Текст книги "Энн Виккерс"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Миссис Битлик нисколько не оскорбилась, услышав заявление Энн о тайной торговле наркотиками. Она просто со скучающим видом от нее отмахнулась. Но зато она страшно оскорбилась, возмутилась и преисполнилась ужаса, стыда, недоверия и вообще праведного методистского гнева, когда Энн робко спросила ее, нельзя ли принять какие-нибудь меры против гомосексуализма в тюрьме. Энн знала, почему Китти Коньяк устроилась в одной камере с Глэдис Стаут; она знала, почему гнусная старуха, бравшая на воспитание младенцев и жившая близ Кэтемаунт-Фолс, в домике, окруженном настоящим кладбищем, была так приторно любезна с молоденькими карманницами.

С ужасом выслушав Энн, миссис Битлик возопила:

– В жизни не слыхивала подобных гадостей! Мисс Виккерс, мне очень неприятно это говорить, но у вас грязные мысли! По-моему, вам не следует оставаться в этой тюрьме! Лучше бы вам отсюда уехать! Страшно подумать, какое влияние вы можете оказать на заключенных! Гомо… Я об этом читала, но никогда в жизни не видела человека, который осмелился бы произнести это гнусное слово вслух!

– Что за вздор! – сказала Энн и пошла прочь, и с этого дня миссис Битлик стала смотреть на* нее волком.

И вот молоко снова начало синеть, а когда Энн еще раз попросила дать ей людей для уборки камер, ей отказали. Она не знала, что делать. Преодолеть стену общественного равнодушия и узаконенной ненависти было ей не под силу. Потребовалось некоторое время, чтобы она с этим смирилась. В ней жила смутная, почерпнутая, очевидно, из романов уверенность, что решительный и высоконравственный герой в последней главе всегда побеждает непобедимое.

Было бы приятно сообщить, что, хотя персонал смотрел на Энн с возмущением, быстро переходившим в ненависть, арестантки, напротив, были преисполнены живейшей к ней благодарности.

Н ичего подобного. Какой-нибудь час они радовались, что в камерах стало чище, какой-нибудь день наслаждались более разнообразной едой… хотя большинство предпочло бы не лимонный сок и зелень, а булочки с кремом. Потом они забыли.

К счастью, Энн была опытным профессиональным реформатором. В Корлиз-Хуке она усвоила две истины – что не следует ожидать благодарности и что люди, ожидающие благодарности – вечные дилетанты и вечные эгоисты. Она была так же равнодушна – скажем, почти так же равнодушна – к мнению людей, ради которых она добивалась «реформ», как хороший хирург к мнению больного о его профессиональной сноровке.

Ее даже не слишком раздражала ненависть сослуживцев, которых она столь безуспешно пыталась перехитрить.

«Нет, – размышляла она. – Неправда, что женщины менее эгоистичны, жестоки и бессердечны, чем мужчины. В нас достаточно мужской силы! Я бы с удовольствием подвергла пыткам миссис Битлик!.. Нет! Нет! Ты начинаешь втягиваться. То же праведное негодование, что и у нее! Порвалась связь времен, и мы, женщины, должны не только восстановить ее, но и захватить с собою несколько миллионов таких, как миссис Битлик. Неважно, сколько мне удастся сделать здесь, в Копперхеде, но я так или иначе испорчу им всю музыку, когда уеду отсюда и поведаю обо всем миру!.. Как меня тошнит от запаха карболки!»

ГЛАВА XXIX

Несмотря на все умение заговаривать зубы миссис Битлик и забавлять миссис Кэгс, Бэрди Уоллоп попала в беду.

У Бэрди был, как она выражалась, «дружок». И надо сказать, что среди арестанток она была не единственной такой счастливицей. В этих женщинах, казалось бы, полностью изолированных от мужчин каменными стенами, железными решетками и матовыми стеклами, тяга к мужчинам была сильнее, чем даже мечта о еде и о свежем воздухе. Энн слышала, как во время послеобеденной прогулки по двору, в тот единственный час, когда заключенным разрешалось разговаривать, арестантки без умолку болтали о мужчинах – что «он» сказал, как «он» целовал, как щедро «он» угощал в ресторане и с каким нетерпением «он» будет ждать у тюремных ворот. Перед этим извечным биологическим инстинктом все ухищрения властей оказывались бессильными.

