Текст книги " Варламов"

Автор книги: Сократ Кара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

I

Под стать шекспировскому Фальстафу.

Тот же исполинский рост и литая дородность телосложения,

крутые плечи и тяжелые руки завзятого драчуна, неторопливая

обстоятельность движений и лукавый задор в глазах.

Сродни Фальстафу и его развеселый озорной нрав, шутейная

колкость речей, готовность поднять на смех любого, кто подвер¬

нется, и похохотать вволю, раскатисто и долго.

Роли этой не сыграл на сцене, но сам был Фальстафом рус¬

ского театра.

Нес в себе такой силы комический заряд, что вокруг всегда

бурлила вольная стихия смеха. Все в его толковании оборачи¬

валось убийственно смешной стороной – и правда маленьких

страстей, и большая расчетливая ложь.

Издавна известно: ничто не дается театральному зрителю так

легко и актеру так трудно, как смешное. Посмеяться ничего не

стоит, рассмешить – дорого обходится. Не про него то сказано.

Все шло в руку свободно и споро. Не ведал ни потного усердия,

ни натуги в сценическом существовании.

Знание душевных свойств и повадок людских, житейские на¬

блюдения собирал крохами – тратил ворохами.

Не было в его представлениях о природе актерского творче¬

ства сколько-нибудь сносного порядка, стройности. Все вразбросе,

вразладе, не взвешено, не осмыслено. Однако же в своем беспо¬

рядке разбирался проворно и безошибочно, знал, откуда что взять

и что к чему приспособить. Постигал все безотчетно, напролом,

в полном доверии к своему чуткому наитию.

Каждая роль была приговором и исповедью. Обретал право

на то беззаветной искренностью, проникновением в дальние зад¬

ворки внутреннего мира человека, живым воплощением мордо-

бойной правды. Умел внушить зрителям свой взгляд на образ

сильно, убедительно, неотступно. Самозабвенная отдача возме¬

щалась большой прибылью – сокращением расстояния между

актером и ролью до тожества, до одинакового с ролью чувство¬

вания.

Никогда, кажется, не держался однозначной причинности

действий, поступков и поведения своих героев. Пройдя через про¬

сторы великих страстей или теснину грошовых чувств, наглядно

открывал цельность человеческой натуры. И в цельности этой

искал и находил сложные, многослойные сопряженные подроб¬

ности, единичность в общем. Так, угрюмый чинодрал оказывался

нежным отцом, смирным мужем и богобоязненным христиани¬

ном; продувной плут —робко влюбленным ревнивцем; достойный

снисхождения жалкий глупец – способным навредить хуже зверя

лютого; корыстолюбивый толстосум – человеком неуемной, раз¬

машистой, удалой души.

Кто видел его в спектаклях, неизменно восторгался многотруб¬

ной медью голоса и его задушевной распевностью. Не голос, а хор

голосов в одной груди; то гремит колоколом башенным, то зали¬

вается бубенцами. Ни жестов, ни мимики – ничего не надо, толь¬

ко бы этот голос – богатый, гибкий, чистый, со всеми его тон¬

кими переливами и оттенками. А какое произношение, сколько

в нем смаку, вкуса! Как звучно, звонко, полновесно, кругло или

колюче каждое слово... Да что слово? Прислушайтесь к знакам

препинания. Он ведь их тоже играет – знаки препинания... Рас¬

ставляет их так причудливо, что они приобретают особый смысл.

У него удивительны многоточия, уморительны запятые, полны

лукавства кавычки!

Впрочем, ему ничего и не надо говорить, ни одного слова.

Все поймешь, уразумеешь и без слов, в немом его молчании – так

выразительны глаза. Скажет все одними глазами. Как посмотрит

взором настырным, в упор, или скользнет безразлично, мимоле¬

том... Взгляд его – до озноба суровый и злой, может засверкать

искорками смешинки; то мутные, немигающие, тупые буркалы

отпетого самодура, то жадные зенки завистника, то ясные очи

милого добряка. Зачем ему слова, жесты? Сыграет все неподвиж¬

но сидя, только глазами, едва заметным изменением линии бро¬

вей, складки губ – горькой или улыбчивой. И все как на ладо¬

ни, – и что на уме, и что на душе.

А его говорящие руки! Кулаки – тяжелые, что твой молот,

зашибут насмерть; ладони – лопаты загребущие, до всего дотя¬

нутся, но могут стать они и изящными, легкими, белыми, – пор¬

хать, словно птицы; а то – вкрадчиво шевелиться, пособляя сло¬

ву прельстить, обмануть, сбить с толку; размашисто разлетятся,

призывая залюбоваться широтою души, а то – повиснут плетьми,

беспомощные, занемелые – обманут, обойден сам! Речистые руки,

смышленые.

И походка. Смотрите, следите за тем, как вошел, прошелся

по сцене, сел, встал, махнул рукой, пошевелил пальцами, повел

плечом, зажал бороду в кулак, потер лоб... Достаточно и этого, —

уже знаете, что за человек, что хочет, чем движим. И слов не

надо.

Со временем актерский образ его и богатство творческого сна¬

ряжения, щедрая одаренность обросли легендами, кажутся те¬

перь сказочными. Да ведь сказочной была его известность и при

жизни. Портреты его печатались во многих тысячах на табач¬

ных пачках, обертках конфет, на жестяных банках с леденцами,

на страницах детских книжек «Раскрась сам». Такого ни с кем

еще не случалось.

Любил называть себя лицедеем, а не актером. И лицедейство

было для него не занятием ради жизни, а единственным видом

на жизнь, призванием и назначением отроду. И театр – не хра¬

мом, а мастерской, где работал, радовался делу, находил приволье

и покой.

Вне театра не было у него ровно никаких влечений и привя¬

занностей, ни семьи, ни забот. Жил только в репетиционном

зале да на сцене, входя в чужую жизнь и сделав ее своею. Все

остальное время – скука и тягомотина, пусто и зябко. Театр —

то, с чем утром встал и на ночь лег. Театр —слава и держава.

Случалось, обделяли ролями, давали не то, чего добивался.

Думаете, обижался, воспринимал драматически? Нет, не в том

жанре жил! Мечтал о короле Лире, а приходилось играть черт

те что – дурашливые водевили. Ворчал себе под нос, но утешал¬

ся скоро: ведь водевиль – не гиль... И куролесил напропалую,

разогнав пустяковую роль в такое самодвижение, что нет-нет

да и возникал на сцене вовсе не заложенный в литературном со¬

чинении емкий образ. Но бывало и тратился на несусветную че¬

пуху.

Всегда стоял в стороне от суеты закулисных ссор и непри¬

стойной возни вокруг лакомого пирога славы. Но и в стороне от

гражданских бурь времени, в глухом и блаженном неведении

о том, что там, какой век на дворе?..

Це был он ни особенно умен, ни хорош собою, ни знатен

родом. А дружбы с ним искали надменные столичные с.ановники

и именитые ценители искусства. Слали ему благодарные записки

и корзины цветов холеные светские гордячки и дебелые супруж¬

ницы гостинодворских купцов. Знались с ним великие русские

писатели и исходили тоскливой завистью сценические красавцы —

«первые любовники». До боли отбивали себе ладони непокорные

властям, смелые и независимые в суждениях, вольнодумные сту¬

денты и понаторевшие в искусстве Мельпомены театралы, кото¬

рых уж, кажется, ничем не проймешь.

Всех влекло к нему только одно – неоспоримый, блистатель¬

ный талант. Всех привораживал и всем казался этот талант

неразменной монетой, бездонным ключом. Не понимал сам, что

он – большой, необыкновенный актер, но понимали это все.

Находились люди – и не восторженного десятка, – что почи¬

тали его гениальным.

«Первейший комический актер нашего времени» – писали о

нем. И сокрушались: «Мог бы встать в один ряд с величайшими

трагическими актерами века, если бы не тупоголовое театральное

начальство».

В наше время считался бы еще совсем молодым” артистом,

когда сыграл роль Болынинцова в «Месяце в деревне». Испол¬

нительница главной роли в этом спектакле, всегда ревнивая к

чужому успеху Мария Гавриловна Савина, привела автора за

кулисы, знакомить «с нашим Большинцовым».

–       Вы его не знаете, – говорила она, – всего четыре года в

театре.

Иван Сергеевич Тургенев обнял «Болынинцова», поцеловал

его и сказал:

–       Я никак не думал, не мечтал, что из этой роли можно сде¬

лать так много. Если бы я мог представить себе, до какой сте¬

пени простирается искусство актера, то, наверно, обратил бы

больше внимания на эту роль, дал бы вам больше материа¬

ла. А то ведь одна канва, а вы такой чудесный узор вышили по

ней!

И посмотрел на него, ласково улыбаясь, пожелал доброго

пути на сценическом поприще.

С лихвою сбылось эго пожелание. С тех пор только и видел

что ласковые улыбки: друзей и незнакомцев, господ и слуг. Не

было у него врагов, бранчливых критиканов и недоброжелателей.

И когда умер в 1915 году, вся Россия скорбела по нему, все

газеты откликнулись на его смерть. И появилась, например, в да¬

леком от столицы Владикавказе, на страницах газеты «Терек»

статья за подписью «С. К.».

В статье говорится о нем как о «корифее русской сцены», об

«огромном его даровании», редком, недюжинном, могучем талан¬

те, «исключительной по своему значению его работе» и особенно

о том, что он «не замкнулся на Александрийской сцене. Свои

лучшие вещи он показал почти всей России, совершая многочис¬

ленные поездки по провинции, и, кажется, нет города, который

не знал бы его».

«С. К.» – Сергей Миронович Киров.

От Тургенева до Кирова! В одной жизни, кажется, умести¬

лись два века. Счастливая жизнь!

Он так и сказал о себе репортеру «Петербургской газеты» на

другой день после того, как театральная общественность громко

отпраздновала тридцатипятилетие его сценической деятельности:

–       Я счастлив... Самое высокое чувство – это чувство удовле¬

творения, которого до сих пор я не знал, не испытывал.

Мне всегда хотелось чего-то большего.

Всегда я был недоволен собой. И всегда я с отчаянием ду¬

мал, что пережить удовлетворение – удел немногих, в число ко¬

торых мне не суждено попасть.

Горько, больно было мириться с таким сознанием.

Но вчера я впервые познал это чувство.

И теперь, если бы меня спросили, кем я хочу быть, я не за¬

думываясь ответил бы:

–       Кроме Варламова – никем и ничем!

Это он и был – Варламов.

II

Когда сотрудник театрального журнала «Рампа и жизнь» об¬

ратился к нему с просьбой написать историю своей жизни для

книги «Галерея сценических деятелей», смущенно улыбаясь от¬

ветил:

– Я расскажу тебе, а уж ты, голубчик, пиши сам. Торопить¬

ся не стану, поспеешь за мной.

И начал:

«Я сын знаменитого композитора Варламова».

Вот и все об отце. Нет, это слишком скупо. Дополнения со¬

вершенно необходимы.

Вся Россия пела и поет доныне:

Вдоль по улице метелица метет...

Кажется, что песню эту сложил сам народ – так безусловно

народна она по духу, по ладу. Трудно представить себе, что со¬

чинял ее композитор, сидя за роялем и записывая на нотную бу¬

магу закорючки звуковых знаков. А было именно так. Сочинил

«Метелицу» Александр Егорович Варламов.

И знаменитый «Красный сарафан»:

Не шей ты мне, матушка,

Красный сарафан...

И еще:

Что мне жить и тужить

Одинокой...

Песни эти тоже живут до наших дней.

И великолепный романс на слова Лермонтова:

Белеет парус одинокий...

И на слова Фета:

На заре ты ее не буди...

И на слова Кольцова:

Так и рвется душа...

Александр Егорович Варламов – личность примечательная в

истории русской музыкальной культуры.

В десятилетнем возрасте (1811 г.) был он отдан в Придвор¬

ную певческую капеллу. Пел высоким и звонким, чистым маль¬

чишеским дискантом. Самоучкой, по слуху стал играть на скрип¬

ке. И играл так хорошо, что, услышав его однажды, директор

капеллы, известный композитор Д. С. Бортнянский, повелел «обу¬

чить недоросля Варламова нотной грамоте». А тот самостоятель¬

но выучился играть еще и на фортепьяно, виолончели и на ги¬

таре.

Когда спал с голоса, то есть с возрастом лишился мальчише¬

ского дисканта, назначили его учителем певчих.

Уже в те годы начал тайком сочинять музыку.

Восемнадцати лет от роду был отправлен на службу за гра¬

ницу – учителем певчих русской церкви в Гааге. За четыре года

жизни в Голландии заметно пополнил свое музыкальное обра¬

зование.

По возвращении на родину вновь служил в Придворной ка¬

пелле, а затем – получил должность при дирекции московских

казенных театров, возглавлял которую автор известных истори¬

ческих романов М. Н. Загоскин. Был «дирижером в исполнении

водевилей», а с 1834 года – «композитором музыки для драма¬

тических спектаклей». Писал музыкальные вступления, антрак¬

ты, хоры, песни ко многим самым различным спектаклям, от ко¬

медии А. Шаховского «Двоемужница» до драмы «Эсмеральда» по

роману Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери».

По просьбе большого своего друга Павла Степановича Моча¬

лова сочинил мелодии трех песен Офелии для спектакля «Гам¬

лет», того самого спектакля Московского Малого театра, в котором

Мочалов играл заглавную роль и который остался в памяти по¬

колений благодаря бессмертной статье В. Г. Белинского.

Но в русской литературе сохранились и прямые слова о вар-

ламовском вкладе в «Гамлета».

В рассказе «Великий трагик» Аполлон Григорьев говорит о

песнях Офелии, положенных на музыку «инстинктивно гениаль¬

ным Варламовым».

В письмах Н. В. Станкевича – литератора и передового

общественного деятеля своего времени – есть строки, написанные

под свежим впечатлением от спектакля Малого театра. Письмо

помечено 30 января 1837 года и адресовано Л. А. Бакуниной:

«Вы не можете представить себе, как действует на меня эта

безумная Офелия! Бледная, с растрепанными волосами, убран¬

ная соломою, приходит она на сцену и начинает петь. Музыку

написал Варламов. Я постараюсь достать ее. Первая песня у него

очень хороша и проста, с аккомпанементом нескольких аккордов,

которые медленно тянутся и умирают прекрасно...»

Писал Варламов балеты для Большого театра.

«Забавы султана, или Продавец невольников» (1834) были

поставлены «в пользу» известной в ту пору русской танцовщицы

Екатерины Лобановой.

Другой балет – «Мальчик-с-пальчик» (написан совместно с

А. И. Гурьяновым) – появился на сцене Большого театра в по¬

становке «Гуленши», как дружески называли француженку Фе-

лициту Гюллен-Сор (1837).

Широко исполнялись хоровые произведения Варламова, в ко¬

торых он воссоздавал своеобразие русского многоголосия.

Редактировал и издавал нотный журнал «Эолова арфа», пе¬

чатая в нем сочинения молодых русских композиторов наравне

с опусами европейских знаменитостей. Это было предприятие

смелое и, конечно, недоходное.

Музыканты следующих поколений (и до наших дней) всегда

высоко ценили и часто пользовались сборником «Русский певец»,

составленным Варламовым. В этот сборник вошли народные пес¬

ни, записанные на деревенских посиделках и праздниках, свадь¬

бах и тризнах. Иные из этих созданных народом и записанных

Варламовым мелодий зазвенели потом в великом искусстве Му¬

соргского, Римского-Корсакова, Чайковского...

Варламов написал первый на русском языке учебник вокаль¬

ного исполнения – «Полная школа пения». В заметке, напеча¬

танной в «Современнике» (1842, кн. 1), сказано о Варламове

и этом учебнике:

«Он более других вправе развить теорию того, что он оправ¬

дал на практике так блистательно».

Здесь речь идет об особой его манере пения, не салонной и

изысканной, а народной, «от души русской». Ведь он хорошо был

известен и как певец, часто выступал на концертах. В воспоми¬

наниях современников говорится о его пении – «проникновенном

и трогательном», «не то чтобы исполнительском, а более того, как

бы сочиняющем в минуту пения, глубоко переживающем содер¬

жание и настроение песни», о голосе – «небольшом, чуть над¬

треснутом, но трепетном, взволнованном и волнующем».

Словом, был Александр Егорович Варламов музыкальным де¬

ятелем широких и разносторонних интересов.

Но имя его более всего осталось в истории русской культуры

как имя автора песен – «дивных вдохновений, народным горем

и народной жизнью пропитанных».

Известный своей сварливой строгостью и недоброжелатель¬

ством музыкальный критик А. С. Фаминцыы и тот не удержался,

признался, что «мелодии его по большей части замечательные на¬

родностью, ясностью, легкодоступные, быстро расходились по

всей России. Имя Варламова принадлежит к числу имен, поль¬

зовавшихся не только народной известностью, но и народной

любовью».

Их ждали с нетерпением – новых песен Варламова.

В журнале «Галатея» (1839, кн. 4) было напечатано воз¬

звание к композитору. Иначе не назовешь эти строки – именно

воззвание:

«Русский наш певец Варламов готовит к печати музыкальный

альбом. Ради бога, Александр Егорович, не мешкайте, не отда¬

ляйте нашего наслаждения, мы так любим слушать, заслушивать¬

ся обольстительными вашими напевами».

Как раз в ту пору, когда песни Варламова получили такое

повсеместное распространение, Белинский писал о народной ок¬

раске, простоте, наивности и искренности стихотворений Алек¬

сея Кольцова. «Вот этакую народность мы высоко ценим: у Коль¬

цова она благородна... и в то же время она у него неподдельна,

не натянута и истинна». Слова эти в полной мере и по заслугам

могли быть сказаны и о мелодиях Варламова.

И крылатые, наперегонки облетали они бескрайную русскую

землю.

«Своды храмов, залы дворцов, арки театров, гостиные вель¬

мож, мансарды чиновников, дощатые потолки убогих хат и ши¬

рокие поля оглашались его дивной и задушевной мелодией». Так

было сказано на страницах журнала «Орел» – издания «учено-

литературно-иллюстрироваиного» (1859, июль).

В начале 40-х годов, оставив службу при московских казен¬

ных театрах, Варламов переехал в Петербург, жил без должно¬

сти, как «вольный сочинитель песен».

Александр Егорович был связан добрыми дружескими отно¬

шениями со многими передовыми людьми своего времени. Умел

не только приобретать друзей, но и сохранять их. Охотно писал

стихи для его песен П. С. Мочалов и другой актер Малого театра

Н. Г. Цыганов. Композитор А. Л. Гурилев правил нотные его

рукописи, часто набросанные небрежно и наскоро. Бывал Алек¬

сандр Егорович на собраниях «кружка Станкевича», где завязы¬

вались весьма вольнодумные споры на литературные и полити¬

ческие темы. Участвовал в домашних концертах у М. И. Глинки

и М. Ю. Виельгорского.

Полюбился всем романс Гурилева, посвященный Варламову

(на слова Д. T. Ленского):

Ах, давно ль, душа-соловушко,

Ты нам песни распевал...

А виртуозные фортепьянные вариации на темы романса «На

заре ты ее не буди», сделанные тем же Гурилевым, исполнялись

знаменитыми европейскими пианистами; играл их на своих кон¬

цертах в столицах мира великий Ференц Лист.

Долгие годы продолжалась дружба Варламова с критиком и

поэтом Аполлоном Григорьевым.

Опять они... Звучат напевы снова

Безрадостной тоской.

Я рад им, рад! Они – замена слова...

Эти стихи (под заглавием «Звуки») Аполлона Григорьева

посвящены Варламову.

И еще – с подзаголовком «При посылке стихотворений»:

Да будут вам посвящены

Из сердца вырванные звуки...

В очерке-исповеди «Мои литературные и нравственные ски¬

тальчества», определяя веяния времен своей молодости, Григорь¬

ев писал:

«Стихи Полежаева, игра Мочалова, варламовские звуки дают

отзыв этому настройству».

По складу ума, общественным и творческим устремлениям,

по демократическому направлению деятельности Александр Его¬

рович Варламов вырос на одном корню с тем первым поколе¬

нием разночинства, которое уже имело большой вес в русской

жизни. Тверд и глубок след, оставленный им в истории образо¬

вания и утверждения русского национального музыкального язы¬

ка, который вскоре заявил о себе как о могучей художествен¬

ной силе и завоевал мировую славу.

Немало опорных камней сложил он в основу – по торжествен¬

ному выражению В. В. Стасова – «соборного здания русской му¬

зыки».

Таков был человек, о котором сын нашелся сказать два ску¬

пых слова. И тут же продолжал:

«Мать моя урожденная Сатина».

Мария Александровна Сатина была много моложе мужа. Же¬

нился на ней Александр Егорович вторым браком (1842 г.), че¬

рез год после смерти первой жены своей. Родители Марии Алек¬

сандровны – чопорные московские дворяне – не очень-то были

довольны выбором дочери и мало знались с этим неродовитым, не¬

богатым, нечиновным, странным и бестолковым человеком —

«вольным сочинителем песен». Смотрели на него свысока.

Была Мария Александровна, судя по воспоминаниям совре¬

менников, женщиной «тихой и рассудительной». Жила с мужем

в доброй дружбе, но в вечной бедности и недостатке; едва сво¬

дила концы с концами, впрочем, никогда не роптала, понимала

«трудное поприще» мужа. А семья была оравой – четверо де¬

тей Александра Егоровича от первой жены (Егор, Николай, Па¬

вел и Елена) да двое родились у нее (сын Дмитрий и дочь Ма¬

рия) . И ждала третьего.

«Родился я на свет божий при трагической обстановке».

А было так.

Давно хворавший сердцем Александр Егорович умер в одно¬

часье в гостях у друга своего доктора И. И. Нарановича за кар¬

точным столом.

Поздней ночью привезли домой мертвое тело мужа, и бере¬

менная Мария Александровна свалилась без сознания, надолго

слегла, пораженная, как говорили врачи, «нервным параличом».

Никто не надеялся, что тяжело больная родит живого ребенка.

Но спустя три месяца после смерти мужа Мария Александ¬

ровна родила 23 мая 1849 года сына. Живого, хоть и крайне сла¬

бенького.

Говорили:

–       Не жилец!

–       Дышит на ладан...

Набожные соседки да поп посоветовали назвать сына Кон¬

стантином. Имя это звучало мольбою: «оставайся, мол, в живых».

И очень хилый здоровьем Константин остался в живых напе¬

рекор всему; Даже переболел черной оспой... Удивительно запом¬

нилась подробность:

«...все окружающие ждали моей смерти, и мне положили об¬

раз на грудь, об венчик которого я уколол больно руку».

Но одолел и эту напасть – черную оспу. Выжил.

«Детство мое было полно лишений, голода и прикрыто бан¬

тиками нищеты».

Мария Александровна осталась совсем без средств. Стол мужа

был забит одними нотными листами. Денег – ни рубля! Какая

там причиталась пенсия вдове не занимавшего должность «воль¬

ного сочинителя»?! А надо было кормить, одевать, растить семе¬

рых...

Старших детей Александра Егоровича забрали к себе родные

его первой жены—Шматковы. Зарабатывала Мария Александровна

гроши рукоделием – вышивкой, кружевами на заказ. И жила с

детьми на эти гроши. Не могла обратиться за помощью к своим

богатым родителям, не позволяла гордость.

Константин рос тихим и болезненным ребенком, не способ¬

ным к шумным и резвым забавам. Хлопотливо отгоняли от него

все, что могло встревожить его ум и сердце. Рассказывали ему

только такие сказки, чтоб не страшно было. А то ведь падал

в обморок от случайного громкого стука или внезапно внесенной

в темную комнату яркой лампы.

«Я рос почти в одиночестве».

Брат Дмитрий – старше на шесть лет – не был ему товари¬

щем в играх. У него были свои заботы – учился в гимназии.

Константин все больше водился со сверстницей своей – сосед¬

ской девочкой Пашей. Играл с ней в куклы. И были куклы ак¬

трисами – пели, представляли комедии.

Потом не мог Константин Александрович объяснить – отку¬

да взялась в его детстве эта игра в театр. От отцовских театраль¬

ных увлечений? Но отца-то он не знал. Видно, долго хранилась

в доме память о временах, когда Александр Егорович работал

в театре.

Другое дело – вышивка. Долгими вечерами сидя рядом с ма¬

терью, научился он вышивать. И потом всю жизнь с большим

искусством и охотой занимался этим разлюбезным делом в часы

отдыха. Умел и гладью, и мережкой, и крестиком, и строчкой, и

тамбурным швом, и ажурным завитком, иголкой и крючком.

И плести кружева был мастер. Одаривал друзей своим рукоде¬

лием – полотенцами, салфетками, наволочками, платками...

«Учиться я начал только в десять лет».

Врачи запретили ему ходить в школу. Учился «домашним

способом». Да очень худо. Учителя, что приходили на дом, ни¬

чуть не были лучше, чем у фонвизинского Митрофанушки – те

же Цифиркин с Кутейкиным. За медные ведь монеты...

Так и остался до конца дней своих человеком необразован¬

ным. Да что правду таить, – просто малограмотным! Читать не

был привычен. Разве только пьесы, в которых предстояло играть.

И еще газеты, – но только театральные рецензии в них и корот¬

кие заметки в отделе происшествий. А писать вовсе остерегался:

больно уж скверно писал, коряво, с удручающими ошибками.

Вдруг попадется кому на глаза – совестно, засмеют.

«К годам шестнадцати я заметно окреп».

Сказано осторожно.

А к шестнадцати годам произошло неожиданное: быстро взял¬

ся в рост, раздался в плечах, перегнал сверстников статностью.

Удался хоть куда – здоровый, сильный, задира и пересмешник,

молодец редкостной веселой закваски.

В эту-то пору «мы шутя начали играть в сарае на Черной

речке».

В сарае этом любители ставили незамысловатые свои спек¬

такли. Играли что подвернется, – то скоморошьего «Царя Мак¬

симилиана», то несуразные французские комедии, перелицован¬

ные на русский быт. Кто-то лихо менял в них арлезианку на

рязанку, Версаль на Павловский вокзал, Жана на Ивана, а пу¬

лярку на свиной хрящ.

Стал неизменным участником спектаклей любительского

кружка. Пришлось по душе это беспечное, занятие – игра на

сцене.

«Все признали за мной определенные способности».

Первой была приятельница и заказчица матери – актриса

Елена Павловна Струйская.

– Быть тебе, Костенька, актером! – уверенно решила она.

И продиктовала просительное письмо давней знакомой своей,

артистке Александре Матвеевне Читау-Огаревой, которая дер¬

жала театр в Кронштадте.

Так и началась его сценическая работа в захудалом крон¬

штадтском театрике.

«И вот я очутился в кругу актерском».

Приняли в труппу с условием: делать все, что прикажут.

А поначалу приказывали подметать сцену, помогать пере¬

ставлять декорации, поднимать и опускать занавес, «творить

шумы за кулисами».

Положили жалованье 25 рублей в месяц. Вполне был доволен.

Снимал угол в квартире конторщика кронштадтских флотских

мастерских. Жил на 15 рублей, а 10 прилежно посылал матери.

Дружба с актерами сладилась не вдруг. Были они старше воз¬

растом и поначалу не снисходили до рослого недоросля. Когда-

то это слово прозвучало уважительно по отношению к его отцу:

директор придворной певческой капеллы велел обучить нотной

грамоте «недоросля Варламова». Теперь то же слово насмешли¬

вым прозвищем прицепилось к сыну. Да и вел он себя соответ¬

ственно.

Как-то ночью остановил на улице седого капитана, попросил

объяснить – где Большая Медведица? Капитан любезно показал

семь точек созвездия.

–       А почему медведицу нарисовали на небе в виде кухонного

черпака с ручкой?

–       Нарисовали? – капитан засмеялся забавному вопросу.

Другой раз спросил у боцмана, стоявшего на берегу:

–       Может ваш корабль переплыть вон тот горизонт?

Боцман рассердился. Почудилось, что смеются над ним.

–       А ну, отчаливай отсюдова...

Он испуганно отошел и услышал слова, брошенные ему

вслед:

–       Дурак во всю спину.

Так и не понял, почему «во всю спину». Даже переспраши¬

вал у актеров. Потешались, но не могли объяснить.

Мастак был задавать бестолковые вопросы. Бестолковые или

остроумные?

–       Сегодня хозяюшка моя читала по Библии: придет время, и

железные птицы будут клевать людей, живой станет завидовать

мертвому, никто не спасется, только малое число...

