Текст книги " Варламов"

Автор книги: Сократ Кара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

опасным для актеров, – пишет Станиславский, – после нее

никому нельзя было показаться на сцену».

Должно быть, и Варламов играл своего Митрофанушку на

этом же градусе правды. Если только такое исполнение роли

можно считать актерским искусством, игрой на театре. Не

точнее ли сказать: он пребывал на сцене всем собственным

естеством под видом Митрофана Простакова; подменял об¬

раз собою, теми свойствами, которые были дарованы ему при¬

родой.

Безыскусность, очень похожая на искусство, но не оно, не

искусство. Актерского творчества в точном смысле этих слов тут,

в сущнооти говоря, нет, одно лишь извлечение чистой прибыли

из дармовых данных.

Впрочем, какое дело театральным зрителям до таких-то тон¬

костей? Они видели истинного Митрофанушку, хохотали от души

и вдоволь.

Бывалый актер, игравший Стародума в «Недоросле», получил

на следующий сезон приглашение в Вильно. Он и позвал с со¬

бой Варламова.

– Сыграем того же Фонвизина.

В виленском театре познакомился с Александрой Ивановной

Куликовой, которая известна была под сценическим именем Шу¬

берт. Спустя много лет в книге «Моя жизнь» А. И. Шуберт пи¬

сала:

«Варламов тогда еще был юноша, но подававший большие

надежды. Он имел много данных, чтобы сделаться замечатель¬

ным артистом: простота игры, наивность и бездна чувств».

В прошлом любимая ученица великого Щепкина, она сразу

же «взялась за Костю». Хорошо помнила учительские навыки

своего наставника. Незаметно, мягко, исподволь натаскивала мо¬

лодого актера: показывала, подсказывала, советовала... Читала

ему, лентяю и неучу, вслух.

На всю жизнь сохранил к Александре Ивановне не то чтобы

дружбу, а особое душевное расположение, горячее родственное

чувство. Писал ей письма с юношеских лет до старости, неиз¬

менно подписываясь «ваш сын Костя», не стесняясь своей дико¬

винной орфографии, смешных ошибок и доверяя ей сердечные

тайны, о которых больше никому, никогда, ни слова...

«Тяжело было мне, ух как тяжело. Это мое первое горе, и

оно-то и есть горше всего. Дело прошлое, моя милая мама, и

врать не к чему, но, ей-богу, я так любил, что полюбить кого бы

то ни было хоть вполовину так – я не в состоянии. Верите или

нет, но было время, когда я не мог уснуть без того, чтобы у ме¬

ня под подушкой не лежала какая-нибудь вещь, принадлежащая

Н. Да что таиться, медальон до сих пор у меня на груди»...

Письмо помечено «октября не знаю какого дня 1869 года,

воскресение, 4 ч. утра». Единственное свидетельство о кручине,

так и оставшейся не известной никому, кроме Александры Ива¬

новны. Но даже ее, сердечно близкую, он просит:

«Если любите хоть каплю меня, то не станете смеяться и ни

одной душе не покажете этой глупой записки».

А любовь, судя по всему, была большая и глубокая. Во вся¬

ком случае она вызвала думы, которые, как кажется, совсем не

идут образу жизнерадостного двадцатилетнего Варламова. Он

даже пробовал сочинять стихи:

Безумный! Зачем так много горя

Таишь в душе, исполненной любви,

Зачем бушует в ней, как волны моря,

Прилив мучительной тоски?..

Стихи достаточно неуклюжи, чтобы приводить их целиком,

стоит только сказать, что далее следуют строки о «мрачных ду¬

мах», о «сединах в душе», о том, что «ждет меня могила»... Не¬

мало в этих стихах безликой и затасканной лирической печали,

но все же видно, что пережито было серьезное потрясение.

На следующий год был приглашен в Казань, должно быть,

не без ходатайства А. И. Шуберт, мнение которой высоко ценили

в театральных кругах.

Казанский театр славился своей незаурядностью. Держал его

в те годы Петр Михайлович Медведев – хороший актер (Фаму¬

сов, Городничий) и опытный учитель актерской молодежи. Так,

М. И. Писарев и многие другие считали себя питомцами «Петро¬

ва гнезда».

