Текст книги "Низверженное величие"

Автор книги: Слав Караславов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Генерал-лейтенант Лукаш еще раньше понял, что обстоятельства изменились не в его пользу. Смерть царя отразилась, хотя и не сразу, и на военной среде. Регент, генерал Михов, сделал ставку на генерала Русева, нового военного министра. Новый военный министр, однако, никак не поддерживал начальника штаба, генерала Лукаша. Тут и старая вражда, и неудовлетворенность немцев действиями командования по уничтожению нелегальных групп и партизан. Утверждали, что армия не помогает в достаточной степени полиции и жандармерии. По сведениям, которые до него доходили, масштабы армейских операций непрерывно возрастали, количество убитых партизан превосходило прогнозы, тем не менее недовольство военными в правительственной среде все увеличивалось. Генерал понимал, что сам он тоже стал жертвой этого недовольства. И все же он не мог простить регенту и тем, от кого зависело решение его судьбы, что они так легко от него отступились. Он не мог простить им, хотя его и повысили, назначив главным инспектором войск. Согласно уставу, эта должность была выше должности начальника штаба. Тем не менее, узнав о решении министра, генерал Лукаш не мог найти себе места от возмущения и обиды. Обида возросла еще больше, когда он понял, что, в сущности, его попросту отодвинули в тень. Повышение в должности было только кажущимся. Никто и не думал соблюдать уставные требования, воздать ему соответствующие почести, ему даже кабинета никакого не предоставили, не говоря уже о штабе. Оставили всего-навсего одного адъютанта – для компании, надо полагать. Какая там инспекция, какая там великая ответственность? Кого он будет инспектировать после того, как его вышвырнули со службы, лишили всех прав, обязанностей, подорвали престиж?

Генерал Лукаш разорвал донос на генерала Трифонова и медленно сжег его над пепельницей. Когда от бумаги остались лишь черные хлопья, он растер их пальцами, чтобы ничего нельзя было прочесть. И хорошо, что он вовремя уничтожил этот документ, потому что в дверях уже вырос адъютант, доложивший о приходе генерала Трифонова.

– Просите!..

Генерал Трифонов не замедлил явиться. Одет, как всегда, с иголочки, подтянут, коротко остриженные волосы слегка отливают сединой, пальцы узловатые, пожелтевшие от табака, усы прокуренные. Он пришел принять документацию, сейф. Генерал уже подготовился к этому последнему унижению. Список бумаг был составлен, все приведено в порядок, личные вещи убраны. Со сверхсекретных донесений и приказов давно уже сняты копии. Хранил он их для большей безопасности дома. Много сведений успел он собрать за годы старательно исполняемого долга, многих людей держал в своих руках. До этого момента он сумел усидеть в своем кресле в значительной степени благодаря досье, в которых фигурировали различные люди, но теперь все это ему уже не поможет. Да и Его величества нет в живых… И Севов, который не однажды сопровождал его к царю, уже не прежний вездесущий и всемогущий человек, доверенное лицо покойного государя. И все же, узнав о смещении генерала Лукаша, он навестил его, чтобы вместе обсудить ситуацию и виды на перемены к лучшему, но все закончилось обещаниями будущего сотрудничества и помощи. Севов просил генерала сделать побольше копий секретных документов. Он надеялся вскоре стать столь же необходимым князю Кириллу, как был необходим его покойному брату. А если так, то надо поддерживать с ним связь. Генерал-лейтенант Лукаш верил его слову, хотя тот был не военным, а всего лишь архитектором. Сейчас слово военного стало весить меньше. Если генерал Михов настаивал, чтобы Русев стал военным министром, чего еще можно от него ожидать? Какой министр может получиться из вчерашнего начальника отдела снабжения и поставок военного министра? Если заглянуть в донесения, которые хранятся в домашнем сейфе генерал-лейтенанта, тюремная камера сегодняшнему министру за его махинации подходит куда больше, чем министерский кабинет. В свое время генерал-лейтенант Константин Лукаш пытался ознакомить Михова с тайной финансовой деятельностью Русева, но, по-видимому, оба они крепко повязаны бесчестными сделками – тот пригрозил Лукашу отставкой. Его спасла дерзость – он ответил министру, что вынужден будет сообщить об этом Его царскому величеству. Угроза возымела действие. Его не только не уволили – на следующий день сам генерал Русев явился к нему с визитом и при прощании «забыл» на столе пакет с солидной суммой денег. И вот сейчас Лукашу надо платить проценты с этой суммы. Успокаивало его только то, что деньги он вложил в надежное дело и старость его обеспечена. По содержимому пакета, который был оставлен на столе, можно судить, как эти люди наживались на военных поставках.

