Текст книги "Перо динозавра"

Автор книги: Сиссель-Йо Газан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Глава 15

В 1970 году родители Сёрена, Петер и Кристине, сняли дачу на берегу Северного моря. Сёрен вдруг вспомнил тот дом. Деревянный, светло-голубой, стоящий в углу огромного участка, обсаженного высокими деревьями. Чуть поодаль были пляж и рыбацкий поселок. Авария произошла спустя неделю после начала отпуска. Отец Сёрена как раз ремонтировал машину и снял с нее все – номера, бампер, глушитель. Солнце начало вдруг припекать так сильно, что без мороженого было не обойтись. До магазина было всего четыре километра по небольшой проселочной дороге, и они поехали на машине, поскольку мама Сёрена тоже хотела с ними, а ехать на велосипеде она не могла, потому что скоро должна была родить Сёрену младшего брата или сестру. Большую дорогу им нужно было пересечь только в одном месте. Какие тут могут быть проблемы?

Машина столкнулась с грузовиком и сложилась как жестянка. Сёрен не погиб. Он сильно разбил лицо, сломал несколько ребер, получил сотрясение мозга, и у спасателей ушел час на то, чтобы вырезать его из машины. Он ничего не помнил. Ни капли пота, которая катилась по переносице одного из спасателей, ни внезапного запаха кофе, ни пшеничного поля, которое, должно быть, ходило желтыми волнами в летней жаре. Ничего. Темнота. Его родители сидели на переднем сиденье. Вся передняя часть машины была вдавлена внутрь.

В больнице никак не могли выяснить, кто Сёрен такой и где искать его родственников.

Врачи и медсестры спрашивали его снова и снова, кто он и откуда, но он ничего не отвечал. Он пролежал в больнице почти трое суток, не произнеся ни звука. Случилось что-то ужасное, он был один, ему было пять лет. Нужно было молчать, сцепив зубы. Кнуд и Эльвира тоже не пришли. Никто его не любит.

Кнуд и Эльвира понятия не имели о том, что случилось. Они были на семинаре в Финляндии. Нет, новость не застала их дома в Эрслеве, нет, им не пришлось собираться с силами, чтобы выйти в сад и рассказать внуку об аварии, как они утверждали. Это была ложь. Они были в Финляндии. На четвертый день Сёрен сказал: «Моего дедушку зовут Кнуд Мархауг, он живет в красном доме под Эрслевом, в Дании». После этого все завертелось: телефонный звонок, друг, гостивший в доме Кнуда и Эльвиры, поднял трубку, потом звонок в Финляндию, и наконец Кнуд и Эльвира вернулись в Данию, чтобы забрать Сёрена.

Закончив рассказывать, Вибе испытующе посмотрела на Сёрена. Он сидел, безвольно опустив руки, и разглядывал свечи в белых подсвечниках, которые невообразимо медленно сгорали на полке на стене в другом конце гостиной. Сёрен играл в саду за домом Эльвиры и Кнуда, когда произошла авария! В дальнем конце сада. Кнуд вышел к нему и рассказал о том, что случилось. Он прекрасно это помнит, несмотря на то, что ему тогда было пять лет, несмотря на то, что вскоре после этого они переехали в Копенгаген. Дом под Эрслевом был выкрашен в красный цвет, в саду росли три старые яблони, у Эльвиры был большой горшок, в нем собиралась дождевая вода, и Сёрен выпускал туда головастиков из ближайших озер. В тот день, когда Петер и Кристине попали в аварию, они ехали в Эрслев, чтобы его забрать. Он гостил у Кнуда и Эльвиры на выходных и как раз играл с красной машиной, когда Кнуд вышел к нему в сад. Потом они ели мороженое. Каждый съел по три. То, что говорит Вибе, неправда.

– Почему ты держала это в тайне? – спросил он. Свитер прилип к спине, что-то свистело у него в голове.

