Текст книги "Я люблю тьму (СИ)"

Автор книги: София Серебрянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Примечание к части

*На случай незнающих, «Третье место в стиле баттерфляй» – рассказ о том, как Дениска бежал похвалиться перед папой третьим местом в заплыве, пока не выяснилось, что третье место отдали всем мальчишкам, которые не приплыли первым или вторым.

Глава XLII Бесючка–колючка

Так получилось, что я толком повернуться к своей квартире не успела, а дверь – нараспашку, чуть по носу не треснула. Магия, скажете? Не, просто баба Света, стоит, лицо красное, губы ниточкой, брови нахмуренные. И трясётся вся, ходуном ходит, как будто, пока меня не было, запихнула себе внутрь целый улей с очень сердитыми пчёлами. – Явилась! Так, ну что на этот раз–то?! Никак, доложили, что я с репетиции смотала? Тоже мне, драма! Ничего, бабуська поорёт и успокоится, всегда так. Вот серьёзно, кто вспомнит хоть день, когда она не брызгала слюной во все стороны, пусть купит себе шоколадную медальку. – Оля–то! Приехала, понимаешь, документы у неё, понимаешь! Всё ей про твои художества расскажу! Я молча стянула куртку. Всегда, кстати, интересно было: почему «художества» вдруг чем–то плохим стали? Бабка молодец, конечно. Визжит себе, но как–то абстрактно. Нет бы хоть намекнуть, какая бесючка на этот раз покусала! Надо будет спросить у Светозара – а вдруг не просто так слово появилось, может, нечисть такая есть? Мелкая, почти незаметная, но с острыми–острыми зубами. И вот болтается такая бесючка на бабушке, может, серёжкой прикидывается, я не знаю. – Виктория, ты меня слушаешь? – и лицо состроила – скорбное–скорбное, прям ни дать ни взять овдовевшая императрица. – Воспитываешь вас, неблагодарных, всё лучшее даёшь, а вы… А это уже что–то новенькое! Нет, в смысле, баба Света и раньше часто заводила шарманку про неблагодарность, светлое будущее для драгоценной внученьки и прочие фальшивые, насквозь слащавые выдумки. Но обычно она это напоказ делает, если смотрит кто, и я даже посмотрела ей за спину: может, в гости кто забрёл, а я не заметила? – Виктория! Где ты была? Так вот в чём дело! Тут уже легче, отбрехаюсь как–нибудь: – Бабуль, приём! У нас же после уроков репетиция была. Может, тебе таблетки какие прикупить? Я слышала, склероз уже лечат! – Не хами! – и губы сжимает в ниточку. Ниточка норовит расползтись на две, но бабка упрямая, всё шлёпает губами и шлёпает. – Репетиция у вас не больше часа, а ты на сколько задержалась, а?! – Понятия не имею, я ж секундомер с собой не таскаю! Точно, бесючка покусала. Вон как хмурится, и дуется, дуется, как красный воздушный шар. Её удар–то не хватит? А что, мало ли. Говорят, если много орать, может в голове что–нибудь лопнуть. Как у телика, если перегрузить, внутри перегорает. – Два часа! Два часа тебя не было! – Ну вот такая долгая репетиция. Ба, у нас обед готов? – сменим тему. Может, притихнет. И тут меня бесцеремонно ухватили за руку и с силой дёрнули. Совсем, что ли, крыша поехала? Я так похожа на плюшевого мишку, которому хоть в глаз шилом тычь, хоть головой об ступеньки?! – Катюша говорила, что ты ушла с репетиции! Где ты шлялась, спрашивается?! – тьфу, ну зачем же в лицо! Как зубы не чисть, а изо рта чем–нибудь, да пахнет. Например, от бабки пахнет Руськой: жирный ком любит косметикой травиться, всё время бабе Свете лицо лижет. Фу, блин, как будто она сама этим кошачьим кормом обжирается! Вдохновенный бредогенератор заработал, однако, на полную катушку. – А Катюша тебе не говорила, что я со Стеллой ушла? Которая Каленова, из