Текст книги "Энн Виккерс"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XXIV

В дальнем углу роскошного мраморного вестибюля, словно попавшего сюда из отеля для промышленных магнатов и вымогателей высокого пошиба, находилась низкая дверь отнюдь не гостиничного вида – стальная дверь, утыканная стальными болтами. (Энн в конце концов пришла к выводу, что единственным назначением этих болтов было придавать двери гнусный вид.) Капитан Уолдо помахал связкой ключей с важностью, с какой чиновники всегда помахивают связками ключей, и, отперев эту дверь, провел Энн в коридор с цементным полом и серыми кирпичными стенами, скудно освещенный маленькими электрическими лампочками, сплошь засиженными мухами. Коридор напоминал огромную канализационную трубу. Потом они поднялись по винтовой лестнице, проложенной в толще цементной стены, словно на маяке.

– Постойте! – пропыхтел капитан Уолдо. – Хочу вам кое-что показать! Мужчины сейчас в мастерских или на ферме, так что вы можете заглянуть. – Он говорил таким тоном, словно угощал ее конфетами. – Вообще-то вам не полагается заходить в мужское отделение. Но один раз я вам позволю.

Он снова торжественно помахал ключами, отпер еще одну стальную дверь и пропустил Энн на площадку из рифленого железа с узором в виде крошечных выпуклых ромбиков. Энн в изумлении закинула голову. Они стояли в самом центре здания, построенного в форме огромной буквы Y. Каждое ответвление было футов триста в длину и пятьдесят в ширину. В середине этого сооружения находился круглый зал, потолком которого служила крыша здания. Из зала открывался вид на камеры с решетками вместо дверей, расположенные в три яруса по обе стороны каждого ответвления. Стальные решетки на дверях камер блестели, как стойки с винтовками в бесконечном арсенале. Сверкающие линии решеток надвигались на Энн, словно в кошмарном сне художника-кубиста.

Человек не может жить в этой многоярусной клетке. Это все равно что жить в динамо-машине!

Рядом с этим сверкающим сталью решеток Большим Каньоном известные Энн прежде маленькие тюрьмы – домики Восточного Женского приюта, стальные и деревянные клетки Грин-Вэлли – казались уютными, как мансарды старинных особняков.

От запаха пота, кухни, уборной, помоев, дешевого трубочного табака, раздавленных тараканов и карболки июльская духота становилась еще более невыносимой, но расходившиеся во все стороны полосы стали казались холодными, как лед. Энн содрогнулась.

– Ну как, шикарно? – сказал капитан Уолдо. – Тысяча шестьсот камер. Просторно, а? Из них всего только в трех сотнях сидят по двое. – Капитан любовался решетками с гордостью царя Соломона, созерцающего своих тысячу шестьсот отпрысков. – Да, сэр! Вот где настоящая тюремная реформа! Самая прочная сталь, какая есть в продаже!

По коридору, в котором они стояли, шатаясь, плелось какое-то подобие человеческой фигуры – небритое, землисто-бледиое, дряхлое существо в рваном, некогда черно-красном полосатом халате и в зеленоватой фланелевой пижаме.

– Добрый день, капитан! Добрый день! Добрый день! Какая у вас тут славная девочка! Да, сэр, славная девочка! Поди сюда, крошка! – Старик подкрадывался к ним бочком, размахивая своими щупальцами.

– Пошел вон, папаша, а не то я спущу на тебя собак!

Капитан Уолдо проговорил это без всякой злобы, но старик тотчас же заковылял прочь, многозначительно подмигивая и поглядывая на Энн через плечо. Поманив Энн обратно к лестнице, капитан Уолдо ухмыльнулся.

– Презабавный старикашка: мы почти не заставляем его работать, хотя он неплохой уборщик – отлично подметает коридоры. И, позвольте вам заметить, если кто меня слушает и выполняет все мои приказы, так это он! Да, сэр! Ходит за мной, как побитая собачонка!

– А за что он сюда попал?

– Говорят, что-то у него было с его собственной дочкой, а потом соседи донесли, будто он убил ее ребенка. Наверняка все это враки. Прекрасный, послушный старик! Хотя говорят, будто однажды пришлось влепить ему сто плетей – еще когда он первый срок отсиживал.