– Я знаю об этом с пятнадцати лет, – ответила Вибе. – С того самого лета, когда я обнаружила фотографию на комоде и поняла, что Эльвира и Кнуд – не твои родители. Я была поражена, что твои родители погибли. Погибли!Тогда я впервые поняла, что тех, кого ты любишь, можно потерять в аварии. Я чувствовала себя просто ужасно. Вечером мама пришла пожелать мне спокойной ночи, и я разревелась. Ты потерял своих родителей, и мне стало страшно потерять своих. Мне было пятнадцать лет, – добавила она. – Я пересказала маме рассказ Эльвиры. Как тяжело было Кнуду в тот день выходить в сад, когда он должен был рассказать тебе об аварии. Что сама она осталась в доме и прислонилась к стене, обессилев от горя. Мама прижала меня к себе и пообещала, что она не умрет.

В следующий свой поход в библиотеку я не могла не попытаться найти какие-то подробности этой истории. Я хотела увидеть фотографию твоих родителей, прочесть об аварии, погоревать о той ужасной потере, которая выпала на долю моего друга, купаться в этих чувствах, наверное, – Вибе опустила глаза. – Я уже почти сдалась, но тут наконец нашла заметку об аварии. В ней было написано, что тайна недавней трагедии раскрыта. Пятилетний мальчик из Виборга, который три дня назад потерял своих родителей в чудовищной аварии, в которой сам чудом уцелел, назвал наконец свое имя и воссоединился со своими бабушкой и дедушкой. Я смотрела на фотографию, которая была передана в газеты полицией в надежде, что кто-то узнает тебя по снимку. Она была сделана в больнице, и мне казалось, что это какая-то плохая шутка. Ты был черно-синий, опухший, неузнаваемый, с повязкой на голове. Под фотографией была подпись «Пятилетний Сёрен Мархауг наконец нашел свою семью». Я выбежала из библиотеки в ужасе, в ярости и в тот же вечер позвонила вам домой. Трубку взял Кнуд. Я сказала все как есть, что я знаю, что они тебе врут, и что теперь они должны рассказать тебе правду. Кнуд попросил меня встретиться с ним на следующий день у крепостного вала, за школой.

Он сидел на скамейке и смотрел на воду во рвах, когда я пришла. Был сильный ветер, я замерзла. Он меня обнял и сказал, что Эльвира не хотела, чтобы ты знал правду. Она считала, что у тебя и без того было предостаточно проблем и что незачем напоминать тебе о масштабах трагедии, пока ты сам о них не вспомнишь. Если бы это когда-то всплыло, они, конечно, были бы рядом с тобой, поддержали тебя и все объяснили. Но пока этого не произойдет, сами они будут держать рот на замке. Эльвира считала, что вытеснением твой мозг защищал тебя от невыносимых страданий.

Кнуд сказал, что он тогда очень сомневался в правильности этого решения, и мне показалось, что этот вопрос стал камнем преткновения. Кнуд был уверен, что дети очень выносливые, что все их переломы срастаются в рекордные сроки, что они приспосабливаются к ситуации и умеют компенсировать все, как растения, которые засыхают в тени и снова дают побеги на солнце. Но Эльвира была с ним не согласна. Кнуд в конце концов нехотя, но все-таки согласился с Эльвирой, как он рассказал мне в тот день на крепостном валу, но только в обмен на ее клятву, что, если у тебя появится даже малейший намек на воспоминание о том, что произошло, они сразу же откроют все карты. Так они и решили. Об этом они договорились. «Дорогая Вибе, – прошептал тогда Кнуд, – не говори ему ничего. Пусть все идет как идет. Для нас наконец-то наступил покой». Он смотрел на меня выжидающе, умоляюще. Я сказала, что подумаю. Эльвира ничего не знала, ты тоже, но Кнуд после разговора смотрел на меня внимательно, с надеждой. И вдруг я поняла, что в этом нет никакого смысла. Тебе было шестнадцать, ты учился во втором классе гимназии, был председателем совета учеников, хорошим товарищем, спортсменом. Способным, популярным спокойным. Должна ли я была разоблачать тайну, которая, кажется, никак на тебя не повлияла? Я спрашивала тебя о Петере и Кристине. Ты не удивлялся моим вопросам, я ведь только что узнала о том, что те, кого я считала твоими родителями, на самом деле твои бабушка и дедушка, так что ты отвечал охотно. Да, ты иногда о них думаешь, особенно когда Кнуд и Эльвира о них вспоминают, на Рождество и в середине мая, в день рождения Кристине, когда Эльвира и Кнуд разводят костер в саду, даже если идет дождь. Ты, как говорили, очень похож на Петера, и было бы интересно, наверное, иметь отца, на которого ты похож. Но Кнуд и Эльвира лучшие родители, которых только можно себе представить. Здесь твой взгляд всегда становился мягким и уверенным. Подумай о том, как нам вместе весело, говорил ты. И вам правда было весело. В доме было много места и много жизни.

