека, который видел Варламова

в роли Болыпинцова:

«...Играл Болыпинцова не просто глупым человеком, а таким,

который очень давно, еще будучи мальчиком, остановился в сво¬

ем умственном развитии, да таким и остался навсегда.

Шпигельский повторял Болыпинцову слова, которые, по мне¬

нию Шпигельского, Болыпинцов должен был сказать Верочке,

оставшись с ней наедине. Все это Шпигельский повторял, конеч¬

но, Болыпинцову уже многое множество раз, – ему уже и гово¬

рить надоело, – но лицо Варламова, круглое, как шапка подсол¬

нуха, выражало мучительное усилие Болынинцова понять эти

простейшие вещи, запомнить, затвердить их наизусть. Он шеве¬

лил губами, как мальчик, повторяющий про себя трудный урок.

Но когда Шпигельский начинал выговаривать ему за привыч¬

ку говорить «крухт», «фост» и «бонжибан», Болынинцов весь рас¬

цветал, словно от встречи со старыми друзьями! Он радовался

привычным ему словам, как своим удобным домашним туфлям, и

с веселой готовностью подтверждал, что, – да, да, он именно вот

этак и произносит эти слова!»

В далекой юности своей видела советская писательница Алек¬

сандра Яковлевна Бруштейн спектакль «Месяц в деревне», за¬

помнила на всю жизнь Варламова в роли Болынинцова и так на¬

писала о нем в книге «Из прошлого».

«...Бывало, думаешь: это не взрослый человек, это мальчик-

великан, младенец Гаргантюа, одетый во взрослое платье и загри¬

мированный».

Замечено удивительно точно.

Ведь почему решается старый холостяк Болынинцов женить¬

ся на Верочке, о которой говорят, что она еще совсем девочка. Да

Болынинцов в представлении Варламова и не чувствует разницы

в возрасте на целых тридцать лет! Сам еще юноша по незрелому

уму и полному отсутствию душевного опыта. Конечно же, такой

Болынинцов и помышлять не смел о женитьбе на женщине бо¬

лее зрелой годами. Была бы не пара и не впору.

Шпигельский учит Болынинцова сказать в объяснении с Ве¬

рочкой, что он, Болынинцов, человек добрый, простой, смирный...

Как легко говорить о себе такое опытному лицемеру, ретивому

хитрецу. А каково хвалиться действительно доброму, простому и

смирному – одна маята!

И Варламов неловко мялся, переступал с ноги на ногу, выти¬

рал огромным платком свой потный лоб.

– Та-ак-с... но все-таки, мне кажется... Будет ли оно прилич¬

но, Игнатий Ильич? Не лучше ли сказать... например...

А как, например, лучше, – не мог сообразить.

Не говорить «крухт»? Варламов пытался произнести «фрукт»,

но все равно получалось «крухт». И «хвост» не выговорить, как

ни верти – «фост».

Кто видел Варламова вчера в роли Яичницы, а сегодня —

Болынинцова, не мог не изумиться; куда девался варламовский

басовый рокот? В роли Болыпинцова голос у него высокий, сры¬

вающийся, по-юношески звонкий и ломкий. А лицо? Само про¬

стодушие, ребячья доверчивость, робкая надежда. И глаза – бояз¬

ливо выпученные, беспокойные.

Во время разговора с Натальей Петровной он, рослый и тол¬

стый, изо всех сил старался ужаться, стать меньше, укрыться,

спрятаться за спину тщедушного доктора Шпигельского. Это бы¬

ло очень смешно: похоже, что кряжистый пень хотел бы засло¬

ниться чахлым опенком.

Наталья Петровна согласно Тургеневу должна презирать

Болыпинцова: «глупый человек!» Но Савина, играя Наталью Пет¬

ровну, приветливо улыбалась: «забавный человек!» Не могла ина¬

че, нельзя было не сочувствовать такому безобидному увальню.

Нрав Шпигельский: этот Болыпинцов – «невинная душа, прямо

из златого века Астрея, только что тряпки не сосет». Такого и

играл Варламов.

Тургенев считал «Месяц в деревне» комедией (как и Чехов

свой «Вишневый сад»). Но в спектакле комедийное начало ска¬

зывалось лишь в варламовском исполнении роли Болыпинцова.