Медведев был преданным искусству человеком. Не гонялся

за доходами.

– Я тружусь и хлопочу для того, чтобы наслаждаться теат¬

ром, чтобы дать возможность жить своей семьей и вот этой ора¬

ве, – говорил нередко Медведев, показывая при последних сло¬

вах на свою труппу. – А деньги для меня – только хороший

слуга!

Это – из книги В. Н. Давыдова «Рассказ о прошлом». Давы¬

дов работал в казанском театре двумя или тремя годами позже

и знал о Варламове из чужих слов.

«Варламов, когда служил в провинции, чего только не пере¬

играл, – писал он. —• В Казани, когда я приехал, о нем... театра¬

лы хранили восторженные воспоминания».

Играл судью Ляпкина-Тяпкина в «Ревизоре» (с Медведевым

в роли Городничего), в «Недоросле» – Скотинина, в «Горе от

ума» – Загорецкого.

В казанском театре Варламов познакомился и быстро подру¬

жился с молодым актером Ленским, тем самым Александром

Павловичем Ленским, который впоследствии стал крупной вели¬

чиной в истории русского театрального искусства, одной из бли¬

стательных звезд Московского Малого театра.

Без тех строк, которые написал А. П. Ленский о друге своей

юности, не представить себе человеческого облика молодого Вар¬

ламова.

Сошлись они в трудную пору.

«Я иногда с ужасом оглядываюсь на наше прошлое, – писал

Ленский, – на нашу юность, на целый ряд годов нашей скиталь¬

ческой, цыганской жизни, жизни, полной невзгод и страха за

насущный кусок хлеба».

Именно в те годы и сблизились они, Ленский и Варламов, «не¬

смотря на наши диаметрально противоположные характеры и ка¬

чества».

«Я рано лишился матери, вырос в чужой семье и был ребен¬

ком, что называется, вполне заброшенным и предоставленным

самому себе. Отсюда темные пятна и неуклюжие черты моего

характера: резкость, вспыльчивость, нетерпимость, угрюмость и

необщительность.

Мягкость характера, доброта, терпение и чисто женский

такт – вот качества, которые Костя унаследовал от своей един¬

ственной воспитательницы – матери. Вот качества, при помощи

которых он, если не совсем, то по крайней мере значительно,

сгладил шероховатости моего тяжелого характера.

В немногие счастливые дни моей жизни Костя совершенно

стушевывался, и я ничего не слыхал о нем. Зато в очень тяжелые

минуты Костя откликался на мой зов, бросал все, приезжал ко

мне и со свойственным ему умением был для меня сестрой ми¬

лосердия, нянькой и носился со мной, да простит мне это выра¬

жение, как дурак с писаной торбой».

Вспоминал все это А. П. Ленский в десятилетие знакомства

с «милым Костей». И умный, образованный, тонкий человек,

Александр Павлович без утайки признавал:

«Это знакомство имело на меня большое влияние, эта бли¬

зость есть одна из самых серьезных сторон моего существова¬

ния».

Как же велико было его собственное влияние на менее зре¬

лого, впечатлительного, пылко восприимчивого юного Варламова!

Об этом Александр Павлович не рассказал по скромности, а Кон¬

стантину Александровичу, по-видимому, было невдомек расска¬

зать. Не без того.

Из Казани Варламов вместе с Ленским переехал в Нижний

Новгород.

В те времена управлял нижегородским театром богатый зем¬

левладелец и прижимистый хозяйчик Федор Константинович

Смольков. Спектакли шли круглый год с перерывом на великий

пост. Труппа подобрана со вкусом и понятием.

Смольков бессовестно задерживал жалованье актерам. Зато

в театральном буфете, который содержал сам же, отпускал им

водки в долг без ограничения, хоть залейся. А нетрезвого актера

тут же штрафовал. Такой уж был заведен у него круговорот —

из одного своего кармана в другой. Ничего не скажешь, – муж¬

чина строгих правил!

Приезжал в Нижний на гастроли столичный артист Николай

Федорович Сазонов. Понравился ему молодой комик Варламов.

Не поскупился – похвалил, одобрил, посулил хорошую будущ¬

ность.

– Только работай, братец. Не отказывайся ни от одной роли.

Не отвергай малых и не бойся главных.