Я снова встретилась с Кнудом за школой и рассказала, что я решила. У него точно гора с плеч свалилась, и на много лет это мое знание о тайне отошло на задний план. Мы окончили гимназию, стали жить вместе, все было так легко и открыто. Ты поступил в полицейскую академию, – Вибе улыбнулась, – и тогда я даже не задумалась, почему тебя так занимает разгадывание тайн. У нас все было хорошо, наши отношения развивались. Только когда я захотела ребенка, тайна возникла снова. Потому что ты просто сказал «нет» без дальнейших объяснений. Я пыталась заставить тебя объяснить подробнее, и единственное, что я поняла из твоих многочисленных отговорок, – что тебе страшно. Но с чего бы тебе бояться заводить ребенка? Нам обоим было далеко за тридцать, и мы любили друг друга – по крайней мере, я себя в этом уверяла, – она на мгновение подняла взгляд, – конечно, ты полюбил бы ребенка. Тебя самого любили, и ты умел возиться с детьми, я видела, как ты это делаешь. Невозможно ведь делать вид, что ты умеешь возиться с детьми. Единственное, чем можно было это объяснить, – что старая трагедия пугала тебя до мозга костей и происходило это на уровне подсознания. Психологически дети для тебя – это те, кого бросают лежать в одиночестве в комнате с высоким потолком, и никто не приходит, чтобы их забрать… Конечно, черт побери, понятно, что ты не хотел детей.

Я была уверена, что единственное правильное решение – это наконец рассказать тебе правду. Мы с Кнудом встретились за обедом в городе, и он ужасно удивился, что я снова намерена извлечь эту историю на свет божий. Сначала он вообще не хотел говорить об этом, сказал – ты же обещала. Но потом я спросила его, задумывался ли он когда-нибудь о том, что между случившимся и твоим нежеланием иметь детей есть связь. Эта мысль поразила его. Старик так хотел правнуков, – она нервно улыбнулась, и Сёрен почувствовал, как в его сердце растет обжигающе-горячее пятно.

– И вдруг мы оба увидели в этом смысл. Здесь должнабыть связь. Когда мы прощались в тот день, я была полна надежд и очень нервничала. У нас был план. Я не представляла, как ты отреагируешь. Не сильно ли ты разозлишься на Эльвиру и Кнуда и стоит ли рассказать тебе, что я знала обо всем раньше, или лучше сделать вид, как будто я впервые об этом слышу. Я подумала тогда, что мы должны будем распланировать беседу вплоть до малейших деталей. Кнуд обещал позвонить мне, как только поговорит с Эльвирой.

Но он так и не перезвонил. Следующая неделя стала одной из худших в моей жизни: во мне нарастала ярость, и я все больше впадала в отчаяние. Я безумно устала от твоего упрямства и твоей прямолинейности, мне было ужасно больно, что ты даже не допускал мысли о том, чтобы завести со мной ребенка. Я спала в гостиной, и каждое утро, просыпаясь, думала только о том, как мне хочется вылить на тебя всю желчь, которая была у меня в душе. Кнуд так и не перезвонил, и я сказала себе, что теперь это уже все равно.