Генерал Трифонов сухо поздоровался. Учтивость требовала обменяться любезностями, но подходящих слов у них не нашлось. Один не хотел подслащать пилюлю, другой – желать преемнику новых успехов. Первое слово сказал все-таки бывший хозяин. Самое неприятное для него было уже позади. И ничего не оставалось, как иронизировать над своим положением.

– Генерал Трифонов, уступая вам это кресло, желаю завершить свою карьеру удачнее, чем я…

Трифонов, который едва сдерживал радость, вызванную повышением, проявил осторожность.

– Господин генерал-лейтенант, мы солдаты долга и отечества, притом вы сейчас – мой прямой начальник…

– Долг существует для каждого болгарина, генерал, что же до начальства… – Лукаш попытался улыбнуться. – Вы извините меня за такую встречу, но, поскольку я уже всего лишь инспектор, позволю себе нарушить уставной порядок… – И, помолчав, показал на опись и бумаги на столе. – Здесь вы найдете все. Наши адъютанты закончили работу… Там – ключи от сейфа… Если вы думаете, что у меня есть другие, можете сменить сейф… А засим – до свидания. Не поминайте лихом… – Лукаш козырнул и, не подавая руки, вышел из кабинета.

Генерал Трифонов был удивлен поведением Лукаша, но не сделал ни малейшей попытки удержать его. Должность инспектора считалась наивысшей в армии. Ну что ж! Скатертью дорога. В их среде не принято сентиментальничать, в данном случае это и вовсе не к месту. Кому приятно прощаться со своим кабинетом, оставлять привычную работу? Можно ли требовать от человека особой учтивости по отношению к преемнику, который явился напомнить, что ему пора уходить… Но как вести себя с ним дальше? Лукаш продолжает оставаться его начальником…

Генерал Трифонов подошел к столу, бросил взгляд на сейф и нажал кнопку звонка. В дверях появился адъютант генерал-лейтенанта:

– Слушаю вас, господин генерал…

– Приберите на столе, приведите в порядок сейф, очистите пепельницы…

Пока адъютант выполнял приказание, генерал стоял у окна и терпеливо ждал. Хотя он смотрел на верхушки деревьев и задымленные крыши, взгляд его, в сущности, был направлен в себя – в душе его нарастало радостное чувство удовлетворения. Он, командир второго корпуса, стал начальником Генерального штаба. Выше были только министр и этот новоиспеченный инспектор. Военного министра, генерала Русева, он знал давно, они не были особенно близки, но мыслили одинаково и оба ориентировались на Германию. Генерал Геде говорил хорошие слова о служебной квалификации Трифонова, его военных познаниях, командирских достоинствах. Он считал его умным человеком, а однажды, находясь в добром расположении духа, даже сравнил его с министром, и сравнение было в пользу Трифонова. Конечно, эту оценку следует воспринимать как что-то среднее между истиной и шуткой. Но генерал Трифонов знал Геде, знал и то, что тот не бросает слов на ветер. Даже в шутках Геде оставался верен своему немецкому характеру, всегда сначала взвешивал и лишь потом говорил. Генерал Трифонов заслонил рукой невольную улыбку, чтобы скрыть от подчиненного свою радость, хотя адъютант стоял за его спиной, убирая со стола бумаги. Слышен был шум задвигаемых ящиков, легкое постукивание пепельниц о стол, скрежет ключей в дверце сейфа и, наконец:

– Готово, господин генерал!..

