Текст книги "Я люблю тьму (СИ)"

Автор книги: София Серебрянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава XL: Нечистые

Чем ближе какое–то важное, или прикидывающееся важным, событие, тем больше беготни. Это аксиома. Сегодня бегали постоянно, туда–сюда, сюда–туда: как же, репетиция! Ладно бы генеральная, так нет, самая простецкая. Вчера такая же была вместо физры, и завтра будет после уроков. Какой там «домашка», или, того хлеще, отдых! Ведь любые ученики старших классов, почти студенты, мечтают конвульсивно подрыгаться на сцене, обрамляя выступления «более талантливых». Программка у нас подобралась великая и необъятная, как Днепр: сначала – песенка сиротки Маши, та самая, с Есенина скопипастченная, потом – дуэт злой тётки и тёткиной дочки, да ещё где–то в середине постановки затерялся танец Генки. Забыла уже, кого он играет в этой вакханалии, но танцевать будет, железно. Катенька наша ненаглядная сейчас как раз заламывала трогательные хрупкие ручки на сцене. Пыжится–то как, тоже мне, актриса погорелого театра, путеводная звезда ютуба! Выводит себе какую–то очередную песенку под драматичную музыку. Хорошо хоть не под классику, а то с нашей бравой пионерки сталось бы завывать под моцартовский «Реквием». А чего, для пущего трагизма. Ведь выражением агонии на раскрашенном, румяном личике, невидимыми слезами на ресничках и падающими сверху комьями ватного снега ну никак не обойтись. Когда Катенька с выражением лица умирающего лебедя прижалась к фанерному «окну», и номер наконец–то кончился, мадам Гитлер – как ни бывало жабьего кваканья, чего не скажешь о жабьей сущности – рявкнула: – Вторая сцена! Романова! Несторенко! Ладно, сейчас отмучаюсь, поизображаю Леськину заботливую матушку, посмотрю на танцы Генки – и свободна. И зачем Катенька наш дуэт вплотную со своим впихнула! Зачем?.. Да чтоб на нашем фоне ещё милей и трогательней показаться. Скажете, как баба Света – а ты переплюнь, затми актёрским талантом? Как, ё-моё, если половина моих слов, это, цитирую: «Не мёрзнешь, доченька? Держи платок. Не жарко, доченька? Горячий лоб! Болеешь, доченька? Зима–то злая! Ах, бусы хочется? Держи, родная!» В общем, можно не продолжать. Бред бредом, чисто детсадовский утренник. И вот, в тот самый миг, когда я ступила на шаткие ступеньки, ведущие на сцену, и собралась в очередной раз позориться, открылась дверь актового зала. С треском открылась, с грохотом, будто с ноги. Не удивилась бы, углядев там толпу омоновцев, но нет – в зал величаво, даже теперь не теряя модельной походочки, вплыла Стелла. – Извините, я стучала, но меня не слышали, – как и все красавицы, она даже извиняется странно, не искренне, а словно одолжение делает. Ещё и плечами дёргает, мол, вы мне доставили жуткие неудобства, но оцените моё великодушие. В зале стало тихо, только заевшая музыка играет. Леська, вскочив со стула, запищала: – А вы, простите, вы… – разве что язык не высовывает. Стелла величаво кивнула: – Стелла Каленова, актриса. Окружающие отмерли: как бы кто ни трындел, что сериалы – мировое зло похлеще Мелькора с Сауроном, хоть раз, да смотрели. Даже мадам Гитлер раскраснелась, правда, по другому поводу: точняк думает, что звезда не иначе как с благотворительными намерениями, и наконец–то купит нам проектор. А то и нормальный компьютерный класс. Или вообще – новую школу. Но, видимо, на эффектном появлении запас креатива у Стеллы кончился, и потому она без лишних церемоний сграбастала меня за руку: – Пошли! Ты мне нужна. Вот так, запросто, типа всё в порядке вещей. Ну, сделаем вид, что и правда нормально; я слегка прищурилась, пытаясь изобразить равнодушие. А чего, пусть думают, что меня каждый