– Ах вот как! Первый срок. Когда же это было?

– Еще до меня… впрочем, постойте… лет пятьдесят пять назад. Но с тех пор он у нас исправился.

Они поднялись еще на два стальных пролета, спустились по двум пролетам вниз, прошли еще по одному, похожему на канализационную трубу коридору и очутились в женском отделении, занимавшем три яруса в конце одного из ответвлений гигантской буквы Y. С этого места тюрьма не производила такого подавляющего впечатления, как из круглого зала. Здесь было всего восемьдесят камер и сто заключенных – в девятнадцать раз меньше, чем в мужском отделении. Подавляющего впечатления это зрелище не производило, нет, но когда Энн шла по пустым коридорам мимо пустых цементных камер со стальными решетками вместо дверей, ей стало просто страшно. Обстановку каждой камеры составляли двухъярусные нары, сделанные из стальных труб, расшатанная табуретка, колченогий столик, жестяной таз, жестяной кувшин и большое жестяное ведро – все убранство в комнате женщины на пять, десять, сорок лет жизни.

По проходу между рядами камер шныряли тараканы, а один раз над головою Энн прошмыгнула огромная крыса. Как и в мужском отделении, коридор был пропитан запахом карболки и пота.

– Черт бы побрал этих грязных лентяек! Никак не заставлю их вывести клопов! – весело заметил капитан Уолдо. – А теперь смотрите. Вот четыре камеры для смертниц – отдельное помещение в конце коридора. Со специальной лестницей в подвал, прямо к виселице. Очень удобно, если надо казнить женщину. В камерах смертниц мы разрешаем арестанткам держать фотографии – конечно, только близких родственников, и притом не больше двух. Надо же как-то подбодрить их напоследок! Вот сюда.

Еще раз взмахнув ключами, он открыл помещение с четырьмя камерами. Здесь, как ни странно, царила невероятная суматоха. Два здоровенных стражника в синих форменных куртках с медными пуговицами заталкивали в камеру что-то вроде бешеной собаки, которая, кусаясь и царапаясь, пытается выбраться из мешка. Энн узнала негритянку-убийцу Лил Хезикайя. Со старухи сняли платье из черного атласа и соломенную шляпку и облачили ее в полосатую бумажную форму, застиранную до того, что она приобрела цвет высохшего кухонного полотенца.

– Посадите ее на место, ребята, – небрежно бросил капитан Уолдо стражникам. – Фотографии и отпечатки пальцев сняли? Эй! Не давайте ей так брыкаться! Что это с вами, ребята? Неужто вы испугались черномазой старухи? Хватайте ее за ноги! Вот так!

Заперев решетчатую дверь, один из стражников осклабился и сказал:

– Да, сняли со всех сторон. Ей-богу, не завидую той надзирательнице, которая будет сажать ее в ванну. Не иначе как старая чертовка спятила!

И тут, преодолев свой столбняк, Энн наконец сказала то, что пыталась сказать уже несколько раз:

– Она вовсе не сошла с ума, капитан Дрингул! Она просто перепугана.

Ш 253

•– Знаю, знаю, детка. Сейчас она успокоится. Привыкнет. Впрочем, мы все равно быстренько стащим се вниз и повесим, так что это не так уж и важно. А такие часто чумеют. От страха не понимают, что сделать они все равно ничего не могут. Но потом они замолкают, вон как та старая идиотка. Мы с ней порядочно повозились, зато теперь она ведет себя как следует и сидит тихо.

Он показал на вторую женщину, сидевшую в камере смертниц под наблюдением двух надзирательниц. Она и в самом деле вела себя тихо. Лицо ее казалось белой маской, в провале которой горели глаза. Сгорбившись, она неподвижно сидела на своей табуретке, и только кончики пальцев без устали скользили вокруг полураскрытого рта. Голова ее чуть-чуть склонилась набок, словно голова повешенной.

Капитан Уолдо оставил Энн у старшей надзирательницы миссис Битлик, кабинет которой находился этажом выше женских камер.

– Здравствуйте, сестрица Битлик! Ну как тут у вас, все в порядке? Эта барышня приехала из Бостона. Хочет поучить нас, старых дураков, как управляться в тюрьме. Ну, девочки, будьте паиньками. А вы подумайте над тем, что я вам сказал, мисс… э-э-э… Виккерс. Не пройдет и недели, как вы увидите, что я был прав.