В воскресенье мы поехали ужинать на Снерлевай, как обычно, и только там я поняла, почему Кнуд не звонил… эта проклятая болезнь, – вырвалось вдруг у Вибе и она какое-то время смотрела пустым взглядом перед собой, прежде чем продолжить: – Самое странное, что в этот момент я встретила Джона. Когда Кнуд умер, я была влюблена. Я проведывала его за два дня до смерти, он был обессилевшим и слабым, но по-прежнему разговорчивым, и тогда он впервые попросил меня прямо: «Не говори ему ничего, Вибе. Оставь все как есть. Дай моему мальчику покой. Он так страдает. Дай ему покой». Я держала Кнуда за руку и вдруг почувствовала, что и сама теряюсь в сомнениях. Может быть, он прав? Ты еле ноги передвигал, и Кнуд говорил правду, ты очень страдал, я никогда раньше тебя таким не видела. А вдруг история про смерть родителей добьет тебя? Хотя я была абсолютно не уверена в том, что покой – это молчание. Я и до сих пор в этом не уверена. Но я вдруг поняла, что просто не смогу этого сделать. Пойти против желания Эльвиры, против Кнуда, который скоро умрет, я не могу рисковать, я боюсь подтолкнуть тебя к краю пропасти, ведь никто из нас не знал, как ты отреагируешь и что это за собой повлечет.

– Джон об этом знает? – резко спросил Сёрен.

– Да, знает.

Сёрен застонал.

– Почему сейчас? – спросил он.

Она помолчала, потом сложила руки на животе.

– Когда ты позвонил сегодня и сказал, что тебе нужно со мной серьезно поговорить, я подумала, что ты сам откуда-то обо всем узнал. В Интернете не очень много информации, но что-то все-таки можно найти. Кроме того, микрофильмы того времени до сих пор доступны, в архиве и Королевской библиотеке. Может быть, у тебя появилось подозрение и ты стал активно копать в этом направлении? Ты же полицейский, – она коротко рассмеялась, – может быть, ты вдруг заинтересовался собственной историей, я не знала, что думать. Но весь сегодняшний день я готовилась к худшему. И… – у нее задрожал подбородок, – я и в самых ужасных фантазиях не могла представить, что худшее окажется настолько ужасным. Что у тебя была маленькая дочка и она погибла. Бедный ты, – сказала она вдруг, – бедный ты мой, – она сказала это очень ласково и обняла его, и Сёрен положил голову ей на плечо. Она пахла теплом и всем хорошо знакомым, она гладила его по голове, ее большой живот был полон жизни.

Потом Джон вернулся домой. Сёрен поднялся, и они с Джоном неуклюже обнялись. Когда Сёрен собрался уходить, Вибе забеспокоилась и попросила его остаться – он может поспать на диване в гостиной. Но он хотел домой.

– Я в полном порядке, – сказал он.

В субботу утром Сёрен проснулся сердитым. Он сердился, завтракая, сердился, принимая душ. Он сердился, когда миновал Беллахой, и сердился, подъезжая к церкви в Херлеве, где отпевали Ларса Хелланда. Сёрен сидел на заднем ряду и следил за Анной, Клайвом Фриманом, Биргит Хелланд и остальными двумястами собравшимися. Только во время службы сердитость начала потихоньку утихать. Гроб Хелланда пестрел цветами. Слушая орган, Сёрен задумался и почти утишился во время проповеди, переводя взгляд с затылка Анны на затылок Фримана, один упрямее другого.

День, когда хоронили Майю, был самым ужасным днем его жизни, думал он тогда. Он специально немного опоздал и вошел в церковь последним. Похороны бывают патетическими, почти эйфоричными или равнодушными, но когда гроб размером с ящик фиников, похороны всегда превращаются в кошмар. Кошмар Сёрена. Никто не знал, кто он такой, и он не думал, что Бо его видел. Во время службы Сёрену хотелось встать и закричать: «Это моя дочь лежит сейчас в гробу. Моядочь». Но он ничего не сказал. Это был самый ужасный день в его жизни. Так он тогда думал.

