Текст книги "Развод. Мне теперь можно всё (СИ)"

Автор книги: Софа Ясенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 34 Лидия

Когда соображаю, что замереть и не шевелиться никак не поможет, зову Галю.

– Галя, подойди сюда.

– Сейчас, только руки вытру.

– Плевать на руки, пожалуйста, иди скорее.

В голосе столько отчаяния, что у меня самой мурашки бегут по коже. Напуганная моей интонацией, Галя бросает всё и заходит ко мне в комнату. Её взгляд скользит вниз, ловит пятно на джинсах, потом поднимается на меня. Мгновенно просчитывает ситуацию.

– Лида, отставить панику, – говорит твёрдо, хотя и сама побледнела. – Давай, успокаивайся. Нервами ты ребёнку не поможешь.

– Не могу, Галь, меня трясёт, я… я ни о чём другом думать не могу, кроме как о том, что потеряю…

– Тьфу ты, типун тебе на язык! – отрезает она, берёт меня за плечи. – Никто никого не потеряет. Не трать силы на болтовню, надо действовать. Я вызываю такси, едем в приёмное гинекологии.

– А ты знаешь где оно?

– Конечно знаю, не впервой туда кого-то везу. Так, давай надевай обувь, куртку накинь. Документы не забудь.

Я трясущимися руками кладу паспорт и полис в сумку, пальцы не слушаются, застёжка никак не защёлкивается. Одеваюсь на автомате и стою в прихожей, прислушиваясь к собственному дыханию. Ощущение, что каждая секунда отсчитывает не время, а возможность спасти малыша.

– Пойдём вниз, такси сейчас приедет, – мягко подталкивает меня Галя.

Мы выходим во двор. Как только машина подъезжает, я молюсь, чтобы она остановилась быстрее. Слёзы застилают глаза, я не вижу ни номера, ни лица водителя, просто открываю дверь и собираюсь сесть, но он вскрикивает:

– Эй, стой! Ты мне сиденье испачкаешь, куда!

Галя тут же бросается вперёд, как на амбразуру.

– Молодой человек, у неё кровотечение, ей срочно в больницу надо.

– А мне потом что с машиной делать? У меня смена только началась!

– Да не ори ты! – прикрикивает она, и я не впервые вижу, как в ней просыпается командир. – На пакет она сядет, понял?

Не знаю, откуда он берётся у неё в сумке, но она достаёт плотный чёрный пакет и кладёт мне на сиденье. Водитель замолкает. Машина трогается с места.

Я смотрю в окно, мимо проносятся дома и вывески, будто размазанные краской. Внутри только одна мысль, одна мольба, которую я повторяю шёпотом:

– Пожалуйста, маленький, держись. Всё у нас обязательно будет хорошо. Я тебя так жду… ты только борись.

Галя сжимает мою руку крепко, почти больно, но от этого я чувствую хоть какую-то опору.

Когда машина тормозит, я с удивлением понимаю, что мы уже на территории больницы. Всё вокруг серое, будто покрыто пылью. Ветер гоняет обрывки листвы по асфальту. Галя помогает мне выйти.

Мы идём быстрым шагом к двери с облупившейся вывеской: “Гинекологическое отделение клинической больницы №9.” В коридоре полумрак, пахнет хлоркой и чем-то кислым. Я опираюсь о стену.

– Извините, – ловлю взглядом проходящую мимо уборщицу. – У меня десять недель беременности, открылось кровотечение, а тут никого.

– Сейчас позову врача. Ждите.

Эти несколько минут ожидания тянутся вечностью. Часы на стене тикают, будто издеваются. За дверью кто-то смеётся, потом хлопает дверь, и снова тишина. Мне хочется поторопить всех.

Конечно, для них это, может быть, рядовой случай. Но для меня – весь мир на кону.

Когда врач, молодой мужчина в мятом халате, появляется в конце коридора, Галя вскакивает:

– Осмотрите её скорее! У нас срочный случай!

– Женщина, не надо на меня давить, – раздражённо бросает он. – Я оказываю медицинскую помощь по регламенту. Всё необходимое сделаем. Отойдите, не стойте над душой.

