Текст книги "Шрам: 28 отдел «Волчья луна» (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Пьер, ты слышишь меня⁈ – Она схватила его за лицо, заставляя смотреть на себя. – Нам нужно уходить! Сейчас!

– Данные… – прохрипел он, указывая на пустые экраны. – Всё… кончено…

– Да, ты их сжег! – Ахмед подхватил его под другую руку. – Но теперь они сожгут нас!

Здание содрогнулось от первого мощного взрыва где-то на нижних этажах. Башня начала медленно крениться. Послышался визг деформируемой стали – несущие конструкции не выдерживали.

– Я слишком тяжелый… – Пьер попытался оттолкнуть их. Его тело, наполовину состоящее из сверхплотного металла, весило больше двухсот килограммов. – Уходите. Без меня… вы успеете.

– Заткнись, Дюбуа, – Жанна рывком вскинула его руку себе на плечо. – Мы не для того прошли через этот ад, чтобы оставить тебя здесь в качестве музейного экспоната. Ахмед, хватай его с другой стороны!

Они тащили его по коридорам, которые превращались в огненную ловушку. Сверху обрушивались потолочные плиты, из перебитых труб хлестал кипяток и пар. Пьер периодически терял сознание, и тогда его ноги подкашивались, едва не увлекая друзей за собой.

Они добрались до разбитого панорамного окна. Внизу, в сотне метров, лежал залитый дождем Франкфурт, перекрытый сиренами полиции и пожарных. Над головой заложил вираж штурмовой вертолет «Омеги», разворачивая пулеметную турель.

– Прыгаем в шахту лифта! – крикнул Ахмед. – Там тросы должны были выдержать!

Это был безумный спуск. Жанна закрепила карабин на уцелевшем стальном тросе, обхватив Пьера ногами. Ахмед скользил следом, используя экстренное торможение. Вниз, сквозь тьму и дым, пока здание вокруг них буквально рассыпалось в прах.

Они вывалились на цокольный этаж за секунду до того, как основной массив башни обрушился сверху, похоронив под собой и Черных Псов, и серверный кластер, и всё высокомерие «Омеги».

Дождь смывал пыль с их лиц. Они лежали в грязном переулке, заваленном строительным мусором. Пьер лежал на спине, глядя в серое небо. Его кожа была бледной, шрамы на лице снова стали просто шрамами, а не светящимися линиями силы.

– Ты жив? – Жанна склонилась над ним, вытирая кровь со своего лба.

Пьер медленно поднял руку. Она была обычной – человеческой ладонью с обломанными ногтями, дрожащей от холода и истощения. Никакого серебра. Никакой стали.

– Я… – он закашлялся, и на его губах выступила обычная, теплая красная кровь. – Кажется, я снова чувствую запах дождя.

Ахмед сидел рядом, глядя на то место, где раньше стоял небоскреб. От него осталось только облако пыли и зарево пожара.

– Мы стерли их, – прошептал связист. – Теперь у них нет данных. Теперь они такие же смертные, как и все остальные.

Жанна посмотрела на Пьера. Он закрыл глаза, и на его лице впервые за долгое время не было гримасы ярости или боли. Только бесконечная усталость человека, который вернулся с той стороны.

– Нам нужно уходить, – тихо сказала она. – Скоро здесь будет весь город.

Они подняли его – избитого, потерявшего свою божественную мощь, но сохранившего душу. Последний человек в мире монстров уходил в ночь, оставляя за собой руины прошлого. Война не закончилась, «Омега» еще была сильна, но этой ночью призраки победили богов.

И Пьер Дюбуа впервые за многие месяцы просто хотел спать.

* * *

Грохот обрушивающихся сводов монастыря Святого Стефана в ушах Лебедева сливался с издевательским хохотом Шрама, который всё еще эхом отдавался в его сознании. Профессор лежал на ступенях алтаря, и его мир сузился до двух точек невыносимой, пульсирующей боли в раздробленных коленях.

Он видел, как стальная фигура его «лучшего творения» исчезает в дверном проеме, оставляя за собой лишь пепел и смерть.

– Не… не на того… напал… – прохрипел Лебедев, сплевывая на камни кровавую пену.

