Текст книги "Перо динозавра"

Автор книги: Сиссель-Йо Газан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

В начале шестого Сёрен подъехал к Королевской больнице и припарковал машину под двумя опустошенными осенью тополями. Асфальт был заляпан угловатыми листьями, а ветер, казалось, дул сразу со всех четырех углов, будя в сердце беспокойство. Он отметился в приемной и спустился на лифте на два этажа вниз, в Институт судебной медицины. Второй раз за день Сёрен прошел по мрачному сплетению связанных между собой коридоров, но на этот раз он не блуждал так безнадежно. Он несколько раз кивнул, когда навстречу ему попадались знакомые лица, и внезапно услышал, как Бойе подпевает включенному радио. Сёрен постучал в открытую дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Бойе сидел за письменным столом и, похоже, давно поджидал Сёрена.

– А, вот и ты, – сказал он.

Сёрен присел, Бойе бросил на него короткий взгляд, потом опустил глаза на лист бумаги, покрытый неразборчивыми иероглифами, и опять поднял их на Сёрена. Затем сложил губы трубочкой и побарабанил пальцами по столу.

– Я провел сегодня вскрытие некоего Ларса Хелланда, – начал он.

– Да? – Сёрену хотелось бы вытащить из Бойе одним рывком целый рулон информации, чтобы потом осмысливать ее в удобном ему самому темпе.

– Он умер от остановки сердца, – продолжил Бойе, кивая.

Сёрен тоже кивнул. Это было именно то, чего он ожидал.

– А язык?

– Он сам его откусил. То, что его сердце перестало биться, было результатом целого ряда чрезвычайно сильных эпилептических припадков, и так как рядом не было никого, кто мог бы вставить ему что-то в рот, язык пострадал.

– Ну, в общем, тогда я могу идти, – сказал Сёрен, собираясь встать и чувствуя раздражение от того, что ему пришлось приехать в больницу ради этого.

– Ну вообще да, можешь, конечно, – сказал Бойе, пожимая плечами и глядя на Сёрена. – Разве что ты захочешь узнать о той милой маленькой детали, которая, очевидно, спровоцировала эпилептические приступы.

Сёрен снова уселся на свое место. Бойе проникновенно посмотрел на него поверх очков.

– Это была очень болезненная смерть, Сёрен, – сказал он наконец. – Довольно часто случается, что во время припадка язык или губы частично прокусывают, но я, честно говоря, ни разу не видел подобного этому случая, чтобы язык был полностью откушен таким образом.

– Ну, тут ты забываешь кое о чем. Было же дело из городка Лайре и дело с острова Амагер, – запротестовал Сёрен. Он с ходу вспомнил минимум два случая, когда жертва прокусила мускулатуру языка и тот держался только на нескольких волокнах кожи.

– Да, ну так подумай об этих двух делах. Их три вообще-то, но черт с ним, – Бойе бросил на Сёрена короткий взгляд. – Во всех тех случаях с откушенными языками были вовлечены посторонние инструменты. Нужно приложить невероятную силу, чтобы откусить язык. Люди, черт побери, не делают этого просто так, – сказал он с нажимом, но вдруг смягчился: – И так как похоже, что никто – и ничто – не был прямо задействован в смерти Ларса Хелланда, я предполагаю, что у него были невероятно сильные судороги, которые, помимо прочего, привели к тому, что он откусил себе язык, и немного погодя – к остановке сердца. Нет никакого сомнения – смерть Ларса Хелланда была страшной и болезненной, – здесь Бойе внимательно посмотрел на Сёрена.

– Но Сёрен Мархауг, друг мой, – добродушно продолжил он, – это ничто в сравнении с тем болевым адом, в котором ему приходилось жить, – в глазах Бойе на мгновение мелькнул откровенный и почти неприкрытый ужас, но ему удалось совладать со своими чувствами.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Сёрен.

– Он кишит живыми организмами, – четко ответил Бойе.

– Живыми организмами?

