Текст книги "Развод. Мне теперь можно всё (СИ)"

Автор книги: Софа Ясенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 18 Лидия

Когда тороплюсь в универ, думаю, что первой проверка коснётся тех кафедр, которые являются для университета основными, теми, которые выпускают специалистов. Каково же моё удивление, когда я обнаруживаю на кафедре человек пять чужих. Все они сосредоточенно изучают документы, которые предоставил заведующий кафедрой.

Уже с порога ощущаю, какой воздух густой и искрит напряжением. Коллеги сидят тише воды, ниже травы. Даже самые громкие болтушки ссутулились, делая вид, что поглощены бумагами, хотя на самом деле ловят каждое слово проверяющих.

Я поспешно ставлю сумку на стул, краем глаза замечаю, как проверяющие синхронно переводят на меня взгляд.

– Доброе утро, – киваю, хотя внутри всё холодеет.

– Лидия Николаевна, – поднимает глаза женщина в строгом костюме. Видимо, старшая в проверочной группе. – Присаживайтесь, пожалуйста. Нам понадобятся ваши рабочие программы и отчёт о проделанной нагрузке за прошлый семестр.

Я уже собираюсь кивнуть, как мужчина в очках, сидящий рядом, деликатно уточняет:

– Скажите, вы всегда приходите на работу в такое время?

Я замираю, чувствуя, как щеки заливает жар.

– Сегодня… я немного задержалась, – стараюсь говорить спокойно. – Обычно я прихожу вовремя.

– «Обычно» – понятие растяжимое, – негромко замечает он, делая пометку в своём блокноте. – Нам важно понимать, насколько часто у вас бывают опоздания.

– Не часто, – отвечаю резко, может, даже слишком, и тут же кусаю себя за язык. Теперь звучит так, будто я оправдываюсь.

Снова этот удушливый холод под кожей. Ладони становятся влажными, в груди что-то тянет. Я опоздала всего на пятнадцать минут, но именно сегодня это выглядит как приговор.

Иду к шкафу, достаю аккуратную папку с программами. Ещё вчера вечером я проверяла всё до мелочей, всё было в порядке. Но когда женщина раскрывает папку, сердце у меня пропускает удар.

– Это… старая версия, – шепчу, не веря собственным глазам. На титульном листе дата трёхлетней давности.

– Старая? – женщина поднимает бровь. – А почему у вас в документации устаревшая программа?

– Этого не может быть. У меня дома в ноутбуке свежая версия, я… я вчера проверяла!

– Но в папке, предоставленной кафедрой, мы видим именно эту, – холодно отрезает проверяющая.

Я глотаю воздух, как рыба, выброшенная на берег. Сердце стучит где-то в горле.

– Произошла ошибка… – выдавливаю.

– Ошибка, которая повторяется второй раз? – вмешивается мужчина в очках, листая другую папку. – Вот, сертификат о повышении квалификации… срок действия закончился два года назад. У вас есть новый?

Я едва не роняю ручку, которой нервно постукиваю по блокноту.

– Есть! Конечно есть. Я же проходила курсы в прошлом году. Но… – слова вязнут в горле.

– Но здесь мы видим совсем другое, – сухо подытоживает он.

В голове крутится только одна мысль: кто-то это сделал специально. Но доказать? Как?

Коллеги опускают глаза, никто не вмешивается. Атмосфера такая, будто все боятся даже лишний вдох сделать.

– Лидия Николаевна, а что у вас с ведомостью по группе ИВТ-31? – вмешивается третья женщина, подвигая ко мне бумаги. – Тут указано на двадцать часов занятий больше, чем стоит в расписании.

– Этого… этого не может быть! – вскакиваю, чувствуя, как голова кружится. – Я никогда… никогда не приписывала себе часы!

– Мы лишь фиксируем то, что находим, – пожимает плечами проверяющая, снова делая пометки в своей папке.

Гул в ушах становится сильнее. Я хватаюсь за край стола, чтобы не упасть. Руки трясутся.

– Лидия Николаевна, присядьте, – кто-то из коллег шепчет, но я отмахиваюсь.

Именно в этот момент дверь открывается, и в комнату входит Толмацкий. Все сразу напрягаются.