Оставалось лишь удивляться, сколько мужчин умудрялось проникать в этот женский монастырь. По коридорам слонялись стражники, то и дело заглядывая в рубашечную мастерскую, где в знойные дни второго лета, которое проводила здесь Энн, женщины сидели, расстегнув ворот форменных платьев.

Обслуживавшие тюрьму арестанты – плотники, водопроводчик, фотограф, специалист по снятию отпечатков пальцев, – явившись в женское отделение, почему – то никак не могли закончить свою работу до тех пор, покуда стражники не выталкивали их за дверь, и целыми днями в нишах и темных закоулках коридоров раздавался приглушенный шепот и смех.

Однако Бэрди Уоллоп принадлежала к числу тех немногих, у кого имелся «постоянный кавалер». Это был электромонтер – отличный электромонтер и к тому же красавец с черными усиками. Кроме того, он был еще и отличным телеграфистом и участвовал в операциях по перехвату телеграфных сообщений, за что получил двенадцать лет. Когда Энн встречала его в коридорах, он лихо сдергивал с головы грязную тюремную шапку, которую носил с таким гордым видом, словно это была солдатская каска, и заговорщически улыбался, так что сердце Энн вдруг замирало.

Он доложил начальству, что электропроводка в коридоре, куда выходили женские камеры, грозит замыканием, и с утра до вечера возился там, а Бэрди, которая бегала по разным поручениям или несла вечно простуженной миссис Битлик кофе и аспирин, подмигивала ему и засовывала записочки в шарниры его стремянки.

До тех пор, пока миссис Битлик не поймала ее с поличным. м иссис Битлик благополучно миновала пору плотских вожделений. Правда, ходили слухи, будто в свое время она вела довольно веселый образ жизни, но если это и в самом деле было так, то теперь она замаливала грехи молодости.

Проходя по коридору, она заметила, как монтер, стоя на стремянке, сбросил Бэрди какой-то сверток, а та быстро сунула его в карман. Бесшумно подкравшись к ним в своих резиновых туфлях, миссис Битлик вырвала у Бэрди сверток, развернула его и обнаружила две пачки папирос, две коробки спичек и пакетик жевательной резинки.

Надо сказать, что праведная миссис Битлик была ярой противницей курящих женщин. Это возмутило и миссис Кэгс, потому что миссис Кэгс и Китти Коньяк владели монополией по продаже папирос арестанткам. Обе тотчас набросились на Бэрди. Она была предана суду военного трибунала в составе миссис Битлик, миссис Кэгс и еще двух-трех надзирательниц, к которым без всякого приглашения присоединилась Энн. А благонравную Китти Коньяк вызвали в качестве свидетельницы.

Надзирательницы уселись полукругом на жестких стульях в кабинете миссис Битлик. Перед ними стояла перепуганная Бэрди. На ее губах то появлялась, то исчезала улыбка, которой она робко пыталась очаровать их, как и прежде.

– Я собственными глазами видела, как она прятала папиросы, – заявила миссис Битлик. – Теперь мы знаем, как это мерзкое зелье попадает в тюрьму!

– Ах! – простонала глубоко шокированная миссис Кэгс.

– И я подозреваю, что она занимается тайным сбытом наркотиков.

– Честное слово, я никогда… – захныкала Бэрди.

– Молчи! – прикрикнула на нее миссис Битлик. – Ну, Китти, ты говорила, что кое-что знаешь.

Китти чопорно выступила вперед.

– Уж это точно! Бэрди передавала на волю всякие записки, и те, где эта Ван Тайл визжит насчет условий тоже! Я вам говорила, что нашла такую записку у нее в камере.

(Энн было хорошо известно, что Бэрди передавала на волю отнюдь не все записки миссис Ван Тайл, ибо львиную их долю передавала она сама.)

– Итак, сударыни, по-моему, мы уже достаточно слышали. Ты опять будешь работать в мастерской, Бэрди. Начнешь сегодня же, а я скажу мисс Пиби, чтобы она не давала тебе лентяйничать!

– Миссис Битлик, миссис Битлик, пожалуйста…

Произнести еще что-нибудь Бэрди не успела. Три надзирательницы окружили ее и потащили вниз, в рубашечную мастерскую.