– Какими-то паразитами. Но я патологоанатом, а не паразитолог, и я вынужден признать, что не могу классифицировать эту заразу. Единственное, что я могу сказать, – они сидят повсеместно в его тканях. Самая высокая их концентрация – в мускулах и нервной системе. Это просто невероятно. Его мозг, например, полон инкапсулированных органических… ростков. Ты понимаешь, о чем я говорю? Какой-то паразит. Я, конечно, препарировал несколько образцов и отправил в Институт вакцин и сывороток. Завтра будет известно, что это за красавцы.

Сёрен потерял дар речи.

– Да, я точно так же себя чувствовал, когда вдруг понял, что этот несчастный парень в себе таскал. Непостижимо, как он вообще мог с этим жить, просто-напросто непостижимо.

– Откуда они взялись? – спросил наконец Сёрен.

– Тут я пас.

– Да, но насколько часто это встречается? – спросил Сёрен.

Он никогда раньше не слышал о паразитах в тканях.Ленточные черви – да, острицы, лямблии, даже о шистосомозе он слышал и знал, что последний очень широко распространен в странах третьего мира, но во всех этих случаях речь шла о непрошеных гостях в желудке, кишечнике, возможно даже кровотоке, но уж точно не в тканях. Ничего омерзительнее он в жизни не слышал.

– Пас, – повторил Бойе. – Я же сказал, я не паразитолог.

– Сколько всего паразитов в нем было, по твоей оценке? – спросил Сёрен.

Бойе взялся за свои бумаги:

– Всего около двух тысяч шестисот, распределенных по нервным, мышечным и соединительным тканям… довольно большой процент в мозге… – Сёрен поднял руку. – …и один в глазу, – продолжил Бойе. – Этот был виден.

Сёрен покачал головой.

– Послушай, – начал он, – значит ли это, что Хелланд умер не своей смертью?

– Я склонен снова сказать «пас», – серьезно ответил Бойе. – Я не знаю. С одной стороны, его смерть чрезвычайно естественна. Все его системы пришли к коллапсу, и только благодаря его отличной физической форме и конституции этого не случилось гораздо раньше. И, как я уже сказал, я слишком мало знаю о паразитах, чтобы рассуждать о них профессионально, но между нами говоря, не для протокола, – конечно, моя первая и неотступная мысль – как эти черти внутри него оказались, – Бойе сощурил глаз и продолжил: – Беспокойная мысль. С другой стороны, Хелланд был биологом – кто их знает, чем они там занимаются. Может быть, это какой-то профессиональный несчастный случай? Может, он опрокинул на себя какую-то склянку?

– Он был орнитологом, – возразил Сёрен.

– Может, птицы послужили источником заражения? С моей стороны это только догадки, конечно, а я не люблю строить догадки. Но в Институте вакцин и сывороток есть настоящий эксперт в области паразитологии, и я с ней уже поговорил. Тове Бьеррегор. Она пообещала парафинировать и разрезать паразитов сегодня перед уходом с работы и посмотреть на срезы первым делом завтра с утра. В двенадцать часов она сообщит результат. Есть еще Ханне Моритцен с естественно-научного факультета. Она одна из самых опытных паразитологов в мире, годами работала в Южной Америке и немусульманских районах Индонезии, где проблема паразитов стоит острее всего. С ней тоже не мешало бы связаться. Она-то точно сможет объяснить, как такой вот дружок, все его братья и сестры, а также все братья и сестры его братьев и сестер умудрились очутиться в Ларсе Хелланде, – Бойе сделал паузу и поднял вверх указательный палец. – Есть еще несколько милых деталей. У Ларса Хелланда было довольно много относительно свежих переломов, которые срастались сами по себе, и в некоторых местах это выглядит не очень хорошо. За последние шесть месяцев он сломал три пальца на левой и два на правой руке плюс два пальца на правой ноге. Кроме того, у него есть шрамы на коже головы, оставшиеся после нескольких серьезных ушибов, и две небольшие гематомы в области головного мозга, обе расположены в довольно безопасном месте, но тем не менее, – Бойе стоял, склонившись над своими бумагами, и на мгновение поднял на Сёрена глаза. – Кроме того, я могу констатировать, что у него была операция на головном мозге. Восемь-десять лет назад. Не то чтобы это имело какое-то значение – нет никаких признаков болезни головного мозга, кроме этих двух гематом. Я подумал просто, что стоит это упомянуть. Да, так что касается переломов – я позвонил своему коллеге из «скорой помощи» и попросил проверить кое-что в их компьютере. Он задолжал мне услугу, и да, я знаю, что это противозаконно, – Бойе поднял руку, как будто Сёрен собирался протестовать. – Хелланд не обращался в «скорую помощь». Ни единого раза за последний год. Может быть, конечно, он ходил к своему семейному врачу, ты это должен проверить. Но он все-таки ни разу не был в приемном покое больницы, несмотря на то что некоторые его повреждения требовали неотложной медицинской помощи. Его увечья похожи на те, которые встречаются у избиваемых мужьями женщин, не решающихся идти к врачу, потому что муж тогда моментально сядет аж на неделю. Если бы труп Хелланда не кишел паразитами, я бы предположил, что он подвергался насилию. Но теперь, конечно, я считаю, что все его увечья связаны с паразитами. Почему он не хотел, чтобы его подлатали, – это уже другая история… – Бойе красноречиво посмотрел на Сёрена, давая понять, что разузнать это – по его части.