– Однако! – произнесла миссис Битлик, когда капитан Уолдо, галантно помахав шляпой, удалился. – Скажите, пожалуйста! Первый раз вижу, чтоб капитан Уолдо самолично провожал кого-нибудь сюда. Большей частью посылает этого наглого черномазого Энкера. Не иначе, как вы ему приглянулись. Советую быть с ним поосторожнее!

Глядя на Энн своими бесцветными выпученными глазами, миссис Битлик дружелюбно усмехнулась. Затем миссис Битлик (описать ее не представляется возможным: она более или менее походила на женщину с более или менее тронутыми сединой темными волосами в синем, более или менее форменном платье) с полчаса толковала Энн о том, что хоть она, как видно, подруга и любимица миссис Уиндлскейт, ей, однако же, следует усвоить, что здесь, в Копперхед-Гэпе, никаких любимчиков нет и что она должна знать свое место и выполнять правила так же неукоснительно, как если бы она приехала сюда из-за Голодного Хребта.

Миссис Битлик говорила все это так, словно ничуть не сомневалась, что вопреки мрачным предсказаниям некоторых пессимистов она лично совершенно уверена, что Энн нарушит эти правила и что ее в ближайшее же время вышвырнут вон, но прежде они все вволю над ней посмеются.

– А теперь вам, наверное, не терпится пойти в свою комнату и умыться, – сказала миссис Битлик.

Провожать Энн она не пошла. Вместо этого она позвонила, и в кабинет танцующей походкой влетела девочка с лицом гномика – круглые глаза, круглый нос, круглая улыбка на круглых губах – бойкая, шустрая, белокожая Топси. [125]125
  Топси – девочка-негритянка из романа Гарриэт Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».


[Закрыть]На вид ей было лет пятнадцать, не больше. Застиранное, как кухонное полотенце, тюремное платье и высокие черные тупоносые ботинки выглядели на ней, словно маскарадный костюм. Она улыбнулась Энн, она улыбнулась миссис Битлик.

– Бэрди! Ты опять курила. Да, курила! Я по запаху слышу!

– Что вы, миссис Битлик! Я? Я давным-давно бросила курить! Я все время думаю о том, как я выйду на волю и стану хорошей девушкой, а курить нехорошо, куренье вводит в грех! Я все время вспоминаю про то, что вы с миссис Кэгс мне говорили. Вы так хорошо относитесь к бедной девушке!

Миссис Битлик вздохнула.

– Это Бэрди Уоллоп, мисс Виккерс. Городушница – ну, магазинная воровка. Но она не похожа на большинство здешних женщин. Она, кажется, понимает и ценит все, что мы стараемся для нее сделать, и вы можете сами убедиться, какой у нее счастливый вид. Сразу видно, чего мы добились. Бэрди, проводи мисс Виккерс в се комнату, а если я еще раз увижу, что ты куришь, я покажу тебе, где раки зимуют!

Бэрди заплакала. Бэрди зарыдала.

– Ах, миссис Битлик! Наказаний я не боюсь! Но если вы можете подумать, что я не ценю всех ваших забот, у меня просто сердце разорвется от горя!

– Еще бы! Ну-ну, ступай!

За дверью слезы Бэрди моментально высохли. Она простодушно уставилась на Энн круглыми веселыми глазами и лукаво ухмыльнулась.

– Бэрди! Вы и в самом деле так высоко цените заботы миссис Битлик?

Бэрди приложила палец к своим пухлым губам.

– А как же, дамочка! Шикарная у вас будет жизнь в этом притоне! Уж я-то знаю! Я два года служила официанткой и немного разбираюсь в людях. Если они начнут вас изводить, вы только скажите доброй тетушке Бэрди. Пошли.

Пройдя несколько шагов по коридору, Бэрди многозначительно подняла указательный палец и бросилась в комнату, вся обстановка которой исчерпывалась письменным столом, двумя стульями и сотней – другой старых, потрепанных книг. Положив на стол какую-то бумажку, она приподняла свою длинную черную юбку и закружилась в танце.

– Что вы делаете?