Он кивает мне.

– А вы проходите.

И я, опираясь о стену, иду за ним, чувствуя, как внутри всё покрылось трещинами, будто из хрупкого стекла, которое может лопнуть от одного неловкого слова.

Я раздеваюсь и забираюсь в кресло, стараясь не смотреть вниз. Металлические подставки для ног холодные, неприятно касаются кожи.

Врач открывает карту и задаёт вопросы:

– Какой срок?

– Десять недель.

– Кровопотеря большая?

– Не знаю… Наверное, не очень.

– Сколько прокладок использовали?

– Одну.

– Боль есть?

– Немного тянет низ живота.

– Беременность какая по счёту?

– Первая.

Он кивает, хмурится, коротко комментирует что-то медсестре, потом осторожно щупает мой живот холодными, уверенными руками. Я вздрагиваю.

– Сейчас сделаем УЗИ, чтобы проверить, нет ли отслойки плаценты.

Меня ведут в соседний кабинет. Там свет мягче, пахнет не так остро. На стене детские рисунки, выцветшие от времени. За аппаратом сидит женщина лет сорока с добрым лицом и усталым взглядом.

– Не переживай, Лида, – говорит она спокойно настолько, что это передаётся мне. – Сейчас я аккуратно посмотрю твоего ребёночка.

Холодный гель на коже заставляет меня вздрогнуть.

– Так… вот он, – произносит врач тихо. – Вижу малыша. Послушаем сердечко.

В кабинете раздаётся ритмичное, громкое биение, чёткое, живое, невероятное. Как будто маленький барабанщик отбивает ритм изнутри.

Я не могу сдержать слёз.

– Это же хорошо? – осторожно спрашиваю, с трудом удерживая голос от дрожи.

– Очень, – улыбается она. – Значит, живой. Но есть у тебя небольшая отслойка, она и даёт кровотечение. Главное – покой и никакого стресса.

Меня провожают в палату, узкое пространство на три койки. Белые стены с серыми пятнами, у окна цветок, который явно никто не поливает.

– Ложись, – говорит медсестра, ставя капельницу. – Постельный режим, вставать нельзя. Всё принесут.

Я смотрю, как капли медленно бегут по трубке, растворяются во мне. Спазмолитики, кровоостанавливающее, успокоительное – всё это смешивается внутри, превращая тревогу в вату. Тело тяжелеет, наполняется спокойствием и отрешённостью.

Галя обещает привезти всё необходимое утром.

Боюсь даже повернуться на бок, не говоря уже о том, чтобы встать. Любое движение кажется риском. Соседки пытаются заговорить, спрашивают, на каком сроке, но я только поворачиваю голову к стене. Не могу ни говорить, ни слушать. Всё, что у меня в голове, – только чтобы сердце моего малыша билось и дальше.

В палате тихо. Где-то в коридоре скрипят колёса каталок, хлопают двери, приглушённо переговариваются медсёстры.

Телефон вибрирует, и на экране появляется знакомое имя.

Дима: “Могу я сегодня зайти?”

Лида: “Нет. Я не дома.”

Дима: “А где?”

Я стискиваю губы. Не отвечаю. Пусть сам догадается. Пусть хоть немного почувствует, каково это – быть в неизвестности.

Через пару минут снова всплывает сообщение.

Дима: “А завтра?”

Хочется закричать, что не хочу его видеть, что всё внутри меня выжжено до пепла. Вместо этого коротко набираю:

Лида: “К Филисовой в гости загляни, она тебя обрадует.”

И выключаю телефон.

Глава 35 Дмитрий

Сбитый с толку, перечитываю сообщение ещё несколько раз. Почему Лида вдруг вспомнила об Ольге? Они даже не виделись с тех пор. Я не давал поводов тоже. В голове роятся догадки, каждая хуже предыдущей. Не просто же так она вдруг отсылает меня и отказывается встретиться, значит, какие-то новости до неё дошли, а я не в курсе.