– Могли эти повреждения сами по себе привести к смерти?

– Неа, – ответил Бойе. – Ларс Хелланд умер оттого, что у него в тканях было две тысячи шестьсот незваных органических гостей. Это совершенно точно.

Сёрен поднялся с некоторым трудом.

Выехав из Королевской больницы, Сёрен на дьявольской скорости помчался домой. Небо целый день было тяжелым и серым, но, пока Сёрен сидел в подвале у Бойе, оно успело окраситься в голубой, и температура упала. Сёрен опустил окно и почувствовал на лице острый воздух.

Что все это за чертовщина?

Он снизил скорость и поехал позади грузовика.

Так, спокойно.

Добравшись до дома, он приготовил ужин, уселся за стол – и вдруг почувствовал какое-то жжение под одеждой. Что-то вроде щекотки в волосах на лобке. Он быстро проглотил еду и принял душ. После душа у него зачесалась щека, тогда он побрился и проверил, нет ли у него вшей. Затем долго разглядывал ноготь на большом пальце ноги. Это что, грибок? Как весь этот омерзительный сброд мог попасть внутрь того несчастного парня? У Сёрена не было никаких предположений на этот счет. Он что, съел личинку? Каким образом из одной личинки получились тысячи? Размножалась ли она внутри Хелланда? Передалось ли ему это по воздуху? Выпил ли он их вместе с водой из-под крана? Сёрен слонялся по комнате, в конце концов он открыл пиво и уговорил себя успокоиться.

Ранним утром следующего дня Сёрен выехал в сторону Копенгагена, чувствуя прилив энергии. Первым делом он позвонил вдове Хелланда Биргит. Включился автоответчик, и Сёрен наговорил сообщение, в котором просил ее связаться с ним как можно быстрее. Потом он позвонил своей секретарше Линде и попросил найти номер Ханне Моритцен, паразитолога, работающего в Копенгагенском университете. Он очень любил смешить Линду, но в то утро ему не удалось заставить ее рассмеяться. Она перезвонила через три минуты. Сёрену пришлось съехать на полосу замедленного движения, чтобы записать продиктованный ею номер телефона, и он очень надеялся, что никто из его дотошных коллег не проезжает в это время мимо. Он набрал номер Ханне Моритцен и выехал обратно на шоссе.

– Алло, – сказала Ханне Моритцен в трубку после первого же гудка. Голос звучал сонно и казался далеким. Сёрен представился, после чего в трубке на мгновение повисла тишина.

– Что-то с Асгером? – спросила она наконец почти неслышно.