день со школы звёзды кино забирают. Леська подавилась слюной, закашлялась и сквозь кашель такая: – А в–в–вы зна–зна–зна… – Знакомы, да. Извините за беспокойство, но дело безотлагательное, – прочирикала Стелла и поволокла меня к выходу: сперва – из зала, а затем и вовсе из школы. Везде нас преследовали самые разные лица, но с одинаковым выражением: челюсть на груди, глаза из орбит лезут, стопроцентные жертвы лоботомии. Делаем вывод: сериалы смотрят все. – Куда мы? – заговорить я рискнула только на улице, где вроде не было посторонних. Стелла снова дёрнула плечами и слегка закатила глаза. Нет, ну что за ерунда?! Как будто она мне три часа всё объясняла, а я теперь переспрашиваю. Серьёзно, иногда она вроде почти нормальная, и ведёт себя, как человек, не как красавица, а иногда – хуже Катеньки. – Тут в одном ресторане нечисть объявилась, – главное, она говорит, а идём мы уже не по школьному двору вовсе, а вдоль шоссе, и здания кругом – старинные; не иначе как центр. И мужик какой–то к стене привалился, глаза круглые, в нас пальцем тычет. Не ясно, из–за чего больше: то ли Стеллу опознал, то ли углядел, как известная актриса и неведомая девчонка появляются из пустоты. Я подёргала красотку за рукав – тайна, все дела… А она отмахнулась: – Да ты его видела? Пьяный в стельку, таким веры нет. А в ресторане дело плохо: семнадцать отравлений за месяц! Хозяева уже не знают, что и думать: еда–то у них свежайшая, если и мухлевали с чем, то перестали, боятся. А всё равно народ травится! И чего? В каждом втором кафе хоть кто–то, да побежит на свиданку с унитазом, но это ж не значит, что там окопались тёмные силы. Мало ли, какие там причины. Но Стелла уже остановилась у двери какого–то ресторана с пафосной вывеской, украшенной кучей завитушек. Вечная проблема красивенького шрифта: пафосно–то пафосно, а что написано – фиг разберёшь. – Чего застыла? Заходи, нас ждут! – меня пихнули в спину, и пришлось идти первой. Внутри же я опять застыла – на этот раз не потому, что пыталась разобрать вывеску. Конечно, раньше мне доводилось бывать в ресторанах: бабушкины подружки, те, что побогаче, частенько устраивали праздники «на выезде». Вот только снимали они какой–нибудь прокуренный полуподвал; крысы по ногам, конечно, не бегали, но очень живо представлялись. Никакого света – только полумрак и свечки, да парочка тусклых ламп; всенепременно – стилизация под что–то восточное, когда кругом подушки, занавески и благовония с запахом освежителя воздуха. В качестве апофеоза бабулины подружки собирались в «Розовом счастье», или «Розовом облаке», не помню, как называлось это местечко, но зал в нём был похож на сахарную вату, в которую парочка дам уронила свои драгоценности: фальшивая позолота, белая мебель, и всё те же подушечки–подушечки–подушечки догадайтесь какого цвета. Под пафосной же вывеской с завитушками скрывался ресторан, которому больше подошло бы находиться в каком–нибудь дворце; конечно, и тут без блестящих штуковин не обошлось, но растыкали их по залу аккуратно, а не на каждом углу. Сдержанно, но дорого, за милю видно. Имелся тут и камин, фальшивый, конечно: внутри – полки, а на них – свечи в несколько рядов. Зажжённые. Красота! И публика под стать – вроде одеты нормально, а чувствуется в них что–то такое… дорогое, что ли? Как будто забрёл на кошачью выставку, где куда ни плюнь, попадёшь в кого–нибудь породистого и элитного. И я. В старой школьной куртке, стоптанных туфлях и брюках с пятном на колене – упала во время репетиции. В старых комедиях в такие моменты обычно все говорить перестают, музыка стихает, и все пялятся на вошедшего. Стелла, впрочем, заминки не заметила. Ей–то что! Хоть голой бы пришла, всем плевать, актриса же, творческий человек; главное – лицо паранджой не занавешивать, хотя сейчас и это модно. Проскочив вперёд меня к приближающемуся официанту, она широко–широко улыбнулась и воскликнула: – Нас тут ждут! И меня, почти готовую сбежать или провалиться сквозь землю, поволокли за капюшон куртки к одному из столиков. Только сейчас я заметила сидящего там Светозара. Остановите планету – я сойду! Первый раз его вижу после того идиотского случая, да ещё и рассказ Маланьи вспомнился, и вообще… Стелла пихнула меня за стол, ближе к стене, и воскликнула: – Светик, скажи нашей надутой подружке, что не злишься! А то она в хамелеона превратится и с обоями сольётся. Ещё б погромче сказала, чтоб все слышали! Светозар слегка покачал головой и – совершенно неожиданно – улыбнулся: – Тебя в самом деле ещё беспокоят такие мелочи? И вдруг вся эта история с выдуманным парнем, археологами с Верхоянска, дёргающимся носиком Леськи показалась несусветной чушью! Кажется, опять краснею, куда там варёному раку. Только стыдно не потому, что Леське врала, это и в самом деле ерунда: стыдно, потому что думала об этом, время тратила, когда могла бы сделать что–нибудь хорошее. Ой, нет. Ученики того странного деда, вон, магией занимались, и чего? Нет, лучше я пока что хорошее творить только вместе с кем–нибудь буду, чтоб под раздачу не попасть. – Да ты чего застёгнутая сидишь? – Стелла уже скинула пальто, небрежно пристроила его на вешалку и теперь сверлила меня взглядом. – Вылезай давай! А то внимание привлекаешь. Как будто не привлеку внимание застиранной блузкой, вроде аккуратной, но со здоровенным клеймом «рыночное». Думаете, это только я замечаю? Ага, сто раз. Но внезапно по телу пробежал холодок, будто льдинку из стакана за шиворот уронила; я дёрнула молнию вниз и обомлела. Вместо школьной блузки – ярко–красная водолазка: у меня таких нет, это точно. Баба Света уверена, будто бы в красном только проститутки ходят. Но не это даже удивило, а золотая цепочка на шее. Вот драгоценностей я точно не ношу! И пятно с брюк пропало. Так, стоп, надо в реальность возвращаться, а то меня как заклинило! Светозар быстро улыбнулся, едва заметно подмигнул и заговорил: – … Теперь, когда никто не отвлекается… – так он сказал это «никто», покосившись на меня, что снова захотелось спрятаться, – Недавно на связь вышел Негорад. – Учитель твой, что ли? Вечно забываю эти жуткие имена, – Стелла скривилась. Кто бы говорил! Иностранным именем тоже не каждую вторую назовут. Хотя, может, у неё это типа псевдонима, а в паспорте какая–нибудь Авдотья или Ефросинья? Светозар её одёргивать не стал, ограничился кивком: – Позвонил из Новосибирска. Он сказал: Огнеслав отправился в Москву. И его сын тоже здесь. Я, честно говоря, не поняла, о чём речь, но почувствовала: это почему–то важно. Стелла же выпучила глаза, сложила губы трубочкой и протянула: – Какой такой Огнеслав? – поймав недовольный взгляд Светозара, она щёлкнула пальцами и откинулась на спинку стула, – Тьфу, Светик, тухлый ты! Пошутить не даёшь. – Серьёзными вещами не шутят, – он чуть сдвинул брови. А я? Что я – сижу тихо, с обоями слиться пытаюсь. Почему–то страшновато спросить напрямую; надо будет – сами обо мне вспомнят. Стоп, да я же боюсь! Нет уж. Бояться может размазня Вика, а колдунья Рогнеда тут по полному праву; значит, должна разбираться в ситуации. – Знаешь, откуда появляется нечисть, Рогнеда? Ничего так переход! Я бодро раскрыла рот, собираясь выдать длинную тираду с парой ссылок на Википедию, но тут поняла: а что говорить? Правды–то там нет и не было! А даже если вдруг мелькнуло там чего хорошее, где гарантия, что я именно об этом вспомню, а не о какой–нибудь дурости? Но Светозар, как оказалось, ответа не ждал: – В древности считалось, что нечистая сила возникает из негативных желаний человека, из дурных поступков и мыслей. На самом деле всё не так… не совсем так. Первоисточник и в самом деле зло, но зло бессильно до тех пор, пока не прорастёт в чьей–нибудь душе. Тёмные маги… они концентрируют зло, усиливают его. И только тогда из внутреннего зла появляются чудовища. – Что будете заказывать? – я аж подскочила. Нет, нашла, конечно, где отключаться! Хоть к нам за столик никто и не лезет, а всё–таки тут ресторан. И людей полно. Вообще нормально, что мы такие вещи, считай, на людях обсуждаем? Стелла выразительно покосилась на даму с собачкой в сумке за соседним столиком, затем – на пожилого мужчину в костюме, что–то обсуждающего по мобильнику. Похоже, она права: тут до нас никому нет дела, хоть на столе прыгай, хоть вены режь. Тем временем Светозар, сбагрив официанта – кажется, он ткнул наобум на первую попавшуюся строчку в меню – заговорил снова: – Как ты понимаешь, создание нечисти – не самоцель. Она – побочный эффект зла, но она же – его распространитель. Как вирус или бактерия. При отсутствии человека, в котором можно угнездиться, зло может принять любую форму, иногда почти безобидную, а иногда – пугающую и уродливую. Но главное не это. Главное то, что они всегда хранят след магии, породившей их. Огнеслав, как ты, наверное, догадалась – тёмный колдун. Один из самых сильных. – Потому и нечисти больше стало? В смысле, потому что он в Москве? – да уж, главное – вякнуть! Но Светозар не разозлился, напротив, кивнул: – Ты схватываешь на лету. Сейчас мы пытаемся отыскать его следы: Москва – большой город, здесь легко затеряться. Конечно, мы могли бы выманить его на тебя… Хорошее такое заявленьице! Я чего, так похожа на червяка, а на спине надпись «идеальная наживка», что ли?! – … Но это было бы жестоко с нашей стороны. К тому же, на связь с тобой пытался выйти его сын. Кажется, Огнеслав решил, что сумеет переманить тебя на свою сторону. Только хотела спросить «какой ещё сын?!», а перед глазами, смешавшись в одну кучку, уже промелькнули чучела сов, изуродованная Маланья и угольно–чёрные глаза, темнее даже, чем у Стеллы. Интересно, она этому Огнеславу не родня?.. Может, она вообще бывшая чёрная ведьма, потому и такая язва. – Что бы ни случилось – не поддавайся. Тёмным магам свойственно обещать многое, вот только обещания они всё равно не выполняют. Я попыталась сделать серьёзно–торжественное лицо. Стелла покосилась на меня и прыснула в кулак. Видимо, перестаралась. В это время Светозар хлопнул в ладоши: – Итак, мы здесь, чтобы отыскать следы его магии. Для начала неплохо бы очистить помещение. Стелла… Он ещё договорить не успел, как вдруг из ниоткуда появились насекомые. Это в ноябре–то! И какие – похожи на внебрачных детишек таракана и стрекозы. Вот честно, пыталась бороться с собой, пыталась побороть брезгливость, но не смогла – и в голос завизжала. Хорошо хоть, почти сразу заорала Стелла: – Господи, откуда они здесь?! Я таких в Индии видела! Они ядовитые! Ну, хоть не я одна в полуобмороке. Дальше всё как–то смутно – наверное, потому, что я забилась под стол и зажмурилась. Бесконечные визги, лай мелкой собачонки – и жужжание насекомых, это мерзкое жужжание! Только б на меня не садились, только б не покусали! Несколько раз хлопнула дверь – и жужжание стихло, как не бывало. – Что, нельзя было без спецэффектов? – Ой, Светик, ты опять? Ты ж хотел, чтобы тут никого, кроме нас не осталось! Я не пойму, чего ругаться? И только тут я открыла глаза, а лицо, наверное, стало красным–красным, под цвет из ниоткуда появившейся водолазки. Не настоящие насекомые, и даже не какая–нибудь жуткая нечисть, сотворённая тёмной магией – так, обманка, чтобы зал расчистить! Ладно, прикинусь, что для поддержания паники орала. Лицо поравнодушнее, поспокойнее, теперь выпрямляемся… Я стукнулась головой о столешницу и снова растянулась на полу. Н-да, ведьма, нечего сказать! – Смотрите внимательно, – ну, хоть Светозар внимания не обращает на мою неземную грацию, и на том, как говорится, спасибочки, – высматривайте нечисть и будьте наготове. Если заметите, сразу же… Ладно, сделаем вид, что ищем нечисть под столами. А что? Мало ли, куда она запряталась. Но на глаза, как назло, не лезло ничего – только мелкие кучки пыли. А ещё ресторан! Если у них на кухне так же всё плохо, неудивительно, что люди травятся. И тут в одной из кучек пыли что–то сверкнуло, и она… пошевелилась?! – Она тут! – Кто? – Нечисть. Не то чтоб я испугалась: после дрём и того духа с колеса обозрения нынешнее воплощение зла выглядело, мягко говоря, непрезентабельно. Так, куча какая–то серо–чёрная. Так и подумала бы, что мусор, если бы у кучи не обнаружились при детальном осмотре два чёрных глазика, похожих на блестящие бусины, и крохотный беззубый рот. Серьёзно, просто представьте кучку мусора с глазами. – Ты смотри! – Стелла потыкала кучу наманикюренным пальцем, и та издала еле слышный возмущённый писк. – Светик, у нас, часом, никого нет с силой в форме веника? И это вот – нечисть? Её бояться? Так, чудо–юдо какое–то. Но Светозара, похоже, странное существо скорее насторожило: вон как пристально смотрит. Главное, он смотрит, а кучка съёживается, и пищит, да как жалобно! Как будто мучают. – Шишиги, нет? С виду похожи, а много–то как! Под каждым столом по кучке. Что–то смутное забрезжило в памяти: – Так они же не злобные! Ну, в смысле, они только тогда человека гоняют, когда за дела берётся без молитвы и всё такое… Остаток фразы я сказала совсем тихо, потому что уже видела, как на меня уставились Светозар и Стелла. И чего они? Я им, можно сказать, нечисть заметила, а они смотрят, взглядом сверлят… – Ты права. А?! – Шишиги в самом деле почти безвредны – сами по себе. Они – всего лишь маленькие крупицы зла, его осколки, можно сказать. Но знаешь, что случится, если рядом вдруг окажется человек с тёмными помыслами? Пауза, зачем сейчас делать паузу? Естественно, вопрос риторический; естественно, не знаю! – Они – по сути, личинки. Пакостят по мелочи, потому что такова их сущность, и тем самым создают негативные эмоции: злость, раздражение, даже самую обыкновенную усталость. Постепенно, накопив в себе достаточно зла, личинки дают жизнь более сильной нечисти. Слегка закружилась голова: оказывается, кучка втихаря взобралась на мою туфлю и расплылась по ней довольным пятном. Раздавить бы её, как паука! Я попыталась наступить на шишигу, но та неожиданно проворно скатилась и спряталась за ножкой стула. Так и пищала, из–за ножки. – Это что, вся нечисть из кучи мусора получается, что ли? Вот так всегда, пытаешься умное что–нибудь сказануть, а выходит бред. – Это даже немного символично. Нечисть – по сути, нечистая, грязная. Так и появляется – из грязи, только не из настоящей, а из душевной. Надо её вычистить, пока кто–нибудь не вернулся с морильщиками. Легко лёг в руку серебряный стилет; шишига заметалась, завизжала громче, и остальные кучки принялись сползаться к ней. Но я взмахнула оружием, словно пресловутым веником – и все существа, которых коснулось серебро, рассыпались самой обыкновенной пылью. Посмотрела на одобрительную улыбку Светозара, уже держащего в руках серебряную же стрелу, и взмахнула снова. Всю гадость вычищу! Всю, без остатка.