– Поклянитесь, что никому не скажете! Да вы и так не скажете! Мы тут про вас все знаем. Уж поверьте. Мы у себя в камерах отводим душу, хотя по теории считается, что мы молчим. Мы слышали, какая вы фартовая дамочка! И образованная!Ха! Здесь еще не бывало образованных надзирательниц. Понимаете, в чем дело: преподобный Ленни, то есть доктор Гэрри – он тут у нас капеллан и, между прочим, хорошенькая птичка! – он сегодня вечером будет в библиотеке, так вот я хочу, чтоб он нашел эту штучку. Нашего Ленни просто кондрашка хватит!

– Что вы ему подсунули?

– Ничего особенного-всего только рекламу: «Старый доктор Торпли, – вы можете рассказать ему всю правду». Это мой дружок из сортира вытащил.

– Бэрди! Вы понимаете… Вы понимаете, что я тут на службе и должна следить, чтобы вы выполняли правила?

Бэрди приставила палец к носу и подмигнула. Она довершила начатую капитаном Уолдо работу, и Энн поняла, что ее место не среди надзирательниц, а по другую сторону решетки – рядом с Бэрди и миссис Ван Таил, рядом с Джином Дебсом, Галилеем и Уолтером Рэли. [126]126
  Рэли, Уолтер (1552–1618) – английский поэт, историк и мореплаватель; когда вступил на престол Яков I, стал в ряды оппозиции, примкнул к заговору и был приговорен к 12 годам заключения в Тауэре.


[Закрыть]

Помещение, в котором Знн надеялась обрести покой, оказалось вовсе не отдельной комнатой, а общей спальней, где стояли три грязные кровати, три сосновых комода, три стула и три надтреснутых зеркала. К спальне примыкала ванная, где висели три потрепанных полотенца.

На крайней кровати лежала какая-то женщина. Повернув к Энн заспанную физиономию, она закашлялась и простонала:

– Что? Что такое? А! Вы новая надзирательница? Виккерс? Который это час? Весь день глаз не сомкнула от жары… Я миссис Кэгс, ночная надзирательница. Вот ваша кровать, в середине. Постарайтесь соблюдать чистоту… Да, миссис Битлик велела вам надеть форму, для которой вы присылали мерку. Она в шкафу, в среднем отделении. Надевайте ее сейчас же, а то эта сволочь капитан Уолдо поднимает скандал, если мы ходим не в форме. Ну ладно, я постараюсь еще немножко соснуть. Вы уж потише, ладно?

Миссис Кэгс снова опустила голову на подушку.

Энн молча стояла и смотрела на нее: пожилая женщина с желтым, анемичным лицом и с родинкой у переносицы.

Задыхаясь от жары, от запаха карболки и несвежего постельного белья, Энн сняла свой костюм, с трудом напялила синее саржевое платье с медными пуговицами, застегнула нелепый офицерский ремень и попыталась разглядеть себя в тусклом зеркале.

«Я похожа на гориллу-полицейского. Интересно, скоро ли я втянусь и начну со скуки орудовать дубинкой?»

Она села на расшатанный стул, который при каждом движении поскрипывал. За окном виднелся усыпанный шлаком двор мужского отделения. Трое арестантов в форменных костюмах с синими и красными полосами и в карикатурных полосатых шапках – зримом воплощении насмешки и позора, – горбясь и спотыкаясь, ходили по кругу, толкая перед собой груженные камнем тачки.

«Я этого не выдержу! Я здесь и часа не проживу! Я сойду с ума и убью капитана Уолдо, и эту женщину на кровати, и эту Битлик! Я просто обязана их прикончить! Это единственная форма протеста, доступная их пониманию!

Нет, я должна остаться! Именно потому, что это так трудно. Пока что из меня не вышло ничего путного. Бегала с места на место. Суфражизм, народные дома, Институт организованной благотворительности, исправительные заведения. Ты уже не многообещающая молодая особа, Энни. Тебе уже тридцать три года. Но если ты выдержишь здесь хотя бы один год, то, может быть, благодаря твоей помощи удастся уничтожить все тюрьмы на свете!

Да, но целый год! Я провела здесь всего только час, а у меня уже мания убийства. Кончится тем, что я попаду в камеру, где сидит Лил Хезикайя. Ну и что ж! Лучше сидеть с ней, чем здесь с этой миссис Кэгс!