Сёрену приходилось отвечать на такие вопросы сотни раз, поэтому он сказал после секундной паузы:

– То, о чем я хочу с вами поговорить, никак не касается членов вашей семьи или вас лично. – Он слышал, как она облегченно выдохнула, и дал ей две секунды, чтобы переварить отбой тревоги, после чего продолжил: – Я прошу вашей помощи в связи с классифицированием паразитов, с которыми мы столкнулись, расследуя одно дело. Патологоанатом Бойе Кнудсен вчера сказал мне, что больше вас о паразитах не знает никто.

Ханне Моритцен заговорила с явным облегчением:

– Это срочно? Я со вчерашнего вечера на даче и, если честно, не собиралась возвращаться в город до среды.

Сёрен подумал, после чего они вместе пришли к выводу, что он перезвонит ей позднее, когда сам точно поймет, насколько это срочно. Ханне Моритцен хотела представлять, о чем именно идет речь, и Сёрен завершил разговор:

– К сожалению, не могу сейчас вдаваться в подробности, но в случае, если нам действительно понадобится ваша помощь, я, конечно, объясню вам все обстоятельства дела. Пока же спасибо и извините за беспокойство, – Сёрен собирался уже положить трубку, но тут Ханне Моритцен спросила:

– Это имеет какое-то отношение к смерти Ларса Хелланда?

– Вы знали Ларса Хелланда? – вырвалось у Сёрена.

– Да, мы работали на одной кафедре, хоть и в разных отделениях. Я только что узнала о том, что случилось. Очень сожалею.

Она казалась искренне тронутой, и Сёрен не мог не порадоваться, что хоть кто-то сожалеет о потере. Разговор был на этом закончен.

Сёрен припарковал машину в подвале под Беллахой, и коллеги встретили его пятиминутное опоздание на утреннее собрание разрозненными аплодисментами. Он начал с пересказа неофициального заключения Бойе, наблюдая, как зеленая волна отвращения проходит по лицам всех присутствующих. Коллега Сёрена рассказал, как он накануне сообщал о смерти Хелланда его вдове и их дочери-подростку. Новость их, как и следовало ожидать, не обрадовала. Нанна, дочь Хелланда, была дома одна, и полицейские вместе с ней ждали, пока ее мать прибежит домой. Девочка горько плакала, мама усадила ее на диван, и там они долго сидели обнявшись, прежде чем полицейские смогли задавать вопросы. Пришлось вызвать друга семьи, чтобы он взял на себя Нанну. Биргит Хелланд настаивала на том, что ее муж был в отличной форме. Он очень увлекался велогонками, это было его хобби на протяжении многих лет, он играл в сквош и бегал по утрам. В то же время Биргит упомянула, что отец Хелланда рано умер от внезапной остановки сердца, и тут же решила, что такая же остановка сердца сейчас отняла у нее мужа. В этом месте все взглянули на Сёрена, как будто было единогласно решено, что именно ему придется вернуться в дом в Херлеве и рассказать вдове новость о незваных гостях в теле Хелланда.

Никто не прикоснулся к свежим сдобным булочкам с кремом, которые желтели в центре стола на разрезанных бумажных пакетах из булочной.

Во вторник в двенадцать часов Сёрен и Хенрик вошли в помещение Института вакцин и сывороток на острове Амагер. Их путь лежал сквозь очередную систему коридоров, в которой Сёрен даже не надеялся разобраться, но на этот раз одна из сотрудниц вызвалась показать им дорогу. Она привычно шла сквозь здание, открывая двери, несколько раз сворачивала в сторону и в конце концов привела их в светлую уютную лабораторию. От одного из микроскопов поднялась улыбающаяся женщина, представилась Тове Бьеррегор и предложила Сёрену и Хенрику сесть на низкий диванчик посреди помещения.

