Текст книги "Перо динозавра"

Автор книги: Сиссель-Йо Газан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– С вами все в порядке? – испуганно крикнула Анна.

– Ойдите, – промямлил он и ударил воздух рукой. Он смотрел разъяренно и явно собирался отмахнуться от Анны, но рука ударила воздух в метре от нее.

– Оодите, – сказал он снова, и с его губ сорвалась и исчезла в темноте капля пены.

– Мне уйти? – переспросила Анна.

Хелланд кивнул.

– Да, уходите, – сказал он вдруг четко.

И Анна ушла. Ее сердце громко стучало все время, потребовавшееся ей для того, чтобы подняться на третий этаж и закрыться в копировальной комнате, выходящей на парковку. Она стояла у темного окна и следила за Хелландом. Он еще постоял на месте, потом все его тело как будто сотряслось в страшном приступе озноба, он покачал головой, поднял сначала одну ногу, потом вторую, а потом пошел к большой парковке и исчез за углом.

На следующий день она решила рассказать Йоханнесу о том, что видела, и хотя поначалу он был раздражен, что она нарушила их негласный уговор не обсуждать Хелланда, но потом, к большому удивлению Анны, признал, что тоже заметил, что Хелланд не в лучшей форме. Они с Хелландом как раз писали статью на основе дипломной работы Йоханнеса, и Йоханнес нехотя подтвердил, что Хелланд в профессиональном смысле действительно не в лучшей форме. Анна вдруг спросила:

– А что у него с глазом?

Йоханнес посмотрел на нее непонимающе.

– У него что-то есть в глазу, – сказала Анна, указывая на край собственного правого глаза. – Какая-то маленькая твердая выпуклость. Может, он чем-то болен?

Йоханнес пожал плечами. Анне так и не удалось рассмотреть, действительно ли у Хелланда было что-то с глазом, потому что с тех пор она видела его только мельком, когда он быстро проходил по коридору как порыв беспокойства и тревоги, бросал «здрасть!» сквозь полуоткрытую дверь в их учебную келью и исчезал в лифте. Йоханнес снова склонился над своей клавиатурой, и Анна решила больше не поднимать эту тему.

Анна переехала в Копенгаген в 1999 году, когда поступила в университет. Йенс, ее отец, к тому времени уже жил здесь, и именно он помог ей найти квартиру на Флорсгаде. Йенс и Сесилье развелись, когда Анне было восемь лет, и она осталась с мамой на острове Фюн, в маленькой деревне Брендеруп, недалеко от Оденсе. В деревне было всего пятьдесят домов, семьи были тесно связаны между собой, лучше места для того, чтобы провести детство, не придумаешь. Со времени развода прошли годы, но Анна так и не знала точной его причины, да и Йенс продолжал регулярно к ним приезжать, как поклонник, надеющийся на лучшее. Анна знала, что это очень раздражало женщин, с которыми Йенс встречался после развода. Не то чтобы они с Йенсом регулярно говорили об их чувствах, но он как-то упомянул об этом в разговоре. Женщинам, с которыми он встречался, не очень-то нравилось, что он предпочитал встречать Рождество с Сесилье (и Анной), а не с ними, ездить в отпуск с Сесилье (и Анной), а не с ними, и что он ни разу не забыл про день рождения Сесилье (хотя дважды забывал день рождения Анны). Анна знала, что отец ее любит. Но Сесилье он боготворил, это было очевидно всем и каждому.

Анна однажды поделилась с Карен наблюдением, что родители обычно больше любят друг друга, чем детей. Карен была ее лучшей подругой, им обеим тогда было по десять лет. Они играли в дочки-матери, и Анна спросила у Карен, почему взрослые любят друг друга сильнее, чем детей, и Карен ответила, что ничего подобного. Ее мама говорила ей, что любит ее больше всех на земле. Что взрослые могут влюбиться друг в друга, а потом разлюбить, но детей они любят всегда, всю жизнь и никогда не раскаиваются в том, что их завели. Они уже почти поссорились, но тут Йенс позвал их из кухни, где он поджарил тосты и поставил на стол молоко и банку какао. Это, очевидно, было уже после развода, но Йенс тем не менее был у них дома и читал газету, стоя перед кухонным окном. И поджаривал тосты. Девочки вышли на кухню, и Карен вдруг спросила Йенса:

– Вы больше любите Сесилье или Анну?