Энн узнала, что веселого электромонтера посадили в темный сырой карцер.

Вечером того дня, когда хнычущую Бэрди разжаловали в рядовые, Энн явилась с визитом в особняк доктора Сленка, весьма изысканно обставленный. Гостиную украшала элегантная тахта, радиоприемник, шкафчик с различными сортами виски и два зимних пейзажа кисти одного бывшего арестанта, где снег блестел от толченой слюды.

– Доктор Сленк, известно ли вам, что нашу рассыльную Бэрди Уоллоп отправили обратно в мастерскую?

– Да, мне об этом доложили.

– Я хотела бы… Она хорошая девочка. Правда. Я уверена, что имею на нее некоторое влияние, и думаю, что она даст мне слово не раздавать папиросы и не выносить записки и сдержит его.

– Право же, я не могу отменять распоряжения миссис Битлик. И позвольте вам заметить, что вы поступаете не слишком красиво, пытаясь действовать через ее голову.

– Не слишком красиво? Но ведь у меня есть обязанности и по отношению к этим несчастным арестанткам! – Энн забыла про всякую осторожность. Впервые она пыталась поговорить серьезно с беспечным доктором Сленком. – Я никогда не жаловалась ни на одну из заключенных. По-моему, это нечестно. Но когда кто-то пользуется бедой своих товарищей… Я прошу вас, доктор Сленк, выслушайте меня внимательно. Я знаю, что нарушение правил большей частью происходит по вине аферистки Коньяк! Это действительно преступная натура! Она торгует папиросами и наркотиками, а что касается половых извращений…

Вскочив на ноги, коротышка-ветеринар швырнул свою великолепную сигару в поддельные угли, тлевшие в поддельном электрическом камине.

– Довольно! Я не желаю ничего больше слушать. Впервые вижу женщину, которая не стыдится говорить вслух о подобных вещах! И скажите, милая барышня, – его голос стал омерзительно чопорным, словно у старой девы, ведущей класс воскресной школы, – каким это образом вам о них вообще что-то известно?

Впервые за время своего пребывания в Копперхед – Гэпе Энн доставила себе удовольствие прийти в бешенство:

– Довольно! Вам не удастся увильнуть с помощью подобных обвинений! Ну-ка, повторите их на открытом судебном разбирательстве! Я тут долго не останусь…

– Надо думать!

– …и я могла бы сделать вам одолжение, предотвратив публичный скандал, после которого вы вместе с вашей Битлик и с вашим «капитаном» Уолдо вылетите вон из этой тюрьмы! Такие случаи уже бывали, и вы об этом отлично знаете! А у вас тут и взятки, и жестокость, и извращения, и всевозможные ужасы. Я могла бы навести здесь порядок и спасти вас-ведь если все это станет достоянием гласности, вашей карьере конец, друг мой, и никакая политическая протекция вам не поможет! Я предлагаю вам отправить Китти Коньяк в мастерскую, вернуть Бэрди на прежнее место, а старостой назначить женщину, которая умнее и честнее нас с вами, вместе взятых, – Джесси Ван Тайл. Ну, как, намерены вы обдумать мое предложение, или вы предпочитаете, чтобы я обратилась в газеты и подняла шум?

Доктор Сленк, сникнув, упал в свое кресло. Его изящные ножки, обтянутые аккуратными брючками, глажению которых арестант-камердинер посвящал большую часть своего времени, дрожали мелкой дрожью. Коротышка быстро терял мужество, когда не чувствовал поддержки какого-нибудь телохранителя, вроде миссис Битлик или капитана Уолдо.

– Ах, что вы говорите! Это же просто невозможно! – взвизгнул он. – Я сделаю все, что смогу, для Бэрди – попрошу миссис Битлик вернуть ее на прежнее место после небольшого дисциплинарного взыскания. И скажу, чтобы она не давала столько воли этой Коньяк. Но миссис Ван Гайл! Ведь она же коммунистка!

– Ну и что ж такого? Разве вы не согласны, что она самая способная женщина во всей тюрьме?

– Да, да, наверное, да. Но ведь она же коммунистка!