А он, жадный, ничего и не отвергал, ничего не боялся. Играл

в комедиях Островского, в которых сказывались худо и добро

русской жизни; в пьесах, на скорую руку сочиненных снорови¬

стыми драмоделами, переводных и перелицованных, ремесленно

крепко сколоченных и из ряда вон плохеньких. Играл в спек¬

таклях, которые едва удерживались на сцене один вечер или

с успехом повторялись несколько дней кряду. Играл молодых раз¬

удалых шалопаев и степенных старых генералов, проказливых

плутов и унылых дураков, бесшабашных купчиков и знавших се¬

бе цену спесивых бояр... Иной раз – две-три роли в одном и том

же спектакле. И очень часто – одноитожные роли под различны¬

ми именами в разных пьесах.

Если кто приболел или запил, – Варламова на выручку!

Срочно, без подготовки, без единой репетиции, под шепот суф¬

лера.

Так сыграл он роль, которую потом любил всю жизнь: пону¬

рого Платона Михайловича Горича в «Горе от ума». Как помог

ему в этом Ленский в роли Чацкого! Пылкий, подвижной, па¬

ливший безудержной скороговоркой! А Горич у Варламова —

поникший, грустный, усталый тянислов... Только по статной

выправке можно было признать в нем недавнего бравого кава¬

лергарда. Раздавлен каблуком сильной и властной жены, вяло

покорен и оставил себе только одно право – зевать. И делал он

это как ребенок, которому давно пора в постель, а тут – поди ж

ты! – потащили на бал... Зачем ему этот бал? Таким Горич оста¬

вался у Варламова и спустя много лет, когда играл эту роль на

сцене Александрийского театра в Петербурге.

После Нижнего Новгорода – Саратов.

Во весь опор сыграл в саратовском театре с десяток ролей.

Снова Скотинина, потом Алешу Поповича в лихой инсцениров¬

ке русской былины, страшного Водяного в ходко шедшей мело¬

драме «Нина, или Безумная от любви»... Но и Кочкарева в «Же¬

нитьбе» Гоголя. И был он у Варламова человеком шальным, за¬

водным, поспешным в поступках и старательным не по уму. Каза¬

лось, Подколесин и женился бы на Агафье Тихоновне, не испор¬

ти дела Кочкарев своим наступательным напором и дурью от

собственного хмельного счастья молодожена.

С пылающей рыжей шевелюрой на голове, в таких же ры¬

жих в клеточку штанах со штрипками – носился по сцене как

оглашенный, толкая людей, задевая и опрокидывая стулья.

Эту роль Варламов играл в радостном самозабвении, захлест¬

нутый скоропалительным пылом легкодумца. И она сослужила

добрую славу молодому актеру.

Сколько памятных встреч на шумных и бойких перекрестках

актерских дорог! И каждая такая встреча – урок. Каждый

урок – шел впрок. И на вырост.

В Гельсингфорсе подружился с Иваном Платоновичем Кисе¬

левским, который в тог год занимал первые роли в театре. Дво¬

рянин, воспитанник морского кадетского корпуса, офицер воен¬

ного флота, бросил однажды все и ушел на сцену. Высокий, хо¬

рошо сложенный, с изящными манерами благородного барина,

с мужественным лицом героя въяве, совершенно терялся в ро¬

лях, в которых должно было проступать смешное. Даже Скало¬

зуба играл с безупречным рыцарским достоинством. Может быть,

именно поэтому полюбился ему легкий и веселый талант Вар¬

ламова. Находил недостатки в его произношении, дружески по¬

правлял...

«Пробыв восемь лет в провинции, я играл лето и зиму не пе¬

реставая».

В яростном раже купался в водевильных небылицах и не то¬

нул в тяжелых водах многоречивых и выспренних ложнороман¬

тических драм. Радовался театральным будням как праздникам

ежедневным и незаслуженным.

Рассказать бы обо всем этом подробнее, с толком и расста¬

новкой, но главное – впереди, на сцене Александрийского театра

в Петербурге.

Подбирался он к этому театру издалека, исподтишка, не от¬

давая себе отчета в том.