Не хотел я лишний раз к Ольге ехать, но придётся. Хочу поставить точку в нашем с ней сотрудничестве. Слишком далеко всё зашло. Самоуправство с её стороны серьёзно подставило меня. Додонов не из тех, кто забывает сказанное. Я накопал досье по нему, что смог, и то, что узнал, мне совершенно не понравилось. Он использует грязные методы.

Теперь мне нужен куда более влиятельный покровитель, если не хочу, чтобы меня размазали по стенке просто потому, что я не соглашаюсь на неподходящие условия.

Чёрт, Оля, ну можно же было включить голову. Это ведь не благотворительность. Никто не расстанется со своими кровными по доброте душевной. К сорока пора уже начать соображать, взрослая ведь женщина.

В окнах её квартиры горит свет. Прекрасно, не спит, значит. Выхожу из машины и нажимаю кнопку домофона.

– Да?

– Оля, открывай. Толмацкий.

Когда поднимаюсь на этаж, она стоит в дверном проёме, специально одетая провокационно: короткий халатик, шёлковая ночнушка, яркая помада. Хочется крепко выругаться, но держу эмоции под контролем.

– Это что? – показываю на её внешний вид холодно.

Её лицо мгновенно принимает кокетливую маску.

– Дим, когда мужчина приходит к женщине на ночь глядя, то явно не для того, чтобы чай пить. Я взрослая девочка, понимаю намёки.

Мне противно уже от того, что она пытается использовать меня сейчас.

– Оденься, – говорю коротко. – Я подожду.

Её обида видна невооружённым взглядом: губы сжались в тонкую ниточку, глаза прищурены.

– Дим… Ты не в настроении что ли?

– Угадала. Давай быстрее, не трать моё время.

Она покачивает бёдрами, демонстративно удаляется в спальню. Откуда в ней эти типичные женские замашки по отношению ко мне? Я не давал повода думать, что она может на что-то рассчитывать. Сама придумала, сама обиделась, так что ли?

Прохожу на кухню, сажусь за стол. Минуты тянутся, но даже спустя пять она не возвращается. Наконец слышу шелест, и она появляется в коротеньком платье, едва прикрывающем всё, что нужно прикрывать.

– Оля, для меня можешь не прихорашиваться. Мне плевать, в чём ты будешь. Моё терпение заканчивается, – говорю прямо, с нажимом.

Она делает вид, что огорчена, но глаза её бегают.

– Мне любопытно, что за новость ты для меня приготовила. Торопился узнать. Так что, расскажешь?

Её пальцы нервно играют с подолом. Она не ожидала такой прямоты, её это выбивает из колеи.

– Я не хотела говорить тебе вот так сразу, не убедившись, – начинает она, тихо. – Я беременна.

– И каким боком я тут? – выдавливаю сухо, с явным вызовом.

– Ну как же…

Я не даю ей договорить. Не допускаю мысли, что кто-то может повесить на меня чужого ребёнка и при этом рассчитывать, что я молча проглочу.

– Повесить на меня ребёнка у тебя не выйдет. Если ты в самом деле беременна – делаем тест ДНК, – говорю без тени сомнения.

Я уверен на все двести процентов, что весь этот цирк либо искусственно разыгран, и Оля вообще не беременна, либо она пытается повесить чужого ребёнка на меня. Вот только ничего у неё не выйдет.

– О чём ты? – она вдруг срывается, глаза наливаются слезами, голос дрожит. – Ты что, мне не веришь? Ты правда думаешь, я стала бы о таком врать?

В груди поднимается холодная ярость, но вместо резкой, необдуманной вспышки стараюсь обдумать ответ. Меня бесит лицемерие.

– Тогда ты согласишься на тест, – говорю коротко.

Её губы дрожат.

– Это может быть опасно для ребёнка! – в её словах слышится отчаяние, у неё хорошо получается изображать жертву. – Я против.

Резко повышаю голос:

– Оля, вот не надо сейчас манипулировать мной. – Стук кулаком по столу звучит громко. – Ты меня за кого принимаешь, за дебила?