В пять часов вечера миссис Битлик и Энн сидели в кабинете. Энн проверяла счета. Острый кончик ее карандаша с тихим шуршанием скользил вдоль столбиков цифр на листке, который лежал на столе. Миссис Битлик делала вид, будто читает отчет кухонной надзирательницы, но на самом деле, тупо уставившись в одну точку, так что буквы сливались в смутное пятно, упорно о чем-то думала. Энн знала, о чем она думает. Мысли миссис Битлик были настолько очевидными, что казались почти зримыми. Это были вихри ненависти, грозовые тучи и молнии, дрожащие клубы грязно-бурого тумана.

«Скоро меня отсюда вышвырнут, – удовлетворенно думала Энн, а карандаш ее тем временем легонько постукивал по бумаге. – Я увижу Линдсея, Мальвину, Пэт!

У Мальвины соберутся гости!»

За четырнадцать месяцев, проведенных в Копперхед-Гэпе, она с трудом выкраивала время, чтобы изредка им написать, но они все время были возле нее – такие же тени, как ее дочка Прайд.

Внизу, в рубашечной мастерской, остановились машины, и на тюрьму с грохотом обрушилась тишина. Тотчас вслед за этим раздались, нарастая, какие-то крики. Миссис Битлик выскочила из кабинета, Энн бросилась за ней. В коридоре к ним присоединилась Китти Коньяк, и все трое помчались вниз к дверям рубашечной мастерской.

Работницы, двинувшиеся было к выходу, замедлили шаг и растерянно смотрели на мисс Пиби, которая трясла за плечи Джозефину Филсон и вопила:

– Ты опять не кончила работу! Я скажу старшей надзирательнице, чтобы тебя посадили на десять дней в темную!

– Нет, нет, пожалуйста, не надо, – жалобно умоляла мисс Филсон.

Вдруг мисс Филсон вырвалась из рук мисс Пиби и звонко ударила ее прямо по длинному носу и по глазам. Мисс Пиби полоснула арестантку по лицу своей длинной тростью и завизжала:

– Стражники! Позовите стражников! м иссис Битлик нажала кнопку звонка для вызова стражи, а Китти, следовавшая за ней по пятам, ринулась на мисс Филсон, словно взбесившийся английский сеттер.

Бэрди Уоллоп выскочила из вереницы арестанток, подбежала к двойным дверям, заперла их на замок, бросила ключ под механическую швейную машину и крикнула:

– Девочки! За мной! Бей их! Прикончим Битлик! Прикончим Пиби!

И сразу вспыхнул бунт. Впоследствии никто не мог вспомнить, что именно произошло. Толпа женщин набросилась на миссис Битлик, мисс Пиби и Китти, вцепилась им в волосы, в клочья разрывала их платья, хлестала их по лицу, оттесняя в глубь мастерской, а в коридоре уже орали стражники, колотя кулаками в запертую дверь.

В голове Энн пронесся вихрь бессвязных мыслей. Она бы с восторгом приняла участие в избиении Битлик, Пиби и Китти. Но она не хочет угодить за решетку – нет, этого ей не вынести. Но ведь она должна… ведь не трусиха же она в самом деле… Но ее обязанности? И ведь этот бунт будет иметь для арестанток самые страшные последствия. А Битлик, Пиби и Кити превзошли ее, да и всех остальных, в физической храбрости. Ибо все трое, прижатые к стене, яростно защищались – не хныкая и не моля о пощаде, они царапались, отбивались руками и ногами, причем каждая была втрое сильней любой из этих взбунтовавшихся рабынь, истощенных голодом и духотой.

Внезапно в самую гущу свалки бросилась еще одна фигура, и раздался резкий голос Джесси Ван Тайл:

– Стойте! Стойте! Зачем вы это делаете? Они все равно до вас доберутся! И к тому же нечестно – семьдесят против трех!

Своим крепким телом миссис Ван Тайл заслонила изнемогавшую Пиби, которую ненавидела больше всех живых и мертвых от начала времен.

Тут все беспокойные мелкие мысли выскочили у Энн из головы, и она бросилась спасать надзирательниц, чтобы спасти бунтовщиц. Пытаясь пробиться сквозь толпу, она схватила за локоть незнакомую арестантку, уже замахнувшуюся на миссис Битлик гаечным ключом.

– А, вот еще одна сволочь! Давайте и ее прикончим! – завопила та.