Зрители ждали его выхода на сцену и радовались ему каждый

раз. Он как бы вплетал в изысканное кружево тонких тургенев¬

ских диалогов ярко и весело мелькающую, затейливую, красоч¬

ную ниточку.

Через три года после «Месяца в деревне», по настоянию

В. Н. Давыдова, была вновь поставлена на Александрийской сце¬

не другая комедия Тургенева «Холостяк».

Когда-то Тургенев почитал за великое счастье для себя то,

что главную роль в «Холостяке» играл А. Е. Мартынов.

Надо отдать справедливость авторской скромности Тургенева

и отметить, что он, пожалуй, был несколько однообразен в оцен¬

ке актерского исполнения своих комедий.

Так, он писал, что Мартынов «превратил силою великого да¬

рования бледную фигуру Мошкина (в «Холостяке») в живое и

трогательное лицо». Увидав Варламова в роли Болыпинцова, ска¬

зал: «Я не думал... не мечтал, что из этой роли можно сделать

так много». Примерно те же слова повторил Савиной: «Неужели

эту Верочку я написал? Я даже не обращал на нее внимания, ко¬

гда писал... Какой у вас большой талант».

И теперь – писал Давыдову:

«Так же как Мартынов, вы сумели создать живое и целостное

лицо из незначительных данных, представленных вам автором».

А Давыдов играл Михайла Ивановича Мошкина совсем не

так, как Мартынов. Тот – сухонький да верткий, хлопотливый

старичок – все ярился, петушился. А этот – усталый, растерян¬

ный, жалостливый и жалкий – бросался в бой с отчаяния.

Главная тема у Мартынова:

–       Я, брат, добьюсь своего... Даром что старик, я его на дуэль

вызову. Я ему покажу!

А у Давыдова:

–       Что делать, что делать... Никакого средства нет. Просто

хоть ложись и умирай.

Не то что это было хуже. Нет, очень хорошо! Но совсем дру¬

гое. Да и спектакль весь был иной. В нем, рядом с великолепным

Давыдовым, играли Савина роль Маши и Варламов несуразного

Филиппа Егоровича Шпуньдика. Особенно сверкали высоким ак¬

терским искусством и простотою правды первое и третье действия

спектакля, в которых Мошкин и Шпуньдик остаются друг с дру¬

гом наедине.

Завсегдатаи Александрийского театра по нескольку раз смо¬

трели «Холостяка» из-за этих сцен. Знали: увидят «концерт та¬

лантов». Говорили:

–       Уж эти покажут!

И в самом деле, ничем не противореча характерам образов,

оставаясь «не только в шкуре, но и в душе» своих героев, учи¬

няли невольное соревнование в точности, искренности, вырази¬

тельности сценического существования двух разных и в чем-то

сходных человеческих личностей.

Долгой и прилежной службой в столице не достиг Мошкин

больших чинов. Да и не в том дело, что он – чиновник. Тургенева

занимает Мошкин-человек: добрый, порядочный, честный, чистый

в помыслах. И рядовой, обыкновенный, из породы «маленьких».

Не без обиняка наградил автор героя комедии фамилией Мошкин.

Как ему, именно Мощкину, добиться справедливости, уважения

к человеческому достоинству в среде, которая дороже всего це¬

нит богатство, выгодные связи, возможность пробиться наверх?

Автор и актер всей душой на стороне Мошкина, но не могут

скрыть того, что он смешон в своих бескорыстных притяза¬

ниях.

Смешон и Шпуньдик (фамилия!) —давнишний друг Мошки¬

на, старый хлопотун, захолустный помещик (Тамбовской губер¬

нии, Острогожского уезда), униженный проситель в Петербурге.

Чем он поможет горю Мошкина, неловкий, неуклюжий, обалде¬

лый от столицы? Только сочувствием, охами и вздохами.

Давыдов и Варламов играли эти роли в полном самозабвен¬

ном погружении в мир чувств своих Мошкина и Шпуньдика,

людей, которые так безуспешно ищут правду и не находят ее.

Собственно ищет-то Мошкин, но в варламовском толковании

Шпуньдик был не только сердечным другом и собеседником, но

и брал на себя тяжелую ношу забот, обид и бед Мошкина.

В те времена репертуар Александрийского театра был полон

так называемых современных, злободневных пьес. Перескакивали

на сцену прямо с летучих страниц газет расхояше умеренно-ли¬

беральные речения, запутанные уголовные истории... Внешнее по¬

добие современности. А вот старая комедия Тургенева вдруг, не¬

жданно-негаданно зазвучала остро, по-настоящему современно.

С пронзительной щемящей душевной болью звала к человеч¬

ности, родственному вниманию к неприметной частной жизни

рядовых людей, повседневной, повсеместной, горькой и не¬

складной.

По пьесе Шпуньдик приехал в Петербург для того, чтобы

устроить своих сыновей. Но у Варламова совершенно забывался

этот повод, забывалось и то, что Шпуньдик – помещик. Да что

там за помещик? Такой же горемыка, как Мошкин. Этот варла-

мовский Шпуньдик словно и притащился-то издалека в столицу

будто с одной целью – только бы разделить горести Мошкина,

Дружеским участием, ласковой улыбкой он вызывал Мошкина

на полную откровенность. И кажется, не будь его, слушающего с

сочувствием, никто и не знал бы так много о чувствах Мошкина,

об их мере и глубине.

Варламов как бы отражал эти чувства в своем Шпуньдике.

Вторил Мошкину, как в песне, мелодия которой становится звон¬

че, богаче и дущевнее от подпевающего подголоска.

В театре принято говорить, что короля играют придворные.

В этом смысле и Варламов «играл» Мошкина. Подсказывал, вну¬

шал зрителям должное отношение к нему.

А можно сказать об этом и иначе, взяв пример из физики:

здесь как-бы вступал в действие закон о сообщающихся сосудах,

в которых уровень жидкости, давление, наполненность и состав

ее – неизменно выравниваются, становятся общими, взаимно

обусловленными.

В былом спектакле Александрийского театра не случился

Мартынову такой напарник на сцене. Но именно так играли в

«Холостяке» великие мастера Малого театра М. С. Щепкин и

В. И. Живокини. А ведь Варламов не видел Живокини. К такому

Шпуньдику пришел сам по себе, своей дорогой. И не глубокими

размышлениями над образом, задачами спектакля, а чутким та¬

лантом сердца. Уж этого ему было не занимать стать.

Много лет спустя Варламов сыграет сказочного царя Берен¬

дея в «Снегурочке» Островского. Бесконечно милого, прекрасно¬

душевного, нежного и белоснежного, в чистом песенном ладу:

Сказывай, сказывай,

Сказывай, слушаю...

Навечно западал в память варламовский неподражаемый на¬

пев:

Сказывай, сказывай,

Сказывай, слушаю...

Уходя после спектакля, зрители уносили с собой эти слова,

повторяли их как неотвязную песенку. Весь образ кроткого Бе¬

рендея как бы вложен был в эти два-три слова.

Но, пожалуй, это «сказывай, слушаю» Варламов нашел задолго

до Берендея, еще в роли Шпунъдика. Она вся была подчинена

открыто дружелюбному тону:

Сказывай, слушаю...

VI

В самом конце шумного водевиля «Подставной жених», глав¬

ное в нем действующее лицо – Папенька, роль которого играл в

Малом театре Василий Игнатьевич Живокини, обращался ко всем

присутствующим в театре:

–       Дочь моя выходит замуж, через неделю состоится ее свадь¬

ба. Удостойте чести молодых – пожалуйте на свадьбу... Что? Вы

молчите? Вам не угодно?

–       Ах, папенька! – чуть не плачет дочь.

–       Не хотят! – комически сокрушается Живокини.

И запальчиво бросает в зал «отсебятину»:

–       А на «Свадьбу Кречинского» так и лезете, мест не хва¬

тает!

В ответ – театр гремит рукоплесканиями. А Живокини удов¬

летворенно объявляет:

– Не плачь, доченька, мой ангел! Придут, все придут на

свадьбу... Кречинского!

Беспримерный выпал успех на долю первой пьесы А. В. Су-

хово-Кобылина, немедленный и прочный.

«...Кареты и всякие экипажи, как бы во время представлений

Рашели или Фанни Эльслер, длинною вереницею спешили один

за другим к подъезду Малого театра; в коридорах и всевозмож¬

ных проходах была страшная давка и теснота; на окнах кассы

поражала опоздавшего посетителя роковая надпись:       «Места

все проданы», – пишет одна газета.

«Со времен «Ревизора» русский театр не имел лучшей коме¬

дии», – утверждает другая.

Журнал «Современник» сразу же и уверенно отнес «Свадьбу

Кречинского» к гоголевскому направлению в русской литературе,

поддерживал которую постоянно и последовательно.

Очень был хорош спектакль Малого театра 1855 года. Дер¬

жался в репертуаре долго, заняты были в нем самые лучшие силы

театра. Кречинского играл С. В. Шумский, Расплюева – П. М. Са¬

довский, Муромского – М. С. Щепкин, Атуеву – Н. В. Рыка-

лова. Отзывы о спектакле, об исполнителях главных ролей– толь¬

ко восторженные, не иначе!

Хуже пошло дело в Александрийском театре. Началось с то¬

го, что, как ни старался автор, не смог добиться, чтобы роль Рас¬

плюева поручена была Мартынову. Писал, просил, хлопотал, да¬

же ввязался в интригу: пытался повлиять на директора театра

А. М. Гедеонова через М. И. Буркову, известную всему Петербургу

любовницу министра двора графа В. Ф. Адлерберга. Мина Ива¬

новна умела приказывать... Но на этот раз ничего не вышло. Ге¬

деонов считал своим долгом «наказать Мартынова за непослуша¬

ние», настоял на своем, не дал ему этой роли. Вопреки воле ав¬

тора – играл ее Ф. А. Бурдин. И очень худо, комикуя грубо и

пошло.

О Самойлове в роли Кречинского – уже сказано. Отношение

Сухово-Кобылина к ополяченному Кречинскому было неустойчи¬

вым. В письме к Самойлову он пишет (1856 г.):

«...Вы, как самостоятельный артист, имели полное право при¬

дать всякие дифференциальные особенности выговора, костюма,

поз, движений и прочего, – это ваша воля и ваша свобода, и по¬

тому пусть упрекают вас за польский акцент другие – а не я».

Неужели он не понимал, что акцент этот ведет куда дальше и

наносит пьесе большой ущерб? А «другие» упрекали и очень даже

гневно, потому что «третьи» раскусили замысел Самойлова ловко

и быстро. И высоко вознесли его. Близкие к царскому правитель¬

ству «Санкт-Петербургские ведомости» и булгаринская «Северная

пчела» пели хвалу Самойлову: он-де показал Кречинского «в ис¬

тинном свете», инородцем, «чужедворцем», который затесался в

добропорядочное сословие русского дворянства со стороны, слу¬

чайно, пришельцем: «он не наш», даже «чужой веры»... И злая

комедия Сухово-Кобылина вдруг стала мельче, свелась к анек¬

доту, частному происшествию. Затупела, заржавела сатирическая

стрела.

Сохранилась запись беседы Щепкина с Самойловым.

–       Как вам понравилась моя игра в роли Кречинского?—спро¬

сил Самойлов.

И Щепкин отвечал:

–       Вы изобразили совершенно живо, превосходно то лицо, ко¬

торое создала ваша фантазия... Только, по-моему, вы неверно по¬

няли идею пьесы. Вся сила, вся ее важность для нашего времени

заключается в общественном значении ее сюжета и особенно

главного лица, Кречинского. Зачем вы сделали из него поляка?

Это – русское лицо, представитель нашего так называемого хо¬

рошего общества, которое должно было видеть в Кречиыском се¬

бя, а не чужого человека... Тогда бы пьеса произвела на нас над¬

лежащее действие и сыграла бы серьезную общественную роль,

послужив к раскрытию язв и пороков нашего общества.

Так же решительно осудил самойловское толкование образа из¬

вестный в ту пору первый русский театральный критик А. Н. Ба¬

женов:

«...Почему г. Самойлов находит, что поляк скорее русского мо¬

жет быть шулером? Что за угловатый патриотизм такой? Смею

уверить г. Самойлова, что без этого неуместного и вовсе ненужно¬

го полякования Кречинский в его исполнении был бы очень хо¬

рош, даже еще лучше».

В конце концов к этому пришел и Сухово-Кобылин. Через не¬

сколько лет после письма Самойлову он замечает в своем днев¬

нике, что подобным толкованием актер «отнимает у себя свободу

и ширь драматического исполнения», что Кречинский делается

«слаб и мал». А спустя много лет признается, что «мучился» на

спектаклях Александрийского театра, что Кречинский «говорил

не то, что написано у автора».

В своем увлечении Самойлов уже совсем распоясался: в ми¬

нуты волнения его Кречинский уже заговаривал чисто по-польски,

а ломаную русскую речь приправлял всякими восклицания¬

ми – «матка боска», «пся крев»... Разваливалась пьеса. «Санкт-

Петербургские ведомости» уже объявили «вероотступником» Му¬

ромского. Спрашивали: в какой церкви должно состояться брако¬

сочетание его дочери – в православной, католической? Что за

отец этот Муромский? Таких не бывает! Все это выдумки

г. Сухово-Кобылина!

И, как нередко случалось в Александрийском театре, настоя¬

щая удача пришла при второй постановке пьесы. Так было и на

этот раз – со «Свадьбой Кречинского». В 1880 году спектакль ис¬

полнялся в совершенно новом составе:       Кречинского играл

И. П. Киселевский, Расплюева – В. Н. Давыдов, Муромского —

П. М. Свободин. Еще более окреп и вырос спектакль, когда роль

Кречинского перешла В. П. Далматову, а Муромского – Варла¬

мову.

И в этом составе исполнителей главных ролей – Далматов,

Давыдов, Варламов – «Свадьба Кречинского» шла долгие годы

и стала сценической классикой.

«Едва ли, – пишет Ю. М. Юрьев (в своих «Записках»), – эта

комедия Сухово-Кобылина когда-нибудь исполнялась с большим

совершенством, чем тогда на сцене Александринского театра».

Роль Муромского сильно проигрывает рядом с первыми в пье¬

се – Кречинским и Расплюевым. Эти – ярче, заряжены подлин¬

ным сатирическим запалом.

«Но Варламов силою своего таланта сумел и этой мало благо¬

дарной роли придать значительность отнюдь не меньшую, и

наряду с такими исключительными создателями Кречинского

и Расплюева, как Далматов и Давыдов, стать в центре внимания

зрителей, успешно соревнуясь с первоклассными своими партне¬

рами». Так пишет Ю. М. Юрьев, который видел спектакль не

один раз.

Легче всего и проще представить себе Петра Константиновича

Муромского тщедушным старичком небольшого росточка, смир¬

ным, хлопотливым и доверчивым, беспомощным.

А как же Варламов, – огромный, осанистый, внушительного

вида мужчина? Такого вроде бы не объедешь на кривой.

Яростный политический боец, автор сокрушительной силы

памфлетов, неугомонный, могучий Джонатан Свифт – написал

однажды другу своему, что совсем опутали, запутали его, что те¬

перь он – «беспомощен как слон».

Где было знать Варламову это великолепное образное выра¬

жение английского сатирика? Но играл он Муромского так, что

лучше и не скажешь: был его Муромский беспомощен как слон.

Одно дело, если опутан маленький и неказистый, иное – этакий

исполин! Не жалость слезливую вызывает, а возмущение, негодо¬

вание. Цена другая!

Седые – белым-белые – гладко причесанные на косой пробор

мягкие волосы. Лицо, чисто выбритое, кажется молодым – без

морщин, добродушно улыбчивое. Широкий, с большим запахом,

малиновый, усадебного покроя домашний халат. Это – в первой

картине. Потом – строгая черная пара с безукоризненно белой

сорочкой.

Богатый помещик. Но не белоручка. Рачительный хозяин и

сам работник. Здесь, в Москве, на светских балах и приемах ему

неуютно. Его место – на пашне, в конном дворе, в хлеве, на гум¬

не. Там – он дома. С презрением говорит о столичных бездель¬

никах, бальных шаркунах, пустомелях, «побродягах всесветных».

Не по вкусу ему этот праздный «сахар-свет». С удовольствием

говорит о делах деревенских: пора навоз вывозить на поля, «без

навозу баликов давать не будете».

А т у е в а. Это, сударь, ваш долг.

Муромский. Балы-то давать?

А т у е в а. Ваша обязанность.

Муромский. Балы-то давать?!!

Как он произносил эти слова, Варламов! Удивление, недоуме¬

ние, насмешка, готовность и рассердиться, и расхохотаться. Все

вместе, одновременно. Под конец разговора с Атуевой кажется,

что гнев все-таки возьмет верх. Но тут появляется дочь Муром¬

ского – Лидочка. И лицо Варламова расплывается в такой ра¬

достной, приветливой улыбке, столько в ней преданности и ласки,

что с этой минуты образ Муромского озаряется каким-то чистым

янтарным светом отцовской любви. По Варламову – старик Му¬

ромский вечный пленник этого чувства.

К блистательному барину Кречинскому он относится явно не¬

приязненно. Однако хитер Кречинский, знает, чем подкупить уп¬

рямого старика: милыми его сердцу разговорами о благе и кра¬

соте деревенской жизни, щедрым подарком – племенной бычок,

у которого «вообрази себе: голова, глаза, морда, рожки!» Расска¬

зывая об этом бычке, Варламов сладостно и мечтательно зажму¬

ривался, и – руками, руками изображал голову бычка, глаза,

морду, рожки... Рассказывали пальцы, ладони, кулаки, локти.

И весело смеялся сам и смеялись зрители в зале.

А Кречинский продолжал ворожить. Но старик Муромский

сдается не скоро, он еще будет биться и сопротивляться. Побеж¬

дает не так Кречинский, как Лидочка, ее любовь к Кречинскому.

Тут уж Муромский беззащитен. Околдована Лидочка, – тут уж

ничего не поделаешь...

И снова одной из главных в спектакле оказывается сцена Му¬

ромского с Расплюевым в доме Кречинского. А как же, – снова

сошлись Варламов с Давыдовым!

«Весь третий акт – в руках Кречинского и Расплюева, – пи¬

шет младший современник Варламова артист Б. А. Горин-Горяи-

нов (в книге «Кулисы»). —Я сам играл обе эти роли и знал, что

конкуренция здесь немыслима. Сцена же Муромского с Расплюе¬

вым мне казалась неубедительно построенной для Муромского.

Я не представлял себе человека, с первых же реплик не распо¬

знавшего Расплюева. Варламов же с Расплюевым был так про¬

стодушно приветлив, что не могло быть и речи о натяжке, и я

просто не понимал, как же я раньше так неверно представлял

себе эту сцену. Это место было бесспорно самым лучшим во всем

ансамбле прекрасного спектакля. Давыдов был бесподобен. Но в

его игре я все-таки видел подготовку к приему и самый прием.

Я знал, как тактично и ловко он обыгрывает газету, ложку, сал¬

фетку, видел, что стакан с чаем еще сыграет какую-то роль. В иг¬

ре Варламова не было никаких аксессуаров... Сидит себе старый

человек на диване и подает реплики, нужные Расплюеву. Но

по силе воздействия, впечатляемости – он был не только не ни¬

же Давыдова, а для меня и выше. Я до сих пор помню Варламо¬

ва, как живого, в этой сцене, а с тех пор прошло уже четверть

века».

Сидят они рядышком на диване и разговаривать им вроде бы

не о чем. Муромский молча разглядывает Расплюева, а тот сму¬

щенно отворачивается, вбирает голову в плечи, закрывается га¬

зетой – будто читает... Потом протыкает газету пальцем и через

дырку смотрит на Муромского. Это – придумка Давыдова. Но

Варламов тут же подхватывает ее: прильнув глазом к дырке,

смотрит на Расплюева. Тот снова заслоняется. Тогда протыкает

газету Варламов...

Право, все это могло бы показаться ненужной затеей, игрой

потехи ради. Так оно и было бы, если б не Варламов и Давыдов.