Его пальцы, скрюченные и дрожащие, впились в щель между плитами пола. Он не собирался умирать здесь, в этой древней братской могиле. Великие умы не уходят вместе с неудачными черновиками.

С чудовищным усилием, оставляя за собой жирный кровавый след на известняке, Лебедев пополз за алтарь. Каждое движение отдавалось в позвоночнике электрическим разрядом. Он дотянулся до скрытой панели, замаскированной под барельеф плачущего ангела. Секундная заминка – и биометрический сканер, всё еще работающий на резервных батареях, узнал сетчатку глаза своего хозяина.

Часть пола бесшумно ушла вниз, открывая зев тесной кабины технического лифта. Профессор буквально скатился внутрь, завыв от боли, когда его сломанные ноги ударились о металлический порог. Двери сомкнулись за секунду до того, как главный купол собора рухнул, похоронив под собой лабораторию.

Лифт падал вниз, в самую утробу горы, на уровень, о котором не знал даже 28-й отдел. **Уровень «Минус Шесть».** Личный бункер Лебедева.

Когда кабина замерла, профессор вывалился в стерильную белизну герметичного отсека. Здесь пахло не озоном пожара, а холодным антисептиком и консервирующим гелем.

– Активировать… протокол «Феникс»… – выдохнул он в пустоту.

– *Слушаю, профессор,* – отозвался спокойный, лишенный эмоций синтезированный голос.

Лебедев дотянулся до медицинского шкафа. Опрокинув лоток, он нашел то, что искал. Черный футляр с надписью **«Центурион-9»**. Это была не изящная сыворотка «Адам», призванная менять мир. Это был военный стабилизатор грубого действия – коктейль из синтетических эндорфинов, жидкого коагулянта и стимуляторов нервной проводимости. То, что кололи смертникам, чтобы они могли пробежать лишний километр с оторванной конечностью.

Он вогнал иглу прямо в бедро, через ткань пропитанного кровью халата.

Мир мгновенно обрел резкость. Боль не исчезла – она просто отдалилась, став чем-то посторонним, сухим фактом в его сознании. Сердце забилось с частотой отбойного молотка.

– Теперь… опора…

Он подполз к открытому стенду в центре комнаты. Там, на гидравлических растяжках, висел **«Атлант»** – медицинский силовой каркас, экспериментальный экзоскелет, предназначенный для парализованных солдат. Грубая конструкция из матовых титановых стержней, гидравлических шлангов и нейронных шин.

Лебедев, действуя с лихорадочной быстротой человека, у которого тикают последние секунды, начал закреплять на себе ремни.

* *Щелчок* – стальные обручи замкнулись на тазу.

* *Хруст* – нейро-интерфейс впился в порты вдоль позвоночника, соединяя мозг профессора с бортовым компьютером каркаса.

* *Шипение* – гидравлика приняла на себя вес его тела.

Профессор нажал кнопку активации. Экзоскелет дернулся, оживая. Титановые «ноги» выпрямились, с хрустом вытягивая сломанные конечности Лебедева в анатомически правильное положение. Он закричал, но крик быстро перешел в хриплый, торжествующий смех.

Он стоял.

Механические поршни мерно шипели, компенсируя каждое движение. Теперь он был наполовину машиной, нескладной и угловатой, но способной двигаться.

Лебедев подошел к терминалу связи, который автоматически подключился к защищенным спутникам корпорации «Омега». На экране замелькали данные о потерях.

– Пьер… ты думал, что стер всё, – прошептал Лебедев, и в его глазах вспыхнул огонек безумия, который не смогла бы подавить ни одна сыворотка. – Но ты забыл, что я – единственный носитель кода доступа к «Объекту Один».

Он посмотрел на свои дрожащие руки, закованные в металл.

– Ты сжёг мой дом, Шрам. Теперь я построю для тебя тюрьму, из которой нет выхода. И в этот раз… я не буду играть в отца.

На мониторе загорелась надпись: **«ПОДГОТОВКА К ЭВАКУАЦИИ. ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ: ФРАНКФУРТ»**.

Снаружи гора содрогнулась от финального взрыва, но глубоко под землей Лебедев уже начинал чертить контуры своей новой, еще более страшной игры. Он не просто выжил. Он стал инструментом собственной мести.