сериалов. Говорит, им девочка в сериал нужна, типа меня! Получи, фашист, гранату! Что ручку–то разжала? Совестно стало, что просто так на хорошую внучку бочку покатила? Ага, конечно, усовестится бабка! Она скорее с покерфэйсом живого червяка сжуёт, чем признает, что накосячила. Вон, сама не знает, куда деться, глаза туда–сюда, туда–сюда, как будто они на пружинке и пружинка сломалась, прямо не держит. – Виктория, я уже не раз говорила, что хочу тебе только добра… Я с трудом удержалась, чтобы глаза не закатить. Снова–здорово! Мы с бабкой будто в карты играем, в дурака подкидного. Она бросает претензию – я крою; не найдётся, чем крыть – будут и вопли, и валокордин в чашке, и патетические взгляды типа в небо, на деле – в потолок. А где–то за спиной растёт, растёт «бита» – покрытые претензии. – Я слышала, будто ты нашла себе… молодого человека. Я думаю, ты сама понимаешь, что приличные девочки в твоём возрасте должны думать об учёбе, а не… – Славненько! – в ладоши ещё хлопну, чтоб точно бабка замолчала. – Может, Катеньке своей драгоценной про это расскажешь? А то она себе Кирюшеньку какого–то откопала, поэта! Точно какой–нибудь литературный неликвид, раз к школьницам лезет. Как в игре, обычной карточной игре, только теперь дурак переводной: переводим, переводим стрелки. Но драгоценная Светлана Николаевна нахмурилась и отчеканила: – Мы о тебе, между прочим, говорим, а не о Кате! Нечестная игра! Нельзя по ходу правила менять. – Не о Кате? Окей, всенепременно вспомню, когда будешь мне мозги полоскать на тему «Вот у Катеньки хорошие оценки, Катенька в юбочках ходит, Катенька книжечки про любовь читает, а ты, чучундра эдакая…» – Ты мне зубы–то не заговаривай! – у бабки, видно, не только в глазах пружинка сломалась, но и предохранители сгорели. – Ты! И с кем – с квартирантом! Не стыдно, проститутка малолетняя?! Любовь, видите ли, а школу побоку! И матери твоей, и Алёше расскажу, пусть полюбуются, какая шалава растёт! – Интересное кино! – тут уже новые правила – кто громче заорёт, того и слышно лучше. – То есть, как я добьюсь чего, так сразу «Ох, я так старалась, воспитывала, ночей не спала», чтоб все вокруг тебя кудахтали, а как чего неудобное получилось, так сразу само выросло?! Нетушки, давай уж в комплексе! Подскажу, повторяй за мной: я вырастила шалаву и проститутку! Давай, чего молчишь, ты… Меня шлёпнули по губам – не больно, но обидно. Так собаку бьют по носу газетой, если нагадила; людей так нельзя. Разговаривать надо уметь! Ладно, раз она со мной, как с собакой, то и я по–собачьи буду. И я вцепилась в ладонь, снова занесённую, зубами, со всей силы. Жалко только, что прокусить насквозь не получится, а так хочется: она ж жёсткая, ладонь–то, там костей полно! А может, и смогу: я в детском саду, говорят, куриные кости только так грызла, нянечки ещё жаловались родителям, думали, ребёнка дома не кормят. Сразу – тишина; бабуська только глаза вытаращила, да так и стоит рядом, руку поджала, другой прикрыла. А всё равно видно – отпечаток от зубов, ровненький такой. И как я не заметила? У меня раньше зубы слегка криво росли, а сейчас, получается, один к одному? Ура! Да здравствует магия! Тут входная дверь открылась, и в комнату ввалился Алёшка, счастливый и слегка щетинистый: сложно, наверное, к постоянному бритью привыкнуть, если много лет бородатый ходил. Ввалился – и так, с порога, завёл: – У кого новости хорошие? У меня! Слыхали, есть такая передача, «Ваши хорошие новости»? Они сюжеты снимают про всякое разное, шоб без грязи – детсад где построили, ребёнка