Она зажмуривается.

– Ни за кого я тебя не принимаю… – шепчет она, снова отступая, – Мне вообще обидно, что ты вот так отнёсся к этому. Я думала, ты будешь рад. У вас же нет общего с Лидой ребёнка.

– Кому ты сообщала о беременности, кроме меня?

Оля резко побледнела, в глазах – паника.

– Никому.

– Оля.

– Дим…

– Кому. Ты. Говорила. Быстро! – ударяю кулаком по столу и глаза у Оли становятся как блюдца.

– Ей, твоей жене… но я не специально, просто она была у нас, и я увидела её…

Поднимаюсь и подхожу к Оле.

– Если ты ещё хоть раз заговоришь с моей женой, я тебя раздавлю.

Она делает попытку взять себя в руки, вскидывает дрожащий подбородок и шипит:

– Ты мне угрожаешь?

– Нет. Предупреждаю. Не лезь в мою семью.

Внезапно её пальцы хватают лацканы пиджака, и она пытается прижаться ко мне, встаёт на цыпочки, глаза блестят. Это жалкая попытка давления, и я грубо отталкиваю её руки и отхожу на шаг назад.

– Попользовался и выбросил, да? Ну ты и козёл, Толмацкий! Ненавижу тебя! Готовься платить алименты!

Она уходит, топая каблуками, хлопает дверью. Я стою на кухне, и тишина кажется оглушающей. Чокнутая, и угораздило же с ней связаться. Сколько раз думал о том, что все дела нужно вести только с мужчинами, и нарушил свой принцип. Ответка больно щёлкнула по носу.

Теперь надо придумывать, как выпутаться из моей ситуации.

Подхожу к машине, достаю телефон. Никаких сообщений от Лиды. Но мне нужно с ней встретиться. Она наверняка накрутила себя, а ей нельзя нервничать. Только бы с ней было всё в порядке.

– Лёш, – набираю сына, – можешь позвонить Лиде?

– Сейчас. Перезвоню.

Через минуту он докладывает:

– Телефон выключен. Пап, что-то случилось?

Как знать. Но предчувствие у меня самое поганое. И оно редко меня подводит.

Глава 36 Дмитрий

Встаю очень рано, потому что хочу застать Лиду до того, как она успеет исчезнуть из дома. Надо прояснить всё раз и навсегда: устал от домыслов, от её обиженных взглядов. Хочу, чтобы она перестала додумывать и придумывать сценарии, в которых я – злодей.

В нынешнем её положении она стала очень чувствительной. Мне не надо находиться с ней рядом постоянно, чтобы это понимать. Помню, как наблюдал беременность Лёшей все девять месяцев, и знаю, что женская ранимость в эти месяцы обострена в разы. А тут ещё эта Ольга со своими бредовыми новостями подлила масло в огонь.

Стоит только вспомнить Филисову, как кулаки сами непроизвольно сжимаются. Хоть она и женщина, но натворила в моей жизни такое, что желание понимать и прощать её испарилось в неизвестном направлении.

Я глушу мотор и направляюсь к нашей двери, уверен, что Лида будет дома, и что разговор получится быстрым. Но сюрприз: дверь не открывают. Сначала думаю, может, она ещё спит. Жду десять минут, двадцать, час – и никакого движения. Дверь никто не открывает. Телефон у неё выключен по-прежнему, а это уже звоночек.

Первое, что приходит в голову, Лида просто ночевала у кого-то из подруг. Это большая редкость, но тем не менее периодически она так делала. Но в любом случае она бы заглянула домой.

Спускаюсь по лестнице вниз и буквально натыкаюсь на Галю, которая идёт мне навстречу с пакетом из продуктового. Оба смотрим друг на друга крайне удивлённо.

– Где Лида?

– А ты чего тут? – произносим одновременно.

– Телефон у Лиды выключен, а мне очень надо её увидеть. Но дома её, похоже, нет.

– Угу.

– Галя, – говорю чуть резче, – если ты тут, то явно не просто так. Может, хоть раз поступишь по-человечески и расскажешь мне, что произошло, без дополнительных расспросов?