Йенс опустил газету и посмотрел на нее удивленно. Карен, в отличие от маленькой и темненькой Анны, была золотоволосой и кудрявой.

– Почему ты спрашиваешь? – сказал Йенс, и Анне стало очень неловко. Карен не должна была об этом спрашивать, это не предназначалось для ушей Йенса.

Анна упорно рассматривала клеенку на столе. Она не помнила в подробностях, что случилось дальше в тот день, но точно помнила, что она расхотела играть с Карен дальше и даже отобрала у нее марку, которую сама же и подарила, хотя Карен протестовала и говорила, что так нельзя. Но вечером Йенс рассказал Анне, что, когда она родилась, у Сесилье начались большие проблемы со спиной. Она мучилась от ужасной боли, часто лежала в больницах, и ей даже нельзя было брать Анну на руки, хотя та и весила всего три килограмма. Сесилье из-за всего этого ужасно расстраивалась. Йенс подоткнул одеяло вокруг Анны и поцеловал ее в лоб.

– Вот почему я так забочусь о Сесилье, – сказал он. – Больше обычного.

Анна кивнула. Она тоже всегда старалась радовать Сесилье.

– Но тебя я люблю больше всех, Анна, – сказал он и вдруг посмотрел на нее очень серьезно. – Все родители любят так своих детей. Такой порядок.

На следующий день Анна все-таки отдала Карен марку. И маленького резинового зверька, который умел спускаться по стеклу.

Когда Анна весной 2004 года рассказала Йенсу, что она беременна и они с Томасом решили оставить ребенка, Йенс спросил:

– Почему?

Это было в день рождения Сесилье, они только что купили ей в подарок мягкий банный халат и пили теперь кофе в кафе в Оденсе, собираясь ехать в Брендеруп, где их ждал праздничный обед.

Анна разозлилась:

– Мне начать с цветов и пчелок, или с какого именно места тебе непонятно?

– Прости, мне просто казалось, что у вас с Томасом сейчас не лучшие отношения.

– У нас все налаживается.

– Как давно вы знакомы?

– Почти год.

– Сколько тебе лет?

– Ты не помнишь, сколько мне лет?

– Двадцать шесть?

– Двадцать семь.

– И сколько тебе осталось учиться?

– Три года.

– И почему ты хочешь завести ребенка сейчас? – спросил он снова. – Когда мы виделись в прошлый раз, ты говорила, что подумываешь порвать с Томасом, потому что он… как ты сказала… слишком сосредоточен на себе. Что ты не уверена, что сможешь долго это терпеть. И что он слишком много работает. Ты разве забыла?

– Он тебе не нравится.

– Я его плохо знаю.

– Но все-таки он тебе не нравится.

Йенс вздохнул:

– Да нет, Анна, неправда. Он хороший парень.

Они помолчали. Анна почувствовала, как ногу сводит судорогой, и сжала зубы, чтобы не закричать. Йенс неожиданно притянул ее к себе.

– Поздравляю, – прошептал он ей в волосы. – Поздравляю тебя, маленькая моя. Извини, пожалуйста.

Из кафе они прямиком отправились в детский магазин и купили внуку Йенса темно-синюю коляску. На капюшоне был закреплен такой же темно-синий зонтик, который Анна осторожно крутила из стороны в сторону, пока Йенс расплачивался. Коляска успела немного выгореть с одного бока, потому что стояла в витрине, но, если бы они хотели купить новую, нужно было бы ждать, пока ее доставят со склада. А Йенс заявил, что он, черт побери, не собирается ждать. За то время, которое они провели в магазине, он успел произнести слова «мой внук» не меньше десяти раз. Продавщица все косилась на плоский, как доска, живот Анны, и Анна не могла не смеяться. Когда они приехали к Сесилье, жаркое из баранины пахло на весь дом, а она сама стояла на кухонном столе и вешала гирлянду из флажков на окно, выходившее в сад. Йенс завез коляску на кухню.