родили… Они, значит, про меня снять хотят! Десять лет, говорят, дома не был, и тут – вернулся! Прослышали откуда–то. Я‑то что, я до внимания не охоч, но денег дать обещали, а я ж обузой висеть не хочу! Тут он оглядел пейзаж: раскрасневшаяся, растрёпанная я, бабка руку придерживает, будто та отваливается. – А чего это у вас? – простодушно, наивно так, улыбаться даже не перестал. Ну–ка, ваш ход, бабуля! Давайте, ругайтесь, что ж вы, братцы, приуныли? Баба Света помолчала пару секунду, а потом руку за спину спрятала и говорит, а голос дрожит, как до того губы: – У нас тоже радость, Алёшенька: Вику в сериале снимать хотят. А я, как услыхала, споткнулась, об вешалку ударилась. От кого бы у меня бредогенератор ни унаследован – точно не от бабки. Она, вон, даже выдумать ничего не может: кусачая вешалка на неё напала, видите ли! И аристократизм свой весь растеряла: «услыхала», надо же! Глядишь, поживёт–поживёт, да и превратится из «той самой Романовой» в нормальную бабушку в платочке. Будет, как полагается, пирожки печь, по голове гладить… дальше я придумать не успела, потому что меня сгребли в охапку и покружили в воздухе, так, что закружилась голова и даже затошнило слегка, как на аттракционах. А одно ухо оглохло почти, потому что папа в него кричал: – Так это ж здоровски! Отметить надо бы! Мама, у нас к чайку есть чего? Меня поставили на пол, и баба Света с Алёшкой ушли на кухню. Влипла я с этим сериалом, как пить дать! А с другой стороны – попрошу Стеллу, пусть меня куда–нибудь в массовку поставят. Жалко им, что ли?.. А бабушка, смотрю, быстро успокаивается, если рот вовремя заткнуть. Наверное, и правда не в бабке дело, просто рядом с ней, противной и надутой, вечно околачивается какая–нибудь особо вредная нечисть. – Бесючка–колючка, отвали от бабы Светы, – буркнула я под нос и тоже пошла пить чай.

Глава XLIII Дед Мороз в гавайской рубашке

Следующие несколько дней прошли спокойно и даже, пожалуй, скучновато. Серьёзно, когда изредка нарываешься на приключения, становится как–то неловко в моменты затишья. Я даже к Светозару разок в дверь позвонила – так, без повода. Мало ли, помощь нужна, по мелочи? Но ни мелочи, ни чего покрупнее не выловилось. Разве только сказать успела про то, что на тему сериала наврала. А чего скрываться–то? Всё равно ж узнает! Мысли–то, знаете ли, не скроешь. В школе народ тоже как–то притих: то ли близость спектакля сказывалась, то ли всё никак не могли забыть, кто меня с репетиции выцепил. Пару раз прицеплялась Леська, а я отмалчивалась: пусть сама что–нибудь выдумает, мне лениво. Только сегодня, как бы невзначай, я сказала информатичке – у нас информатика была последним уроком: – Инна Фёдоровна, а можно я пораньше уйду? К нам сегодня домой репортёр приедет, интервью брать. Что, зачем, по какому поводу – это можно не уточнять. Вообще, можно было и про репортёра не говорить, Инна Фёдоровна и так отпустила бы, это вам не мадам Гитлер. Но уж очень хотелось ещё разок послушать, как в классе перешёптываются. Немудрено, что, вбежав в квартиру, я принялась крутить головой – где, где тот самый репортёр? Понятно, говорить будут в основном с папой: ключевая, так сказать, фигура – всё же он. Но и меня тоже в кадре поставят! В кои–то веки бабка не будет бухтеть… ага, конечно. Скорее, она мне, как репортёр уйдёт, все уши прожужжит, вот, мол, так и так, Алёшка и тот уже с репортажем в свою честь. Пора бы и тебе подсуетиться, а то ишь ты, разок по телику засветилась со своим третьим местом и возомнила, будто на лаврах можно почивать. Но никого, похожего на ведущих новостей или хотя бы ток–шоу, в квартире не нашлось, только восседал на кухне незнакомый, но очень колоритный дедок. Старики вообще в основном похожи: сонные, как черепахи, ходят, моргают, говорят, да вообще всё делают до жути медленно. Ну, за исключением всяких там дедов Егоров с ружьями, но это тоже отдельная категория. Дед за столом тоже пытался казаться важным и степенным. Помогала ему в этом длинная, густая борода, причём не седая даже, а белая, как у Деда Мороза. Не помогала – гавайская рубашка в ананасах и попугаях. В ноябре, ага. – Так вы говорите, в деревне очнулись, в доме? – дедок посмотрел на Алёшку, внимательно–внимательно, и я вдруг сообразила, что он и есть этот самый репортёр. Не только из–за вопроса: голос у него какой–то особенный, чёткий, без стариковского шамканья. Так обычно те говорят, кому надо, чтоб каждое слово разбирали. – Ага, верно говорите, – папа хотел взмахнуть рукой, но покосился на чашку с чаем и передумал: видно, думал, уронит. – Там как вышло: Евдокия Семёновна, царствие ей небесное, на дороге меня увидала, ну и попросила соседа, чтоб меня до избы за бутылку дотащил. Старичок в гавайской рубашке хотел спросить что–то ещё, но тут маячившая у раковины баба Света заметила меня и поспешила натянуть самую сладенькую из всех демонстративных улыбок: – Вика! Уже пришла? Вот, познакомьтесь, Лапандальд Радиевич: моя дорогая внучка Виктория. Я хотела что–нибудь хорошее сказать, но все силы ушли на запоминание очередного нелепого имени. Что ж не так с этим миром–то?! Кого ни встречу – у всех какие–то загоны с именами. А может, ослышалась просто? – Как–как? Леонид Родионович? – Если бы, если бы, – пригорюнился репортёр, – но уж как назвали, так назвали. Лапанальд Радиевич, впрочем, называйте, как хотите, не так уж оно и важно. Простите, Алексей… на чём мы остановились? Бабушка сделала страшные глаза – наверное, она так тонко намекала, что пока мне лучше заныкаться к себе и не высовываться. А я взяла и села за стол: нетушки, я послушать хочу! Авось, чего интересное будет. Только странно: вроде говорили, нас снимать будут, а камер не видно. Поняв мою заминку, папа широко–широко улыбнулся: – Снимать нас через недельку где–то будут, а пока – предварительная беседа, чтоб сценарий прописать для съёмки. Вы меня тоже простите, Лапанальд Родио… кхм… Радиевич. Мы начинали говорить о… – … О вашей потере памяти, вспомнил, – дедок заулыбался, и лицо у него стало лоснящееся и масленое, как будто заблестело. – И что, никаких воспоминаний? Вот так, запросто, поверили незнакомой женщине? – Дык, а смысл меня морочить? Я ж не олигарх какой, золото в карманах не таскаю. Я и денег–то не взял – так, на хлеб. И ехать–то не собирался, а тут с работы позвонили, поезжай, говорят… Я снова слушала папину историю, и злилась на неведомую Евдокию Семёновну. Уехал от неё Ванечка, так его бы и забирала; а она взяла – и забрала у меня папу, да ладно бы на день–два, а тут – десять лет! Это ж вам не десять дней. Баба Света тем временем, изображая из себя заботливую старушку, налила чаю и мне. А Лапанальд Радиевич покосился на меня, отчего–то оживился и воскликнул: – К слову о телефоне. Вас он не смутил? – Так это ж не скоро было, только когда Ванечка этот её приехал. Он, значит, достаёт, а трубка зелёная, и с наклейкой в виде ёжика… – Я о вашем телефоне, на который вам с работы позвонили, – дедок задумчиво погрыз ручку – ну точно первоклашка на контрольной – и отметил что–то в своём блокноте. Алёшка слегка растерялся, рот приоткрыл, щетину поскрёб: – Так у меня и не было его, телефона–то! При аварии выпал, наверное, и потом подобрал кто. Вот от таких мелочей может целая жизнь измениться! А если б телефон не выпал, не сломался? Папа бы точно попытался позвонить по какому–нибудь из номеров, и его бы узнали, и нашли, и вернули! И мама бы не уехала. Где она, интересно? Вроде в Москве, а всё время ходит где–то, что там была, что здесь. – Точно! Я ещё спросить хотел насчёт аварии. Вы говорите, даже про неё только много лет спустя вспомнили. Значит, никаких травм не было? Ни переломов, ни ушибов? Хотя потеря памяти, на мой взгляд, уже достаточная причина для визита в больницу. – Так куда б меня взяли, без документов–то? Сами небось знаете, как у нас с такими делами строго. Нет бумажки – бомж; есть бумажка – так какие вопросы, написано ж, чёрным по белому, имя–отчество, а что не помнишь – так вам, деревенским, бухать поменьше надо, а то так и белочку словите. Хоть Лапанальд Радиевич и выглядел забавно, мне он нравился всё меньше: чего придирается, спрашивается? За такое и не люблю журналистов: всё–то у них с подковыркой, как будто не сами репортаж делать пришли, а их сюда на аркане затащили. Подтверждая мои мысли про подковырки, дедок почему–то опять покосился на меня – хмурюсь слишком сильно, что ли? – и прищурился: – С документами свои вопросы. У вас, если не ошибаюсь, было удостоверение личности на имя некоего Ивана, который в то же время спокойно проживал в Москве по своему прежнему паспорту. Как так вышло, что… – Ну ё-моё, всю душу вымотали! – наверное, папе тоже надоели придирки. – Какой мне резон вам врать? Нету резона! Паспорт Евдокия Семёновна добыла, уж не знаю, где взяла. Да и нужен он, паспорт–то? У нас в деревне и без бумажек пахать брали, главное, чтоб поручился кто. Я его в Москву только брал, а так он за иконой лежал, в углу. Таскал, а он и не пригодился ни разу. – Да вы не сердитесь, не сердитесь, – примирительно похлопал Алёшку по плечу Лапанальд Радиевич. – Вопросы–то не я составляю! Я так, спрашиваю только и ответы записываю. Я понимаю, вам, наверное, неприятно, такое вспоминать–то! Ещё бы! Это слабо даже как–то сказано – «неприятно». Мизинцем об тумбочку стукнуться, в лужу рюкзак уронить – вот это «неприятно», а десять лет, считай, за другого человека прожить, семью потерять – это по–другому называется. – Ох, спасибо, Светлана Николаевна, уважили! – расцвёл дедок, когда перед ним поставили очередную кружку чая. – В такой холод, знаете ли, горячего всегда выпить хочется! Я вас не разорю? И посмеивается. Вопросы кончились – и репортёрские замашки как–то поистёрлись, смотали в неизвестность; теперь на кухне сидел самый обыкновенный дед, разве что в странной одежде и со странным именем. И на меня косился всё время, что тоже, знаете ли, как–то странно. Я даже нос потёрла – мало ли, грязь налипла. – Не думаю, – а бабка–то старается, рот до самых ушей с бряцающими серёжками, и колец на пальцах вдвое больше, чем обычно, – в деньгах мы, как вы понимаете, не нуждаемся. К тому же моя внучка, Виктория, начинающая актриса… Сладенькое враньё полилось через край, только ресницами хлопай. Даже забавно было слушать, как я, оказывается, чуть не с младенчества мечтала о сцене, как на скамейку в три года забиралась и «Настоящего полковника» на весь двор горланила… Кисточки, краски и прочее из моей биографии вымели на периферию, трогательно назвав иностранным словечком «хобби». И чего старается? Хочет, что ли, чтоб про всё это в передаче про папино чудесное возвращение рассказали? Лапанальд Радиевич слушал внимательно, изредка