– Как идёт проверка? – голос у него спокойный, но в глазах я вижу тревогу.

Главная в комиссии, женщина в сером костюме с идеально уложенными волосами и выражением лица, от которого сразу делается не по себе, поправляет очки и поднимается.

– Дмитрий Сергеевич, – начинает она вежливо, но сухо, – в целом документация кафедры в порядке. Однако у нас возникли вопросы к работе некоторых сотрудников.

Я уже чувствую, куда дует ветер.

– В частности, к Лидии Николаевне, – продолжает она, смотря не на него, а прямо на меня. – Во-первых, отмечены неоднократные опоздания. Сегодняшнее – лишь подтверждает слова студентов. Мы провели выборочный опрос, и, как выяснилось, задержки случаются чаще, чем хотелось бы.

Меня будто обухом по голове ударили. Какие опоздания? У меня? Я всегда приходила вовремя, кроме этого утра!

– Во-вторых, – продолжает она, не обращая внимания на мой вид, – мы обнаружили неточности в отчётных документах за прошлый семестр. Часть часов не подтверждена. И, к сожалению, это не единичный случай: копии заявлений на пересдачи студентов оформлены с нарушениями, подписи не совпадают с образцами.

К горлу подкатывает тошнота. Я точно знаю: я проверяла эти бумаги. Всё было чисто.

– В-третьих, – делает она театральную паузу, – к нам поступила жалоба от группы студентов. Они утверждают, что Лидия Николаевна не всегда объективна в выставлении оценок и может повышать голос на занятиях.

У меня трясутся руки. Жалоба? На меня? Студенты? Это невозможно.

Толмацкий смотрит пристально, и от этого взгляда хочется провалиться сквозь землю. Не обвиняет. Но требует объяснений.

– Поймите нас правильно, – женщина переводит взгляд на заведующего, – при таком наборе нарушений меры придётся принять обязательно. Боюсь, что мы будем вынуждены рекомендовать руководству увольнение Лидии Николаевны. Нам очень жаль, но… мы люди подневольные.

Я сглатываю воздух, но он будто застревает где-то посередине.

Со вчерашнего вечера, после истории с Лёшей, я и так на пределе. Всю ночь ворочалась, то вскакивала от любого шороха, то смотрела в телефон каждые полчаса, будто от этого могла что-то изменить. Даже яблоки, единственное, что сейчас держит меня на плаву, остались на столе дома.

Стресс, бессонница, пустой желудок и тошнота делают своё дело. Лоб покрывается холодным потом. Сердце колотится в висках, а перед глазами начинает плыть картинка.

Хочу объяснить, сказать, что это подлог, что это неправда, что я вчера всё перепроверяла. Вдруг малыш внутри реагирует на мой стресс – в животе тянет, тошнота подкатывает к горлу.

– Я… я… – начинаю, но ком подступает к горлу. В глазах темнеет.

Толмацкий делает шаг вперёд:

– Лида?

И в следующий миг земля уходит из-под ног. Всё растворяется – голоса, лица, бумаги…

Последнее, что успеваю почувствовать – чьи-то руки, подхватившие меня.

***

Мои хорошие,

Приглашаю вас в ещё одну новинку литмоба «Дальше без тебя»

Лава Сан «Развод. Обойдусь без тебя»

https:// /shrt/JSZp

Глава 19 Лидия

– Лида? Лид! Чёрт, давай, открывай глаза, – доносится до меня сквозь вату взволнованный голос мужа.

Прохладная мокрая ладонь касается лба, потом аккуратно скользит по щекам. Я дёргаюсь, хочется сказать, что всё в порядке, но язык будто налился свинцом.

Щёлк! – открывают окно, в лицо врывается холодный воздух, с запахом пыли и мокрого асфальта.

Я заставляю себя вдохнуть поглубже и нахожу силы приоткрыть глаза. Передо мной напряжённое лицо Димы. В кабинете пусто. Неужели он всех выгнал?

– Наконец-то! – он выдыхает и обнимает за плечи, не давая подняться. – Ты меня напугала.