– Что это? – спросила Сесилье.

– Ну а ты как думаешь – на что это похоже?

– На коляску.

– Именно!

– У меня климакс, – сказала Сесилье, выплюнув булавки, которые зажимала губами.

Анна расхохоталась, а Йенс обошел с коляской кухню по кругу и прокричал Сесилье:

– Давай слезай со стола, бабушка, бери свои ходунки и доставай из холодильника лучшее шампанское. Можешь теперь называть меня «достопочтенный дедушка».

Тут до Сесилье дошло наконец, в чем дело, и она спикировала со стола как рок-звезда, прямо Анне на шею. Только через полчаса, когда бутылка шампанского опустела – Анна не выпила ни капли, а у Йенса и Сесилье было отличное настроение, – Сесилье внезапно спросила:

– А кто отец?

Анна почувствовала движение под столом и поняла, что Йенс пытался толкнуть Сесилье ногой. Она посидела немного, переводя взгляд с матери на отца и обратно.

– Вы меня доконаете, – сказала она наконец и ушла в свою старую комнату смотреть телевизор.

Когда она проснулась на следующее утро, Йенс и Сесилье сидели на кухне за компьютером.

– Я переезжаю в Копенгаген, – довольно объявила Сесилье. Йенс продолжал смотреть на экран, а Сесилье встала и поджарила Анне булочки.

– Садись, – сказала она, ставя на стол масло, молоко, сыр, домашнее варенье и огурец. Она заварила чай, налила Анне чашку, поставила заварочный чайник на стол и подняла на нее взгляд.

– Прости, что я спросила, кто отец. Томас, конечно Томас. Мне просто казалось почему-то, что у вас какие-то проблемы. И что все идет к тому…

– Я тебя поняла. Но ты ошибалась, – перебила ее Анна.

Сесилье мимолетно улыбнулась.

– Он мне очень нравится, – сказала она с нажимом.

Правда же заключалась в том, что их с Томасом отношения зашли в совершеннейший тупик. Они были знакомы уже месяцев девять, но до сих пор не жили вместе, и только теперь, узнав о беременности, собирались съехаться. Они познакомились случайно, в баре в районе Вестербро. Анна увидела Томаса у окна, выходящего во двор, он стоял скрестив руки, выпрямив спину и поставив ноги в позицию «без десяти два» – пятки вместе, носки слегка врозь, в одной руке он держал сигарету, и она подумала, что он для нее чересчур красивый. Футболка, кажется, была на размер меньше нужного, но сложно противостоять соблазну носить обтягивающую одежду, когда ты хорошо сложен – а он был отлично сложен.

«Противный тип», – подумала Анна. Томасу было за тридцать, он работал врачом в больнице Видовре и получал сейчас специализацию. Коротко стриженный, очень светлая гладкая кожа, веснушки, очень яркие глаза. Он ушел домой без нескольких минут два, пятки вместе, носки слегка врозь, подумала Анна, глядя ему вслед.

Он позвонил через два дня. Она ведь говорила, как ее зовут, вот он и нашел ее телефон в Интернете, поужинаем? Давай. С тех пор они были вместе.

И почти сразу же начались проблемы. Анна так и не понимала толком, в чем дело, но факт оставался фактом – она никогда в жизни не была так несчастлива. Одному богу известно, как это могло сочетаться с тем, что она была так горячо влюблена. Томас говорил, что любит ее, но она в это не верила. «Ты параноик», – смеялся он. Анна же любила его до сумасшествия. Чем рассеяннее он к ней относился, тем сильнее она влюблялась. В ноябре, через полгода после их знакомства, она совсем перестала понимать, что происходит. Она не могла с уверенностью сказать, встречаются они или нет, любит он ее (как он говорил) или не любит (как следовало из его поведения – он мог опоздать на свидание на несколько часов, не прийти вообще, подолгу не звонить). Она не понимала, есть ли у них общее будущее, не знала, где он сейчас, зачем он сказал то, что сказал, почему иногда ей можно было приходить в компанию его друзей, а иногда он говорил «нет, лучше я пойду один, что тебе там делать?». Ей нечего было ответить на этот вопрос. Она просто хотела быть с ним.