Остались позади волжские города, теперь – Гельсингфорс,

неподалеку от столицы. А через год – летний театр в Ораниен¬

бауме. Это уже пригород Петербурга. Следующим летом – дере¬

вянный театр в Лесном. Уже не пригород, а окраина...

Разыскал его, прибежал однажды к нему И. П. Киселевский.

«Как раз застал меня за укладкой вещей».

Варламов снова собирался ехать в Нижний Новгород. Был

заключен очень выгодный договор с нижегородским театром на

амплуа «первого комика», да с таким окладом, какого еще ни

разу не получал.

– Умоляю, выручи! Сыграй завтра Хлопотина в «Злобе

дня»... Не погуби отказом.

Назавтра был назначен спектакль в Благородном собрании

в пользу Киселевского. Актер, который должен был играть Хло-

потина, неожиданно захворал. «Злоба дня» – мелодрама Нико¬

лая Потехина, оснащенная поверхностным гражданским моти¬

вом, броскими, хотя и не ахти как ловкими сюжетными спле¬

тениями.

Варламов не мог отказать и «погубить» старшего товарища

своего Киселевского, к которому питал искреннее уважение.

Спектакль состоялся и имел заметный успех. Присутствовал

на спектакле Александр Александрович Нильский, один из влия¬

тельных актеров императорского Александрийского театра.

На следующий день Нильский завел разговор о молодом и

многообещающем Варламове в кабинете начальника репертуара

Александринского театра П. С. Федорова. Случилось так, что

был при этом и Н. Ф. Сазонов, знавший Варламова по Нижнему

Новгороду. Он живо поддержал Нильского.

– Надо дать Варламову дебют. Ей-ей, придется нам ко дво¬

ру, приживется...

Человек заносчивый, раздражительный и не склонный при¬

нимать советы, Федоров на этот раз легко согласился. То ли

вспомнил, что в давние годы был дружен с отцом этого молодого

человека – с композитором А. Е. Варламовым, то ли озабочен

надобностью найти замену хорошему актеру Павлу Васильевичу

Васильеву, которого сам же выжил из труппы за строптивый и

непокладистый нрав?..

«В 1875 году вышел я в первый раз на императорскую сце¬

ну – 8 мая».

Играл того же Хлопотина в «Злобе дня». Но все было внове.

Играл в одном спектакле со знаменитым А. А. Нильским и всего

год тому назад принятой в труппу молоденькой М. Г. Савиной.

А 19 мая 1875 года Константин Александрович Варламов

приказом управляющего императорскими театрами был зачислен

артистом Александринского театра.

И с тех пор словно и нет личной биографии у Варламова.

Сорок лет, насыщенных разномастной жизнью своих многоли¬

ких сценических героев. Сорок лет без устали, не зная пере¬

дышки. Роли, роли и роли... Великие удачи и сыгранные небрежно,

спустя рукава, как бы в шутку. Свыше 1000 ролей за сорок лет.

В летние месяцы, когда прекращались спектакли в Алексан¬

дрийском театре, – в провинцию, на гастроли. Не ради денег, —

был хорошо обеспечен. Только бы не сидеть дома, без дела.

«Скажу одно: время прошло быстро и удивительно легко».

Так и прожил всю жизнь, не зная иных бурь, кроме бурь

аплодисментов, веселый, одержимый бесом театра, всеми облас¬

канный баловень сцены. И рассказывать о Варламове, значит —

рассказывать о ролях, сыгранных им, о его жизни в театре. Дру¬

гой у него вроде бы и не было. Вот почему повесть о жизни

своей он закончил словами:

«Я и не заметил, как превратился из Костеньки в дядю

Костю».

Кто еще мог бы рассказать о себе так кратко, просто, с лег¬

ким сердцем, не кичась громкой известностью и не поддаваясь

сладкому соблазну посетовать на судьбу?

Только он – почтенный дядя Костя, который все еще оста¬

вался веселым, милым и простодушным Костенькой даже на

седьмом десятке жизни.

Ill

Но до «дяди Кости» еще очень далеко. Пока что Варламов

зовется Костенькой и только переступил высокий порог Алек¬

сандрийского театра.

Ему – 27 лет. И его актерская котомка беспорядочно и туго

набита сыгранными в провинции ролями.

Молод и сам театр: ему – 43 года. А позади краткая, но пе¬

страя, разнобойная история.