Однако другая арестантка – дюжая рецидивистка, ростом с капитана Уолдо, прославившаяся дерзкими кражами свиней, индюков и повозок, крикнула ей в ответ:

– Нет! Это мисс Виккерс! Она не из таких!

И, схватив Энн под мышку, эта Боадицея [135]135
  Боадицея (I в. и. э.) – королева древней Британии, подняла восстание против римского владычества.


[Закрыть]подняла ее с пола, словно приглянувшуюся ей свинью, прижала к стене в стороне от бушующей толпы и, удерживая ее там одной рукой, другой тем временем принялась неторопливо метать запасные веретена через головы арестанток прямо в лицо надзирательницам.

– Заставьте их остановиться! – умоляла Энн. – Их жестоко накажут!

– Да, уж точно. Но ведь теперь уже все равно, так пускай хоть немножко душу отведут. Не иначе как они задумали прикончить миссис Битлик, – прогудела Боадицея.

«Да, – подумала Энн. – Она, пожалуй, права».

Двери были взломаны, и капитан Уолдо с десятком стражников, вооруженных винтовками и дубинками, приступили к делу. Зрелище было поистине тошнотворное. Они действовали методически. Разбитые носы. Слипшиеся от крови волосы. Синяки под глазами. Сломанные руки. Избитые женщины корчились на полу, харкая кровью.

Капитан Уолдо сам расправился с огромной арестанткой, которая держала Энн. Ударив ее кулаком по лицу, он сломал ей челюсть и выбил два зуба.

– Уж эти два зуба у нее наверняка никогда не заболят! – с хохотом восклицал он, рассказывая об этом впоследствии.

Даже такому опытному политикану, как доктор Сленк, приговор дался не без труда. Он имел право лишить все семьдесят работниц мастерской часа, отведенного для прогулки и разговоров. Что он и сделал, хотя в бунте участвовало всего тридцать арестанток, а остальные робко жались в стороне. По всей справедливости, объяснял доктор Сленк на совещании надзирательниц, где присутствовал и капитан Уолдо, по всей справедливости их всех следовало бы посадить на месяц на хлеб и на воду и отправить в дыру половину бунтовщиц (какую именно половину, совершенно не имеет значения, заметил он со своей обычной безмятежной веселостью). Однако в дыре всего четыре темные камеры, если же этих мерзавок кормить так, как они того заслуживают, у них не хватит сил выполнять задание в мастерской, а у персонала есть определенные обязательства по отношению к добрым подрядчикам, которые платят в казну штата сорок пять центов в день за каждую работницу. (Сколько добрые подрядчики платили доктору Сленку, об этом он не упомянул ни тогда, ни позже.)

– Была бы моя воля, я заморил бы их голодом, а задания все равно заставил бы выполнять. Верно говорят нью-йоркские полицейские: «Дубинка – лучший учитель закона». Ну, а ременная плетка – лучший урок лентяям! – загоготал капитан Уолдо.

В эту минуту Энн почувствовала к миссис Битлик что-то вроде восхищения, смешанного с ужасом. Миссис Битлик была напугана и попросила установить постоянный караул у дверей мастерской. И все же у нее хватило мужества согласиться с капитаном Уолдо, что следовало бы целый месяц морить всех арестанток голодом.

Доктор Сленк извиняющимся тоном отклонил это предложение. Он лучше знает подрядчиков! И, кроме того, ему еще предстоит убедить прессу, что никакого бунта, в сущности, не было. А жестокие наказания послужат доказательством обратного. Нет, нет. Вполне достаточно отменить на месяц час отдыха, два дня продержать всех на хлебе и воде, выпороть шестерых зачинщиц, а четверых из них посадить в карцер на Две недели.

Четырьмя избранницами оказались Бэрди Уоллоп, Джозефина Филсон, самогонщица из Пирлсберга и похитительница свиней, которая вступилась за Энн.

– Мисс Филсон нельзя сажать в карцер! – закричала Энн. – Это ее убьет! Она очень слаба! А Бэрди совсем не такая уж испорченная – она просто дикарка.

Они надвинулись на нее, как автоматы в музее восковых фигур.

Теперь, когда рядом с доктором Сленком был капитан Уолдо и миссис Битлик, он страшно расхрабрился.