Томас просил ее относиться ко всему проще. Говорил: «Не разрушай то, что между нами есть». Она честно пыталась, но у нее ничего не получалось. Томас был знаком с ее родителями, но они виделись всего пару раз, и все участники этих встреч чувствовали себя не в своей тарелке. Родителей Томаса Анна не видела никогда.

Весной Томас взял паузу в отношениях на две недели.

– Я люблю тебя, Анна, в этом ты можешь не сомневаться, у меня просто нет больше сил выносить эти постоянные скандалы, – сказал он и посмотрел на нее раздраженно. После последней ночной ссоры, затеянной Анной, он был таким уставшим, что чуть не прописал пациенту не то лекарство.

В один из тех четырнадцати дней, пока они не виделись, Анна сделала тест на беременность.

– Ну что, значит, у нас будет ребенок, – сказал он, улыбаясь, когда они встретились после перерыва.

Анна пристально всматривалась в него:

– Ты рад?

– Я бы предпочел, чтобы это случилось в другое время, – ответил он.

Они съехались незадолго до рождения Лили. Это было почти три года назад.

Зоологический музей находился сразу за кафедрой биологии, его здание высилось над остальными корпусами торжественно, как украшенный к празднику пароход. Доступ на два верхних этажа был открыт для всех, на нижних этажах вокруг огромного несгораемого хранилища, в котором находились все коллекции насекомых, моллюсков и позвоночных, собранные, описанные и сохраненные датскими учеными на протяжении сотен лет, симметрично располагались лаборатории и кабинеты. Зал позвоночных с его огромной коллекцией находился на четвертом этаже, под ним было два Зала беспозвоночных, а в самом низу, в подвале, располагался Китовый зал, в котором, помимо прочего, хранился скелет огромного усатого кита.

Внештатного научного руководителя Анны звали Эрик Тюбьерг, он был специалистом в области морфологии позвоночных животных (изучал развитие верхнего нёба у птиц) и полной противоположностью Ларса Хелланда, – маленький, ловкий, с тонкими русыми волосами и темными глазами. Для работы он всегда надевал очки с очень толстыми стеклами, и эти очки всякий раз заставляли Анну улыбаться, потому что только в них Тюбьерг казался самим собой. Тюбьерг был застенчив и очень серьезен. Он никогда не отменял их встреч, всегда приходил на них подготовленным, приносил книги, которые упоминал в прошлом разговоре, или обещанные копии статей. Он тщательно выговаривал каждый слог, у него долго были сложности с тем, чтобы смотреть Анне в глаза, и он добавлял в свой угольно-черный чай невообразимое количество сахара. Те несколько раз, когда Анна пыталась выудить из него какую-то информацию, не имеющую отношения к биологии, он просто захлопывался, как устрица.

Именно Тюбьерг впервые привел Анну в Зал позвоночных.

– В костях невозможно разобраться, только разглядывая учебники, – говорил он, пока они шли по коридору к залу. – И ни в коем случае нельзя, – добавил он, строго глядя на Анну, – делать какие-то выводы о костях, основываясь на рисунках или фотографиях, ни в коем случае!

Тюбьерг открыл дверь в хранилище и исчез между рядами шкафов. Анна постояла немного в дверях, ошеломленная непривычным запахом законсервированных животных, и наконец решилась войти. В зале не было ни темно, ни светло – как в туалете с защитой от наркоманов, где туалетную бумагу видно, но вену на руке не разглядишь.

Зал позвоночных представлял собой одно большое помещение, разгороженное шкафами со стеклянными дверцами и ящиками. За стеклянными дверцами стояли чучела животных, ящики были полны коробок разных размеров, в которых лежали очищенные и продезинфицированные кости. Тюбьерг прошел между рядов и остановился в центре зала. Он явно чувствовал себя здесь как дома.

– Тут у нас птицы, – довольно сказал он. Вытяжка издала странный звук, в зале воняло. Анна взглянула на шкафы, в которых чучела птиц вытягивались друг за другом в шеренги. Страусообразные, дронты, маленькие воробьинообразные всех мастей. Тюбьерг прошел чуть дальше, свернул налево и исчез за поворотом.