Величественное и торжественное здание театра на площади,

примыкающей к Невскому проспекту, построено славным рус¬

ским зодчим К. И. Росси. Лицевая сторона здания важно укра¬

шена глубокой лоджией и шестью классическими колоннами ко¬

ринфского ордена. На аттике фасада, как гордый вихор надо

лбом, устремленная ввысь колесница покровителя муз Апол¬

лона.

Театр был призван и победительным внешним видом своим

и спектаклями поведать, как говорили в те поры, «Миру и Риму»

о державной мощи и благодати просвещенного романовского

правления Российским государством.

Император Николай I в честь августейшей своей супруги

приказал именовать театр Александринским. Все было задумано

величаво и на всенепременную пользу престола.

Театр открылся 31 августа 1832 года верноподданническим

спектаклем «Пожарский, или Освобожденная Москва». Пьеса

М. В. Крюковского оказалась весьма угодной его императорскому

величеству: она могла доказать, что, в противовес недавнему

преступному бунту дворян-декабристов, именно дворянство рос¬

сийское и есть опора и надежда царского трона. А посему, как

говорили встарь, обнетено в пьесе значение простолюдина Козь¬

мы Минина и народного ополчения в изгнании из Москвы поль¬

ского шляхетского воинства.

Громоподобным голосом вещал со сцены актер Каратыгин

главную мысль спектакля:

– Трона хищник в прах перед царем падет!

Орудийный залп, пущенный вдогонку казненным и сослан¬

ным в Сибирь декабристам. Орудийный салют в ознаменование

разгрома польского восстания 1830—1831 годов.

Здесь не место выстраивать историю Петербургской труппы.

Но взглянуть на пути и перепутья актерского искусства в Але¬

ксандрийском театре, на то, как управляли им театральное на¬

чальство и зрительный зал, – должно быть, нужно.

Два десятилетия парадным шагом маршировал на Александ¬

рийской сцене Василий Андреевич Каратыгин – «лейб-гвардии

трагик», как честил его А. И. Герцен. Гремел и рычал, геройски

взметал руки, стремясь подняться на высоту Аполлоновой квад¬

риги на крыше театра. Велеречиво и убежденно славил сверх¬

человеческую доблесть воинов и мужей, во все века преданных

своим государям, и самих государей, всегда божественно без¬

упречных.

Играл главные роли в трагедиях французских классицистов

Корнеля и Расина, их русских подражателей – Озерова, Куколь¬

ника, Полевого. Переиначивал на свой образец Шекспира и

Шиллера.

Зло высмеял В. Г. Белинский «певучую декламацию и мену-

этную выотупку» Каратыгина, его «искусство без чувства», хо¬

лодное, как зима, и выглаженное, как мрамор.

– Что мне ваш артист-аристократ! – восклицал Белинский.

В конце второго десятилетия своей сценической деятельно¬

сти, под непрерывными ударами критики, стал проще в ролях,

человечнее. Но не этим прославился в истории русского актер¬

ского искусства, а изначальным своим позерством и риторикой.

В пестроряди Александрийской сцены, бок о бок с Караты¬

гиным, но в ладах с правдой, земной жизнью жил Иван Ивано¬

вич Сосницкий, первый исполнитель роли городничего Сквозник-

Дмухановского в «Ревизоре», единственный среди других акте¬

ров, который хоть понял, что это за комедия.

«Ревизор» был представлен 19 апреля 1836 года с соизволе¬

ния и по недомыслию самого царя, который расценил пьесу Го¬

голя как нравоучительную шутку с благопристойным концом:

«приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник»,

разумный представитель его императорского величества, все рас¬

судит, все поставит на свое место, и добродетель восторжествует.

Спектакль прошел худо. Актеры, кроме Сосницкого, не поня¬

ли лиц, которых изображали. Автор был глубоко удручен: «...у

меня на душе так смутно», «чувство грустное и досадно-тягост¬

ное облекло меня»... А царь Николай весело смеялся и, глядя

на него, показательно смеялись вельможи и сановники в пар¬

тере.

И все-таки значение Александрийского «Ревизора» огромно в

истории русской литературы и театра. Ведь именно после Алек¬

сандрийских спектаклей Николай Васильевич Гоголь вставил в

заключительный монолог Городничего самые важные слова, ко¬

торых ранее вовсе не было:

–       Чему смеетесь? Над собою смеетесь!.. Эх, вы!..