– Спасибо, капитан… Вы свободны, – сказал Трифонов, не оборачиваясь. Он слышал, как закрылась дверь, и только тогда подошел к столу. Все было прибрано, вытерто, вычищено, от прежнего беспорядка не осталось и следа. Стояла даже ваза, и в вазе цветок. Весь во власти восторга и забот в связи с новым назначением, генерал Трифонов не обращал внимания на то, что природа уже стремится к обновлению. Даже сейчас, глядя в окно, он ничего не заметил, кроме задымленных крыш и голых верхушек деревьев. Да это его и не интересовало. Он обладал способностью сосредоточиваться до такой степени, что мог не слышать, как вокруг него падают бомбы. Результат многолетней тренировки. В молодости ему попалась книжка об индийских йогах, и он увлекся описанными в ней упражнениями. Тогда он был поручиком в захолустном гарнизоне еще более захолустного городка. Деваться некуда, заняться нечем. Хорошо, что подвернулась эта книжка и вместе с ней появилось серьезное увлечение, иначе только и оставалось, что жениться на дочке местного адвоката и кмета[21]21
  Кмет – глава общины, староста или градоначальник.


[Закрыть]. Вообще на женщин ему везло. Может быть, педантичность в одежде, военная выправка, умение всегда держаться соответственно своему положению, выдержка привлекали к нему женщин, которые буквально преследовали его своей любовью. Только перевод в другую часть помог ему отделаться от адвокатской дочки. Но и в полку, куда его перевели, покоя он не дождался. У командира полка была дочь, некрасивая, но довольно умная. Командир во что бы то ни стало старался выдать ее замуж и едва не женил на ней Трифонова. Спасла случайность. Ревизовали полковую финансовую часть и при проверке казначейских счетов обнаружили большие недостачи и злоупотребления. Полковой командир со своей семьей покинул полк, и Трифонов был спасен. Но в конце концов он женился и выбором своим остался доволен. Наличие семьи имело свои хорошие стороны, правда, обязанностей стало куда больше. В то же время женитьба принесла Трифонову важные знакомства. Остального он достиг служебным рвением, верой в необходимость того, что делает, и преклонением перед немецким военным гением. Он был убежден, что его немецкие друзья справятся каким-то образом с большевиками – нельзя не победить, обладая ресурсами всей Европы.

8

В последнее время Тилю что-то нездоровилось, и фрау Бекерле не находила себе места. Большую собаку с лоснящейся шерстью ей подарили за год до назначения мужа в Болгарию, и она так привязалась к ней, что не могла без нее прожить и дня. И сейчас она взяла Тиля с собой в Банкя, но его печальный вид пугал ее. Тиль был невесел, лежал уткнув голову в лапы, глаза покраснели и помутнели.

Хотя на дворе был уже май, погода стояла холодная и противная. Бебеле закуталась в пестрое верблюжье одеяло и думала, чем накормить Тиля, чтобы поднять его настроение. Наверно, и на него действовали эти необычные для мая холода. Низко нависшее небо, пустынный сад, неприбранный двор напротив – все это ее угнетало, и она решила вернуться в Софию. Шофер Альтнер отвез ее.

Всю дорогу ее не покидало плохое настроение. Квартира поразила своим нежилым видом. Муж отсутствовал. Фрау Бекерле велела служанке затопить большой камин с кафельными плитками и, завернувшись в одеяло, легла на диван. Огонь в камине вернул ее к жизни, что-то вспыхнуло в ней самой – какое-то далекое воспоминание, но она поспешила его отогнать. Тогда, совсем юная, она работала в весьма низкопробном заведении. Их труппу предоставили в распоряжение национал-социалистской партии… Это было в Гамбурге… Гамбург! Этот период жизни она хотела бы забыть навсегда, но воспоминания против воли преследовали ее… Во Франкфурте все сложилось иначе. Там она появилась как актриса с именем, актриса, которую ценили в высшем обществе. Она стала кумиром национал-социалистской молодежи. Там она познакомилась с Бекерле и связала с ним свою жизнь. К добру ли? Кто знает. Детей у них нет. Это ее вина. Хотя ее идеалом был фюрер, призывавший арийских женщин рожать солдат, она уже не помнит, сколько сделала абортов. Бебеле натянула одеяло, зевнула и забылась легким сном. Русые, платинового оттенка волосы упали на лоб и чуть шевелились при дыхании.