* * *

Заброшенный цех на окраине Лодзи пах не просто старостью, а химическим распадом. Дождь барабанил по дырявой крыше, и тяжелые капли, смешиваясь с вековой пылью, стекали по бетонным опорам, как черные слезы.

В центре этого бетонного склепа, в круге тусклого света от переносного прожектора, застыла гротескная фигура. Профессор Лебедев сидел в глубоком кресле, но его тело больше не принадлежало ему самому. Оно было заключено в титановую клетку экзоскелета «Атлант». Гидравлика мерно шипела, поршни в районе коленей вздрагивали, удерживая раздробленные ноги профессора в статичном положении. Из-под халата, испачканного маслом и засохшей кровью, змеились трубки к портативному стимулятору.

Из тьмы, плавно и бесшумно, как выплывает из тумана Припяти кошмар, появился **Лях**.

Он был облачен в тяжелый, покрытый пятнами соли и радиационной пыли плащ-палатку. Лицо скрывал старый армейский противогаз с почерневшим фильтром, линзы которого в полумраке казались пустыми глазницами черепа. За спиной – укороченный автомат и тяжелый контейнер для хабара. Лях не был просто наемником, он был сталкером – тем, кто привык вырывать сокровища из глотки самой смерти.

– Ты пришел, – проскрежетал Лебедев через вокодер. – Значит, деньги всё еще имеют вес в твоем мире.

Лях не ответил. Он замер в пяти метрах, и единственный звук, шедший от него – это сухой, ритмичный лязг клапана выдоха.

– Мой образец… мой названный сын… он умирает, – Лебедев подался вперед, и металл каркаса отозвался протестующим стоном. – Пьер уничтожил лабораторию, он сжег данные, он совершил столько глупостей, сколько не под силу обычному смертному. Но он – венец. Он – мой триумф. Я не позволю ему угаснуть просто потому, что его плоть не выдерживает темпа эволюции.

Сталкер чуть склонил голову набок. Линзы противогаза отразили мигающий свет прожектора.

– Мне не нужны люди, Лях. Мне нужна их энергия, заключенная в камне. Мне нужно то, что вы называете **«Душой»**. Пятнадцать единиц. Чистых, пульсирующих, высшего класса.

Лебедев положил на ящик перед собой герметичный кейс.

– Пятнадцать артефактов. «Душа» – единственный способ стабилизировать серебряную плазму в его жилах. Она даст ему регенерацию, которую не сможет подавить даже «Адам». Ты пройдешь через выжженные земли, ты обберешь всех коллекционеров от Кракова до Чернобыля, но ты принесешь их мне.

Профессор замолчал, вглядываясь в безликую маску наемника. В его глазах, лихорадочно блестящих от вколотых нейростимуляторов, читалась почти безумная отеческая любовь.

– Я его породил. Я влил в него этот мир. И я не дам ему сдохнуть в придорожной канаве, как какому-то бракованному активу. Пусть он ненавидит меня. Пусть пытается убить снова. Но он будет жить.

Лях медленно сократил расстояние. Его рука, обтянутая грубой кожаной перчаткой, легла на кейс. Он приоткрыл замок. Тусклый блеск золотых слитков и стопок швейцарских франков осветил низ маски. Сталкер знал цену «Души». Найти один такой артефакт – удача. Найти пятнадцать – значит объявить войну самой Зоне и всем, кто в ней кормится.

Но Лях был человеком дела. Он не спрашивал «зачем» и «какой ценой». Его работа – доставать невозможное.

Сталкер медленно поднял голову. Под маской раздался глухой, едва слышный вдох. Лях сухо, почти механически кивнул. Контракт был принят.

– Срок – три недели, – добавил Лебедев, и его голос сорвался на хрип. – Иначе стабилизировать будет уже нечего.

Лях не стал дослушивать. Он подхватил кейс, развернулся и бесшумным призраком растаял в темноте цеха. Его шаги стихли мгновенно, оставив после себя лишь запах озона и мокрого брезента.

Лебедев откинулся на спинку кресла. Гидравлика «Атланта» зашипела, сбрасывая давление.