– Я… я в порядке, – выдавливаю шёпотом и пытаюсь приподняться, но его рука твёрдо удерживает меня на месте.

– Лежи. Скорая уже в пути. Тебя осмотрят.

– Не стоило вызывать. Я просто… перенервничала. – Голос предательски дрожит, и я сама слышу, насколько слабо это звучит.

– Просто так люди в обморок не падают. Раньше с тобой такого не было. – В его взгляде тревога и жёсткость вперемешку. – Я запишу тебя на полный чек-ап в клинику. Пусть врачи проверят, всё ли в порядке.

– Дим, я серьёзно. Я в норме, – на этот раз твёрже. Но сил спорить нет. Голова всё ещё кружится, внутри тошнотворная пустота и от стресса, и от того, что я с утра даже куска хлеба не съела. Главное, чтобы он не догадался о настоящей причине.

Я отвожу взгляд, будто рассматриваю узор на ковре, и делаю вид, что восстанавливаю дыхание.

– Лид, – Дима мягче, – что с тобой? Чего ты так распереживалась? Ты ведь знаешь, как проходят эти проверки. Они нагоняют страху, собирают материал, но всё решается не за один день.

– Хочешь сказать, это нормально? – в голосе прорывается злость, которую уже не могу сдержать.

– Нет. Но и ты сама понимаешь: просто так они на тебя не накинулись бы.

– Именно! – вскидываюсь, тут же чувствуя, как сердце бьётся ещё быстрее. – Поговори с этой своей бешеной! Угомони её.

– “Моя” женщина только одна, – его взгляд становится колючим. – Это ты.

– Ой, вот только не надо начинать снова… – отворачиваюсь. – Лучше огороди меня от своего гарема.

– Похоже, тебе правда нужен врач, – он горько усмехается. – Я ещё могу понять твои наезды на Ольгу. Но кого ты ещё успела записать в мои «любовницы»?

– А то ты не в курсе… – прикусываю губу, не хочу даже произносить имена. – Противно думать, как низко ты пал.

– Так. – В его голосе появляется та деловая сталь, которая так подкупает коллег и студентов. – Как бы тебе ни хотелось раздувать скандал, сейчас этого не будет. Тебе нужен покой. Эту тему мы закрываем.

Я сжимаю губы. Хотела огрызнуться, но понимаю, что он прав, сейчас любое слово вырвется вместе со слезами. А я не имею права позволить себе расплакаться.

– Что касается проверки, – продолжает он, – пусть собирают всё, что нашли. Составят акт. Вот с этим и будем разбираться. И запомни: одна ты в этой ситуации не останешься.

Дурацкие гормоны! Стоит ему так сказать, и у меня начинает щипать в носу. Я отворачиваюсь, чтобы не выдать себя, но глаза уже предательски блестят.

– А если я не смогу доказать, что у меня всё подготовлено заранее и в полном порядке? – выдавливаю шёпотом.

– Мы сможем, Лид, – он выделяет это «мы», и от этого у меня сердце болезненно сжимается. – У тебя всё сохранено на ноутбуке. Там есть даты редактирования. Я лично опрошу студентов твоих групп, есть ли реальные жалобы. Да и с Филисовой поговорю.

Я закрываю глаза, будто от усталости. На самом деле пытаюсь удержать в себе всё сразу: страх, слабость, желание довериться и одновременно жгучую злость на него.

Толмацкий как-то подозрительно спокоен для того, кто якобы не имеет отношения к подлогу документов. А ведь кто-то же сделал это лично. Не посторонний человек с улицы, доступ на кафедру открыт далеко не каждому. Конечно, можно было подкупить кого-то из преподавателей: знаю таких, что за хорошую сумму легко согласятся. Но зачем такие сложности, если есть сам ректор, для которого все двери распахнуты настежь?

Я пытаюсь мыслить логично, но мысли скачут. А если их связь с ректором до сих пор продолжается? Если да, то зачем такие многоходовки? Проще было бы убрать меня прямо, не утруждая себя спектаклем. Или не проще? Может, он хочет сохранить видимость чистых рук, а меня выставить виноватой?

В любом случае, доверять Диме как раньше я уже не могу. Слишком дорого обошлось. И теперь я должна защищать не только себя, но и ещё одного маленького человека, о котором пока знаю только я.