– Я посмотрела срезы, – сказала она, как только они сели, – и нет никакого сомнения в том, что это личиночная стадия свиного цепня, Taenia Solium.Развитие цистицерков занимает от семи до девяти недель, поэтому я предполагаю, что пациент был инфицирован три – максимум четыре месяца назад, – она бросила короткий взгляд на обоих полицейских и продолжила: – Свиной цепень относится к типу плоских червей. Половозрелая форма паразита обитает только в кишечнике человека, где она закрепляется в просвете тонкой кишки и питается пищеварительными соками. Здесь от нее отпочковываются так называемые проглоттиды, которые можно рассматривать как своеобразные беременные существа, покидающие организм хозяина с экскрементами. В каждой проглоттиде содержится около сорока тысяч оплодотворенных яиц. Через человеческие экскременты яйца попадают в промежуточного хозяина, которым в случае свиного цепня является свинья. То, что в качестве промежуточного хозяина выступает свинья, является, кстати, главной причиной того, что свиной цепень наиболее широко распространен в странах, где люди и животные живут в тесном контакте друг с другом. Типичный пример – фермерские хозяйства стран третьего мира, там люди сбрасывают свои отходы на участках, к которым имеют доступ свиньи. Ну и наоборот, свиной цепень практически не встречается в западном мире, где люди и свиньи живут отдельно друг от друга, а также в мусульманских или иудейских странах – там не едят свинину.

Она снова посмотрела на Сёрена и Хенрика, как будто серьезно сомневаясь, что они могут поспевать за ее объяснениями. Потом на секунду задумалась, поднялась с места, беззвучно спустила откуда-то с потолка белую доску, достала фломастер и стала сопровождать свои объяснения простыми рисунками.

– В кишечнике свиньи из яиц развиваются личинки, которые проникают в кровь и переносятся вместе с ней в мышечные, нервные или подкожные соединительные ткани свиньи, где они превращаются в так называемые финны. Финна – это название пузырчатой личинки, дальнейшее развитие которой здесь приостанавливается и возобновляется только тогда, когда свинью кто-то съедает – например, человек. – Ее рука быстро летала над доской. – Очутившись таким образом в желудке человека, личинка пробуждается от спячки и занимает место в кишечнике, где и развивается в свиного цепня. На этом ее жизненный цикл заканчивается.

Сёрена тошнило. Он сосредоточенно рассматривал блокнот, в котором делал заметки, и собирался было что-то сказать, но Тове Бьеррегор опередила его, надевая колпачок на фломастер:

– Быть носителем свиного цепня – это не так уж опасно и не обязательно приводит к болезни носителя, – сказала она. – Поэтому человек может подолгу существовать даже с очень длинными цепнями внутри, не зная, что он заражен. В абсолютном большинстве случаев свиной цепень находят случайно, например при операции или вскрытии после смерти. Обычно цепни достигают длины от двух до четырех метров. После обнаружения пациенту выписывают лекарства, от которых цепень погибает и покидает тело хозяина вместе с экскрементами. Не очень-то аппетитно, да, но, как я уже сказала, вовсе не опасно.

Сёрен почувствовал, как его рот наполняется слюной. Одновременно с этим в затылке скреблось: что-то в рассказе не сходится.

– Я не совсем понимаю, – сказал он. – В теле Ларса Хелланда нашли ведь не свиной цепень, а эти… – Сёрен заглянул в свои записи, – финны.

Тове Бьеррегор взглянула на него без выражения.

– Да, правда. Но я еще не закончила объяснять, – спокойно ответила она. – Жизненные циклы паразитов – крайне сложная тема даже для многих биологов, и чтобы у таких неспециалистов, как вы, была возможность понять то, что я рассказываю, я вынуждена снабдить вас какими-то минимальными базовыми знаниями. – Она вдруг посмотрела на них так, как будто все происходящее ее очень забавляло.

– Да, конечно. Простите, – сказал Сёрен.

У Хенрика был такой вид, как будто его настигла морская болезнь. Сёрен ожидал, что Тове Бьеррегор пустится сейчас во вторую часть своих омерзительных разъяснений, но вместо этого она сказала только:

– Вывод, который напрашивается сам собой, – это… – она властно посмотрела на полицейских.

– …что Хелланд жрал дерьмо, – вырвалось у Хенрика. – Тьфу ты, господи ты боже мой!