Такой застал ее Бекерле. Он вернулся недовольный и утомленный разговором с министром иностранных дел Шишмановым. В последнее время у Бекерле было много споров с правительством по поводу советской ноты об открытии консульства в Болгарии.

Регенты пребывали в растерянности, а кабинет Божилова не решался предложить ничего существенного. Министр-председатель боялся большевиков и не скрывал своей боязни. Хорошо, что Шишманов поддерживал с ним, Бекерле, регулярную связь, и он был постоянно в курсе дел, касающихся этой ноты. Следует ли сейчас на нее отвечать? Именно сейчас, когда германские войска на Восточном фронте продолжают свертывать оборонительные линии, а здешние партизаны подняли голову, несмотря на плохую погоду? Бекерле сел возле камина, протянул к нему руки, чтобы согреть застывшие пальцы. Огонь таит в себе нечто живое и легкое. Пусть он сейчас укрощенный, даже добрый на вид, по сути своей он остается коварным и изменчивым. Если в данный момент огонь служит человеку, то только потому, что находится в его власти. Всему нужна сильная рука. Вот пришла русская нота, и все, от регентов до последнего министра, начали умничать и высказывать свои суждения.

В сущности, все болгары склонны рассуждать и поучать. Эту их черту Бекерле обнаружил уже давно. Можно соединить его открытие с наблюдениями Бебеле, которыми она делилась в Чамкории с Морманом. Это люди с недостаточной уверенностью в себе и в то же время с огромным желанием давать советы, поскольку чувствуют себя умнее и хитрее других. Нет, тут не все концы сходятся. Что-то у Бебеле получается не так. Адольф Бекерле посмотрел на свисающую с дивана руку жены. Легкие отблески огня скользили по ее смуглой коже. У Бебеле маленькая полная рука с короткими пальцами, и, возможно, поэтому она так тщательно ухаживает за своими длинными ногтями. По рождению она не аристократка. Да и он не может похвастать своим происхождением. В сущности, эта слабость людей, окружающих фюрера, – любовь к родовым титулам, стремление всеми правдами и неправдами заполучить к фамилии приставку «фон» – многих делает смешными. Его прямой начальник фон Риббентроп – один из них. Ему удалось найти дальнюю родственницу, которая усыновила его, и тогда он смог украсить себя титулом. Дохода это не приносило, но поставило его в один ряд с аристократами, которые неохотно пускают в свою среду простолюдинов. Фон Риббентроп звучит иначе, чем просто Риббентроп или господин Риббентроп. Сейчас, куда ни плюнь – в господина угодишь. Бекерле отвлекся от своих рассуждений, почувствовав, что Бебеле на него смотрит. Он подошел к ней, нагнулся и легонько поцеловал ее в лоб.

– Как провела время?

– Ужасно, – ответила она, – не с кем было слова сказать…

Когда ей не с кем поговорить, это, действительно, для нее ужасно. Бекерле знал, как она мучается, когда у нее нет собеседника, а точнее, слушателя. Вот и сейчас, не успела открыть глаза, а уже начала рассказывать ему о бедном Тиле, о его здоровье, об этом гнетущем холоде, о том, что шофер Альтнер непроходимо глуп и что пора уже заменить его кем-нибудь другим. И о машине он не заботится, и с Тилем обходится грубо, непрестанно его ругает, даже бьет украдкой, позволяет себе в ее присутствии наступать ему на хвост своими сапожищами. Хорошо, что Тиль настолько корректен и мил, что только однажды ухватил его за штанину. И он отделался всего лишь прокусанной ногой и порванными брюками. Ужасный человек, как только можно терпеть его, но, вероятно, Бекерле нужен именно такой мужлан, потому что он и сам не слишком-то внимателен к окружающим. Вместо того чтобы подтянуть одеяло и укрыть жену, он стоит как истукан. Словно ему неприятно, что она возвратилась домой…