С похорон Хелланда Сёрен отправился на поминки, они были в арендованном для этого зале недалеко от церкви. Сёрен стоял в углу, смотрел на всех, ни с кем не разговаривал, и у него на лбу было написано, что он полицейский. Биргит казалась отсутствующей. Она спокойно потягивала вино, разговаривала с людьми, но каждый раз недолго, и Сёрен видел, как ее взгляд блуждал подобно беспокойной бабочке. Около пяти она извинилась перед присутствующими и быстро покинула зал. Дочь, Нанна, осталась. Гости тоже стали расходиться. Сёрен слышал, как Нанна извинялась. У нее были покрасневшие глаза, но она казалась более собранной, чем мать. Она немного убралась в зале, и в начале шестого какой-то пожилой человек предложил отвезти ее домой. Она попрощалась с оставшимися гостями, пожимала руки, отвечала на объятия. Сёрен вышел и пошел к машине. Он зашел на поминки от отчаяния. Даже взял с собой наручники, готовясь надеть их на первого встречного, кто покажется ему подозрительным. Курам на смех.

Сёрен доехал до Беллахой и как раз менял машину, когда зазвонил телефон.

– Это Стелла Марие, – хрипло сказал голос в трубке.

– Здравствуйте, – удивленно ответил Сёрен.

– Я поняла, где я раньше видела того парня.

Сёрен собирался заехать в гараж, расположенный перед полицейским участком, но вместо этого отъехал в сторону и помахал рукой коллеге, пропуская его вперед.

– Да, я вас слушаю.

– Он висит на фасаде торгового центра «Магазин». Я проезжала там сегодня днем. Огромный рекламный плакат на «Магазине».

Да, она совершенно в этом уверена. Сёрен поблагодарил ее и поехал по направлению к центру, в противоположную от дома сторону. Он оставил машину на площади Санкт Анне и прошел оставшиеся несколько сотен метров пешком, по Бредгаде, мимо дворца Шарлоттенборг, по направлению к торговому центру «Магазин». Реклама висела на той стене, которая выходит на цветочную площадь.

На плакате были мужчина и женщина. Женщина лукаво улыбалась, обнажая белоснежные зубы. Она была в мягком розовом вязаном свитере и обтягивающих джинсах и протягивала руку мужчине, который надевал на нее броское золотое кольцо. Мужчина был красив, это даже Сёрену было очевидно. Темно-рыжие волосы, карие глаза и веснушки. Он улыбался проказливо и уверенно, как будто не сомневаясь в своей победе. За спиной у него был складной нож с четырьмястами тысячами разных лезвий, и главное послание плаката заключалось в том, что, когда в «Магазине» скоро начнется распродажа, вам хватит денег и на кольцо для нее, и на складной нож с четырьмястами тысячами разных лезвий для него. Сёрен разглядывал лицо мужчины. Около тридцати, может быть чуть моложе. Он совершенно не был похож на человека, который ходит в «Красную маску». Сёрен быстро продумал, что нужно сделать. Позвонить в рекламный отдел «Магазина». Расспросить про одну фотосессию с двумя моделями и узнать имя этого парня. Но это можно сделать только в понедельник. Черт. Он посмотрел на часы. Это его выходной, но он почувствовал вдруг, что совершенно не хочет запираться в своем доме в Хумлебеке, где тишина тут же опустится и заполнит собой все. Он позвонил Хенрику.

– Конечно, – сказал Хенрик, – конечно, заходи.

Хенрик с семьей жили в дальней части района Эстербро, и Сёрен остался там на весь вечер. Они вместе поужинали, и Сёрен восхищенно рассматривал взрослых дочерей Хенрика, которые были одновременно сдержанными и вездесущими. Его дочь никогда не станет взрослой, какая же она была крошечная, и нога, и носок. А у кого-то две ясноглазые взрослые дочери, у которых формы прорисовываются под одеждой, которые ковыряются в еде, которые всем перечат. Сёрену нравилась жена Хенрика, так что он совершенно не понимал, зачем Хенрику заводить романы на стороне. Жанетте была на пять лет моложе Хенрика и работала заместителем директора в детском саду. После ужина мужчины убрали со стола, девочки исчезли в своих комнатах, а Жанетте ушла на фитнесс. Сёрену вдруг показалось, что Хенрик нервничает.