– Скоро, Пьер, – прошептал он, глядя на свои изувеченные ноги. – Скоро ты почувствуешь, как жизнь снова возвращается в твои шрамы. Отец позаботится об этом.

* * *

Рыжий лес встретил Ляха мертвым, фонящим безмолвием. Здесь даже ветер казался тяжелым, пропитанным металлической пылью и запахом горелой органики. Счётчик Гейгера в шлеме захлебывался в монотонном треске, превращаясь в фоновый шум, к которому Лях давно привык.

Он двигался медленно, прощупывая каждый метр перед собой старым, проверенным способом – броском тяжелого болта с привязанной к нему полоской алой ткани. Воздух впереди дрогнул, пошел мелкой рябью, как над раскаленным асфальтом. «Карусель». Отойди он на полметра в сторону – и его кости превратились бы в крошево за доли секунды.

Лях достал детектор. Экран прибора мигал ядовито-зеленым, вычерчивая сложную кривую аномальной активности.

– Ну же, сука, – прохрипел он под маской. Голос был едва слышен из-за тяжелого дыхания.

Детектор пискнул коротким, заливистым тремоло. В пяти метрах, прямо в корнях вывернутой наизнанку сосны, пульсировало нечто. Это была «Душа». Она выглядела как живой, пульсирующий кусок камня, покрытый переплетающимися венами, сквозь которые пробивался мягкий янтарный свет. Артефакт словно дышал, впитывая радиацию и превращая её в чистую регенеративную энергию.

Лях осторожно, используя специальные захваты, поместил артефакт в свинцовый контейнер. Это была восьмая. Оставалось еще семь.

– Сталкер! – окрик раздался со стороны старой лесопилки.

Лях мгновенно ушел в перекат, прячась за поваленным стволом. В ту же секунду по коре ударила очередь. Пули высекали щепки, которые в этой зоне были не менее опасны, чем свинец – каждая несла в себе смертельную дозу изотопов.

Это были «Стервятники» – вольные наемники, прознавшие про крупный заказ. Они не искали артефакты сами. Они ждали тех, кто сделает за них грязную работу.

– Отдай хабар, Лях! – крикнул один из них, скрытый за обломками кирпичной кладки. – Профессор платит золотом, мы знаем. Поделимся, и разойдемся!

Лях не ответил. Он не вел переговоров с теми, кто мешал контракту. Достав из разгрузки самодельное устройство – «Вспышку», модифицированную под гранату, он метнул её в сторону стрелявших.

Ослепительный разряд аномальной энергии на мгновение превратил день в белую пустоту. Сталкер сорвался с места. Он не бежал – он скользил между аномалиями с грацией призрака, знающего каждый каприз этой проклятой земли.

Первый «стервятник» даже не успел вскинуть ствол. Лях вогнал нож под нижнюю пластину бронежилета, провернул и, используя тело как щит, дал короткую очередь по второму. Автомат в его руках выплюнул свинец с сухим, деловым звуком. Третий наемник попытался бежать, но угодил прямо в «Трамплин», который Лях намеренно обошел секундой ранее. Глухой хлопок, хруст костей – и в воздухе осталось только красное марево.

Лях подошел к телу первого убитого. На его поясе висел контейнер. Он открыл его – внутри, в мягком геле, лежали еще три «Души». Мелкие, недозревшие, но это были они.

– Одиннадцать, – сухо констатировал он.

Его путь лежал дальше, вглубь Четвертого сектора, к самому «Выжигателю». Там, где аномальные поля были настолько плотными, что реальность начинала трещать по швам.

К исходу третьих суток Лях вышел к границе Зоны. Его плащ был изорван, фильтры противогаза забиты серой пылью, а левая рука висела плетью после встречи со «снорком» у Радара. Но в его рюкзаке, в тяжелом бронированном ящике, лежали все пятнадцать. Пятнадцать сгустков чистой жизни, способных вытащить монстра из могилы.

Он вышел к точке рандеву, где его уже ждал черный фургон без номеров. Лях не оборачивался. Зона неохотно отпускала свои сокровища, но он был единственным, кто умел забирать их силой.

– Профессор будет доволен, – произнес водитель, забирая кейс.