Бекерле улыбнулся в ответ на эту лавину слов…

– Ну что тут смешного? – воскликнула Бебеле. – Я чисто по-человечески жалуюсь ему на этого ужасного дикаря, а он смеется!

– Я смеюсь, потому что подумал, как это я мог провести целых два дня, не слыша твоего милого голосочка…

– Дурачок. – Она поднялась и села. – Что новенького на фронте?

– Новое – это старое. Отступаем. Когда я смотрю, как выравнивается фронт, начинаю понимать тревогу этих…

Бебеле округлила глаза и прижала палец к губам.

– …паникеров, – закончил Бекерле. – Дрожат за свою шкуру, забыв о тайном оружии возмездия. Это оружие сметет русских… – Он вновь углубился в прерванные мысли: все вместе один несчастный ответ сочинить не могут, беспрестанно его дергают. В сущности, им ничего не стоит отвергнуть предложение русских. Вначале он так и рекомендовал поступить, но их доводы заставили его задуматься. В надежде получить указания и выяснить реакцию на свои действия, он послал уже несколько телеграмм в Берлин, но столица молчит, а ему надоело редактировать проекты ответа этих перепуганных регентов. В центр Бекерле уже сообщил, что делает все возможное, чтобы задержать ответ на ноту и спровоцировать возмущение русских. Он собирался выбраться утром куда-нибудь вместе с Бебеле до того, как министр иностранных дел явится с очередным проектом. Но вышло все по-другому. День начался с дурацкого разбирательства. Работники посольства надумали перенести часть служб в другое здание. Даже договор с домовладельцем подготовили. Бекерле отказался его подписать. И так слишком уж его подчиненные рассредоточились, чтобы разрешить еще одной группе роиться. Выход какой-либо службы из-под общей крыши ведет к известной ее самостоятельности, она ускользает от его непосредственного контроля. Измельчали люди, начинают больше думать о себе, о собственном комфорте, а не об интересах рейха.

Эта задержка помогла Шишманову застать полномочного посла на службе. Он настаивал на встрече, чтобы рассказать о некоторых новых подробностях, связанных с нотой. Бекерле предпочел сам заехать к Шишманову. Новости, сообщенные ему в министерстве, до некоторой степени его успокоили. Обсуждение вопроса в регентстве было очень острым. Некоторые настаивали на разрешении открыть консульство в Варне, чтобы умилостивить русских. Мол, тогда даже в случае войны, если Советы ее объявят, народ не сможет обвинить правительство в том, что оно ничего не предпринимало. Потребовалось вмешательство Шишманова, который напомнил, что неизвестно еще мнение германской стороны. Вопрос слишком серьезный, самостоятельное его решение может привести к оккупации страны союзниками. В конце концов регенты поручили ему переговорить с полномочным послом Германии Адольфом Бекерле…

Рассказывая обо всем этом, министр Шишманов хотел подчеркнуть свою верность интересам Германии, напомнить послу, что до сего времени он уведомлял его о ходе обсуждения ноты без разрешения правительства.

Бекерле не мог не выразить ему признательности за услугу.

Они расстались со взаимными уверениями в дружеских чувствах, и Бекерле поспешил к машине – надо еще заехать за Бебеле.

Друзья ждали их в Чамкории.

Во всяком случае, так им казалось.