В дверь стучат резко, деловито, и сразу же входят две женщины в медицинской форме. Белые халаты, сумка с красным крестом, резкий запах антисептика.

– Ну-с, рассказывайте, что случилось, – говорит старшая из них, уверенная, сухая.

– Я понервничала, закружилась голова… и потеряла сознание, – отвечаю, чувствуя, как щеки заливает жар.

– Давайте посмотрим. Раздевайтесь, снимайте верх, – медик уже готовится достать фонендоскоп.

Я машинально оборачиваюсь на Толмацкого, и взгляд у него такой… сосредоточенный, тревожный, будто он и сам чувствует, что что-то тут глубже простого «обморока».

– Выйди, пожалуйста, – голос мой дрожит.

На лице у него недовольство, резкая складка между бровей. Но он молча повинуется, выходит.

Я стараюсь дышать ровно, но сердце грохочет так, что его слышат все. Медик прикладывает холодный металл к груди, потом к спине, велит глубже вдохнуть.

– Давление давайте проверим… – манжет неприятно сдавливает руку, и я морщусь. – Сто на… Нет, – приглядывается, – девяносто на шестьдесят. Пониженное.

– Вы сегодня завтракали?

– Не успела, опаздывала, – бормочу виновато, хотя понимаю, что оправдания звучат жалко.

– Лидия Николаевна, при склонности к пониженному давлению пропускать приёмы пищи категорически не рекомендуется, – мягко, но твёрдо говорит врач. – Сейчас нужно выпить кофе или крепкий чай, съесть что-то сладкое. И вообще следить за собой.

Я киваю.

– Раньше обмороки бывали?

– Нет.

– Проблемы со здоровьем какие-то есть?

– Гастрит, – отвечаю автоматически.

– А кроме?

– Кажется, нет, – пожимаю плечами.

Женщина смотрит на меня прищуром, и я уже знаю, что сейчас прозвучит этот вопрос.

– Когда были последние месячные?

В висках начинает стучать. Я не могу солгать врачу. Сухо сглатываю, и слова сами вылетают:

– Давно. Я беременна.

И именно в эту секунду, словно в замедленной съёмке, дверь кабинета снова открывается. Толмацкий возвращается.

У меня всё внутри обрывается. Воздух словно выкачали из комнаты. Кажется, я вот-вот упаду в обморок снова. Он не мог… он не должен был услышать.

Глава 20 Дмитрий

Я же не ослышался? Лида беременна. И всё это время скрывала это от меня. Так вот зачем она ходила ко врачу, вовсе не из-за гастрита. И как умело умудрялась вешать мне лапшу на уши, смотреть прямо в глаза и делать вид, будто ничего не происходит.

У меня внутри всё горит огнём. С одной стороны, злость – на обман, на её недоверие, на то, что она решает такие вещи в одиночку. С другой – сердце колотится так, что кажется, я впервые за долгое время не смогу держать лицо. Ещё ребёнок. Наш общий ребёнок.

Что у неё творится в голове? Она правда думает, что стать матерью-одиночкой – лучший выход? Что ребёнку будет лучше без отца? Без меня?

Плевать, что она там себе надумала. По закону этот ребёнок – мой точно так же, как и её. И я не откажусь от него. Никогда. Точно так же, как не откажусь от Лиды.

Она считает меня жёстким, упрямым, привыкшим давить, чтобы добиться своего. И она права. У нас из-за этого было немало ссор. Но разве именно это не помогло мне подняться? Разве не эти качества сделали меня тем, кто я есть? В этой жизни выживает тот, кто не сгибается.

Соплежуям и мамкиным сынкам не место наверху. Неважно, чем ты управляешь – компанией, университетом или министерством, – всегда найдётся кто-то, кто захочет сломать тебя через колено, протащить своё решение, урвать кусок побольше. Слабый – проигрывает. Всегда.

И вот сейчас неприятнее всего осознавать, что и в собственной семье приходится отстаивать право быть рядом. Со своей женой. С той, ради которой когда-то я впервые позволил себе думать сердцем, а не головой.