– Это священное место, – сказал он откуда-то из темноты, и Анна услышала, как он хлопает дверцами шкафов. Она подошла вплотную к одному из шкафов, прижала нос к стеклу и попыталась разглядеть стоящую за ним большую коричневую птицу с крупными хвостовыми перьями. Крылья были расправлены, как будто в момент смерти птица как раз собиралась взлететь или садилась на землю, и Анна заметила чучело мыши, живописно торчавшее у птицы в клюве. Размах крыльев составлял по меньшей мере два метра, так что все соседи по шкафу рядом с ней были похожи на стаю перепуганных кур.

– Беркут, – сказал Тюбьерг, и Анна вздрогнула.

Он обошел шкафы и незаметно подошел к ней со спины. Под мышками он держал два продолговатых ящика. Она потянулась вперед и оперлась на один из шкафов.

– Осторожно со стеклами, – предупредил он. – Это настоящий хрусталь, поэтому они такие выпуклые.

– Почему здесь так темно? – спросила Анна.

– Пойдемте, – сказал он, игнорируя вопрос. Анна вышла за ним в коридор и только тут почувствовала, что у нее дрожат ноги.

– Ну, давайте посмотрим, – сказал Тюбьерг, с размаху опускаясь на стул у окна. – Это Rhea americana, – он осторожно вынул из коробки птичий череп.

– Это нелетающая птица, вторично утратившая способность к полету, так что ее скелет во многом напоминает скелет хищных динозавров, а значит, отлично подходит для упражнений. Кости проще изучать на нелетающих, – пояснил он, – у летающих птиц все смешано. Кости нелетающих птиц, вторично утративших способность к полету, похожи тем не менее на кости примитивных птиц. Давайте попробуем вместе.

Анна устроилась поудобнее и наблюдала за тем, как Тюбьерг вынимает из коробки все части скелета и кладет их на стол. Комплект для сборки птицы. Она с любопытством следила, как он раскладывает кости парами. Сама она совершенно не разбиралась что к чему, но ей нравились бережные движения его рук.

Они просидели у окна почти два часа. Тюбьерг пару раз продемонстрировал, как собирается скелет, после чего предложил Анне попробовать сделать это самой. Он подчеркнул, что ей придется освоить множество превращений и приспособлений в птичьем скелете, чтобы она могла понять суть спора. Ведь все те ученые, которые по-прежнему отказываются признавать, что птицы – это современные динозавры, являются специалистами в области орнитологии, а их лидер – знаменитый орнитолог Клайв Фриман.

– Вы что-нибудь слышали о нем? – спросил Тюбьерг, и Анна кивнула. Клайв Фриман был профессором орнитологии в отделении эволюции, палеобиологии и систематики птиц Университета Британской Колумбии, кроме того, он автор нескольких фундаментальных и получивших широкое признание работ, посвященных птицам.

– Он очень талантливый орнитолог, – продолжал Тюбьерг, – и прекрасно разбирается в своем предмете. Если вы хотите владеть материалом и надеетесь разбить его аргументацию, вы должны разбираться в тех областях анатомии и физиологии птиц, к которым Фриман постоянно отсылает оппонента и из которых исходит в своем совершенно абсурдном выводе, что птицы не являются динозаврами.

Тюбьерг замолчал, глядя перед собой.

– Позиция Клайва Фримана и его команды не имеет под собой никаких научных оснований, – продолжил он, – потому что все, включая и окаменелости, и признанные систематические методы, подтверждает близкое родство между птицами и динозаврами. Но они все-таки не унимаются, – Тюбьерг выдержал взгляд Анны, его глаза сузились. – Почему?

Анна держала в руках вороньевидную кость и пыталась угадать, какая ее часть соединяется с грудиной. Тюбьерг протянул ей лопатку, подтверждая тем самым правильность ее догадки. Протягивая ей кость, он посмотрел на нее проникновенно:

– Двести восемьдесят шесть синапоморфий.

– Что-что?