Лях лишь молча снял противогаз. Его лицо было бледным, покрытым глубокими морщинами от постоянного напряжения, а глаза смотрели сквозь собеседника.

– Передай ему, – голос наемника был похож на шелест сухой листвы. – Если его «сын» не оценит эту цену… я приду и заберу эти Души обратно. Вместе с его собственной.

Он развернулся и ушел в туман, исчезая так же бесследно, как и появился. Контракт был выполнен. Охота завершилась. Теперь ход был за Лебедевым.

* * *

Бункер в предгорьях Татр гудел от напряжения. В глубокой лаборатории, скрытой под пятьюдесятью метрами скальной породы, свет был приглушен до янтарного сияния. Пятнадцать контейнеров, доставленных Ляхом, стояли в ряд на хромированном столе, и от них исходило едва слышное, живое тепло.

Лебедев, закованный в титановые обручи экзоскелета «Атлант», дрожащими руками открыл первый ящик. **«Душа»**. Она пульсировала в его ладонях, как вырванное из груди солнце – мягкий, податливый артефакт, внутри которого переливались золотистые прожилки чистой жизненной энергии.

– Ну же, – прошептал Лебедев, его голос через вокодер сорвался на хрип. – Стань моим спасением.

Он поместил артефакт в центрифугу молекулярного экстрактора. Машина взвыла, разделяя аномальную материю на фракции. Профессор лихорадочно следил за мониторами: структура «Души» распадалась, превращаясь в густую, светящуюся суспензию – стабилизатор, о котором он не смел и мечтать в стенах «Зенита».

Когда шприц наполнился вязкой янтарной жидкостью, Лебедев без колебаний вогнал иглу в порт на своей шее, прямо в обход нейроинтерфейса.

Секунда тишины. А затем его тело взорвалось.

Это была не просто регенерация – это была яростная, насильственная реконструкция. Гидравлика «Атланта» внезапно заскрежетала: металлические опоры начали сопротивляться телу, которое внезапно стало расширяться. Кости Лебедева, раздробленные Шрамом, срастались с сухим, пулеметным треском. Сухожилия натягивались, как стальные тросы.

Профессор закричал, но крик быстро превратился в торжествующий рев. Его морщинистая, серая кожа на глазах разглаживалась, приобретая здоровый оттенок. Седина исчезала, уступая место густому черному волосу. Он чувствовал, как зрение становится острее, а разум – чище, избавляясь от тумана стимуляторов.

С диким металлическим визгом Лебедев рванул фиксаторы экзоскелета. Титановые болты вылетели из пазов, не выдержав напора окрепших мышц. Он шагнул из своей стальной клетки – голый, преображенный, стоящий на собственных ногах. Ему больше не было семидесяти. Перед зеркалом стоял мужчина в расцвете сил, чьи глаза горели безумным золотом артефакта.

– Совершенство, – выдохнул он, рассматривая свои руки, лишенные старческих пятен. – Зона… ты была не проклятием. Ты была кузницей.

Он повернулся к оставшимся четырнадцати контейнерам. Безумие в его взгляде теперь соседствовало с абсолютной уверенностью творца. Он принялся за работу с лихорадочной скоростью, синтезируя одну дозу за другой.

Четырнадцать шприцев, наполненных золотистым светом, легли в бронированный кейс.

– Четырнадцать ступеней к бессмертию, Пьер, – прошептал Лебедев, нежно поглаживая холодный металл кейса. – Я вылечу твои раны. Я укреплю твой «Адам» силой Зоны. Ты станешь тем, кем я всегда тебя видел – моим вечным шедевром.

Он на мгновение замер, и на его лице проступила тень зловещей заботы.

– И когда-нибудь… через столетия, когда мы оба устанем от этого мира… только я буду иметь право оборвать твою жизнь. Потому что я – твой создатель. Я – твой отец. И я не позволю тебе уйти раньше времени.

Лебедев подошел к терминалу и ввел команду активации глобального поиска. На экране замелькали карты Европы.

– Пора возвращать сына домой.