– Мисс Виккерс! Я все ждал, когда вы наконец откроете свою пасть! Следовало бы серьезно заняться вопросом, не несете ли вы значительную ответственность за этот злодейский и непростительный мятеж. Вы и ваша Ван Тайл! С нас хватит вашей модной бостонской культуры и социологии! Я подумываю о том, не пора ли привлечь вас к суду за подстрекательство к беспорядкам. Но, быть может, вы предпочтете по доброй воле уйти отсюда?

– Нет! Можете привлечь меня к суду! – От ненависти Энн вдруг стало весело. – Я просто мечтаю, чтобы меня привлекли к суду! Я уж позабочусь о том, чтоб там было полно репортеров, и не только от местных газет!

– Если вы воображаете, что мы боимся газет… – вмешался настоящий хозяин, капитан Уолдо. – Впрочем, об этом мы поговорим потом. Но вот что еще, док. Нельзя ли нам как-нибудь вместо самогонщицы посадить в темную эту стерву Ван Тайл (простите, сударыни, я обмолвился). Самогонщица не так уж плоха – просто немного грубовата. Зато она не проповедует свободную любовь, анархизм и революцию, как Ван Тайл.

– С удовольствием бы, но нельзя, – вздохнул доктор Сленк. – Но я вам скажу, что мы можем сделать. Мы посадим в камеру к Ван Тайл полоумную негритянку, – ту, которая все время кричит. Уж тогда Ван Тайл хватит хлопот и без того, чтобы подстрекать к бунтам!

Энн поняла, что ее песенка спета, – все равно как если бы ее уволили. Заниматься и беседовать с арестантками ей запретили; выходя из общей спальни (где ни миссис Кэгс, ни вторая надзирательница с ней не разговаривали), она теперь имела право заходить только в кабинет миссис Битлик, чтобыпо-прежнему вести счета.

Энн не видела, как пороли шестерых арестанток, но полагала, что экзекуция происходила в помещении рядом с дырой – в подвале под виселицей. Она решила во что бы то ни стало пробраться к четверым арестанткам, брошенным в карцер. Лестницу, ведущую из помещения с виселицей в дыру, всегда охранял особенно грубый и угрюмый стражник. Энн несколько раз украдкой заглядывала туда, словно задумавшая побег арестантка. Всякий, кто живет в тюрьме – будь то уголовник, политический заключенный, начальник или простой надзиратель, – быстро выучивается обманывать и прятаться. Как-то поздно ночью, когда Китти клевала носом в одном конце коридора, а миссис Кэгс храпела в другом, Энн на цыпочках прокралась к винтовой лестнице и спустилась в помещение, где стояла виселица. Стражника нигде не было видно, однако Энн заметила: за виселицей синий дымок – значит, он укрылся там, чтобы спокойно покурить. Энн проскользнула к узкой лесенке, ведущей в дыру.

Дверь в подвал оказалась незапертой. Стоит ли ее запирать? Энн вошла в помещение, напоминавшее внутренность полой цементной глыбы. Только две двери – та, в которую она вошла, и вторая, еще более низкая и узкая, наискосок от первой. Ни одного окна. Вместо вентиляторов – четыре отверстия в шесть квадратных дюймов, пробитые в потолке, то есть в полу помещения с виселицей. Одна матовая лампочка. В центре этого цементного куба деревянная стойка с поперечной перекладиной, к концам которой прикреплены наручники.

Стойка была вся в пятнах запекшейся крови.

Столб для бичевания.

Энн отпрянула к двери напротив. Дверь была заперта, но ключ торчал в замке. Дрожа от страха (а вдруг Они запрут ее там, раз она сама туда забралась?), Энн отворила дверь в узкий каменный коридор, сырой и скользкий, погруженный в непроницаемый мрак. Все казалось жутким и неправдоподобным, как декорация скверной мелодрамы.

Освещая себе дорогу электрическим фонариком, Энн пошла вперед. Ей пришлось нагнуться, и она все время задевала осклизлые стены. Сделав шагов десять, она очутилась в пещере, какие описываются в романах про пиратов. Это и была «дыра»-помещение высотою в восемь футов, без окон, совершенно темное, с каменными стенами и мокрым цементным полом. С одной стороны находились четыре камеры. В них не было ни коек, ни табуреток, а только параша, тонкое грязное одеяло и чашка, в которую раз в сутки наливали воды, чтобы было чем запить два куска черного хлеба. И больше ничего, если не считать живого существа с остатками драгоценной человеческой души.