Она хмурится, словно взвешивая, стоит ли выдавить правду.

– У тебя совести, Дима, вообще нет?

– Если ты расскажешь, по какому поводу наезд, то я хотя бы смогу объясниться, – нетерпеливо постукиваю ногой.

По взгляду понимаю, что она готова на меня накинуться.

– Да всё потому же. Держи своих любовниц подальше от Лиды. Только ей сейчас стрессов не хватало.

– У меня нет ни одной любовницы. Но я буду обсуждать это только с Лидой.

Галя одаривает меня полным презрения взглядом. Мне даже не по себе становится. Как будто я сморозил сейчас такую чушь, что должно быть за неё стыдно. С чего бы, учитывая, что сказанное мной – полная правда?

– Толмацкий, сгинь с глаз моих, – говорит она жёстко. – Некогда мне с тобой препираться. Меня ждут.

– Уж не Лида ли?

– Она самая.

– И почему ты у нас дома, а её нет? Где она сейчас?

– Там, где оказалась по твоей милости, – воинственно зыркает, открывая дверь, и намеревается её захлопнуть у меня под носом.

Просовываю ногу. Галя дёргает дверь несколько раз, но безрезультатно.

– Я не уйду. Если ты и правда торопишься, говори.

– Чтоб тебя черти… кхм… – откашливается, подбирая выражение, – в больнице она.

Страх буквально стягивает горло стальным обручем. Внезапно все планы, все хитрости, весь тонкий расчёт – всё это растворяется перед простым и мучительным: Лида в больнице.

– В какой?

– В девятой. В гинекологии.

– Что?

– На сохранение её положили. Отслойка плаценты. А всё из-за тебя!

Итак понимаю. Если она оказалась там вчера, то точно из-за разговора с Филисовой. Представляю, что эта гадюка наплела ей, как приукрасила действительность. Не удивлюсь, если заявила без обиняков, что ребёнок мой.

Чёрт!

Долблю кулаком в стену несколько раз. Хруст костяшек отражается в пустом коридоре.

Боль разливается по руке, из костяшек сочится кровь. Легче не становится.

Я так боюсь, что Лида потеряет ребёнка, что готов на что угодно, лишь бы помочь ей.

– Что ей нужно в больнице? Лекарства, что-то ещё? – поворачиваюсь к Гале, которая шарахнулась от меня, как от прокажённого.

– Я с врачами не разговаривала, только родственникам информацию дают. Но Лида просила только одежду, воду и яблоки.

– Я всё ей передам. Собери, пожалуйста, в пакет.

Она кивает, бросает на мою руку взгляд с укором, как будто не верит, что я могу быть искренним, и уходит на спальню.

Сжимаю пальцы в кулаке. Я буду рядом. Это единственное, что сейчас имеет смысл.

Когда Галя возвращается с пакетом, её лицо строгое, собранное. Она ставит сумку на тумбочку и быстро, по пунктам, раздаёт инструкции, не глядя на меня:

– Ей нужен строгий постельный режим, отсутствие любых стрессов. Никаких гостей, только самые спокойные разговоры. Положительные эмоции. Ни разговоров о работе, ни ссор, ни новостей из интернета. И главное, Дим – она будет нервничать из-за тебя.

– Я должен с ней объясниться.

Галя продолжает:

– Я приду, поговорю с ней, подготовлю почву. И только если увижу, что она готова – зайдёшь ты. Понял? – смотрит мне прямо в глаза так, что спорить неудобно и бессмысленно.

Хоть и хочется рявкнуть, что я сам справлюсь, что могу подойти и сказать ей всё сам, понимаю по прошлым её реакциям: сейчас лучше согласиться с Галей. Принимаю её условие молча, потому что главное – Лида.

Время на стуле в коридоре гинекологического отделения тянется словно жвачка. Атмосфера здесь гнетущая. На стене – расписание приёма. Рядом со мной девушка зарывает лицо в ладони, тихо всхлипывая. Мужчина рядом с ней держит её за плечи и шепчет что-то успокаивающее. По голосу понимаю – у них, кажется, случился выкидыш. Это чужое горе давит ещё сильнее, делает больно в груди.