* * *

Дождь над Брюсселем превратился в ледяную взвесь, которая просачивалась сквозь проржавевшую крышу ангара, заставляя металл стонать. Внутри, в самом темном углу, Пьер Дюбуа доживал свои последние часы. Его тело, когда-то бывшее триумфом биологии, теперь напоминало рушащийся собор: стальная кожа трескалась, обнажая пульсирующее серым цветом серебро, а каждый вдох сопровождался сухим хрустом в груди.

– Пьер, держись… – голос Ахмеда дрожал. Он лихорадочно вводил коды, пытаясь обмануть систему регенерации «Адама», но программа Лебедева была слишком совершенной – она требовала топлива, которого не существовало в этом мире.

Внезапно в ангаре стало неестественно тихо. Даже шум дождя будто отодвинулся на второй план. Из тумана, медленно и неотвратимо, выступила фигура в тяжелом, пропитанном радиационной пылью плаще. Запах озона и мертвых земель Рыжего леса мгновенно заполнил пространство.

Жанна вскинула винтовку, поймав в прицел линзы противогаза Ляха.

– Еще шаг, и я проверю, насколько быстро срастаются твои кости, – прошипела она.

Сталкер не шевельнулся. Он медленно опустил на бетонный пол массивный, обитый свинцом кейс. На крышке тускло поблескивала гравировка: «Проект Адам. Стабилизация».

– Я здесь не для стрельбы, – голос Ляха, приглушенный фильтрами, звучал как шорох сухого песка. – Профессор велел передать… это. Весь курс. Все четырнадцать.

Он нажал на фиксаторы. Кейс открылся с шипением, выпуская облако инея. Внутри, в специальных гнездах, светились мягким янтарным светом четырнадцать ампул. Это был экстракт «Души» – артефактов, за которые Лях вырезал половину Припяти.

На внутренней стороне крышки вспыхнул голографический дисплей. Перед ними возник Лебедев. Но это не был умирающий старик из Альп. На записи был мужчина в самом расцвете сил, с жестким, прямым взглядом и кожей, лишенной единого изъяна.

– Здравствуй, Пьер, – голос профессора был спокоен, в нем не было ни злости, ни призыва к встрече. – Если ты видишь это, значит, твое тело начало распадаться. Это мой просчет. Я слишком сильно разогнал твою эволюцию.

Шрам с трудом открыл глаза, глядя на призрачное лицо своего создателя.

– Я не ищу встречи, Пьер, – продолжал Лебедев. – Мы сказали друг другу всё в том соборе. Ты выбрал путь разрушения, я – путь вечности. Ты ненавидишь меня, и это твое право. Но я не позволю своему шедевру сгнить в брюссельской грязи. Здесь четырнадцать инъекций – полный цикл стабилизации на основе аномальной энергии Зоны. Этого хватит, чтобы навсегда впаять «Адама» в твою ДНК. Ты больше не будешь зависеть от моих лабораторий. Ты будешь принадлежать только себе.

Лебедев на записи на мгновение отвел взгляд, и в этом жесте промелькнуло что-то человеческое.

– Живи, Шрам. Будь моим самым громким криком в пустоту. Мне не нужно, чтобы ты возвращался. Мне нужно, чтобы ты был. Это мой последний подарок. Больше мы не увидимся.

Голограмма погасла. Лях, не говоря ни слова, отступил в тень, исчезая в тумане так же бесследно, как и появился. Кейс остался лежать на бетоне, пульсируя золотистым светом «Души».

– Это… это всё? – Ахмед недоверчиво посмотрел на ампулы. – Он просто отдает их? Без условий? Без маячков?

Пьер протянул дрожащую руку и взял первый шприц. Он чувствовал, как энергия артефакта вибрирует даже сквозь стекло.

– Он знает, что я – его единственное наследие, – прохрипел Шрам. – Он не хочет меня контролировать. Он хочет, чтобы я стал его местью всему этому миру.

Он вогнал иглу в вену.

Янтарный свет хлынул в его тело, как расплавленное золото. Трещины на стальной коже начали затягиваться с мелодичным звоном. Ребра расправлялись, мышцы наливались силой, которую он не чувствовал даже во Франкфурте. Пьер выпрямился, и белое сияние в его глазах вспыхнуло с такой мощью, что тени в ангаре испуганно отпрянули.