9

В низинах пробивалась зелень, лес пробудился очень рано. Иволга еще до восхода солнца тихо запела свою песенку, словно не желая отвлекать Дамяна от размышлений. Где-то возле немецких складов чирикали довольные погодой воробьи. Потом они взмыли в небо, и вся стайка понеслась над сосновым лесом, над питомником вниз к чешме. Птицы уже привыкли летать туда на водопой, окружали, облепляли русло источника и жизнерадостно гомонили. Еще день-два, и уцелевшим партизанам надо будет покинуть свое убежище и пуститься в путь по крутым горным дорогам. Не так давно у них произошла серьезная схватка с многочисленным войском и полицией. Хорошо, что это было под вечер – наступившая темнота скрыла следы партизан, а утренний снегопад завершил дело и спас их от преследования. И сейчас, вспоминая тот бой, Дамян убедился, что правильно сделал, разделив отряд на две части. Это решение было принято на совещании штаба после долгого затишья. Дамян с помощником комиссара Каратой оставался здесь, а комиссара с заместителем командира Бекриятом и частью отряда отослали в лагерь Медвежьи Уши. С ними отправили и Кладовщица, потому что он один знал, где находится полевая база. Если бы по пути их обнаружили, оставшиеся в живых могли найти там спасение. Когда прощались, никто и не думал об этом укрытии на равнине, каждый надеялся, что они доберутся до гор и продержатся там до весны… Шел снег, крупный, но редкий. Наст был твердый, нога не проваливалась. Следов почти не оставалось, а то, что оставалось, заметал сухой хворост, который тащили замыкавшие. Снегопад все подравнивал, и никто бы не сказал, что здесь прошло сто человек. Ушло больше, чем осталось, – впереди было много запасов и просторных землянок.

Дамян долго стоял на снегу, глядя вслед уходящим. С ними шагала Бойка, хорошая, миловидная девушка, только что закончившая гимназию. Она пришла в отряд с мобилизованными, которых привел уполномоченный. Дамяну она понравилась сразу. Женщин вместе с ней стало семеро, но у других за плечами было уже по нескольку месяцев партизанского стажа, а она присоединилась к ним в начале зимы, когда люди мерзли в землянках, заваленных снегом, охваченные тревогой перед неизвестностью. Бездействия Дамян боялся больше всего. Бездействие рождало сомнение, разыгрывалось воображение, в душу прокрадывался страх. Вместе с девушкой в отряде появился и паренек, довольно хилый и невзрачный на вид, но, похоже, она была к нему неравнодушна. Он постоянно крутился возле женской землянки. Поначалу командир принял их за брата и сестру, но потом понял, что это не так. Дамян считал, что сейчас не время для чувств. Борьба требует полной самоотдачи. И он приказал девушке идти с комиссаром, а юношу оставил с собой. Никто не мог отменить его приказ. Он специально вышел из землянки пораньше, чтобы проследить за уходом партизан. Паренек, который выбрал себе героическое имя Боримечка[22]22
  Боримечка (дословно – «побори медведя», болг.) – герой романа Ивана Вазова «Под игом».


[Закрыть], вертелся возле собравшихся в дорогу людей. Перед тем как колонна тронулась в путь, он стащил с себя толстый шерстяной шарф и протянул его девушке, но она не взяла. Под взглядами провожающих парню было неловко. Наблюдая за ними, Дамян чуть было не отменил свое решение, но передумал – не к лицу командиру поддаваться на глазах у всех чувствам. Колонна ушла…

Боримечка долго стоял, глядя вслед ушедшим. Когда последний силуэт скрылся из виду, он сел на старый буковый пень и застыл, сгорбившись, уйдя в свои мысли. Командир несколько раз выходил посмотреть, что он делает, и каждый раз заставал темнеющую на снегу фигурку на одном и том же месте… Он приказал следить за ним. Вызвал одного из его товарищей и велел не спускать глаз с него. Разрешил даже намекнуть ему, что при первой возможности командир отправит его туда, к Бойке… Похоже, слова его были переданы, потому что Боримечка со временем приободрился и стал все чаще попадаться командиру на глаза. Дамян решил воспользоваться обильным снегопадом и послал Боримечку вместе с Архитектором для установления связи с товарищами. Ничего из этого, правда, не вышло – они вынуждены были вернуться, не сумев добраться до лагеря. С того для Боримечка замкнулся, стал искать уединения, избегал товарищей.

У командира не было времени им заниматься. Напряженно работали группы обучения, опытные учили молодых, единственный пулемет и два автомата переходили из землянки в землянку. Разбирать и собирать винтовки и пистолеты – дело нетрудное, но партизаны должны овладевать и более современным оружием. В завтрашнем бою оно может попасть к ним в руки, и надо знать, как им пользоваться. Более способные проходили даже курс для артиллеристов. Карата разыскал учителя, который владел французским и русским языками, и организовал, как в шутку говорили партизаны, «церковное училище». Желающих изучать французский язык нашлось не слишком много, но на уроках русского землянка становилась тесной. Был кружок и по истории партии. Все это радовало Дамяна. У партизан не хватало времени скучать. На одном из занятий командир увидел и Боримечку. После разлуки с Бойкой юноша стал писать стихи. Хорошие, но очень грустные. Это огорчало командира, но после неудачной попытки наладить связь с лагерем он не хотел рисковать. Снегопад прекратился, и сейчас не стоило, да еще из-за сантиментов, подвергать опасности жизнь товарищей. Ему даже стало казаться, что увлечение стихами притупило у юноши чувство разлуки. Но тут произошло неожиданное. Боримечка сбежал. Он стоял на посту у скалы, но, когда пришла смена, его на месте не оказалось. Командир приказал лыжникам догнать беглеца: следы сохранились ясные и времени прошло немного. Он не мог уйти далеко. Настигли его в десяти километрах от лагеря. Дамян приказал расстрелять его, когда поймают, но стрелять было нельзя – вдали чернели цепи солдат и полицейских. Однако вернуться в лагерь они уже не могли – привели бы за собой преследователей. Решили залечь под скалой и открыть по врагу огонь. Отвлечь выстрелами внимание врагов и предупредить своих. Боримечка просил разрешить ему сражаться вместе со всеми, умоляя вернуть оружие. Ему дали винтовку, и он отстреливался до конца бок о бок с товарищами.

Все это Дамян узнал от Архитектора, который один остался в живых и с невероятным трудом добрался до нижнего, резервного лагеря. Выстрелы, услышанные в лагере, позволили партизанам приготовиться к бою. Вначале, правда, Дамян подумал, что поймали Боримечку и ведут его сюда, но вот уже и стрельба прекратилась, а никто не подходил. Лишь после полудня стали вырисовываться первые вражеские цепи на белом снегу. Партизаны заняли круговую оборону и ждали противника. Ударная группа во главе с Каратой расположилась на ближней вершине, с тем чтобы обеспечить отступление, если солдаты и полицейские попытаются окружить партизан.

Первая стычка произошла возле источника. Следы беглеца были там хорошо видны, и каратели шли по этим следам. Партизаны подпустили их совсем близко. Солдаты двигались с двух сторон вдоль следов – это говорило о том, что они не знают, где расположен лагерь. Значит, никто их не привел сюда, они сами пытаются обнаружить партизан. Группа Архитектора, первой нарвавшаяся на карателей, отвлекла своей перестрелкой у скалы главные вражеские силы. Полицейские, шедшие к источнику, не имели опыта подобных операций. Они громко разговаривали, шумели, посвистывали, словно шли на охоту за дичью. У чешмы они остановились. Здесь прошел отряд Караты, следы его терялись в направлении горного отрога. Полицейские ждали офицера, чтобы решить, куда идти дальше. У источника были заметны следы и постоянного партизанского поста. Пока совещались, дальний хребет почернел от подошедших солдат. Столкновение было неизбежным. Дамян с автоматом подполз к первой цепи. Командиры отделений заняли свои места. Со стороны старого бука врагов вроде бы не видать. Там большая крутизна и снег намел такие глубокие сугробы, что преодолеть их невозможно. Надо быть сумасшедшим или совсем отчаяться, чтобы решиться на это. У бука схоронился пост, там слышали выстрелы, но не знали, как поступить – вернуться в базовый лагерь или затаиться. Командир приказал им ни в коем случае не обнаруживать себя. Последний выпавший снег замел все следы между этим постом и базой. Едва ли кто-нибудь догадается, что под корнями одинокого старого дерева притаилась партизанская землянка – настолько место было открытым, голым. Очевидно, пост решил выполнить приказ – ничем не выдавать своего присутствия. Дамян часто поглядывал в ту сторону и про себя молил их только об одном – чтобы у них выдержали нервы и они не бросились на помощь товарищам. Помощь небольшой группы в бою с многочисленным и хорошо вооруженным врагом была бы каплей в море. Хватит у них ума – до времени затаятся. Если полицейским удастся стянуть обруч вокруг базового лагеря, стрельба им в спину со стороны бука поможет разорвать этот обруч. Тем более вечером, в темноте, когда невозможно определить численность партизан.

Мысли Дамяна были прерваны появлением Стамо, командира штабной охраны. Дамян показал ему на молодого офицера в расстегнутой шинели, который вел большую собаку. Собаку надо подстрелить первой:

– Возьми на мушку…

– Кого?

– Вначале собаку…

Это были последние в их рядах слова перед боем. Ободренные появлением солдат, полицейские двинулись прямо на лагерь. Занявшие опушку леса партизаны, невероятным усилием сдерживая себя, подпустили их на десять шагов и только тогда открыли огонь. В первой шеренге уцелело всего несколько человек – из тех, что бросились по снежному склону к источнику. Теперь надо спешить. Дамян приказал взять оружие убитых, пока каратели не пришли в себя и не перегруппировались для новой атаки. Оружие было весьма кстати. Два автомата, десять новеньких винтовок и столько же пистолетов. Все это тут же разошлось по партизанской цепочке и обрадовало плохо вооруженных людей. С трех полицейских, которые лежали поближе, успели снять форму. Может пригодиться. Сейчас времени для переодевания не было, солдаты приближались. Со стороны хребта стучал тяжелый пулемет. Дамян хорошо изучил местность, окружавшую лагерь. Со стороны старого бука враг пройти не сможет, но и для отхода этот путь не годится: во-первых, место совсем голое, во-вторых, окружено глубокими сугробами. Остается дорога к скале. Нужно хорошо охранять ее: если враг успеет захватить Острый Верх, этот путь будет перекрыт. Сейчас там залег Карата со своим отделением самых опытных, испытанных в боях партизан. Он нарочно пошел к источнику, чтобы запутать преследователей, а на Острый Верх свернул с северной стороны. Эта хитрость позволила ему выиграть время. Скорей всего, его пулемет уже на позиции.

Пулеметов в отряде было два, второй дали комиссару, ушедшему в лагерь Медвежьи Уши. Пулеметы эти принесли пятеро солдат, бежавших из Беломорья. Вел их Балю, дальний родич Дамяна. Шли они наугад, не имея никакой связи с партизанами. Думали добраться до знакомого села. Случайно о них узнал Кладовщик, посланный за продуктами. Сыровар, у которого останавливались партизаны, сообщил им, что в округе бродят пятеро солдат с пулеметами. Выдают себя за солдат подразделения регулярной армии, в чем он сильно сомневается: с чего бы им тогда, едва запасшись едой, сразу прятаться в лесу? Он даже немного последил за ними и понял, что никакое это не подразделение, а горстка дезертиров, не знающих, куда им приткнуться. Сыровар, который был ятаком, с нетерпением ожидал партизан, чтобы рассказать им о бродягах. Кладовщик нашел их и, обезоруженных, привел в лагерь. Можно было представить себе восторг партизан! Они радовались не только пополнению, но и новеньким, отливавшим синевой пулеметам.