Но «Ревизор» сменялся «Рукою всевышнего...», которая «оте¬

чество спасла», посадив на русский трон первого Романова;

«Рука всевышнего» уступала место скабрезному водевилю или

песенно-крылатой оперетте, в которой блистала своим легким та¬

лантом певица и танцорка Вера Александровна Лядова. И пе¬

вал театральный Петербург беспечные куплеты про Елену, ко¬

торая стала «камертоном современного искусства»; это – про

«Елену Прекрасную» Оффенбаха, в которой Лядова имела шум-

ный успех.

Шли годы, и вместительный многоярусный зрительный зал

Александрийского театра с дешевыми галеркой и верхними ря¬

дами нежданно-негаданно обернулся ловушкой для попечителей

репертуара. Простой люд – разночинцы, студенты, мелкий тор¬

говый народ – требовал своего.

Огорошенный неудачей «Ревизора», Гоголь тогда же написал

«Театральный разъезд после представления новой комедии».

Действие отнесено в «сени театра» – в сени Александрийского

театра. Кто законодатели искусства, которые, выходя из зала в

сени, обсуждают представленную новую комедию? Светские да¬

мы и господа, некий князь, барственные особы, щеголевато оде¬

тый дворянин, чиновники важной наружности, снова господа —

Первый, Второй, А, Б, В, Н, П... Не перечесть! И только однаж¬

ды «неизвестно какой человек», однажды «очень скромно одетый

человек», один «синий армяк» и только ««один из народа».

«Театральный разъезд» Гоголя – документ истории Алексан¬

дрийского театра 30-х годов.

Опиши кто-нибудь такой разъезд лет через пятнадцать-два¬

дцать – иная предстала бы картина. Куда меньше вельможных

господ и больше чиновников малого ранга, «очень скромно оде¬

тых» и «неизвестно каких» людей, синих и серых армяков. И не

«один из народа».

Этот новый зритель, которому тоже ни к чему бь!л «артист-

аристократ», вслед за Белинским поднял свой голос:

–       Давайте мне актера-плебея!.. Не выглаженного лоском

паркетности, а энергичного и глубокого в своем чувстве!..

И явился такой актер – во всем не чета Каратыгину. Ростом

невелик и говорком тих, тщедушен, и обликом никакой не Ани¬

ка-воин – Александр Евстафьевич Мартынов.

Тоже тянулся наверх, да не к каратыгинской Аполлоновой

колеснице на крыше театра, а малость пониже*—всего лишь к

галерке, что под самым потолком зрительного зала.

Мартынов первый из Александринских актеров пошел в ногу

с передовой русской литературой своего времени. Вывел на сцену

не героя в латах, а человека в заплатах, слугу и чиновника че¬

тырнадцатого класса, бедного нахлебника и обнищавшего дворя¬

нина, актера-бедолагу и робкого просителя; незвонкую трагедию

маленького человека с большой душой и горькую комедию его

будней.

Искусство Мартынова питалось Гоголем, Тургеневым, Остров¬

ским. Он был лучшим Подколесиным («Женитьба» Гоголя), смеш¬

ным и ничтожным в своей «душевной неостойчивости»; побор¬

ником человеческого достоинства обиженного Мошкина («Холо¬

стяк» Тургенева); сердечным другом старому крепостному слуге

Матвею («Провинциалка» Тургенева); нелицеприятным судьей

Бальзаминову («Праздничный сон до обеда» Островского); про¬

никновенным толкователем неотвратимой беды Тихона Кабанова

(«Гроза» Островского)...

Он играл во множестве водевилей, нисколько не смеясь над

житейскими неурядицами людей, забитых сильными мира сего,

и немилосердно осмеивая бессовестных взяточников, самодоволь¬

ных скоробогачей и жадных выжиг.

Каратыгин и Мартынов – две крайние противоположности не

только сценического, но и житейского, нравственного, граждан¬

ского поведения актера. В этом смысле стоит вспомнить два

театральных анекдота, которые в свое время имели широкое хож¬

дение и так разительно точно рисуют два человеческих и актер¬

ских облика.