Хенрик и Сёрен открыли пиво и начали разговор о двух недавних смертях. Хенрик был согласен, что в деле Хелланда нужно пристальнее присмотреться к Ханне Моритцен. Только Моритцен имеет достаточно ясное представление о том, как обращаться с этими проклятыми паразитами, так что хотя пока они его не откопали, но какой-то корыстный мотив для преступления у нее долженбыть. Они сошлись на том, что Хенрик в понедельник плотно займется Ханне Моритцен и попытается найти какую-то связь с Хелландом.

Но когда Сёрен упомянул, что Биргит Хелланд – тоже одна из вероятных подозреваемых в деле Хелланда, Хенрик сдвинул брови.

– Зачем бы ей убивать мужа? У нее нет никакого мотива, – возразил Хенрик. – И она ничего не знает о паразитах, – они посмотрели друг на друга. – У Тюбьерга же, напротив, есть мотив. Он смертельно устал вечно находиться в тени видного ученого Хелланда и решил от него избавиться. Да, он, может быть, не так уж много знает о паразитах, но он же биолог, черт бы его побрал, так что вполне мог бы почерпнуть нужную информацию из книг.

Сёрена это все равно не убедило.

– Биргит Хелланд что-то скрывает. Я это вижу.

– Анна Белла Нор тоже что-то скрывает, – сказал Хенрик. – И у нее тоже есть мотив.

– И какой же?

– Она такая стерва-убийца, фурия из ада, она истребляет всех мужчин, встретившихся ей на пути. Может быть, и Йоханнеса тоже. Ты же согласишься, что это подозрительно – двое мужчин, с которыми Анна Нор тесно общалась в этом году, умирают один за другим с промежутком в три дня? Или это только мне так кажется?

– Я думаю, что смерть Йоханнеса Тройборга никак не связана с университетом. Я думаю, того, кто его убил, мы скорее найдем в замке графа Дракулы. Или ту,которая его убила.

Хенрик кивнул, и они договорились найти всех, кто приходил в «Красную маску» третьего сентября.

– Но я все равно считаю, что с этой Анной все не так просто, – сказал Хенрик. – Может быть, у них роман с Тюбьергом, может быть, они вдвоем убили Хелланда? Чтобы вместе сесть на трон в качестве господина и госпожи Экспертов по динозаврам.

– Я не хочу больше говорить о работе, – раздраженно сказал Сёрен, выпрямляясь.

– Ладно, но я не хочу говорить об этом. Ясказал ей сегодня, что мы не должны больше встречаться, – взгляд Хенрика блуждал.

Они допили пиво. Хенрик откинулся назад и сказал:

– Ахх.

И вдруг Сёрен рассказал ему историю о маленьком мальчике, который проводил каникулы у Северного моря и который оказался зажат в машине вместе со своими мертвыми родителями.

Они напились. Не сильно, но достаточно для того, чтобы Сёрен расслабился. Вскоре после полуночи он позвонил и вызвал двух водителей. Один должен был отвезти домой Сёрена, второй – отогнать его машину. Когда такси засигналили с улицы, Сёрен уже стоял в дверях. Он протянул было Хенрику руку, но Хенрик его обнял. Дольше и крепче, чем в прошлый раз.

Сёрен вернулся домой в ночь на воскресенье, лег спать и крепко проспал ровно тридцать минут, прежде чем зазвонил телефон. Сёрен был погружен в синий сон, полный собак с густой белой шерстью. То ли он должен был присматривать за ними, то ли это были его собственные собаки, по крайней мере во сне он мог одним взмахом руки заставить их слушаться. Единственный во вселенной. Он сел в кровати, совершенно сбитый с толку, мокрый от пота, хотя за окном был мороз. Телефон умолк, но, как только он свесил ноги с кровати, зазвонил снова. Телефон заряжался под грудой снятой одежды, и пока он извлекал его оттуда, уже включился автоответчик. Сёрен разблокировал клавиатуру, но не успел больше ничего сделать, потому что телефон зазвонил опять.

– Алло, – сипло сказал он.

Это была Анна.

– Почему вы не берете трубку? Зачем человеку номер начальника отдела убийств, если тот не отвечает на звонки, когда он тебе нужен? – Анна кричала, и Сёрену показалось, что она стучит зубами. Он посмотрел на часы на стене. Было без пяти два.