– Двести восемьдесят шесть синапоморфий, они плюют на двести восемьдесят шесть синапоморфий.

Анна вздохнула. Черт побери, что значит «синапоморфия»? Тюбьерг вертел в пальцах маленькую острую кость.

– Вы должны пройти один за другим все их аргументы и все наши аргументы, – сказал он наконец. – Последовательно разбить все их аргументы нашими, один за одним, ничего не пропуская. Тогда мы вместе его замочим, – это выражение в устах Тюбьерга звучало очень странно.

Анна выглянула в окно на Университетский парк.

– Мы издадим небольшую книгу, – добавил он. – Своего рода манифест. Окончательный перечень доказательств, – он триумфально посмотрел перед собой.

Анна поднялась, чтобы идти, и вдруг Тюбьерг сказал:

– Да, вот еще что, – и бросил на стол серебристый ключ – казалось, что он выудил его из рукава. Анна подняла ключ, и Тюбьерг сказал, не глядя на нее: – Я недавал вам только что никакого А-ключа.

Анна быстро спрятала ключ в карман и подтвердила:

– Чего не было, того не было.

Тюбьерг доверил ей ключ, которым обычным студентам пользоваться было запрещено. Теперь она могла открывать любые двери.

Анна вышла из музея, чувствуя, что ее любопытство разбужено. Она спросила у Йоханнеса, что он думает о Тюбьерге.

– Его многие не любят, – без паузы ответил Йоханнес.

– Почему? – искренне удивилась Анна.

Йоханнес, казалось, тут же пожалел о том, что сказал.

– Я вообще-то терпеть не могу сплетничать, – попытался выкрутиться он.

– Да перестань, Йоханнес, я тебя умоляю, – перебила Анна. Он немного подумал.

– Ладно, – сказал он наконец. – Но только коротко. Говорят, что Тюбьерг невероятно способный ученый. Его еще школьником взяли на работу в музей, чтобы он следил за коллекциями, у него цепкая, как мухоловка, память. Но у него проблемы с социализацией, поэтому его не любят. Тюбьерг и Хелланд годами составляли какое-то подобие команды… – он наморщил нос. – Когда он был моложе, он преподавал у бакалавров. Я сам ходил на его лекции. Но потом на него стали жаловаться.

– Почему?

– Он не умеет преподавать, – ответил Йоханнес.

– Странно, – удивилась Анна. – Мы с ним занимались сегодня, и мне показалось, что он очень хорошо все объясняет.

– Только не перед большой аудиторией. Во-первых, он страшно нервничает, а во-вторых, говорит монотонно. Как будто читает наизусть длинные непонятные научные книги. Мне, если честно, кажется, что он немного чокнутый. Единственная причина, почему его до сих пор не уволили, – он знает все о коллекции позвоночных. Больше, чем кто-либо другой на земном шаре. Как тот аутист, который отвечал за коллекцию пластинок на датском гостелерадио. Он знает, где что находится и как что называется. Но он никогда не получит постоянную ставку. Человек должен быть в состоянии преподавать, чтобы работать в Копенгагенском университете. – Йоханнес помолчал и потом добавил: – Тюбьерг все-таки с очень большими странностями.

Анна уронила голову на клавиатуру:

– Да уж, повезло так повезло, а?

– В смысле?

– Мой основной научный руководитель ни на что не годен, а внештатный – чокнутый.

– Ну только не начинай, – попросил Йоханнес. – Мы же договорились. В Хелланде нет ничего плохого.

– Я ничего и не говорю.

– Ну вот и перестань.

Поначалу все понятия и все точки зрения в споре о происхождении птиц были гладкими и тяжелыми, как камни. Анна признала, что ей придется принять позицию Хелланда и Тюбьерга за исходную, чтобы вообще быть в состоянии хоть как-то осмыслить эту огромную сеть научных взаимосвязей и суметь со временем выработать свою собственную точку зрения. Однако пока она совершенно не понимала, почему Хелланд с Тюбьергом правы, а Клайв Фриман, если верить тем же Хелланду с Тюбьергом, ошибается.