Вот что, девочка, пора тебе научиться держать язык за зубами. Это работа нешуточная. Ты шпионка в неприятельском лагере. Что бы ты ни увидела, ты до поры до времени должна держать язык за зубами!»

Энн стояла у окна, окаменев от ужаса. По усыпанному шлаком раскаленному двору трое арестантов, согнувшись в три погибели, катили тачки с камнем – по кругу, по кругу, по кругу. Бессмысленный, унизительный труд. Как заключенные, они были лишены даже главной привилегии свободного человека: работать ради какой-то цели.

«Да. Не будем преувеличивать. Мир становится лучше, – мы покончили с пытками!» Ах, да успокойся же наконец! Хнычешь над своими горестями, когда ты в любой момент можешь отсюда уехать. А эти рабы – там, внизу, и наверняка эта развалина Кэгс, да и эта Битлик тоже – обречены сидеть здесь долгие годы, если не всю жизнь. А ты, со своим абортом, с убийством Прайд, ты такая же преступница, как любая из них. Мы все преступники, только некоторых из нас просто еще не поймали!»

ГЛАВА XXV

«Бродяг нет – есть только люди, которые бродяжничают», – сказал Джосайя Флинт. [127]127
  Флинт, Джосайя (1869–1907) – американский социолог, вел жизнь бродяги.


[Закрыть]Врачей тоже нет – есть только люди, которые занимаются медициной. Писателей нет – есть только люди, которые пишут. Преступников и заключенных нет – есть только люди, которые совершили поступки, считающиеся в данный момент противозаконными, и которых, согласно высосанному из пальца приговору судьи (тоже вовсе не судьи, а всего лишь человека, который судит под влиянием пищеварения или ссоры с женой), бросили в тюрьму.

Итак, Энн находилась среди женщин, которые были не просто заключенными и тюремщицами, а разнообразными человеческими личностями, и она вовсе не смаковала ужасы все двадцать четыре часа в сутки. Как и тюрьма округа Тэффорд, тюрьма Копперхед-Гэп тоже была неудобной и бесполезной, однако нельзя сказать, чтобы она коренным образом отличалась от прочих памятников человеческой глупости. Еще более неудобная, чем два современных исправительных заведения, с которыми Энн была уже знакома, тюрьма эта отнюдь не была намного более бесполезной, чем они. Копперхед вряд ли был хуже многих мест, к пребыванию в которых людей приговаривают только лишь за то, что они родились на свет божий, как, например, шахта в Пенсильвании и окружающие ее лачуги, как город хлопкопрядильных фабрик в Каролине или нью-йоркский притон, тайно торгующий спиртными напитками, битком набитый умными женщинами, которые напиваются, чтобы не думать о самоубийстве. Энн постепенно перестала замечать неприятное. Как говорят об инертных людях, она «как-то свыклась». Она спала, просыпалась, завтракала, работала, спорила, обедала, читала газету и снова ложилась спать с той механической способностью приспосабливаться к среде, благодаря которой люди переносят жизнь в окопах, в эскимосском иглу на северном полюсе, в туберкулезном санатории или в доме, где командует жадная женщина, и при этом не сходят с ума.

Если бы не эта целительная человеческая приспособляемость, Энн вполне могла бы сойти с ума, ибо за пятнадцать месяцев она видела достаточно ужасов. Вонючие камеры с тараканами, крысами, вшами, мухами и москитами. Подземный карцер, где провинившиеся заключенные валялись на холодном цементном полу без одежды и одеял, в одних только ночных рубашках, получая по два куска хлеба в сутки. Столовую, черную от мух, щедро оставлявших свои следы на клеенке. Пищу со вкусом помоев, нашпигованную жучками и червями. Белье, грубое, как парусина, заскорузлое от пота после рабочего дня в рубашечной мастерской. Постоянно запертый красивый гимнастический зал миссис Уиндлскейт, который использовался только в тех случаях, когда капитан Уолдо находил удобным проводить в нем конференции с сидевшими в тюрьме проститутками. Рубашечную мастерскую с допотопными, опасными для жизни машинами и с тусклым светом, от которого портилось зрение. Молчание двадцать три часа в сутки: разговаривать разрешалось только один час после ужина во время прогулки по двору. Разумеется, это правило нарушалось перестукиванием через стены ночью и невнятным бормотанием сквозь зубы днем. Ибо все заключенные считают своим долгом, честью и удовольствием нарушать все тюремные правила, точно так же, как все тюремщики считают своим долгом, честью и удовольствием принуждать к их исполнению. Вся разница состоит лишь в том, что тюремщики торжествуют свою победу не тихо и достойно, как это делают заключенные, а при помощи дубинок, ремней, лишения права писать письма и гулять по усыпанному шлаком двору, тогда как заключенные, естественно, возмущаясь этой несправедливостью, нарушают правила с тем большею гордостью. Чем больше наказаний, тем больше случаев применить наказание, и философия всего этого дела сводится к философии идиота, занятого ловлей мух.