Четыре женщины дремали, скорчившись и дрожа на своих одеялах.

Первой в пятно света от фонаря Энн попала Джозефина Филсон. Она наполовину сползла с одеяла и лежала на скользком холодном цементе, разбросав по сторонам руки, словно распятая. Дыхание с мучительным стоном вырывалось у нее из груди.

– Воспаление легких, – задыхаясь, пробормотала Энн.

Торопливо, словно ища помощи, она осветила следующую камеру, и лежавшая там женщина вскочила, сгорбившись, села, вцепилась руками в свои грязные щеки и заскулила. Энн вначале даже не могла ее узнать. Это был настоящий зверь в клетке – какое-то низшее существо, с диким, бессмысленным взглядом и свисавшими на лоб грязными космами.

Потом Энн поняла, что это Бэрди Уоллоп.

Свет электрического фонарика ослепил Бэрди.

– Не надо! Я все сделаю! Только лягавой я не стану! Я ничего не знаю про Ван Тайл и про мисс Виккерс! – кричала она.

– Т-ссс! Бэрди! Это мисс Виккерс, Энн.

– Господи! Вы пришли выпустить меня? Пожалуйста, а то я сойду с ума! Наверное, я уже сумасшедшая!

– Я постараюсь. Бэрди, что с мисс Филсон?

– По-моему, она умирает. Не выдержала порки. Два раза падала в обморок. Они ведь нас пороли. Раздели до пояса. Стражники. Привязали к столбу, заковали руки и били ремнем с дырками. Вот, посмотрите! – Последнее слово прозвучало как стон. Бэрди сорвала с себя блузу. Спина ее вспухла от кровоточащих рубцов. – И каждый день они на шесть часов привязывают нас к дверям. Руки вытягивают вверх, а ноги едва достают до пола. Руки горят как в огне. Висишь и думаешь: воды бы, воды! Господи! Джо все время плакала. Только иногда замолчит. Это значит опять обморок. А я вот что сделаю. – Спокойствие Бэрди было противоестественным, как центр урагана. – Как только выберусь отсюда, обязательно кого-нибудь убью! Вот что они с нами сделали. Я теперь ни за что не исправлюсь! Я буду убивать! А вот Джо, наверно, никогда уже отсюда не выйдет. Никогда.

Энн обернулась и зажмурилась. В проеме двери, которая осталась открытой, мелькали кружки света от двух фонарей.

– Какого черта она тут делает? Как она сюда прошла? – раздался голос стражника, скрытого темнотой.

– Все в порядке, – ответил голос доктора Сорелла. – Это я ее послал. Уходите!

Когда стражник ушел, доктор Сорелла испуганно сказал:

– Энн! Ради бога, как вы сюда попали? Разве вы не знаете, что они только и думают, как бы с вами расправиться? Они возведут на вас какое-нибудь ложное обвинение и посадят сюда!

– Знаю! Знаю! Посмотрите! Мисс Филсон умирает!

– Да. Воспаление легких. Я распорядился забрать ее отсюда. Я распорядился!.. Что для них мои распоряжения! Сленк и Битлик хотели было ее забрать. Струсили. Но Дрингул уперся. Сказал, что сама будет виновата, если умрет. Сказал, что это она заварила всю кашу – вместе с вами и с Бэрди! Дайте мне на нее взглянуть.

Он открыл дверь в камеру мисс Филсон, прислушался к ее дыханию и вышел, содрогаясь от истерического смеха, как прежде Бэрди.

– Распоряжение! Я отдал распоряжение! Вот я сейчас еще распоряжусь…

В ровном свете своего фонаря Энн увидела, что он вытащил из кармана флягу и стал судорожно глотать виски.

– Хотите выпить? Не хотите? Умница. Я пил всю ночь. Дошел уже до такого состояния, что они не желают меня слушать и спасти эту несчастную от смерти. Пойдемте отсюда. Хотите выпить?

Энн очень хотела выпить. Но пить она не стала.

Когда они выходили из дыры, Бэрди кричала им вслед:

– Не оставляйте меня здесь! Здесь темно! Мне страшно! Я с ума сойду!