Рассказывали, будто зашел однажды за кулисы театра царь

Николай в сопровождении своего адъютанта князя Меншикова.

Попался им навстречу Каратыгин. Вытянулся как положено, по¬

клонился.

–       Послушай, Каратыгин, – сказал царь. – Говорят, ты хо¬

рошо представляешь лица. Изобрази-ка ме#ш.

–       Не смею.

–       Я приказываю.

–       Приказания вашего императорского величества исполня¬

ются неукоснительно, – по-гвардейски отчеканил Каратыгин.

Тут же встал в соответствующую позу, вскинул голову,

глаза его стали оловянными. И голосом царя, небрежно, через

плечо бросил Меншикову:

–       Послушай, князь, пошли-ка актеришке Каратыгину кор¬

зину шампанского.

Довольный, засмеялся царь. И изрек:

– Быть посему.

Наутро из дворца была доставлена на дом Каратыгину кор¬

зина шампанского. Слуга царев вознагражден за искусство и

остроумие!

А про Мартынова нечто совсем в другом роде.

Приезжал к нему некий крупный чиновник, будто бы неза¬

служенно обвиненный во взяточничестве и служебных злоупо¬

треблениях. Просил «изобразить его лицо на театре» так, чтоб

узнали, «вошли в положение». Мартынов знал «его дело» и зло

посмеялся над тем чиновником: представил его в очередном во¬

девиле так похоже, что узнали... Беды было – не обобраться ти¬

тулованному просителю!

История эта по-своему изложена Н. С. Лесковым в «буколи¬

ческой повести на исторической канве» («Совместители»).

Отменно ясное свидетельство о гражданских понятиях, ко¬

торые сказались даже в шутке.

Да, если бы кому-нибудь пришло в голову увековечить фи¬

гуры этих людей в живописи, художников можно было бы опре¬

делить совершенно безошибочно: Каратыгина должен был бы на¬

писать Карл Брюллов, а Мартынова, конечно же, Павел Федо¬

тов.

Применительно к Мартынову пошло в ход новое определение

актерского успеха. Поначалу оно было только устным, употреб¬

лялось в разговорах. Спустя годы – замелькало в печати. При¬

шлось оно кстати своим дерзким вторым смыслом: «успех в вер¬

хах»! Были те «верхи» райком, галеркой... Мартынов имел успех

в верхах.

Он был первым из актеров Александрийского театра, о кото¬

ром говорили запросто – гениален!

«В умении быть и комиком и драматиком и заключается ге¬

ниальность Мартынова», – писал Белинский.

Иван Панаев в «Современнике» (1856, кн. 4):

«Мартынов – гениальный артист, глубокий художник, тво¬

рец».

И Тургенев (в предисловии к первому изданию своих дра¬

матических произведений) :

«Гениальный Мартынов удостоил играть в четырех из этих

пьес».

Неотступная в своих взглядах на искусство и литературу ре¬

дакция журнала «Современник» и его авторы устроили торжест¬

венный обед в честь Мартынова. Это было 10 марта 1859 года.

Пришли величать любимого актера его верные почитатели – Тур¬

генев, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чернышевский, Доб¬

ролюбов, Островский, Шевченко, Гончаров, Григорович, Писем¬

ский, Курочкин, Панаев, Дружинин... Увенчали его лавровым

венком Тургенев и Салтыков, ленты венка с поздравительными

надпиоями поддерживали Толстой и Гончаров. Славную привет¬

ственную речь сказал Островский. И в речи этой были такие

слова:

«...Самую большую благодарность должны принести вам мы,

авторы нового направления в нашей литературе, за то, что вы по¬

могаете нам отстаивать самостоятельность русской сцены».

Неодолимая судьба не дала Мартынову долгой жизни. Но и

короткий срок его сценической деятельности – важная веха в ис¬

тории Александрийского театра, росстань на художественных пе¬

репутьях, после чего актерское искусство пошло новой дорогой:

к человечевкой правде, естественности и, насколько это было воз¬

можно, к народной жизни.