Глава XLI Блокноты в микроволновке

Во всех книжках про волшебство, куда ни глянь, пишут: нельзя только на магию полагаться, будь, в конце концов, человеком! А зачем, спрашивается, все эти человеческие глупости? Колдовство на то и колдовство, чтоб на полную катушку жить! Чего, скажете, не заслужили? Ага, а типа нечисть всякую по первому зову идти рубить – это так, каждый дурак сможет! Собственно, откуда такие мысли. К ресторану–то мы телепортнулись. А обратно? Нет бы прямо к дверям родного дома, чтоб по холодрыге не бегать – у нас и ноябрь, считай, уже зима; вместо этого – в школьный двор, откуда, собственно, и начинался путь. К тому же, почти сразу у Стеллы зазвенел мобильник: – А?.. Да–да… Прости, Светик! Пора, Родина зовёт и всё такое! И тотчас исчезла, усвистела куда–то по своим делам, какие могут быть только у красотки; наверняка будет где–нибудь кривляться перед камерой, раздавать автографы, интервью и заниматься всем тем, чем, по мнению бабули, должна заниматься в будущем я. А почему бы и нет? Может, я актрисой буду, самой настоящей, а не как со школьными утренниками. – Актрисой? В самом деле? Как всегда, крайне вовремя вспоминается: колдуны читают мысли ничуть не хуже ведьм. Если не лучше. Ну, раз уж спалилась, будем выруливать: – А почему нет? Как Стелла… – Стелла довольно легкомысленна. И, что толку отмахиваться, иногда глуповата. Ты ведь думала о том, что она больше похожа на тёмную колдунью, верно? Вот так хочешь отпираться, а не получается. Я кивнула: – Я из–за глаз подумала… – Не думаю, что дело только в глазах. Скорее, ты почувствовала, сколько отрицательных эмоций она случайно создала своим колдовством. И сделала правильные выводы. Признаться, мне никогда не нравилось обсуждать людей у них за спиной. Подло это как–то, даже не подло, а подленько: втихаря, прикрыв рот ладошкой… С другой стороны, чего поделаешь, если у Стеллы и правда с логикой перебои? И Светозару возражать как–то неохота. Как всегда, лучший выход – молчать, просто молчать. И головой дёргать иногда, типа то ли киваешь, то ли наоборот. Глядишь, и правда за умную сойду. – Что плохого в том, чтобы называть вещи своими именами? Для актрисы немного глупости – полезное качество. Умные люди отстаивают своё мнение, спорят… глупый же человек – глина. Из неё при должном умении можно вылепить что угодно. Так вот в чём дело! Дошло до жирафа, называется, на третьи сутки. Хотя стоп, это что же получается – Светозар меня умной считает? Точно, считает, а иначе с чего бы удивился, что я хочу пойти в актрисы. Щёки уже перманентно – под цвет водолазки. Ладно, сделаем вид, что это всё от холода. Светозар остановился и посмотрел на меня – внимательно так. То ли опять мысли читает, то ли спросить о чём хочет; а может, у меня грязь на лице? Я успела потереть кулаком лоб, нос и щёки, когда услышала: – Ты никогда не хотела стать художницей? Довольно жутко, когда тебя читают, не уточняя даже, хочешь ты этого или нет; но такие–то сведения откуда? И спрашивает, будто уже ответ знает. Хотела, было дело, лет так до одиннадцати. С детства калякала где придётся: на обоях, на ладонях, вечно вся в чернилах бегала. Как подросла, извела не один блокнот. И всё время, сколько себя помню, слушала бухтёж бабы Светы. Нет, с обоями понятно, да и с ладонями тоже; а вот с блокнотами – тут врождённая вредность. «Не годится», и криво как–то, и ручки–то у тебя из пятой точки, и вообще, хорошего художника из тебя не выйдет, а плохие пьяницами делаются, наркоманами и под забором подыхают. Плохие художники типа Ван Гога дружно посыпали голову пеплом, не иначе. Мама ещё худо–бедно помогала, пропихивала меня, где могла, даже в художественную школу водила. А в одиннадцать лет был откровенный разговор с бабой Светой. Она так и сказала: ладно бы драмкружок какой, к театральному училищу готовиться, а так – баловство, деньги на ветер. Хочешь, мол, в художницы – докажи, тут как раз районный конкурс, шестьдесят лет победе над фашизмом. Конкурс я не выиграла, но на призовое, третье место попала. У меня даже интервью брали, вопросы стандартные – как звать, что вдохновило, кто надоумил поучаствовать, и тому подобное. По телику показывали! Домой я ехала победительницей, всё предвкушала, как бабка признает неправоту. Ага, щас. Кушайте, да смотрите, зубы не обломайте. Посмотрела–посмотрела драгоценная Светлана Николаевна на моё третье место, да и выдала сквозь сжатые зубы: – Ну–ну, третье место в стиле баттерфляй! * «Денискины рассказы» я читала, и поняла всё правильно. Догадываетесь, что дальше было? Правильно, меня начали готовить в актрисы и таскать за шкирку по кастингам. Бабка ещё ворчала, мол, упустили время, ерундой занимались. А, чтобы ерунда ещё больше времени не занимала, все мои блокноты–карандаши–краски бодренько запихали на антресоли, в сломанную микроволновку. Представьте: микроволновка, потрёпанная такая, старая, и из неё бумага торчит. Инсталляция на тему «прощай, мечта», ёжики зелёные. – Рогнеда? Алё, Вика, не выпадай из реальности! Это тебе не форум, по два часа с ответом медлить не выйдет. С чего я залипла–то, собственно? Да с того, что Светозару откуда всё это знать? Ладно мысли читать, но он что, получается – смотрит на человека, и всё–всё про него видит? – Нет. Я могу видеть только то, о чём ты думаешь сейчас. Так что я не знал, пока ты не вспомнила. Ну, хоть какие–то приятные новости. – А спросил… спросили… почему тогда? Непонятно: вроде как на «вы» – слишком отстранённо, на «ты» – нагло… Светозар на запинку не отреагировал, только посмотрел куда–то в сторону. Так обычно смотрят, когда сами не знают – то ли сказать, то ли язык узлом завязать. – Ты очень похожа на кое–кого… она любила рисовать. Он говорит, а голос – словно иголки, острый, и тычет–тычет–тычет куда–то под левую лопатку. Я подумала – «кто?», а Светозар не стал дожидаться, пока повторю вслух: – Роза Родионова. Постоянно рисовала. Не поверишь, Негорад попросил нас как–то забор покрасить, так она поверх краски ещё и другим цветом целую картину нарисовала – лес, река… Обычно Светозар казался мне каким–то… далёким? В смысле, он и разговаривал чётко, почти литературно, как в каких–нибудь советских книжках. А сейчас, когда он рассказывал про незнакомую мне Розу, что–то поменялось. Человечнее стал, что ли. А потом жирафьи мозги со скрипом задвигались, всплыл откуда–то рассказ Маланьи, и резко стало холодно. Я‑то думала, когда говорят, что от мыслей холодный пот прошиб, это метафора. – Вы… это… вместе у Негорада учились, да? Не спрашивать же прямым текстом – не та ли это девчонка, которую замучили до смерти тёмные маги. Про такое, знаете ли, и язык спрашивать не повернётся. Вот пусть сейчас мысли прочитает, как раньше. А то говорить, слова подбирать – явно не мой конёк. – Учились. Правда, сначала это больше напоминало игру. Мы и нечисть–то в глаза не видели: Негорад говорил, мол, насмотритесь ещё. Помню, Розка как–то захотела зиму посреди лета, так мы поехали за город, чтобы не увидел никто. Над нами смеялись ещё – лето, а дураки с коньками в электричке: мы тогда ещё перемещаться не научились. Розка поляну и речку заморозила, не всю, конечно, только часть. Так и катались, а потом Васька затормозить не успел и в реку упал… Мелькнуло воспоминание о странном сне, о заледеневшей реке… Мелькнуло – и пропало. И чего Светозар разговорился? Обычно не особо что–то говорил, а тут – прямо вечер воспоминаний. Может, как компенсация? Ну, вроде как, я у тебя в воспоминаниях порылся, теперь ты в моих копайся. – Роза была… довольно странной, – без осуждения, с лёгкой, почти мечтательной улыбкой – никогда не видела, чтоб он так улыбался, – Ей плохо удавались лица, лучше – пейзажи; но гораздо чаще она пыталась рисовать портреты. В основном с меня или Васьки, у Негорада, говорила, лицо сложное… Я всё слушала, слушала и думала – так разве бывает? Конечно, читала я и про астральных двойников, и много ещё про что; но незнакомая Розка и я слишком уж похожи! Когда–то, когда я только начинала рисовать, бабушка затребовала свой портрет маслом. Я мурыжила бумагу два часа, в итоге так и не смогла сделать ничего вразумительного. И потом, чтобы отделаться, с умным видом сказала: «У тебя, баба, лицо сложное! Складок уж очень много!» Кто знает, может, меня из–за этой реплики до сих пор не простили. – Жаль, Роза редко могла вот так улизнуть. У неё был строгий отец. Строгий и богатый, всё твердил, где это видано, чтобы приличная девушка одна, без сопровождения, да с мужчинами… Нет, серьёзно, нас с ней, по ходу, в одной пробирке клонировали: – Мне бабушка тоже вечно всё запрещает. Конечно, не так прямо чтобы «без сопровождения не ходи», но… – Она не пробовала приставить к тебе охрану, да так, чтобы тебе пришлось учиться летать, выпрыгивая через окно? Один раз она косой зацепилась, да и срезала кусок, а отец её чуть не поседел, как же, женщина, а ощипанная, точно воробей… Врал всем потом, будто бы болела доченька. Иногда богатое воображение сильно мешает жить. Вот как сейчас, когда наяву представилось, как я, не зная ещё, полечу или нет, влезаю на подоконник… брр, нетушки! И эти странные загоны по поводу стрижки… Папашу бы этого с моей бабкой познакомить – вот была бы славная парочка! Ну и жизнь у этой Розки… была. Вопрос, та ли это девчонка из рассказа Маланьи или не та, уже не просто висел в воздухе, а размахивал руками и ногами, да вдобавок верещал, чтоб заметили. – Ты даже не представляешь, насколько права. Отец Розы всё время твердил, что не женское это дело – из дома убегать, всё планы строил, как бы её замуж выдать, да поскорее, – Светозар неодобрительно покачал головой, будто пресловутый папаша сейчас стоял прямо перед ним, небрежно опершись на мусорный бак. – А она выбранному жениху чуть ли не в лицо плюнула. Жених? Дикость какая. Маланья говорила, что Светозар был старшим в кучке учеников, а ему всего шестнадцать было, как мне сейчас… Это что же, Розку в жёны кому–то пихали, когда ей лет пятнадцать было? Ох ты ж ёжики… Стыдно даже как–то, что свои проблемы с её сравнивала. – А отец её что? – Бушевал, конечно. Она тогда из дома сбежала, спряталась у Негорада. Мы с Васькой её покрывали, как могли. А потом Огнеслав в гости напросился, тогда ещё не знали, что он в тёмные подался… Что ни слово – новые открытия; забылись резко и Розка Родионова с её серьёзными проблемами, и необычайная разговорчивость Светозара, и то, что, быть может, не стоит сдавать Маланью. Конечно, он и сам мог догадаться, что я в курсе, но всё–таки, не вслух же… – Так это Огнеслав был? Тот маг, который в плен вас взял? Никаких уточнений, только кивок. Будто исчерпав словесный лимит, Светозар ускорил шаг, и шёл теперь так, что я видела только молчаливую спину. Можно не спрашивать, наверное. И так ясно: Розка, пусть мы и похожи, везучестью не отличилась. Ух, найти бы этого Огнеслава, да устроить ему кузькину мать! За всё на свете. И за то, что тёмный, и за шишиг в ресторане, и даже за незнакомую Розу Родионову. Знакомый подъезд, знакомая лестница. Скоро площадка, а там, наверное, разойдёмся, как всегда. Наверное, попрощаться хотя бы надо; язык – будто к нёбу приклеился. Вечно в таких ситуациях не знаешь, что сказать; вроде бы что–то надо, а то неприлично, а слова все–все пустые, как бутылки в приёме стеклотары. – Вы даже на лицо почти одинаковые. Поперхнулась, есть такое. Я уже не ожидала, что вообще что–то услышу, а тут… Светозар смотрел со всё той же улыбкой, но теперь не в воздух, а на меня. – Даже волосы почти такие же. Только она их ещё заплетала… И потрепал меня по волосам, вот так запросто. Мысли уехали на каникулы. Даже рот сам по себе приоткрылся. А всеми невысказанными монологами я, признаться, подавилась. Оказывается, и правда сложно говорить, когда к тебе подходят слишком близко, да ещё и волосы трогают. Не знаю, может, речевой центр от этого отключается. А глаза у него в этот раз – желтовато–карие. Почти тёплые, никакого вам режущего голубого. Светозар растерянно моргнул и тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Я стояла, как соляной столб. Знатный, должно быть, видок – выпученные глаза, челюсть где–то на груди валяется… – Извини, я не хотел напугать. Ты… очень помогла сегодня. Иди домой. Я сообщу, когда снова понадобится помощь. Почти сразу он скрылся за дверью. А я ещё с минуту пялилась, как Гамлет на тень отца, на несчастную, ни в чём не повинную дверь. Чего ждала, спрашивается? Что откроется? В итоге я решила для себя две важные вещи. Первая: буду заплетать косичку. Вторая: надо, наверное, достать из микроволновки карандаши и блокноты.