Энн не посчиталась ни с какими правилами.

Она пошла в спальню, сбросила ненавистную форму, надела нормальное человеческое платье, оставила на столе у миссис Битлик записку, что «уезжает на несколько часов по делу», и велела стражнику, стоящему у входа, вызвать ей станционный фургон. Она знала, что в 8.07 отходит поезд в Пирлсберг.

В половине одиннадцатого, взяв такси на пирлсбергском вокзале, она уже подъезжала к величественной резиденции миссис Элберт Уиндлскейт, члена Комиссии по надзору за тюрьмами штата. О своем приезде она предупредила по телефону со станции.

Переплет стрельчатых окон кирпичного шато Уиндлскейтов имел форму геральдических щитов.

Горничная, подозрительно оглядев Энн, провела ее в гостиную, такую большую и столь пышно обставленную, что она смахивала на вестибюль отеля, временно превращенный в мебельный магазин.

Миссис Уиндлскейт делала вид, будто читает «Обитель мертвых».

Она небрежно повернула голову и любезно произнесла «войдите», уже заранее дрожа от сдерживаемой ярости.

Энн догадывалась, что ее ожидает.

– Простите, что я врываюсь к вам без предупреждения, – сказала она со всей мягкостью, на какую была способна. – Умоляю вас меня выслушать. Дело в том, что в Копперхед-Гэпе происходят вещи, о которых вам может рассказать только человек, живущий в стенах тюрьмы. А сейчас дело идет о жизни двух, а может быть, даже и четырех арестанток. Понимаете, о самой их жизни.

Миссис Уиндлскейт взорвалась, – а как было удачно сказано, в аду нет фурии страшней жены ростовщика, помешанной на респектабельности:

– М-и-л-а-я б-а-р-ы-ш-н-я! Мне все про вас известно! Все-все! Доктор Сленк, которого я знаю, которому доверяю и которого мы принимаем в Нашем Собственном Доме, сам рассказал мне все подробности. И миссис Битлик тоже! Как я могла до такой степени в вас обмануться! Теперь я знаю, что вы сообщница Джесси Ван Тайл – этой коммунистки, этой анархистки, этой атеистки, этой бунтовщицы! Я ничуть не сомневаюсь, что вы – платный агент Москвы, шпионка, пробравшаяся к нам, словно гремучая змея! Я знаю, как вы умеете лгать и клеветать! Доктор Сленк меня предупредил! И я уже договорилась с газетами насчет интервью. Не беспокойтесь, я позабочусь о том, чтобы в корне пресечь все лживые слухи, которые вы попытаетесь распространить, и не позволю вам сеять социалистическую заразу…

И так далее и тому подобное.

Отвечая ей, Энн не слишком стеснялась в выражениях.

Всю эту отвратительную получасовую сцену она восприняла скорее как пародийную мелодраму, ибо через открытую дверь из прихожей в комнату все время заглядывали горничная, высокий негр-садовник и полицейский в полной форме… охранявшие миссис Уиндлскейт от Энн Виккерс.

«Завтра я поговорю с самим губернатором, – поклялась Энн, сидя на вокзале в ожидании поезда. – Но сегодня я вернусь в Копперхед. Посмотрю, что я могу сделать… Ничего я не могу сделать».

На вокзале толпились пассажиры – Великие Простые Люди, Разумные и Здравомыслящие, Мужчины и Женщины с Улицы, Становой Хребет Демократии, Избиратели Губернаторов и Президентов, Наследники Всех Веков, Преемники Монарха и Пастыря, Повелители Вселенной, Создатели Создателя. Коммивояжеры с портфелями – веселые и румяные или чопорные и очкастые. Жены бакалейщиков и банковских клерков, собравшиеся недельку погостить у тети Молли, – хорошие честные женщины, которые никогда никого сознательно не обманывали и не обижали. Тучные фермерши с сумками, набитыми провизией, крепкие и добродушные. Священник с требником в красивом черно-красном переплете, хранящем слова близости к Всемогущему Господу. Энергичный баптистский проповедник, смело выставляющий напоказ свой либерализм, публично читал «Христианский Век». Высокий мужчина в черном, скорее всего судья, с морщинками вокруг глаз – от улыбок и множества прочитанных книг.