Однако если Энн привыкла к неприятному, как люди привыкают к раку, то смириться с тем, что ее попытки изучить тюрьму оказываются тщетными из-за мужицкой хитрости, которой капитан Уолдомаскировал свою жестокость, она не могла. Она думала, что в Копперхеде, как в Грин-Вэлли, она сможет свободно беседовать с заключенными, чтобы выяснить их точку зрения на вещи. Однако здесь персоналу строжайше запрещалось разговаривать с заключенными, кроме особо доверенных, вроде Бэрди Уоллоп, не считая тех случаев, когда нужно было отдавать им приказания.

Энн с нетерпением ожидала возможности познакомиться с миссис Джесси Ван Тайл, руководительницей рабочих, арестованной за мифическое злодеяние, называемое преступным синдикализмом. Она, вероятно, с таким же волнением ожидала бы возможности познакомиться с Джейн Адаме.

В первый же вечер она беззаботно направилась к камере миссис Ван Тайл, но миссис Битлик ее остановила.

– Никаких разговоров с заключенными. Если вы такая образованная, так прочли бы инструкцию!

Что ж, отличная идея: подобно своей соратнице Бэрди, она должна выяснить, какие существуют правила, чтобы их нарушать. Первый вечер в Копперхеде Энн провела за чтением остроумных шуток вроде:

Единственной целью этого учреждения является дать возможность правонарушителям отучиться от прежних дурных привычек таким образом, чтобы вновь занять полноправное и счастливое положение в обществе. По этой причине заключенный обязан выполнять все правила не только потому, что это правила,но также и для того, чтобы полнее и гармоничнее развить свою личность.

«Это сочинил доктор Сленк или еще какой-нибудь член ХАМЛ. Капитан Уолдо никогда не смог бы оценить такую здоровую, хорошую шутку», – пробормотала Энн.

Никогда не забывайте, что производить шум в камерах по ночам не только серьезное нарушение тюремных правил, но также серьезное нарушение покоя других заключенных. Если вы не цените возможности предаваться спокойным размышлениям с целью примириться с обществом и с вашим Создателем, помните, что другие ее ценят и что себялюбие лежит в основе почти всех преступлений.

Нет проступка более серьезного, нежели поломка, нанесение надписей или иных повреждений мебели в камере, машинам в мастерской или какой бы то ни было тюремной собственности. Помните, что власти штата пошли на огромные расходы, дабы обеспечить вас оборудованием.

«Да уж, поистине, доложу я вам!» – простонала Энн, впадая в стиль Уобенеки.

Лицемерие, которое во всех тюрьмах представляет собой главное средство для полного и гармоничного развития личности и которое Энн усваивала с такой же скоростью, как все прочие обитатели тюрьмы, помогло ей понять, что обойти правило, запрещающее разговоры с заключенными, вполне возможно, если лестью выманить у капитана Уолдо специальное разрешение. Правда, этот метод имел свои недостатки. Капитан Уолдо брал ее за руку, предлагал пойти вечером погулять и смотрел на нее с наглым вожделением. Впрочем, ухитряясь никогда не оставаться одной в гимнастическом зале или в спальне, когда капитан Уолдо приходил проверять помещение, – а он очень любил проверять и усовершенствовать женское отделение, особенно ванную комнату, – Энн всякий раз ускользала, пытаясь угадать, когда ее поймают и расстреляют, как шпионку.

Получив от капитана Уолдо специальный пропуск, Энн уже через неделю смогла посетить Джесси Ван Тайл в ее камере.

Она ожидала увидеть выдающуюся личность – Жанну д'Арк, народного трибуна в домашней обстановке. Миссис Кэгс впустила ее в душную камеру. Было так темно, что Энн разглядела только… типичную заключенную: форма цвета кухонного полотенца, неуклюжие, как колодки, башмаки. Миссис Ван Тайл сидела на табуретке и читала книгу. Волосы в беспорядке свисали ей на лоб, а по лицу текли струйки пота. Но особенно карикатурный вид придавали ей очки, нелепо торчавшие на носу поперек грязной физиономии. Прошло несколько минут, прежде чем Энн смогла разглядеть высокий лоб, спокойные глаза, мягкий рот, пышную грудь. Копперхедская форма и копперхедская камера в жаркий июльский вечер могли превратить в бродягу даже Джесси Ван Тайл!

– Вы, наверное, Энн Виккерс? Я все время гадала, придете вы или нет! Энн, дорогая, это самая счастливая минута за много месяцев! Я немного знаю Мейми Богардес, а Мальвина Уормсер…

– Вы что это, Ван Тайл? – Ночная надзирательница Кэгс стояла у зарешеченной двери и слушала. – Миссис Виккерс считаетсяздешней служащей! Вы не смеете называть служащих по имени, как бы хорошо вы ни были с ними знакомы прежде!

– Миссис Кэгс! – Голос Джесси Ван Тайл прозвучал гораздо резче, чем голос ночной надзирательницы.

Эта несчастная девочка Инч опять заболела. Я вам уже говорила, что она психопатка. Ее давно пора отправить в Брисбейн. Я требую, чтобы вы сейчас же позвали к ней доктора.

– У доктора нет времени возиться с этой черномазой воровкой! Наверняка притворяется.

– Вы слышали, что я сказала! Прекрасный отчет я напишу в газеты, когда выйду отсюда.

– Вечно вы болтаете, что будете делать, когда выйдете отсюда! Все вы, бандиты, только этим и козыряете! Доктора я позову, но не потому, что вы мне сказали. Я и так собиралась! А вы, мисс Виккерс, помните, что вам разрешено находиться здесь не больше получаса! – Миссис Кэгс, словно обиженная курица, заковыляла прочь.

Джесси Ван Тайл засмеялась.

– Если б эта женщина знала, насколько она права! Я действительно кое-чего добиваюсь, запугивая их газетами, но на самом деле, когда я выйду отсюда, вряд ли найдется такая газета, которая сочтет, что существование рабства и пыток в Соединенных Штатах не менее интересный материал, чем бейсбольный матч или насморк у Кулиджа. Вы ведь позволите называть вас Энн? Я принадлежу к числу проклятых фамильярных радикалов. Если б я была методисткой, я бы называла всех «сестрицами». Ах, Энн, дорогая моя Энн! Дайте мне поболтать! Семь месяцев, не считая того, что раз в месяц ко мне пускают одного посетителя, и то всего лишь на полчаса в присутствии надзирательницы, я не слышала ничего и не разговаривала ни о чем, кроме того, что в каше черви, что бедняжку Инч избили до потери сознания, что сифилитички моются в одной ванне со всеми, что туберкулезные больные не могут шить достаточно быстро, – словом, кроме «беседы проклятых душ в аду». Или стычек с Битлик, всякий раз, когда я пытаюсь потихоньку подсунуть часть своей порции какой-нибудь изголодавшейся девчонке. Вот что они со мной сделали за то, что я заявляла о праве рабочих объединяться в профсоюзы! Да! А теперь выкладывайте мне новости, сплетни, всю подноготную! Я тут, как охотник в Арктике, а вы, как летчик, который сел на льдину со своим аэропланом… Что поделывает Мальвина? Собираемся ли мы признать Россию? [128]128
  В начале 30-х годов в США развернулось широкое общественное движение за признание Советского Союза. В 1933 году при Рузвельте между СССР и США были восстановлены дипломатические отношения.


[Закрыть]Ах, как мне хочется снова попасть в прекрасный мир, постоять минут пять, подышать свежим воздухом, полюбоваться березкой и тут же очертя голову ринуться в первую попавшуюся Драку!

– Девушка, которая заболела? Инч? О, это страшно опасная преступница! Это маленькая негритянка; она родилась в хижине, где ее мать жила во грехе, в почти беспрерывном грехе. Психопатка чистейшей воды. У нее прелестное имя – Эглантина Инч. Служила у богатого табачного маклера в Пирлсберге. Три доллара в неделю. Ее дружку понадобились деньги – разумеется, очередной взнос за автомобиль. Она украла брильянт стоимостью в пятьсот долларов, продала его за пять и получила пять лет. Она эти пять лет ни за что не протянет. У нее есть все, что требуется, чтобы раскаяться и стать добродетельной. Не иначе как за ее грехи господь, который видит замерзающего воробушка, но странным образом не замечает заключенных, послал ей астму, а по-моему, еще и сифилис. Доктор все никак не соберется сделать ей реакцию Вассермана. Он человек неплохой, но страшный алкоголик, и потому он отбывает свой срок здесь, как вы и я!

Почему ее не отправят в больницу? Понимаете, детка, тут есть вполне приличная больница для мужчин – так по крайней мере говорят, но больницы для женщин нет, потому что не хватает места: высокоприбыльная фабрика рубашек занимает такое большое помещение, и еще потому, что в ближайшие десять лет они надеются построить отдельный новенький ад для женщин, так зачем возиться с какими-то там усовершенствованиями? Нет, больных арестанток лечат в их камерах и кормят той же дрянною пищей, которую мы получаем в столовой, только позже и вдобавок еще остывшей.

– Почему капитан Уолдо держит в руках доктора Сленка? Может, он уличил его в каких-нибудь темных делах? Думаю, что нет. Сленк – один из тех симпатичных мерзавцев, которых совершенно не нужно ни в чем уличать. Он просто соглашается с каждым, кто его перекричит. Он бы и со мной согласился, если б пришел сюда ко мне. А тем более со старым, славным, честным, похотливым убийцей-капитаном. Между прочим, доктор Сленк вовсе не доктор медицины, за какового он себя выдает и за какового принимает его большинство жителей штата. Он ветеринар, в свое время был барышником и один год изучал остеопатию [129]129
  Остеопатия – течение в медицине, использующее массаж как главное средство лечения.


[Закрыть]в каком-то колледже. Как он сюда попал? Со всеми соглашался! Лизал всем пятки! А вам он разве не пробовал их лизать? Представьте себе, он разговаривал почти вежливо даже со мною, с преступницей! Кроме всего прочего, его брат – богатый подрядчик, который строил часть этой тюрьмы.

– Взятки? Разумеется, здесь кругом взятки. Все рубашки и нижнее белье, которое мы здесь шьем; все комбинезоны, все литье и колючая проволока, которые изготовляются в мужском отделении, принадлежат городским фирмам. Здешняя рабочая сила обходится им в сорок пять центов в день с головы, а изделия они продают с фальсифицированными этикетками, чтобы покупатели не знали, что это работа заключенных. Для них это – выгодное дельце. И для здешней администрации тоже. У меня нет доказательств, но говорят, будто капитан Уолдо, получая жалованье две тысячи триста долларов в год, ездит на паккарде, владеет двумя пансионами в Тимгед-Спрингс, а его сын собирается поступить в Йельский университет. А миссис Битлик и мисс Пиби – надзирательница и начальница мастерской – совладелицы косметического салона (разумеется, совладелицы, а не клиентки!) в Пирлсберге! И, конечно, Пиби заставляет нас надрываться в мастерской, умножая доходы подрядчиков, и приказывает стражникам избивать нас и бросать в «дыру» не вследствие нормальной любви к пыткам, а под влиянием более вдохновляющего фактора – доллара! Разумеется, подрядчики, имея здесь даровую энергию и почти даровую рабочую силу, получают огромную прибыль, а капитан Уолдо, Сленк, Битлик и Пиби, без сомнения, получают свою долю, или они еще большие идиоты, чем кажутся. О господи! Иногда я боюсь, что тюрьма может меня немножко ожесточить! Послушайте, Энн, – вот уже идет Кэгс, – крепитесь, держите язык за зубами, оставайтесь здесь: вы должны выступить свидетелем – мне никто не поверит, ведь всем известно, что я красная, но вас они, может быть, выслушают, и вам, может быть, поверят! Может быть. Спокойной ночи, дорогая.