Сёрен бросил на Хенрика раздраженный взгляд.

– Это значит, – продолжил он, обращаясь к Бьеррегор, – что Хелланд тем или иным образом принял внутрь яйца свиного цепня, – он замолчал, вдруг осознав причинно-следственную связь.

– Ну или, если быть более точными, две тысячи шестьсот яиц, – вставила Тове Бьеррегор. – Если Бойе нашел столько личинок, то столько же было и яиц свиного цепня.

Сёрену наконец-то удалось совладать со своим отвращением настолько, что он начал вникать в суть разговора.

– Но значит ли это, что он принял целую… – он снова сверился со своими записями, – проглоттиду?

– Этого мы не можем знать, – Сёрен заметил легкий намек на улыбку в уголке ее рта. – Если проглоттида содержит сорок тысяч яиц, тогда можно ожидать гораздо большего количества личинок, чем две тысячи шестьсот. Но можно найти много причин того, что только две тысячи шестьсот из них стали развиваться. – Она пожала плечами. – Суть в том, что Ларс Хелланд выступил в роли промежуточного хозяина, а это в наших широтах встречается крайне, крайне редко. За те тридцать лет, что я здесь работаю, я видела только три таких случая, и все трое инфицированных только что вернулись из стран, где свиной цепень широко распространен, как, например, в Южной и Латинской Америке и немусульманских районах Азии и Африки. Вы не знаете, Хелланд не ездил в последнее время в те части мира?

– Мы, конечно, обязательно это выясним. Вы же понимаете, вся эта история с паразитами для нас пока новость, – сказал он извиняющимся голосом и продолжил: – Вы можете сказать что-то о том, как долго финны находились в тканях Хелланда?

– По моей оценке, как я уже сказала, от трех до четырех месяцев. Я делаю такой вывод, исходя, во-первых, из их размеров и, во-вторых, из состояния капсул в тканях, в которых находятся финны, ожидая своего дальнейшего развития. Обычно финны находятся в свинье, которую рано или поздно съедят, поэтому кальциноз капсулы имеет естественную границу. Но человека никто не съедает, как вы понимаете. Финны в принципе растут очень медленно, и так как финны, найденные в Ларсе Хелланде, были довольно большими, я делаю вывод, что они развивались довольно долго. Капсулы, окружающие цистицерки, толстые, и цистицеркам требовалось все больше и больше места. То, что поначалу представляло минимальные неудобства для Ларса Хелланда, со временем превратилось в патологическое состояние, и я не представляю, как он мог это выносить. Финны предпочитают селиться в центральной нервной системе. Судя по исследованиям, проводимым, например, в Мексике, где довольно часто встречается инфицирование людей финнами, восемьдесят два процента всех финнов оседает в центральной нервной системе. Затем, в порядке убывания популярности, идут мускулы и подкожные ткани.

– Вы можете что-то сказать о симптомах? – спросил Сёрен.

Бьеррегор вытянула губы трубочкой.

– Симптомы у каждого инфицированного зависят от сочетания целого ряда различных факторов. Чаще всего существует прямо пропорциональная зависимость между количеством личинок и масштабом повреждений, то есть чем больше финн, тем обширнее повреждения. Но это, опять же, очень зависит от того, где именно находятся личинки. Сорок тысяч личинок, находящихся исключительно в мышечных тканях, теоретически могут меньше повредить инфицированному, чем пять личинок, неудачно расположенных в нервных тканях. Мышечные ткани на удивление хорошо справляются с незваными гостями, и только на относительно поздних стадиях их наличие может приводить к болям в мышцах. Если же личинки находятся в центральной нервной системе, это совсем другое дело. По мере того как личинка растет, ей требуется все больше и больше места и крови из окружающих тканей, а ткани центральной нервной системы в любом случае играют куда более важную роль в общей способности организма функционировать, чем, например, мышечные ткани. Если затронута центральная нервная система, пациент будет подвержен сильнейшим припадкам, похожим на эпилептические, – так же как пациенты с опухолями головного мозга. Кроме того, пациент будет страдать от внезапных провалов в памяти, почти наверняка столкнется с судорогами и большими проблемами с моторикой. Насколько я поняла из разговора с Бойе Кнудсеном, у умершего была довольно высокая концентрация личинок в головном мозге и вместе с этим у него на теле есть следы разных переломов и падений? Это как раз подтверждает то, что я сказала, – она помолчала немного, так что последняя фраза повисла в воздухе, и продолжила: – Если личинки со временем находят, пациент получает медикаментозное лечение и/или его оперируют, в зависимости от количества личинок, их расположения и стадии развития. В случае с вашим Хелландом личинки, очевидно, не были обнаружены, что само по себе невероятно. Как умерший вообще умудрился прийти на работу в день своей смерти, для меня загадка физиологии.