Он больше не был сломлен. Он больше не умирал. Лебедев дал ему ключи от вечности и просто ушел со сцены, оставив свое творение один на один с миром, который Пьер теперь мог согнуть по своему желанию.

* * *

Через час ангар был пуст. Пьер стоял под дождем, глядя на свои руки. Они были совершенны. Четырнадцать пустых ампул остались лежать в свинцовом ящике – четырнадцать шагов, превративших его в нечто большее, чем человек или ликан.

– Куда теперь? – тихо спросила Жанна, подходя к нему.

Пьер посмотрел на горизонт, где огни Брюсселя казались тусклыми и незначительными.

* * *

Вена в предновогодний вечер казалась декорацией к забытой сказке. Снег падал медленными, тяжелыми хлопьями, тая на теплых камнях мостовой и сверкая в лучах праздничной иллюминации. Воздух пах жареным миндалем, глинтвейном и той особенной свежестью, которая бывает только тогда, когда старый год готовится уйти в историю.

Пьер шел по Рингштрассе, засунув руки в карманы дорогого шерстяного пальто. Он больше не сутулился, не прятал лицо в тени капюшона и не прислушивался к каждому шороху с параноидальной чуткостью зверя. Его походка была легкой и уверенной, в ней чувствовалась скрытая мощь, но теперь это была мощь атлета, а не обреченного мутанта.

Он мельком взглянул на свое отражение в витрине антикварной лавки и на мгновение замер. На него смотрел мужчина с чистым, волевым лицом. Страшный рваный шрам, когда-то рассекавший его щеку, исчез бесследно. Кожа была идеально гладкой, лишенной болезненной серости. Четырнадцать инъекций «Души» не просто вылечили его – они стерли все следы его страданий, оставив лишь ясность во взгляде янтарных глаз, которые больше не светились мертвенным белым светом, а лишь тепло поблескивали в сумерках.

– О чем ты думаешь? – тихо спросила Жанна, прижимаясь к его плечу.

Она выглядела ослепительно в своем кашемировом пальто и легком шарфе. Без винтовки за спиной и вечного напряжения в плечах она казалась моложе, мягче.

– О том, что я наконец-то чувствую холод как нормальный человек, – Пьер улыбнулся, и эта улыбка была искренней, лишенной тени боли. – Не как датчик температуры, а как покалывание на коже. Это… это чертовски приятно, Жанна.

Они свернули в один из узких переулков, ведущих к собору Святого Стефана. Там, под сводом старой арки, одинокий уличный скрипач выводил высокую, щемящую мелодию. Это был старый вальс – не торжественный и пафосный, а камерный, полный тихой нежности и надежды. Звуки скрипки плыли над пустой мостовой, отражаясь от древних стен.

Пьер остановился. Он закрыл глаза, впитывая музыку каждой клеткой своего обновленного тела. «Адам» внутри него больше не рвался на части, не требовал крови – он затих, превратившись в совершенный инструмент восприятия.

– Жанна, – позвал он, протягивая руку.

Она удивленно приподняла бровь, но в ее глазах зажглись озорные искорки.

– Ты серьезно? Прямо здесь?

– Здесь нет «Омеги», нет Лебедева и нет прошлого, – Пьер мягко притянул её к себе, положив руку ей на талию. – Есть только эта музыка и мы.

Он повел её в танце. Его движения были безупречны – грация, подаренная артефактами Зоны, превратила обычный вальс в нечто гипнотическое. Пьер кружил Жанну на заснеженном пятачке земли, и казалось, что они едва касаются камней. Он чувствовал её тепло, слышал её участившееся дыхание и видел, как снежинки запутываются в её волосах.

Жанна рассмеялась – впервые за всё время их знакомства этот смех был чистым, лишенным горечи. Она закинула голову назад, глядя на летящее небо, и полностью доверилась его рукам. В этот момент Пьер Дюбуа окончательно понял: Лебедев не просто спас ему жизнь. Он подарил ему возможность оценить её по-настоящему.

Скрипач закончил игру, и на мгновение в переулке повисла зачарованная тишина. Пьер остановился, всё еще удерживая Жанну в объятиях. Он осторожно коснулся лбом её лба.

– Спасибо, – прошептала она.

– За что?