Только рядом с Мартыновым мог обрести силу прозорливый

талант Юлии Николаевны Линской. Начинала она с Каратыги¬

ным – и ничего не добилась. Повернулась к Мартынову – и обна¬

ружила пристрастие к истине. Властные купчихи, лицемерные ме¬

щанки, провтодушные стряпухи, ловкие свахи, всеведущие сплет¬

ницы, умученные вседневной кручиной крестьянки – вот ее ге¬

роини.

Взамен Мартынова был приглашен на его роли П. В. Василь¬

ев – актер того же настроя. Повторял те же роли, играл и новые,

те, что не достались Мартынову. Все в духе Мартынова, но не в

той силе. Дерзнул однажды показать царя Ивана Грозного в тра¬

гедии А. К. Толстого человеком дурного и мелкого нрава, вздор¬

ным властелином всея Руси и подвластным собственной неуемной

прихоти. Царский двор не гневался: Грозный —не Романов, бог

с ним! А театральная братия пошла упражняться в остротах: на¬

зывали того Ивана и грязным, и грузным, но не признавали гроз¬

ным. Не хватало, вишь, венценосного великолепия.

Сыграл того же Грозного другой актер – В. В. Самойлов, в

резком внешнем рисунке, почему-то в гриме французского короля,

с нерусской высокой прической хохолком и с изящной эспаньол¬

кой вместо бороды клинышком; скорого на слово и дело, крутого,

колючего. Однако ж не человека смертного, а и впрямь божьего

помазанника. И одобрили его столичные театралы: как ни скажи,

а царь!

Василий Васильевич Самойлов – приметная фигура в истории

Александрийского театра тех времен. Великий был умелец в сце¬

ническом ремесле, изощренный, рассудочный, холодный, расчет¬

ливый мастер театрального искусства. Представлял ярко, броско,

с нажимом, с явным прицелом. Настойчиво, упрямо, накрепко дер¬

жался прямолинейного взгляда на образ, однобокого, предвзятого.

Долгие годы шли споры вокруг его Кречинского (в комедии А. В.

Сухово-Кобылина), которого Самойлов играл, старательно и на¬

сильно припадая на польский выговор, подчеркивая «шляхетское»

произношение. Изображение отъявленного плутодела «инород¬

цем», «полячишкой» после варшавских беспорядков имело свой

особый, недобрый помысел.

Хлынул в те годы на сцену Александрийского театра водопад

«современных» пьес. То были драматургические поделки на злобу

дня. Да не на большую общественно весомую злобу, а по следам

громких судебных дел – о многотысячных денежных кражах,

бракоразводных дрязгах, скандальных разделах богатых на¬

следств, стыдных семейных раздорах... И тут, на этом театраль¬

ном ристалище, блистал Самойлов. Изображал лица с толстым

намеком, портретным сходством, верным расчетом на узнавание.

Так большое искусство актера (и театра) унижалось на потребу

и потеху площадных ротозеев.

Даже Островскому, чьи драмы и комедии пробили было себе

дорогу на Александрийскую сцену, оставалось завидовать бойким

скорнякам – В. А. Дьяченке, И. В. Шпажинскому, В. А. Кры¬

лову. Их мелкий поделочный товар выставлялся на сцену чаще

и в более привлекательной театральной упаковке. «Бесприданни¬

цу» вытесняла проворная «Майорша» Шпажинского.

«Что делать, учусь, учусь, и никак не выучусь писать таких

пьес, как «Майорша», – жаловался Островский.

Не* только постоянных хозяев лож и зрителей первых рядов

партера, но и директора театра И. А. Всеволожского воротило от

поддевок и нечесанных бород на сцене. В дни, когда шли пьесы

Островского, он и не заходил в зал, спрашивал у своего секре¬

таря:

–       Ну что там, пахнет щами?

И секретарь угодливо докладывал:

–       Не пахнет, ваше превосходительство, воняет!

А позже молодой Чехов, автор пока еще одной пьесы —

«Иванова», – сердито острил:

–       Надо в Крыловы поступить... Писать надо пьесы скверно

и нагло.       *

Для такого тона были и особые основания. В литературе о

Чехове остался почти неизвестным факт, что после появления

«Иванова» к автору пришел Крылов, предложил внести несколь¬

ко изменений в пьесу, но с тем, чтобы он, Крылов, считался соав¬

тором Чехова. И обещал неимоверный успех... Об этом есть упо¬