Я прекрасно помню, как всё начиналось. Лида – моя студентка, почти ребёнок. Взрывная, прямая, живая. Я видел в её глазах огонь, которого не встречал ни у одной женщины. Все твердили мне, что я сошёл с ума. Что жениться на малолетке – глупость, которая поставит крест и на моей карьере, и на репутации. Что это игра в любовь, которая закончится через полгода. Но мы отстояли нас. Мы выстояли. Построили семью, которой я горжусь.

И пусть сейчас Лида настроена против меня, пусть видит во мне врага и изменника, я не намерен сдаваться. В этот раз ставки ещё выше. На кону не только наша семья, но и жизнь ребёнка, которого мы привели в этот мир.

Да, сейчас ею правят гормоны, страхи, обиды. Она уже приписала мне с десяток любовниц, выстроила в голове схему предательства, в которой я главный злодей. Это абсурд. Но я докажу ей, что она ошибается. Докажу, что мне можно верить. Даже если для этого придётся идти против её упрямства, даже если придётся бороться за неё так, как я борюсь в своём мире за любой важный проект.

В этот раз я не отступлю.

– Как у вас дела?

– Дмитрий Сергеевич, у девушки очень низкое давление, – ответила фельдшер, аккуратно убирая фонендоскоп. – Мы дали рекомендации, что делать прямо сейчас: кофе, сладкое, покой. Было бы неплохо сдать анализы, возможно, есть дефициты, которые нужно восполнить для улучшения самочувствия. Но в целом ничего критичного. У беременных такое бывает.

Слово беременных словно выстрел в упор.

Лида прожигает меня таким взглядом, что будь я менее толстокожим, от меня осталась бы лишь горстка пепла. Да, дорогая. Вот что бывает, когда хранишь тайны от собственного мужа. Они рано или поздно всплывают. И всегда в самый неподходящий момент.

Хотя если честно, для меня этот момент не так уж и плох. Всё раскрылось до того, как у неё живот начал расти. Удобнее для меня – и с личной стороны, и с профессиональной. Кто не искал преподавателя посреди учебного года, тот не поймёт, какой это ад.

– Спасибо вам большое, что уделили нам время, – я протягиваю им крупную купюру.

– Что вы, это наша работа, мы не имеем права, – фельдшер смущается, но пальцы её чуть подрагивают.

– У вас что, нет семьи? – я смотрю прямо в глаза.

– Конечно, есть.

– Тогда не стоит отказываться. Это от чистого сердца.

Продолжая делать вид, что деньги для неё лишние, женщина цепко хватает бумажку и прячет её в карман.

– Поправляйтесь, – кивает она Лиде.

Я жду, пока обе покинут кабинет. Тишина становится вязкой, почти невыносимой.

– Оставьте нас, – говорю зашедшему заведующему кафедрой, и он без лишних вопросов выходит.

В комнате остаёмся только мы двое. Я не бросаюсь на неё с вопросами, не хочу давить. Отхожу к окну, упираюсь ладонями в холодный подоконник, будто это единственное, что удерживает меня от того, чтобы сорваться. Смотрю вниз, на двор, где студенты лениво идут на пары, и наконец спрашиваю:

– И как долго ты хотела от меня скрывать?

Крепче прижимает ладони к животу, словно защищает его от меня, и это режет по сердцу сильнее любых обвинений.

– Не знаю, – её голос дрожит. – Не решилась рассказать сразу.

– Почему?

– А то ты не понимаешь! – вспыхивает она.

Я оборачиваюсь.

– Не понимаю, Лида. Правда не понимаю. Я отец, а не хрен с горы, который мимо проходил. Это мой ребёнок. Как тебе вообще в голову могло прийти, что я даже знать об этом не должен?

Она прикусывает губу до крови, но не отводит взгляда.

– Ты потерял право узнавать первым о том, что происходит в моей жизни, когда переспал с другой женщиной, – отвечает она резко, почти выкрикивает, и лицо её белеет ещё больше.

Я сжимаю подоконник так сильно, что он скрипит под пальцами. Ещё чуть-чуть, и я оторву его к чёртовой матери. Меня выносит от того, с какой уверенностью Лида бросает в меня обвинения. Снова и снова тычет носом в дерьмо, как нашкодившего котёнка.