– Я спал, – растерянно сказал он. – Что случилось? – Сон как рукой сняло, он стоял на полу, включил свет и рылся в своей одежде.

– Я только что получила сообщение от Йоханнеса, – сказала она.

Сёрен сказал:

– Я сейчас положу телефон, подождите две секунды, – быстро оделся и снова схватил трубку. – Где вы? – спросил он.

– Совсем рядом с участком Беллахой, как ни странно. Я была в Херлеве и возвращалась домой пешком. Я получила sms перед транспортной развязкой на шоссе в сторону Люнгбю, и там было довольно темно, так что я побежала вперед. Теперь я стою здесь. Тут холодно, а я вся потная и сейчас пойду домой.

Он задумался.

– Что вы делали в Херлеве?

На другом конце трубки молчали.

– Я звоню, чтобы рассказать, что я получила sms от мертвеца, – сказала она, – и что вам, наверное, не помешало бы включить свою машину расследований на полную мощь, пока телефон снова не отключили. Хотя вы так крепко спите, что с этим наверняка уже опоздали. У меня был длинный день. Спокойной ночи.

– Стойте, Анна!

В трубке были короткие гудки.

– Черт бы ее побрал!

Он перезвонил ей. Автоответчик.

Было пять минут третьего, ночь на воскресенье, и он проснулся окончательно.

– Черт бы ее побрал! – повторил он.

Он позвонил в участок и попал на начальника вахты, который как раз сам собирался ему звонить. Исчезнувший телефон Йоханнеса Тройборга, за которым они следили со среды, только что включали. Он ожил на углу Шлегельс Алле и Вестерброгаде и начал двигаться по Вестреброгаде в сторону центра. Через минуту и двадцать секунд телефон снова выключили. Сёрен положил трубку и съел одно за другим пять яблок. Казалось, что они тут же начали бродить у него в желудке, что-то там, по крайней мере, бродило. Он десять раз безрезультатно набрал номер Анны. Потом посмотрел в окно на лес, на большую и круглую луну, которая висела над беспокойной кромкой деревьев. Он приложил руку к стеклу и чувствовал сквозь него холод как слабый электрический ток. Другой рукой он держался за подоконник. Правда ли, что он выгораживает Анну, потому что влюблен в нее? Прав ли Хенрик? Правда ли, что Анна убила Хелланда? Из ненависти? Убила ли она и Йоханнеса? И зачем? Действительно ли он слишком быстро отпустил Фримана? Неужели он был сегодня в церкви вместе с убийцей и дал ему уйти? Или виновна Биргит Хелланд и это очевидно для всех, кроме него? А Тюбьерг? Как он связан со всем этим? И где он? Мертв? Или виновен и поэтому залег на дно?

Сёрен принял душ. Стоя на холодном полу ванной, грузный и обнаженный, он вдруг понял, что ситуация переломилась. Взбаламученная грязь улеглась, и путь свободен. Он оделся, сварил кофе и следующие два часа посвятил тому, чтобы делать заметки, рисовать на бумаге человечков и складывал изрисованные листы на пол. Менял их местами, думал. Потом лег на диван и проспал несколько часов. В восемь утра он встал и сделал себе овсянку. Пока она варилась, он плеснул воды в лицо. Он думал о Сюзанне Винтер. О страхе в ее голосе, когда она испугалась, что что-то случилось с Магнусом, ее маленьким сыном. Он любил свою дочь так же сильно, хотя видел ее всего несколько раз, она была маленькой и скукоженной, как фасолька.

Что сказал Сёрен в ту ночь, когда Бо позвонил из Таиланда? Сделал большие глаза, прошептал прерывающимся голосом «Что-то с Майей»? Нет. Он заорал:

– Да возьми же ты себя в руки, придурок!

Что сказала Ханне Моритцен?

Когда он позвонил ей в самый первый раз.

Она прошептала:

– Что-то с Асгером?

Было воскресенье, девять утра, два огромных камня упали у Сёрена с души, и к нему тут же вернулись силы.