Анна записала на листке бумаги: «Птицы произошли от динозавров». И добавила ниже: «Птицы являются прямыми потомками динозавров». Потом обвела этот текст кружком, нарисовала под ним две комиксовые головы, которые более-менее походили на Хелланда и Тюбьерга, и повесила листок на стену. На втором таком же листке она нарисовала только одну голову, которая должна была принадлежать Клайву Фриману, и написала: «Птицы не являются прямыми потомками динозавров» и ниже: «Современные птицы и вымершие динозавры являются представителями сестринских групп и связаны друг с другом исключительно через общих предков»… – так, еще раз, как называются предки? Она сверилась со справочниками, дописала на листке «архозавров» и повесила его на стену.

– Архозавры – группа диапсидных пресмыкающихся, – заученно повторила она и раздраженно закрыла глаза. Диапсидные? Что значит диапсидные? Она сверилась со справочниками. Это значит, что их череп имеет две височные ямы. В отличие от синапсидов и анапсидов, у которых… Она закусила губу. Так, а что такое височные ямы? Она сверилась со справочниками. Отверстия в задней части черепа для выхода челюстных мышц, при этом различают подвисочные и надвисочные ямы, а это значит – что? Она сверилась со справочниками.

Дни за чтением проходили так быстро, что Анна не успевала оглянуться и в конце концов заметила, что в ней нарастает разочарование. Она же диплом пишет, черт побери, а не сочинение на вольную тему. И ожидается, что она сделает какой-то вклад в изучаемый предмет, а не просто перескажет суть спора, переписывая чужие статьи. Она пыталась как-то объяснить Сесилье, что потратила три дня на то, чтобы прочитать четыре страницы, и Сесилье уставилась на нее, как на инопланетянку. Но это правда! Каждое слово было незнакомым, она лезла узнать его значение – и натыкалась на еще несколько незнакомых слов, и в конце концов, переходя от справочника к справочнику и от ссылки к ссылке, просто-напросто забывала, с чего начала. Слова никогда не бывали однозначными, потому что описывали сложнейшие природные процессы, и хотя со всеми этими понятиями Анна наверняка встречалась на младших курсах, большинство из них она забыла, поэтому ей приходилось постоянно сверяться со справочниками. По истечении месяца разочарование сменилось страхом: может, она просто дура? Но факт оставался фактом: она неприлично мало понимала в сути того спора, который так волновал и Тюбьерга, и Хелланда.

В припадке отчаяния она взялась прочесть книгу Клайва Фримана «Птицы» от корки до корки. Тюбьерг упоминал ее несколько раз и сухо сказал, что, когда Анна сможет разгромить доводы, в ней приводимые, она будет готова к защите. Все эти недели книга лежала у нее на рабочем столе, и каждый день, уходя домой, Анна бросала ее в сумку, собираясь почитать вечером, и каждый вечер успевала прочитать семь строчек, после чего засыпала. Теперь пути назад не было. Уповая на то, что, как только она ее прочтет, все тут же встанет на свои места, Анна вдохновенно принялась за чтение.

Книга Фримана была шедевром, полным отличных цветных иллюстраций, и на какой бы странице Анна ее ни открывала, везде Фриман аргументировал свою позицию содержательно и трезво, он опирался в своих выводах на взвешенные научные оценки, пользовался разнообразными научными источниками и оставлял место для щекочущих нервы сомнений там, где еще предстояло найти ответы на вопросы. Если бы не убедительная уверенность Хелланда и, в особенности, Тюбьерга в том, что Фриман ошибается, Анна стала бы последователем фримановской гипотезы сестринских групп тут же, не сходя с места. Фриман, без всякого сомнения, знал, о чем говорит, – и этого самого человека она должна была «замочить раз и навсегда»? Когда она закончила читать «Птиц», у нее на руках было восемьдесят две страницы рукописных заметок, и она ни на шаг не приблизилась к понимаю сути спора, наоборот – теперь она по-настоящему боялась стоящей перед ней задачи. С «Птицами» в руках и громко бьющимся сердцем она решила признаться во всем Тюбьергу.

Тюбьерг ждал ее в столовой Зоологического музея, и Анна вывалила перед ним все свои переживания, как только успела опуститься на стул напротив него.