Она хоть раз спросила, что произошло на самом деле? Конечно, нет. Удобнее ведь за пару секунд выставить меня предателем и врагом, а потом встать в глухую оборону. Теперь любые мои слова будут звучать как оправдания. Ложь.

Мужчина в картине мира почти всех женщин обязан быть роботом. Решать, добывать, защищать. И при этом молчать о своих чувствах, потому что никому они не нужны. Стоит оступиться, и ты получаешь пинок под зад, кучу проблем и алименты. Никто не разбирается в причинах. Вот и со мной сейчас происходит это.

Бороться с женщиной, которая тебя не слышит, – это как биться головой о бетонную стену. Никакой логики, никакого выхода. И я чувствую, как внутри нарастает усталость. Мне нужна передышка, хотя бы один глубокий вдох.

Я закрываю глаза на мгновение и спрашиваю, уже тише:

– Лид… какой срок?

Глава 21 Лидия

Если бы я знала. УЗИ же только завтра будет. Так себе из меня конспиролог вышел, и недели не продержалась. Всё рушится быстрее, чем я рассчитывала. Так не хотелось делиться своей тайной с предателем, начинать новый виток выяснений отношений, снова слушать его «аргументы», снова чувствовать, как он пытается навязать мне своё видение мира.

Ведь беременность – это когда чувствуешь себя по-особенному, как будто внутри тебя – маленькая вселенная, и только ты слышишь её дыхание. Вот мне и хотелось задержать это ощущение подольше, хранить его в себе, без примесей и грязи. Что уж теперь.

– Точно не знаю какой срок.

– Это как, вы ж там как-то всё высчитываете чуть ли не до дня?

И откуда такой умный взялся на мою голову? Всё-то он знает, всё-то понимает.

– Я пока не была на УЗИ, там точно говорят.

– А когда у тебя будет оно?

– Завтра.

– Напиши, во сколько и где, я приду.

– Дим, – я стискиваю руки так сильно, что ногти впиваются в ладони, – я не хочу, чтобы ты присутствовал там. Это слишком личное.

Наблюдаю за тем, как у него трепещут ноздри, словно он сдерживает что-то колкое. Но молчит. Подбирает слова. Что он ожидал? Что я встречу его желание с радостью? В нашей ситуации это невозможно. Я уже чувствую себя так, будто вся ответственность за этого ребёнка лежит только на мне. Вот есть я, мой ребёнок – и весь остальной мир, от которого нужно его защищать. Даже от собственного отца.

– Секс – тоже личное, – тихо, но хлёстко бросает он. – И в нём участвуют двое. То, что физически наш малыш сейчас внутри тебя, не означает, что у тебя на него эксклюзивные права. Лида, давай хотя бы в этом вопросе перестанем спорить.

Сажусь на диван. Голова уже не кружится, но слабость накатывает волнами. Спорить с мужем хочется до крика, но что это даст? Даже если я докажу свою правоту, я прекрасно знаю – на пороге кабинета УЗИ всё равно увижу его. Потому что он всегда поступает так, как считает нужным. Стоит ли тратить нервы?

– Ладно. Но только с одним условием.

– Какие могут быть условия?

– Подпиши заявление на развод. Прямо сейчас, при мне.

Он усмехается.

– Ты же не думаешь, что это будет означать, что ты победила?

– Победила, – я почти шиплю. – Дим, ты себя слышишь? Мы с тобой не в игры играем. Ты разрушил семью, а рассуждаешь так, будто уровень в компьютерной стрелялке проходим.

Он подходит ближе, достаёт телефон, взгляд стальной:

– Я тебе прямо сказал о своих намерениях, Лида. Они не поменялись и не поменяются. Начни уже прислушиваться к тому, что я говорю. И да, я подпишу. Но не потому что у нас дойдёт до развода. Я просто хочу увидеть своего ребёнка, а ты не оставляешь мне шансов.