качал головой и охал в притворном восторге. Знаете это выражение лица, когда вроде как заткнуть рот собеседнику невежливо, а его чушь слушать сил нет? Вот у дедуськи–репортёра было похожее. Когда список моих настоящих и выдуманных заслуг иссяк, он тотчас принялся говорить, боялся, видно, что баба Света ещё чего припомнит: – Ох, замечательная у вас внучка, а красавица–то какая! Рыженькая, ровно лисичка. Это она у вас в маму, наверное? – добавил он, красноречиво покосившись на темноволосого Алёшку. – Конечно, в маму, – растянула губы бабка. Ещё бы, она ж думает, что я где–то волосы покрасила, но делать нечего, игру в идеальную семью надо поддерживать. – Да ещё актриса! Театр, наверное, любишь? Терпеть не могу, бесит просто до трясучки, я уж молчу о том, что современные постановки в большинстве своём на наркоманский сон похожи. Но разве ж дед отделается, если своё мнение высказать? Скажем лучше то, чего все ждут: – Обожаю! – Нет, ну какая умница! – и чего он, спрашивается, рассюсюкался? Я вроде уже не та трёхлетка со скамейки, на которую прибегали с намерением потискать за щёчки. – Прямо как внучек мой. Ему и лет, как тебе… А, теперь понятно. Что ж, будем понижать градус моей мнимой идеальности: – Простите, а как вашего внука зовут? Наверное, каким–нибудь Физдипёклом? – Виктория! – угрожающе прикрикнула баба Света, а я тайком показала ей язык. Давай–давай, закипи на глазах у гостя! Лапанальд Радиевич же не обиделся, лишь усмехнулся в свою густую белую бороду: – Нет уж, хватит с нашей семьи! Я так Алёнке, дочке, и сказал: никаких вывертов, а то она ж мою честь сына назвать хотела. Ей–богу, Ваней бы назвали, да только у Алёнки муж – Иван, в Ванях запутаешься. Так что внук мой – Владимир Иванович, Вовка. Простое имя, русское, без всей это чуши советской со словообразованием. Ладно отец, в честь элемента взял, с таблицы Менделеева, а меня? «Лагерь папанинцев на льдине»! Кому смешно, а у кого в паспорте… Побурчав ещё с минуту про имена, дедок примолк. Я решила не давить: сразу видно, больная тема у человека. А ну как снимать про нас сюжет откажется, бабка ж меня съест! Н-да, как всегда, сделала, потом подумала. – А у меня друзья в одном театре есть, билеты задешево достанут! Может, на спектакль сходите? В качестве моего извинения за назойливость? – и подмигнул как–то непонятно, то ли бабушке, то ли мне. – И внука своего приведу, он тоже театр любит, а ровесники у него в основном, сами понимаете… Тотчас в глазах бабы Светы загорелся знакомый огонёк. У неё всегда такое лицо, когда что–то очень хорошее и вовремя подвернувшееся слышит. Естественно, это ж какая миссия благородная: познакомить меня с очередным «подходящим» мальчиком, развести с плохим–плохим Светозаром… Прелесть же! – Замечательная идея! И не нужно никаких бесплатных билетов, я вас умоляю, мы не нищие, а вот с приятными людьми пообщаться – это дороже денег… А какой спектакль? Вдруг мы уже видели? Правильно, ба, изображай из себя заядлую театралку. Прям даже интересно, что будет, если он её спросит, на какой спектакль она в последний раз ходила. Ну же, Лапанальд Радиевич, где всё ваше пафосное репортёрство? – Вы кошку не видели? – вдруг спросил папа, оглядываясь. – Что–то её вообще не видно! Руся, Руся, Руся… Может, пытался бабушку с толку сбить, не знаю. Да только это бесполезно: она у нас дама упорная. Сначала на тему встречи договорилась, на тему съёмки, а потом только про котяру вспомнила. Руську потом искали по всей квартире, но нигде она не находилась. Жирный пушистый ком испарился без следа.