Они немного посидели в тишине, потом Бьеррегор спросила вдруг:

– Я могу еще чем-то быть вам сегодня полезна?

Сёрен совсем растерялся. Он не привык к тому, чтобы его выпроваживали, пока он сам не скажет, что у него не осталось вопросов. Бьеррегор украдкой посмотрела на часы.

– У вас есть какие-то предположения относительно того, каким путем Хелланд мог быть инфицирован? – попытался выиграть время Сёрен.

– Нет, – ответила Тове Бьеррегор. – Конечно нет, – она говорила почти оскорбленным тоном, Сёрен и сам понимал, что это был дурацкий вопрос. Все равно что спросить автомобильного механика о причинах аварии.

– Но, как я уже сказала, – продолжила она, глядя на Сёрена так, будто твердо собиралась закончить разговор, – либо он съел экскременты или что-то, что было в контакте с зараженными экскрементами, – а это в любом случае совершенно неправдоподобно. Либо он работал с живым свиным цепнем и был инфицирован в связи с несчастным случаем, что тоже не очень похоже на правду. Существуют паразиты, которые инфицируют через кожу, как, например, кровяные трематоды, вызывающие шистосомоз,но свиной цепень долженпройти по пищеварительному каналу, чтобы завершить свой жизненный цикл, так что, даже если мы предположим, что какой-то несчастный случай в связи с работой имел место, я по-прежнему не представляю, как он мог привести к заражению. Мы ведь исходим из того, что биолог, у которого разбилась пробирка, тут же примет все необходимые меры и уж точно не пойдет обедать с немытыми руками после какого-то происшествия со свиным цепнем. Так что я предполагаю, что Ларс Хелланд в последние полгода посещал страну с высоким риском заражения и в ходе этой поездки был инфицирован. Даже в этом случае мне сложно представить, как именно, но, опять же, иногда это случается.

Сёрен довольно долго смотрел на Тове Бьеррегор, прежде чем спросить:

– А если ни один из этих трех сценариев не соответствует действительности?

Бьеррегор встала.

– Честно говоря, мне не хочется об этом думать, – она взглянула на Сёрена. – Хелланд жил в болевом аду и в конце концов умер в результате инфекции. Это ужасно, даже если знать, что он заразился естественным путем. Представить же, что кто-то заразил его специально, руководствуясь злым умыслом, – ну, это такое преступление, о котором не хочется думать. Мне все же кажется, что это очень маловероятно. Нужна определенная биологическая подготовка, чтобы выудить проглоттиду из зараженных экскрементов, и неспециалисту было бы сложно обработать такой вид органического материала без того, чтобы его разрушить. И даже если бы это ему удалось, я все равно слабо представляю дальнейший ход событий. Ужасно жаль, что Хелланд ушел при таких драматических обстоятельствах. Но мне сложно усмотреть во всем этом преступление. Очень сложно, – по выражению лица Бьеррегор было очевидно, что теперь встреча закончена и это не подлежит обсуждению.

– Как вы храните ваши материалы? – не унимался Сёрен.