–       Ах, какие страсти!

–       Вот вы смеетесь, а я все думаю: что значит – «малое

число»? Сколько?

Или вдруг спросит:

–       Почему же солнце ходит против часовой стрелки?

Как на это ответишь?

Часто ни с того ни с сего разбирал его смех, и всегда нахо¬

дился кто-нибудь, чтоб напомнить ему, признак чего смех без

причины.

Изредка поручали ему выходные роли в два-три слова.

И случалось, кричали по его адресу из зрительного зала:

–       Уберите эту дубину. Заслоняет...

Действительно, высокий, упитанный, осанистый, – казался

слишком громоздким в маленькой роли на маленькой сцене.

Но ведь не обижается тот, кто не хочет быть обиженным.

А он не хотел.

Просто беда: не знал, как держаться на сцене, куда девать

руки, размахивал ими без толку. Кто-то из старых актеров, бы¬

вало, прикажет:

–       Сбегай, дружок, в лавочку, купи несколько катушек ни¬

ток и приходи за час до спектакля ко мне. Займусь тобой...

А занятие было такое:

–       Садись и разматывай нитки с катушки на бумажку. Пере¬

мотаешь этак дюжину-другую, руки-то устанут и будут двигать¬

ся плавнее.

Слушался и исправно следовал наставлениям.

Другой актер, бывало, учит:

–       Перед выходом на сцену правой рукой перекрестись, а ле¬

вой – проверь, в порядке ли платье.

И, смеясь, укажет кивком на известные пуговицы брюк.

Такова была первая школа актерского ремесла.

«Был полон восхищения тем, что я – актер»,

–       Зачем вы держите в труппе этого недоросля? – спросил

кто-то у А. М. Читау.

Слово было сказано кстати. И Александра Матвеевна сразу

нашлась.

–       Как зачем? Завтра же начнем репетировать «Недоросля».

Митрофанушку сыграет...

И восемнадцатилетний Костя Варламов сыграл Митрофа¬

нушку.

Не сохранилось никаких воспоминаний, отзывов, устных рас¬

сказов об этом спектакле. Но нетрудно представить себе, каким

был он Митрофанушкой.

Среди актеров, которые изгилялись, прикидываясь на сцене

Скотининым, Вральманом, Простаковыми, конечно же, с ужим¬

ками и крйвлянием, – ходил совершенно натуральный, чистый

как алмаз, лучезарный дурачина. Был силен стоеросовым здо¬

ровьем и нетронутым, первозданным невежеством. Ни следа

умишки в воловьи ясных, круглых глазах. Румяные, как налив¬

ное яблоко, щеки, постоянно полуоткрытый рот, по-ребячьи пух¬

лые, смачные губы...

И, разумеется, никакой театральный тришкин кафтан не мог

быть ему впору, – узок и короток. Ведь на голову был выше

своих родных и учителей; выше других на целую дурную голову,

ненаселенную думами и знаниями.

Как могли играть рядом с таким неподдельным и всамделиш¬

ным Митрофанушкой другие актеры?

Хорошо известен любопытный случай в истории Московского

Художественного театра.

Готовясь к постановке «Власти тьмы» Льва Толстого

(1902), группа работников театра во главе с К. С. Станислав¬

ским поехала в Тульскую губернию – на месте изучить все под¬

робности крестьянского быта и обихода. С собой в Москву при¬

везли бабку-старуху и пожилого крестьянина – советчиками ре¬

жиссеру.

Бабка оказалась необыкновенно сметливым и одаренным че¬

ловеком. Много помогла дотошными указаниями актрисе, кото¬

рой была поручена роль старухи Матрены. Незаметно выучила

весь текст наизусть. Как-то исполнительница этой роли заболела,

не могла участвовать в репетиции. Попросили бабку заменить

актрису. И сделала она это так великолепно, так безукоризненно

точно сыграла Матрену, что, по словам Станиславского, произ¬

вела на всех «совершенно потрясающее впечатление». Было ре¬

шено: ей и играть Матрену в спектакле.

Репетиции шли с превосходным успехом. И все-таки перед

самым спектаклем вернули роль прежней исполнительница

Бабка играла Матрёну «так натурально», что «это оказалось