Я кулаком тру ребра, пытаюсь разогнать дурные мысли.

Наконец Галя появляется в коридоре.

– Слушай, – говорит тихо, садясь рядом, – состояние у неё не очень пока. Ты главное с ней не спорь и не ругайся. А лучше вообще прийти завтра, – добавляет, будто предлагает мне самый простой выход.

Я вижу, что она ждёт моей реакции. По моему взгляду понимает, что я не готов отложить встречу.

– Я ненадолго. Только посмотрю на неё. Обещаю: если вдруг что – уйду.

Галя освобождает проход.

Захожу в палату, осторожно прикрыв за собой дверь. Три пары глаз тут же впиваются в меня. Но я вижу среди них только одни, самые родные.

Глава 37 Лидия

Не ожидала, что Дима будет таким настойчивым. Галю не так-то просто разжалобить, она у меня самый надёжный человек, и я просила её никому ничего не говорить пока. А он просто оставил Олю и пришёл сюда. Неужели чувство вины замучило?

Палата пахнет лекарствами. Ремонт тут достаточно свежий, что редкость для государственной больницы. Но сейчас мне важнее квалификация здешних врачей, а не обстановка.

Соседки смотрят на Толмацкого так, будто он восьмое чудо света. Он выглядит спокойным. Я сразу же ощущаю запах его парфюма, дорогой, чуть горьковатый шлейф. В груди щемит от того, что он здесь добровольно, а не потому, что его загнали обстоятельства.

Мне смешно от собственной реакции: ревную? К кому, собственно? Он сам выбрал другую. Но ревность – иррациональная штука. Усмехаюсь про себя: зря трачу эмоции, ведь самый главный подарок от него у меня уже есть. Миссия теперь – сберечь ребёнка любой ценой.

Седативное ещё действует, и я с интересом наблюдаю сцену, будто со стороны. Было бы иначе, я бы, может, и выгнала Диму.

– Вы к Лиде, да? – спрашивает Катя.

Дима кивает и садится на стул у изголовья.

– Она под седативными, поэтому такая заторможенная. Но вы не обращайте внимания, она вас прекрасно слышит, – тараторит Катя, её голос сладковат, явно флиртует с мужем.

– Я не немая, вполне могу сама говорить, – отрезаю я хрипло, и Катя фыркает и замолкает, начав делать вид, что рассматривает пол.

Дима смотрит на меня. Он тянется рукой, но останавливается на полпути, будто боится, как я отреагирую на его прикосновение. Накатывает тошнота, но она не только физическая. Мне сложно представить, что Дима хочет мне сказать.

С одной стороны наличие соседок порядком раздражает. Они без перерыва обсуждают всё подряд. Тишина в палате наступает тогда, когда медсестра шикает, что пора спать. Но сегодня с утра я поймала себя на мысли, что подслушивание не даёт мне закопаться в самой себе, выдумывать страшные сценарии будущего. Так что в какой-то мере я им благодарна.

– Лида, как ты себя чувствуешь? – Дима осторожно, будто проверяя границы, тянется к моей руке.

Я отодвигаю ладонь, и он, не настаивая, отдёргивает пальцы, но в его взгляде скользит тень разочарования. Толмацкий поджимает губы, чтобы не сказать ничего лишнего.

– Сносно. Кровотечение замедлилось. Врачи говорят, кризис ещё не миновал, но прогнозы хорошие, – произношу с натянутым спокойствием.

– Нет, я хочу узнать, как ты.

Он всматривается в меня, ловит малейшие движения ресниц, губ. Будто не разговаривает, а бомбу разминирует, осторожно, с затаённым страхом, что одно неверное слово всё испортит.

– Не могу тебе сказать ничего хорошего, – отзываюсь сухо.

– Хочешь, я организую тебе отдельную палату? – предлагает с привычной деловой интонацией.

– Нет, спасибо.

– Почему?