Тове Бьеррегор посмотрела на него раздраженно, но в конце концов смягчилась:

– К нашим материалам здесь, в институте, невозможно подойти близко, если это то, на что вы намекаете. Это естественно. У нас есть гораздо более опасные материалы, чем свиной цепень, – ВИЧ, гепатит С, лихорадка эбола, птичий грипп. Естественно, совершенно невозможно, – она посмотрела на Сёрена буравящим взглядом, – проникнуть сюда и взять что-то из этих материалов. И даже если бы вдруг кому-то это удалось, только эксперт знает, как нужно обращаться с материалами, чтобы они не утратили жизнеспособность. Если кто-то посторонний проникнет в наш подвал, где хранятся материалы, и схватит какую-то пробирку, ее содержимое тут же погибнет и перестанет представлять угрозу для окружающих еще до того, как вор дойдет до Исландской набережной.

– Это единственное место, где хранится живой органический материал? – спросил Сёрен.

– Здесь хранится абсолютное большинство. Но, как вы, может быть, знаете, в Копенгагенском университете работает паразитолог Ханне Моритцен. У Моритцен, конечно, есть множество материалов, иначе она не могла бы делать свою работу. Но она главный наш эксперт, и я уверяю вас, что она обращается со своими материалами с максимальной осторожностью. Ханне Моритцен может получить Нобелевскую премию за свою фантастическую работу со странами третьего мира. Ей бы никогдане пришло в голову шутить с техникой безопасности. Никогда.

На этом замечании беседа была окончена, и Сёрен с Хенриком молча вышли из института. Они сели в машину, Хенрик открыл рот что-то сказать, но Сёрен опередил его.

– Подожди, – попросил он. – Подожди немного.

Они ехали по городу в молчании. Сёрен откинулся на спинку сиденья и следил в окно, как мимо проскальзывают деревья и дома. Он чувствовал, что они идут по очень тонкому льду.

Вернувшись в участок, он засел в своем кабинете и выпил подряд три чашки чая. Ларс Хелланд умер от двух тысяч шестисот паразитов в нервных и мышечных тканях, кроме того, у него было множество переломов и других повреждений с головы до ног. Что, черт побери, это значит? Прежде чем он успел хорошенько это обдумать, он позвонил Биргит Хелланд, спросил, дома ли она, и десять минут спустя уже ехал в машине в Херлев. Если Ларс Хелланд был убит – а такую возможность Сёрен больше не мог отрицать, – с девяностовосьмипроцентной вероятностью в его смерти был виноват кто-то из близких родственников или ближайшего окружения. Поэтому Биргит Хелланд в мгновение ока возглавила список людей, с которыми Сёрену хотелось поговорить подробнее.

Биргит Хелланд предложила ему сесть в большой светлой гостиной и позвала дочь. Девочка тут же спустилась со второго этажа, она выглядела заплаканной, как и мать. Не разглашая подробностей, Сёрен объяснил, что у Ларса Хелланда, судя по всему, была тропическая инфекция и что полиция приступила к поиску возможных взаимосвязей между инфекцией и его смертью. На это сообщение Биргит отреагировала смесью недоверия и шока. Тропическая инфекция? Этого не может быть, повторила она несколько раз. Ее муж никогда не был в тропиках. Он панически боялся летать. Его самого это безгранично раздражало, потому что абсолютное большинство орнитологических симпозиумов и конференций, посвященных тематике, над которой он работал, проводились за границей, и каждый раз он вынужден был посылать туда своего младшего коллегу Эрика Тюбьерга. Сам он приезжал только туда, куда можно было добраться поездом или машиной. Нанна сидела рядом с матерью и плакала. Биргит, конечно, немедленно захотела узнать побольше о тропической инфекции, и Сёрен сказал, что на данном этапе следствия он не может разглашать деталей. Следствия? Биргит посмотрела на него ошарашенно, и Сёрен объяснил, что смерть от сердечного приступа является естественной, но теперь полиция обнаружила новые обстоятельства дела, и в свете этого квалифицирует случай иначе. Теперь смерть Ларса Хелланда рассматривается как подозрительная, поэтому он вынужден не раскрывать подробности в интересах дальнейшего следствия. Биргит пришла в ярость: