Текст книги "Развод. Мне теперь можно всё (СИ)"

Автор книги: Софа Ясенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 22 Дмитрий

Я не просто так попросил Лёшу заглянуть к Лиде. Она так активно отказывается от любой моей помощи, что мне приходится искать обходные пути, чтобы хотя бы косвенно быть в курсе, как она себя чувствует. Со мной делиться отказывается, будто я чужой, но на сына это табу не распространяется.

Его даже уговаривать особо не пришлось. Конечно, Лёха хотел пойти к своей девочке, но стоило мне сказать, что Лида сегодня упала в обморок, как он мигом передумал. И теперь я похож на цепного пса: хожу из угла в угол, будто в клетке, и жду, когда же он вернётся и расскажет новости.

Пальцы сами тянутся к телефону, уже почти набираю номер, чтобы спросить, где он до сих пор шляется, но тут звонит мама.

– Дим, ты поужинал? – её голос, как всегда, звучит заботливо, но я слишком хорошо знаю эту заботу. Она не спрашивает – проверяет.

– Не переживай, голодным не останусь.

– Ну как же! Из собственного дома тебя Лида твоя выгнала. Где это видано, чтобы мужчина по съёмным квартирам скитался?

Закатываю глаза. Началось.

– Это моё решение. Я в состоянии решить и вопрос жилья, и еды. Мы это уже обсуждали, и по второму кругу делать это не хочу.

– Ладно, – недовольным голосом выдаёт. – Тогда приходи на ужин.

– Не могу, Лёшу жду.

– Зачем? Позвони ему и всё. И вообще, эта девочка его, Дим, вразуми внука. Не пара она ему. Как и эта твоя… Я ведь говорила, но ты же меня не слушал. Я пожила побольше твоего, знаю жизнь.

Знакомая песня, которую слушаю уже десять лет. Одни и те же слова, раз за разом.

– Мама. Как ты считаешь, я в состоянии самостоятельно принимать решения, касающиеся моей жизни и жизни Лёши?

– Я вам не чужая, я тебя вырастила. Чем упираться, лучше бы послушал.

– Слушаю, регулярно. Если ты ещё не догадалась, я всё равно сделаю так, как считаю нужным. Не трать время на пустые разговоры.

– Вот потому твоя жизнь и летит в пропасть. Именно поэтому. За что мне такое наказание…

– Всё, мне пора.

Не дожидаясь, пока она дойдёт до самого любимого монолога о моих ошибках, вешаю трубку.

Мама живёт одна. Она привыкла быть в центре внимания и командовать. С тех пор как вышла на пенсию, ей стало скучно, и теперь она по привычке строит всех вокруг. Иногда это переходит все границы. В такие моменты мне хочется на пару месяцев просто забыть о существовании телефона. Но потом совесть берёт своё: всё-таки мама есть мама, другой не будет, и история заходит на новый виток.

Обычно после таких разговоров я настолько раздражён, что успокоиться сложно. Сейчас стало только хуже.

Надо чем-то отвлечься. Последнюю неделю я пропустил все тренировки в зале, так что хотя бы поотжиматься будет неплохо. Снимаю футболку, становлюсь в нужную позу и начинаю работать. Считаю вслух, будто это помогает глушить мысли: раз, два, три… Где-то к пятидесятому разу мышцы забиваются, руки начинают дрожать, и я обессиленно переворачиваюсь на спину. Пот стекает по вискам, грудь ходит ходуном, и вместе с тяжёлым дыханием выходит часть злости. Но не вся. Внутри всё равно тлеет.

– Пап? – обеспокоенно заглядывает сверху вниз Лёша. Я лежу на ковре посреди гостиной, футболка валяется рядом. Мышцы забились так, что даже руки тяжело поднять. – Ты точно в норме? Вид у тебя какой-то… не очень.

– В норме, – выдыхаю и медленно сажусь, упираясь ладонями в пол. – Давай, рассказывай.

Лёша усаживается прямо на подлокотник кресла, закидывает руки за голову, но взгляд всё равно цепляется за меня, будто проверяет, не грохнусь ли я обратно.

– У мамы токсикоз, но в целом она себя хорошо чувствует, – пересказывает он без лишних эмоций, но я замечаю, как кончиками пальцев теребит шнурок толстовки. – Просила тебя отговорить идти завтра с ней.

– Даже не пытайся, – мгновенно отрезаю, встаю и, проходя мимо, хватаю бутылку с водой со стола. Несколько жадных глотков обжигают пересохшее горло.

– Зачем тебе это? – искренне удивляется.

– Затем, – отвечаю коротко и вижу, что этого мало. Он ждёт разъяснений, как всегда.

– Ну пап… – тянет, качаясь на месте.

Я смотрю прямо в его глаза, нахожу в себе силы смягчить тон:

– Когда сам будешь отцом, поймёшь.

– Ты и с мамой, в смысле с биологической, тоже ходил?

– Нет, – криво усмехаюсь, прислоняясь к стене. – Дурак был. А она не настаивала. Сейчас бы ходил везде, где только можно. И с Лидой пойду.

Он хмурится, взгляд опускается вниз, начинает нервно катать носком кроссовки по полу. Потом вдруг поднимает голову:

– А как вы будете… кхм… в смысле потом, когда мелкий родится?

– Помогать ей будем, – отвечаю, не задумываясь. – Мы же вместе жить будем.

На лице сына отражается смесь удивления и сомнения. Я почти вижу, как у него в голове сталкиваются две картины: мои слова и то, что наверняка наговорила ему Лида, про развод, про новую жизнь, про то, что всё кончено.

– А как же Оля? – осторожно уточняет.

– А то ты не знаешь, что Оля, – хмыкаю. – Она берега попутала. Если не перестанет давить, придётся поставить её на место.

– Но она же может повлиять на твоё назначение на должность, – не сдаётся Лёша, садится ровнее, локти на колени.

– Может, – спокойно признаю. – Поэтому мне нужно ускорить этот вопрос.

– А это вообще возможно?

– Я попытаюсь, – твёрдо отвечаю. – Если хочу пробиться в министерство, надо это делать сейчас. Потом убрать её оттуда.

Он смотрит на меня так, будто я собираюсь штурмовать Кремль. В его взгляде и вера, и тревога, и детская надежда, что всё решится само собой.

– Пап, у тебя точно получится? Я хочу вернуть всё как было, – почти шёпотом.

– И я, – отвечаю, и в груди что-то сжимается.

Я хватаю телефон, проверяю сообщения, наконец-то Лида прислала адрес и время УЗИ. Лаконично, без смайликов, без лишних слов. Но это уже шаг.

Я выдыхаю, провожу рукой по лицу. С утра первым делом поеду с ней.

С ума сойти… увижу нашего общего ребёнка. Нашего!

Глава 23 Лидия

Словами не передать, как я сейчас нервничаю, будто на кону не просто визит к врачу, а вся моя судьба. Хочется смеяться и плакать одновременно; все мысли скачут туда-сюда, и ни одна не укладывается в ровную линию. Хоть я и не представляю себе, что могла бы сделать какой-то другой выбор.

Вчера Лёша слушал меня так внимательно, что у меня не осталось сомнений: он всё расскажет Диме. С этим просто приходится мириться. В конце концов, он же отец. С сыном Дима мягче, внимательнее, и в этом раскладе я не могу никого винить.

Открываю шкаф и долго смотрю на одежду. Что выбрать? Срок ещё маленький, и, говорят, смотреть будут вагинальным датчиком. Я читала, готовилась, чтобы не паниковать в последний момент. Значит, платье – лучший вариант: удобно, не стесняет движения и не будет мешать врачу. Беру своё любимое в стиле бохо, свободное, с мягкой тканью, в нём я чувствую себя менее уязвимой. Немного подкрашиваюсь, больше для себя, немного ритуала уверенности: губы, чуть туши.

На подходе к больнице осматриваюсь, ищу глазами знакомую фигуру. Димы нет. Даже не верится, неужели он не пришёл? В мессенджере спрашиваю Лёшу, знает ли он о планах отца.

Поднимаюсь на нужный этаж, регистрируюсь, сажусь в коридоре на металлический стул. Здесь только пара женщин с уже заметными животами сидят рядом. Одна гладит живот, вид её умиротворённый; вторая – с мужчиной, который заботливо поправляет её шарф, приносит воду. На их лицах такое тихое счастье, что у меня от этого на глазах мелькает зависть и появляется какая-то противная боль в груди.

Я бы тоже хотела быть такой тошнотворно счастливой парочкой, от взгляда на которую у всех появлялась улыбка на губах. Но не судьба.

На стене висит плакат с распечатанными рекомендациями по питанию для беременных. Как только за дверями кабинета исчезают поочерёдно обе, я расслабляюсь, уверенная в том, что пойду туда одна. Ответа от сына так и нет, это конечно ничего не значит, но и в коридоре я до сих пор одна.

Кладу руку на живот, пока ничего не ощущаю, но жест сам по себе словно подстраховка, маленький ритуал: прикоснулся – значит, защищаешь. Прикрываю глаза и считаю до десяти, стараясь успокоиться, нащупать внутри ту зыбкую уверенность, которую обещала себе с утра.

– О, привет. Ты ещё не зашла. Я думал, что опоздал, – запыхавшийся Дима появляется внезапно.

– Мог бы и вообще не приходить, – отвечаю холодно, даже не поворачивая головы.

– Не мог. Для меня это тоже очень важно.

Ему важно. Ему. Важно.

Слова красивые, но от этого не становятся правдой. Доверия нет и, наверное, уже не будет. Если бы думал обо мне, то дождался бы снимка и всё. Я бы обязательно прислала ему. Зачем же самому являться? Может, ему просто нужно ещё раз напомнить, кто в нашей паре хозяин положения?

– Мы следующие? – спрашивает он осторожно.

– Да.

Дверь открывается, выходит предыдущая пара – молодая женщина с округлым животиком и её муж, поддерживающий её за локоть. Они счастливо переглядываются. Я опускаю глаза.

– Проходите, – врач приглашающе кивает.

Оставляю сумку Диме, сама иду к кушетке. Он устраивается на стуле рядом, и его взгляд буквально прожигает мне спину. Кажется, он сосредоточен только на мне, на каждом движении.

– Сначала посмотрю вас через живот, ложитесь. Если эмбрион не будет видно, тогда поменяю датчик, – спокойно говорит врач.

Я застываю. Получается, мне придётся лежать перед ним практически голой. Платье не спасёт, я просчиталась. Тепло мгновенно приливает к щекам.

Устраиваюсь на кушетке, стараясь делать всё механически. Но чувствую, как жгучий взгляд Толмацкого скользит по каждой линии моего тела: ноги, бёдра, грудь, лицо. Кажется, он видит всё и больше, чем должен. Я невольно прикусываю губу, мысленно торопя врача, который не спешит, что-то печатает на компьютере, листает бумаги.

– Когда была последняя менструация? – звучит привычный медицинский вопрос.

– Восьмого августа.

– Что-то беспокоит сейчас?

– Есть токсикоз, – признаюсь.

Врач кивает, подъезжает ближе на стуле и касается холодным датчиком низа живота. Я вздрагиваю, задерживаю дыхание. Поворачиваю голову в сторону, и встречаю взгляд Димы.

В его глазах тоска. Настолько явная, что у меня перехватывает горло. Я не выдерживаю и отворачиваюсь. Странно. Казалось бы, он должен быть доволен: я его отпустила, теперь он свободен. Разве не этого он хотел? Не нужно объяснять, где и с кем был, не нужно оправдываться. Захотел и встретился со своей любовницей. Но почему же он смотрит так, будто лишился самого важного в жизни?

– Вижу малыша, достаточно большой для того срока, что вы назвали, – наконец говорит врач. Его голос звучит сухо и профессионально, а у меня внутри всё сжимается. – Сейчас проведу замеры.

Щёлк, щёлк, короткие движения ручкой по бумаге.

– По размерам у вас срок больше выходит, восемь недель. Если говорите, что месячные были позже, такое редко, но бывает. Сейчас послушаем сердечко, уже должно быть хорошо слышно.

Сосредотачиваюсь на экране, совершенно забыв про мужа. Там – наша кроха. Такая крошечная, почти нереальная, будто нарисованная. Но я вижу её. Настоящую. Сердце ухает от восторга и страха вперемешку.

Толмацкий берёт мою руку в свою, пальцы уверенные, горячие. Наклоняется ближе, его дыхание щекочет висок. Я уже хочу отдёрнуть ладонь, но тут – тук-тук-тук. Громко, отчётливо, на весь кабинет.

Я замираю. Это сердечко моего ребёнка. Нашего ребёнка. Грудь наполняется таким ощущением, будто воздуха не хватает. Слёзы сами подступают к глазам, застилают картинку на мониторе.

Решаюсь украдкой посмотреть на Диму. Он будто тоже не дышит, пальцы сжимают мою руку крепче, и в его взгляде – что-то новое. Тепло? Грусть? Или мне только кажется? Кажется, да. Наверное, это мой беременный мозг дорисовывает картину, которой так хочется верить.

Но у меня дрожат губы, потому что впервые в жизни я увидела намёк на слёзы в его глазах. Никогда прежде он не позволял себе быть слабым рядом со мной. Казалось, он вообще не способен на это. И всё равно, я хочу, чтобы это было правдой. Чтобы сейчас, хотя бы в эту минуту, он искренне разделил мои эмоции.

Я поспешно отворачиваюсь обратно к экрану, смахиваю предательскую слезу и стараюсь улыбнуться.

– Извините, а можно будет сделать два снимка? – мой голос хрипловатый, я даже кашляю, чтобы он прозвучал ровнее.

– Конечно, – спокойно отвечает врач.

Через несколько минут получаю на руки заключение и два снимка нашего мелкого. Бело-серые пятнышки, но для меня – целый мир. Пол пока не сказали, придётся ждать месяц.

У выхода из кабинета останавливаюсь, поворачиваюсь к Диме. Словно по инерции протягиваю ему один из снимков. Он принимает его двумя пальцами, как нечто хрупкое, долго смотрит, будто сохраняет картинку в память. Потом откашливается и, не глядя мне в глаза, говорит:

– Ну, мне пора идти. Извини, подвезти не смогу.

И, даже не дождавшись ответа, быстро скрывается за углом коридора.

Я остаюсь стоять, сжимая свой снимок. Сердце гулко бьётся, в ушах ещё звучит тук-тук-тук. А в голове один вопрос: что это было?

***

Мои хорошие,

У меня вышла новинка, буду рада видеть вас в ней

«Развод. В плюсе останусь я»

https:// /shrt/kYOY

– М-м-м, как хорошо, – шепчет секретарша мужа, выгибаясь.

Перед глазами вспыхивает снимок с крошечной бусинкой, спрятанный в моей сумке. Наш ребёнок.

Не выдерживаю. С силой толкаю дверь. Оба вздрагивают, застигнутые врасплох.

– Ну что же вы, продолжайте!

Я думала, что нахожусь в счастливом браке. Но ровно до того момента, когда пришла сообщить мужу о своей беременности, и застала его с секретаршей.

Мириться я с этим не хочу и настроена на развод и алименты. Вот только муж реагирует на мою беременность вовсе не так, как я ожидала.

Глава 24 Лидия

Хочется с кем-то поделиться своими эмоциями, хотя бы каплей того счастья, что я испытала в кабинете. Но ведь не с Лёшей же обсуждать сроки, токсикоз и прочую сугубо женскую тему. Поэтому ему я просто скидываю фото снимка.

Через пару секунд телефон пиликает.

Лёша: «Ух ты! Какой крошечный. Уже известно, кто будет?»

Лида: «Нет, пока рано, слишком маленький срок. Но ты можешь готовиться, через семь месяцев ты станешь братом.»

Лёша: «Круто! Обещаю гулять с коляской по вечерам.»

Я улыбаюсь сама себе. Ну что за чудо-ребёнок? Иногда мне кажется, что он взрослее нас с Димой обоих. Одна только его поддержка стоит так много, будто меня греет маленькое солнышко. И я невероятно рада, что, несмотря на весь кошмар вокруг, он не злится на меня и не отгораживается. Мы болтаем почти как раньше, только теперь у нас появилась ещё одна общая тема, которая будет расти внутри меня с каждым днём.

В чате с моими девочками бурные обсуждения: кто-то пытается высчитать сроки, кто-то задаётся вопросом, как у меня вообще могли быть месячные, если я беременна. Потом сразу же переходит к практичному: «сколько у тебя времени в запасе», «пора составлять список всего необходимого». Даже предложили скинуться на крупные покупки. Я лишь молча читаю, время от времени ставлю реакции на их сообщения. От этого тоже становится тепло.

Но теперь назревает вопрос куда более сложный. Нужно ведь сообщить и моим родителям. Они должны знать, что станут бабушкой и дедушкой. Проблема только в том, что я до сих пор не сказала им о разводе.

И сердце неприятно ёкает. Вспоминаю, как они были категорически против моего замужества. Как давили, как в лицо говорили: «Не ждите поддержки». И ведь слово своё держат – ни копейки, ни совета за все годы. Мы разговариваем редко, сухо, исполняя обязанности раз в две недели.

И всё равно внутри сидит червячок: скрывать такое неправильно. Это не только моя история, это и их внук.

Набираю номер мамы. На экране мигают секунды соединения, и я готовлюсь услышать её голос, привычно строгий, без лишней теплоты.

– Лид, что-то случилось?

– И тебе привет. Ну… можно и так сказать.

– Давай только по-быстрому, мне тут кое-куда надо отойти.

От этих слов меня будто обливают холодной водой. Я и так чувствую себя не в своей тарелке, а когда меня торопят, желание откровенничать испаряется окончательно. Возникает ощущение, что, может, и не надо им ничего знать. Зачем лишний раз нарываться на равнодушие или критику? Сохраню себе нервы целыми.

– Может, я перезвоню позже?

– Ну нет, – голос матери сразу становится подозрительно внимательным. – Я теперь не смогу спокойно уйти. Выкладывай.

Прикусываю губу, делаю глубокий вдох. Ну, вперёд.

– Ты скоро станешь бабушкой.

На той стороне линии тишина. Такая густая, будто связь оборвалась. Я даже глянула на экран телефона – нет, вызов идёт. Она точно слышала?

– У вас с Димой будет ребёнок? – наконец, раздаётся её голос.

– Ну да. А с кем же ещё? Что за странный вопрос.

– Я надеялась, что вы с ним разбежитесь до того, как у вас появятся дети, – отвечает она холодно. – Но что теперь, будем воспитывать.

Улыбка, что на секунду мелькнула у меня на лице, гаснет. Интонации у неё такие, что не остаётся никаких сомнений: новости этой она не рада. Но, как истинная женщина, готова нести свой крест, раз уж «так сложилось».

– Я не прошу тебя воспитывать, мам. Просто посчитала, что ты должна узнать одной из первых. Всё-таки это первый внук.

– Вы планируете ещё?

– При чём тут это? – даже не скрываю раздражения.

– Мы с папой уже в возрасте, и тяжело будет помогать сидеть сразу с двумя.

Я моргаю, ошеломлённая. Она даже не спросила, как я себя чувствую, не поздравила, не обрадовалась. Сразу считает, сколько хлопот свалится на их плечи. И у меня внутри так мерзко сжимается, будто я снова та самая девчонка, которая впервые сказала родителям, что выхожу замуж за Диму.

Я поздний ребёнок, моим родителям уже шестьдесят пять. В детстве я часто ловила на себе взгляды посторонних людей, которые принимали маму за бабушку, и к этому я давно привыкла. Но сейчас, в разговоре, всё ощущалось особенно обидно. У меня и в мыслях не было заставлять их помогать с малышом. Я прекрасно понимаю, что им будет сложно: у ребёнка энергии – хоть отбавляй, за ним глаз да глаз нужен. Но с чего мама вообще решила, что мы планируем ещё детей, остаётся загадкой.

– Не переживай, я сама буду сидеть с ребёнком. Ну или найду способ заработать на няню.

– Ты что, хочешь доверить моего внука какой-то незнакомой женщине?

– Мам… – я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. – Я тебя не понимаю. Ты только что сказала, что тебе тяжело, и что ты в возрасте. Я тебя успокоила, что твоя помощь не нужна. Чем ты недовольна?

– Всё с тобой понятно… – отрезает она так, будто подвела черту под разговором. – Что там твой-то, рад?

– Рад, – вздыхаю.

На что-что, а на это пожаловаться не могу. Дима не прыгал от счастья, но и холодного равнодушия не было – хоть какая-то поддержка.

– А что ты там вздыхаешь тогда? – не ускользает от мамы ни один нюанс.

– Тебе показалось.

– Лида, рассказывай. Я что, зря, что ли, опаздываю?

Я прижимаю телефон крепче к уху, чувствуя, как от её напора у меня сжимается грудь.

– Ну… Мы разводимся.

– И прекрасно, – отвечает она так спокойно, будто это новость уровня «картошка на рынке подорожала». – Ты молодая, красивая, найдёшь себе мужчину помоложе. А что ребёнок, так это не помеха. Ты не старая, родишь ещё.

Я закатываю глаза к потолку и прикусываю губу. В этом вся мама: слова летят без фильтров и тормозов. Её коронная фраза – «Кто тебе ещё скажет всё как есть, если не я?» Если я не соглашаюсь слушать её «правду-матку», она обижается и может месяц со мной не разговаривать.

Реагировать спокойно на её беспардонные выпады я так и не научилась.

– Мам, я не собираюсь замуж больше.

– Нечего себя хоронить, – бодро продолжает она. – Назло этому Толмацкому надо стать счастливой. Пусть он локти кусает! Хочешь, я тебя познакомлю с хорошим мужчиной? У нас на работе у Галины сын непристроенный. Красивый.

Я прикусываю язык, чтобы не выдать раздражение, и торопливо прерываю разговор:

– Прости, мне тоже пора идти. Созвонимся потом?

– Ладно, побегу тоже. Но ты подумай!

Экран телефона гаснет, и я падаю на спинку стула, чувствуя, будто из меня выкачали всю энергию. Наверное, неделю точно звонить маме снова желания у меня не появится. Может, позже она забудет свою блестящую идею о знакомстве? Хотя не факт. Две недели?

Да и некогда мне думать о таком. В понедельник придётся заняться другим, отбиваться от составленного на меня акта. Как раз всего три пары будет. Света, девочка с кафедры, у которой уже была такая ситуация, наверняка подскажет, с чего начать.

Глава 25 Лидия

Утро понедельника начинается с уже ставшей привычной тошноты. Каждое утро одно и то же: глаза только открыла, а мир уже плывёт и желудок сжимается в тугой узел. Это обстоятельство серьёзно подрывает моё и без того шаткое настроение. Если верить Марине, то продолжаться всё это может ещё месяц, а самые страшные прогнозы – вплоть до конца беременности.

Одна мысль о таком раскладе заставляет меня мечтать завернуться в одеяло и не выходить из него аж до самых родов. Только кто же даст? Студенты ждут пары, министерство образования движений по составленному акту, а коллеги – они вообще запаслись попкорном. Им ведь жутко интересно: далеко не каждая ситуация настолько спорная, как моя. Для них это как сериал, за которым можно наблюдать, обсуждать в курилке и строить прогнозы, чем закончится.

Я сама не раз сидела «в зале» и с любопытством наблюдала за чужой драмой, шепчась с соседями и примеряя чужие проблемы на себя. Но когда оказываешься по ту сторону – всё иначе. Даже если уверен в своей невиновности, доказать обратное ой, как непросто.

Я захожу на кафедру. Разговоры тут же обрываются, будто кто-то нажал на паузу. Кружки с чаем и кофе зависают в руках, кто-то поспешно переводит взгляд в окно, кто-то демонстративно утыкается в бумаги. Тишина вязкая, как кисель.

– Лид, ты как? – первой нарушает её Вера, наша преподаватель немецкого. Голос у неё мягкий, но в глазах – явное любопытство.

– В норме, – отзываюсь максимально спокойно.

Я поворачиваюсь к Свете, которая вальяжно сидит с чашкой кофе, будто ей абсолютно всё равно. Но я знаю, что у неё за плечами похожая история, и именно её помощь мне сейчас нужна.

– Свет, можно тебя на минутку?

Она отодвигает чашку, поправляет волосы, словно настраиваясь на важный разговор, и деловито поднимается.

– Давай выйдем, обсудим без лишних ушей, – бросает она через плечо.

На кафедре снова зашуршали бумаги, но я-то знаю: все уши останутся настроенными на любые звуки из коридора.

Мы выходим в коридор, двери кафедры закрываются за нашими спинами. Тут пахнет краской, потому что в соседней аудитории делают ремонт, и старым линолеумом, лампы над головой чуть потрескивают, создавая ощущение, что мы в какой-то подземке, а не в университете.

Света скрещивает руки на груди, облокачиваясь о стену. На лице у неё снисходительная улыбка, та самая, которая всегда заставляла студентов чувствовать себя мелкими.

– Ну, выкладывай, – говорит она, будто ей это вовсе неинтересно.

– На меня составили акт. Хочу понять, как действовать. Ты же проходила через подобное?

– Акт… – она нарочито растягивает слово, будто пробует его на вкус. – Ну да, было дело. Только у меня там студенты были наглые, жалобы писали пачками. У тебя, я слышала, всё интереснее.

Я сжимаю губы. Вот же новости разносятся быстрее ветра.

– Так что делать?

Света чуть склоняет голову набок, будто прикидывает, насколько далеко готова пойти.

– Ну… во-первых, не вздумай сама рыпаться в министерство. Сожрут. Надо искать свидетелей, которые подтвердят твою невиновность.

– Свидетелей… – повторяю я.

– Да. Только учти: коллеги редко захотят лезть в чужие проблемы. Тебе придётся быть очень убедительной.

Она улыбается уголком губ, и от этой улыбки мне становится не по себе. Словно Света наслаждается тем, что теперь я оказалась на её месте.

– А бумаги? Документы? Можно же запросить?

– Теоретически можно, – протягивает она лениво. – Но тебе их просто так никто не даст. Надо знать, где искать.

– И где?

Света смотрит на меня долгим взглядом, потом пожимает плечами.

– В своё время я нашла… но у тебя ситуация другая. Думаю, тебе стоит сосредоточиться на том, чтобы вести себя безупречно и не нарываться. Иногда это работает лучше любого документа.

Слова её звучат как совет, но на деле – это почти ничего. Полуправда. Сладкая обёртка без начинки.

– Спасибо, – выдавливаю я, хотя внутри клокочет раздражение.

Света кивает, чуть слишком довольная, и, поправив волосы, возвращается обратно на кафедру, оставив меня в коридоре одну.

Я прекрасно понимаю: рассказала она мне ровно столько, чтобы не выглядеть равнодушной, но ни капли больше. Остальное придётся выяснять самой.

Сначала приходится идти на пары. Сажусь за стол, делаю вид, что погружаюсь в конспект, хотя мысли в голове как назло скачут. Студенты чувствуют мою рассеянность: шёпотом переговариваются, но я не делаю замечаний.

К концу дня решимость крепнет. Я не могу просто сидеть и ждать, когда акт станет приговором. Надо искать доказательства, что всё было иначе.

Сначала заглядываю в архив кафедры. Пыльные папки, тяжелые папки-скоросшиватели, столы, за которыми скучающе листают бумаги лаборантки. Объясняю, что хочу ознакомиться с актами, составленными ранее. В ответ пожимают плечами:

– Вам нужно официальное разрешение. Такие документы просто так не выдают.

Лёгкий холодок пробегает по коже. То есть, Света знала и всё равно промолчала? Она же сама говорила, что у неё был такой акт. Значит, проходила эту процедуру и точно в курсе, как всё устроено.

После пар иду к секретарю деканата. Та с подозрением смотрит поверх очков:

– Вы думаете, что сможете самостоятельно «опровергнуть» акт? Это не ваша компетенция. Всё делается через комиссию. Пишите заявление, и только тогда получите право знакомиться с материалами проверки.

Я могла бы узнать об этом ещё утром, если бы Света не утаила часть информации.

Злость и обида смешиваются с усталостью. Выхожу на улицу и глубоко вдыхаю холодный воздух. Теперь всё ясно: если я хочу защитить себя и ребёнка, придётся самой шаг за шагом разбираться в этих бумагах и бюрократии. А значит, времени на слёзы и наивные надежды больше нет.

На крыльце меня перехватывает Толмацкий. Стою, пытаюсь вдохнуть холодный воздух и хоть немного прийти в себя после пар.

– Ну как дела?

Я морщусь. Отмахнуться? Сделать вид, что всё в порядке? Как-то неожиданно для себя пересказываю ему разговор со Светой. О том, как она вроде и посоветовала, а вроде и нет. Словно за ширмой что-то оставила, недоговорила, будто ревнует или завидует.

Толмацкий слушает, а потом громко фыркает.

– Нашла у кого спрашивать. Лид, ну почему сразу ко мне не пришла? Я же сказал, что помогу.

Щёки у меня вспыхивают.

– Думаешь, мне приятно бегать и жаловаться каждому подряд?

Он только отмахивается.

– Потом будешь дуться, – коротко бросает. – Пойдём в машину.

Я останавливаюсь, скрещиваю руки на груди.

– Это ещё зачем?