– Тюбьерг, я не понимаю, почему гипотеза Фримана ошибочна… Мне кажется, что его аргументация выглядит более чем убедительно.

Тюбьерг вытянул губы трубочкой, словно хотел произнести букву «у».

– Это значит только, что вы мало прочли, – нейтрально сказал он.

– У меня ушло три недели на то, чтобы прочесть «Птиц», – отчаянно возразила Анна.

– Господи, зачем вы вообще читали «Птиц»? Могли бы просто пролистать, этого было бы более чем достаточно. – Тюбьерг взял из ее рук книгу. – Эта книга – из тех, которые производят хорошее первое впечатление, но стоит копнуть поглубже – всё, от него и следа не остается, – он быстро перелистал страницы и вдруг легко улыбнулся. – Но я понимаю, что это может казаться немного неясным. Аргументация Фримана выглядит более чем убедительной, потому что он сам убежден в том, что прав. А нет никого хуже уверенных в своей правоте, – Тюбьерг положил книгу на стол перед Анной и посмотрел на нее взглядом, говорящим, что у него вдруг появился план. – Бросьте эту книгу, – предложил он. – Прочтите вместо этого пятнадцать статей, написанных учеными, которые считают, что птицы произошли от динозавров, и пятнадцать статей, написанных учеными, полагающими, что птицы и динозавры являются родственными классами. Это должно прояснить для вас ситуацию. И держитесь пока подальше от книг. Среди них есть много хороших, к которым вы потом можете вернуться, но вот эта, – Тюбьерг приподнял «Птиц» и снова опустил их на стол, – не что иное, как закамуфлированная пропаганда.

Анна выпустила воздух через нос.

– Да, и последнее, – резко сказал он. – Вам придется исходить из того, что я прав. Вы потом наверняка придете к этому сами, но, пока этого не случилось, вам придется принять мою позицию за исходную. Иначе вы просто утонете во всем этом.

Тюбьерг вопросительно посмотрел на нее, явно желая закончить встречу, и Анна согласно кивнула.

Три следующих дня Анна провела в библиотеке естественно-научного и медицинского факультетов на Нёрре Алле, просматривая каталог статей. Все это время она ни на минуту не забывала о том, что Тюбьерг прав.

В первый день это было скучное и утомительное занятие. Существовали тысячи статей «за» и «против», однако среди этих тысяч она так и не нашла ничего, что заставило бы ее считать аргументы Хелланда и Тюбьерга более убедительными, чем аргументы Клайва Фримана. Но на второй день лед наконец тронулся. На тот момент она отобрала около сорока статей, отксерила их, разложила на столе перед собой и уже готовилась в который раз разочароваться, когда в темноте вдруг сверкнул зеленый огонек.

ЕслиТюбьерг прав, еслиродство птиц и динозавров действительно настолько очевидно, как утверждают Хелланд, Тюбьерг и… она быстро сосчитала статьи… примерно двадцать пять других специалистов в области зоологии позвоночных со всего мира, это должно было бы означать, что их научная позиция и была,собственно, наиболее доказанной в настоящее время – как и утверждал Тюбьерг. Если же это так, тогда очень странно, что такие уважаемые научные журналы, как «Nature», «Science», и особенно «Scientific Today», которые никак не могли рисковать своей безупречной научной репутацией, продолжали предоставлять спору о происхождении птиц место на своих полосах. Анна все еще не была уверена в том, что здесь есть какая-то связь, но это вдруг отошло на второй план. Ситуация выглядела бы по-другому, если представить, что в ней все еще оставалась какая-то доля сомнения. Если бы птицы возможнобыли динозаврами, если бы все еще недоставало каких-то доказательств в виде окаменелостей, как было в 1970-х и 1980-х, или если бы в 2000 году не был найден пернатый синозавроптерикс, а в 2005 году – пернатый тираннозавр. Но ученые располагали множеством окаменелостей, пернатые динозавры былидействительностью, и авторы всех статей, отстаивающих гипотезу о близком родстве птиц и динозавров, были уверены в том, что птицы произошли от динозавров. Совершенноуверены.