Чувствую себя просто отвратительно. Как так он всё перевернул, будто это я плохая? Будто это я строю козни, я закрываю двери, я ставлю условия. В горле ком, в груди жгучая обида. Хочу, чтобы всё поскорее закончилось, чтобы можно было уйти домой, закрыться в ванной и раствориться в тёплой воде с пеной, где никого нет, кроме меня и моего малыша.

Просто мы с Димой не разойдёмся. Не так, не сейчас. Надо учиться держать лицо, прятать слёзы, не нервничать каждый раз, когда он даёт понять: это я – проблема, а не он.

Толмацкий садится рядом и показывает, что делает на экране. Его пальцы бегают по клавишам слишком уверенно, быстро, будто он делает это не впервые. В считанные секунды он подтверждает заявление на развод, и на мой телефон приходит уведомление.

Отсчёт пошёл. Всего через месяц я стану свободна.

– Довольна? – отбрасывает телефон от себя.

– Да, – выдыхаю. – Спасибо, что прислушался.

У Толмацкого дёргается веко, и я это отчётливо вижу. Такой пустяк, а его сдал. Не так-то легко, оказывается, всё время гнуть свою линию, даже если привык держать контроль над целым миром. Но ничего. У него ведь есть с кем спустить пар. Сейчас он отчитается своей зазнобе, как удачно провернули всё с моими документами, и можно будет отпраздновать с шампанским.

– Отпустишь меня сегодня домой?

– Да, – коротко кивает. – Пришлю Лёшу, чтобы проведал.

Лёша – это хорошо. Его я всегда рада видеть. Заодно выясню, как у него дела с той девочкой. Мне даже любопытно, говорил ли Дима с ним о контрацепции? Смешно, если нет. Я-то с детства не делала из темы секса табу, наоборот, старалась говорить открыто, поощряла вопросы. Но повторить всё равно стоит – возраст тот самый. Не хотелось бы стать бабулей одновременно со статусом мамы.

Толмацкий сам объясняет всем, что произошло, и заказывает мне такси до дома. Я принимаю эту помощь, не спорю. Переживаю, как бы снова не закружилась голова, и в глубине души рада, что не придётся тащиться на автобусе.

Дома первым делом включаю кофеварку. Аромат горьких зёрен быстро наполняет кухню, чуть приглушая мысли о том, что всё катится под откос. Потом набираю ванну и щедро лью жасминовую пену, пока вода не скрывает плечи. Кайфую, вдыхаю сладковатый запах и пытаюсь отключиться от всех волнений, хотя в голове всё ещё гудит.

Да, у меня есть немаленький шанс быть уволенной по статье. Но это ещё нужно доказать. В моменте мне показалось, что всё, мир рухнул. Сейчас понимаю, что ещё есть за что побороться. Не сдаваться же вот так сразу на радость этой мерзкой бабе?

На ужин заглядывает Лёша, как и обещал Толмацкий. Его появление – как глоток свежего воздуха.

Обнимаю сына крепко, как только он заходит.

– Привет, я соскучилась. Как ты, сильно влетело?

– Привет, – улыбается, вжимаясь в меня, хоть и делает вид, что взрослый. – Папа долго ругался, что раньше времени поседеет со мной. Но вроде отошёл.

– Давай, садись за стол, – веду его на кухню. – Прости, не готовила много всего, всего лишь курочку пожарила с пюре. Я тут…

Осекаюсь. Горло пересыхает, и слова застревают. Не знаю даже, стоит ли такое вываливать сразу. Но правда в том, что из-за токсикоза я и не смогла бы приготовить ничего сильно ароматного.

– Можешь говорить, как есть, – спокойно произносит Лёша, глядя прямо на меня. – Папа сказал, что ты беременна.

– Оу… – только и выдыхаю. – И что ты думаешь на этот счёт?

– А что думать? – пожимает плечами. – Я же понимаю, что вам с папой хочется общего ребёнка. Не имею ничего против мелкого. Буду тренироваться в воспитании на нём, – улыбается открыто, тепло, как умеет только он.

У меня буквально гора с плеч спадает. Оказывается, мне было важно услышать именно это, что Лёша тоже ждёт появления ребёнка, что он принимает эту новость без обиды и боли.

– Ты же покажешь мне его фото?

Я киваю, и на глаза предательски наворачиваются слёзы.