Они этим занимались всерьез. И никто из многих тысяч зрите¬

лей, видевших «Свадьбу Кречинского», никто из десятков теат¬

ральных критиков, писавших об этом спектакле, ни разу не ска¬

зал, что сценка с газетой – мелка, никчемушна, забавна попусту.

Два больших артиста вкладывали в эту игру вполне серьезную

мысль.

Муромский все еще не верит Кречинскому, хочет понять что

он за человек. Для этого надо хотя бы знать, с кем это он дру¬

жит? Вот – Расплюев: кто он такой? А чистых и внимательных

глаз Муромского не выдержать прожженному шельмецу. Но ведь

ему, Расплюеву, поручено занять отца Лидочки и дать свободу

действий Кречинскому. Вот он и занимает его, как умеет.

И неизвестно, чем бы кончилась эта игра, не явись Федор,

слуга в доме Кречинского, с подносом, заставленным стаканами

чая. Расплюев первый тянется к чаю, но Федор обносит его и

протягивает стакан Муромскому. Конечно, гостю – первому! Рас¬

плюев вежливо кланяется. Но пока он церемонился, Федор ото¬

шел...

Варламов передвигает свой стакан Давыдову, тот возвращает

его Варламову. И так – два-три раза, до тех пор, пока стакан не

оказывается посредине стола: ни тому, ни другому. И оба хотят

пить, оба глаз не отведут от стакана. Варламов вздыхает, откли¬

кается вздохом Давыдов. И молчат.

Прошло уже несколько минут, а Муромский и Расплюев и

словом не обмолвились. Варламов и Давыдов пока что отделыва¬

лись одними жестами и мимикой.

Наконец Варламов откидывается на спинку дивана и спра¬

шивает совершенно безразличным тоном:

–       В военной службе изволите служить или в статской?

Варламов самим этим вопросом давал понять, что ему все

равно, каков будет ответ. А Расплюев почему-то замямлил:

–       В ста... в ст... в воен... в статской-с... в статской-с.

Что это с ним? Варламов удивлен.

–       Жить изволите в Москве или в деревне?

Это уже важный для Муромского вопрос.

–       В Москве-с, в Москве-с...

Махнув рукой, Варламов отворачивается. Понятно: городской

бездельник! Что с ним толковать?

А Расплюев сообразил, что дал маху. И поспешно добавляет:

–       ...то есть иногда в Москве-с. А больше в деревне, в деревне.

Уж тут у Муромского появляется интерес к собеседнику.

–       Скажите, в какой губернии имеется свое поместье?

Невинно начатый разговор вдруг оборачивается пристрастным

допросом. В начале Муромский и не замечает, как путается Рас¬

плюев в ответах, и продолжает спрашивать про имение, про зем¬

лю, про урожай, даже про то, кто у них в уезде предводителем...

Впрочем, как это сказал Расплюев? Ардатовский уезд Симбирской

губернии? Путает, господин хороший. Ардатовский-то Нижего¬

родской приходится! Ату его! Муромский входит в охотничий

раж, а Расплюев, как затравленный заяц, петляет, не дается.

Давыдов начинал заикаться, проглатывать слова, только б не

брякнуть чего лишнего. И Варламов, как бы заразившись от со¬

беседника, пошел заикаться. Уже слов-то не разобрать, одни меж¬

дометия:

–       А вы... вы... То-то того?

–       Вот-вот, ага... Ох, угу!

Варламов и Давыдов так увлеклись, что не только Муромский,

даже зрители не видят, не слышат, о чем там, в другом углу ком¬

наты, шепчутся Кречинский с Лидочкой. Но все-таки Кречин-

ский учуял опасность: надо выручать, Расплюев заврался, и об¬

ман может обнажиться. Кречинский показывает на портрет не¬

коего генерала, который висит на стене, и сообщает, что это – его

дед и что Иван Антонович (то бишь Расплюев) помнит того

деда.

Варламов вставал с места, подходил к портрету, вглядывался

в него, переводил глаза на Кречинского, снова на портрет: срав¬

нивал, искал сходство и даже как будто находил его, одобритель¬

но кивал головой, вроде бы успокаивался. Да, генерал на портре¬

те – человек почтенный. И Расплюев, глядите, облокотился о