– Я боюсь шевелиться. А переезд куда-то – риск. Раз уж ситуация выравнивается, пусть идёт как идёт.

Он кивает. На его виске дергается жилка.

– Ладно. Тогда… нужно что-то ещё, может?

– Ничего.

– Не кусайся, Лид. Я пришёл с миром. Переживаю за вас, – он опускает взгляд на живот, и это движение, делает воздух между нами гуще.

– А за Ольгу с её ребёнком не переживаешь? – произношу я спокойно.

Катя и другая соседка приподнимают головы, словно кто-то включил телевизор на интересной сцене.

– За них я переживать не должен. Ребёнок не мой.

– Ты так уверен в этом?

Он подаётся вперёд, в голосе появляется усталость и что-то похожее на злость.

– Ты сейчас помолчишь и внимательно меня послушаешь, хорошо? – говорит тише, но твёрже.

Толмацкий бросает короткий взгляд на соседок: те уже притворяются, что заняты телефонами, хотя каждая ухо навострила.

– С Филисовой у меня ничего не было. Я встречался с ней, чтобы выяснить, что произошло той ночью. Она подстроила это специально. И теперь пытается убедить меня в обратном. Я предложил ей сделать тест ДНК, но она отказывается. Стала бы она так делать, если бы была уверена?

Я слушаю, но слова его доносятся как сквозь вату. Всё звучит слишком складно. А ведь никто его к Филисовой не тащил силой. При его комплекции это смешно даже представить.

– У меня с Олей, то есть Ольгой, исключительно рабочие встречи были. Ни разу я не встречался с ней по вопросам, не относящимся к работе, – продолжает он, нервно постукивая пальцами по колену. – Да и зачем мне это? У меня есть ты.

– Была, – поправляю.

На секунду в его глазах проступает растерянность.

– Вот об этом я и хотел поговорить. Я больше не буду решать свои вопросы через Филисову, с ней всё. Хочу наладить всё с тобой, Лид. У нас скоро малыш родится, и я не хочу быть воскресным папой.

Эти слова отзываются там, где только затянулись тонкой корочкой свежие раны.

– Так ты это всё из-за ребёнка затеял?

Обидно. Невыносимо обидно. Если бы не беременность, пришёл бы? Извинился бы? Вряд ли. Горло перехватывает спазмом, слёзы жгут глаза, но я моргаю быстро, не давая им скатиться по щекам.

– Я тебя люблю, Лид, – произносит он, как будто слишком долго держал в себе. Его ладонь накрывает мою, тёплую, дрожащую.

Я всхлипываю, отворачиваюсь и закрываю глаза рукой.

– Эй, – шепчет он, – ну ты что, успокойся. Я не хотел тебя расстраивать.

Дверь приоткрывается, в палату заглядывает медсестра. На ней голубой халат и шапочка, из-под которой выбились пряди. Увидев моё лицо, она хмурится.

– Так, посетители на выход. Девочкам положен отдых, – командует она, хлопая в ладоши, будто гонит голубей.

Дима не двигается. Его пальцы всё ещё держат мою руку. Мы смотрим друг на друга долго, как будто боимся испортить момент.

– Мужчина, – медсестра кладёт ему руку на плечо. – Я вас больше не пущу, если вы мне режим срывать будете.

– Простите, уже иду, – отвечает он глухо.

Толмацкий поднимается, наклоняется и неожиданно касается губами тыльной стороны моей ладони. Этот жест короткий, но почему-то пронзительный, будто он оставил клеймо. Потом выпрямляется и уходит, не оглядываясь.

В палате становится особенно тихо.

– Счастливая ты, Лида, – мечтательно протягивает Катя. – Такой мужик у тебя... ух.

– Ну-ка по кроватям, нечего на мужика её слюни пускать. Постыдились бы, – бурчит медсестра, закрывая дверь.

Я отворачиваюсь к окну. За мутным стеклом осень вступает в свои права, и обрывки листьев кружатся в воздухе. В груди ноет от того, что всё ещё тянет к нему, несмотря ни на что.