– За то, что вернулся. Настоящим.

Пьер посмотрел на свои руки – сильные, чистые, лишенные когтей и серебряной ртути. Он был совершенным оружием, которое решило стать человеком. И, глядя в счастливые глаза Жанны, он знал, что это – его самая главная победа.

* * *

Маленький ресторанчик в одном из тихих кварталов Вены – из тех, что не отмечены в туристических гидах, но десятилетиями хранят запах хорошего табака, старого дерева и домашней выпечки. За окном сиреневые сумерки тридцатого декабря мягко укрывали город, а внутри уютно трещал камин, и свет свечей в тяжелых подсвечниках отражался в бокалах с густым красным вином.

Пьер сидел напротив Жанны, и в этом мягком свете его лицо казалось высеченным из слоновой кости. Он больше не был солдатом в бегах. В кашемировом джемпере цвета графита, со спокойными, размеренными движениями, он выглядел как профессор философии или успешный архитектор.

– Утка была великолепна, – тихо сказала Жанна, откидываясь на спинку стула. Она крутила в пальцах стебель бокала, и на ее губах играла легкая, расслабленная полуулыбка. – Знаешь, я почти забыла, что у еды может быть вкус, а не просто калорийность.

Пьер улыбнулся. Он достал из кармана небольшую, старую книгу в потертом кожаном переплете. Жанна удивленно приподняла бровь.

– Бродский? – прочитала она на корешке. – Не знала, что ты взял его с собой.

– Он напоминает мне о том, что время – это не только секунды до взрыва, – ответил Пьер. Его голос, глубокий и теперь совершенно чистый, обволакивал, как бархат. – Послушай. Это о том, что мы чувствуем сейчас.

Он открыл книгу на заложенной странице и начал читать. Его интонации были точными, лишенными пафоса, но наполненными той тихой силой, которую дает только пережитое страдание.

 
*'Я обнял эти плечи и взглянул*
*на то, что оказалось за спиною,*
*и увидел, что выдвинутый стул*
*сливался с освещенною стеною.*
*Был в лампе свет слишком ярок, чтоб*
*в нем разглядеть мебель из сосны.*
*Был в центре комнаты блестящий пол как гроб,*
*на нем спали тени, точно сны…'*
 

Пьер на мгновение прервался, поймав взгляд Жанны. Она слушала, затаив дыхание, словно эти строки были ключом к дверям, которые она давно заперла. Он продолжил, и его голос стал чуть тише, интимнее:

 
*'…Контур стула был четок. А когда*
*я обнял эти плечи, то в тумане*
*все то, что заслоняла ты, туда*
*переместилось, точно на экране,*
*где вспыхивает резкий, яркий свет,*
*и то, что заслоняла ты собой,*
*вдруг ожило, и обрело и цвет,*
*и голос, неоправданно сухой…'*
 

Он закрыл книгу, но продолжал удерживать взгляд Жанны.

– Раньше я видел только тени за твоей спиной, – произнес Пьер, накрывая своей ладонью её руку. – Стволы винтовок, вспышки взрывов, бесконечные серые коридоры. Но теперь, когда я смотрю на тебя… я вижу всё то, что ты «заслоняла» для меня все эти годы. Мир снова обрел цвет. И голос.

Жанна молчала, и Пьер увидел, как в ее глазах, обычно холодных и бдительных, блеснула влага. Она не отстранилась. Напротив, ее пальцы переплелись с его – теплыми, живыми, человеческими.

– Ты читаешь так, будто сам написал это, – шепнула она.

– Наверное, потому что я наконец-то понял, о чем он писал, – Пьер поднес её руку к губам и коснулся её нежным, едва весомым поцелуем. – О том, что любовь – это единственный способ сделать мир вокруг нас реальным, а не просто декорацией к войне.

За окном Вена погружалась в предновогоднюю ночь, скрипка в соседнем переулке всё еще выводила свою мелодию, а за этим маленьким столиком двое людей, переживших ад, наконец-то обрели свой рай. В тишине ресторана слышалось только мерное тиканье старых часов, и это был самый прекрасный звук на свете. Звук жизни, которая больше никуда не спешила.

Вена за окном такси превратилась в размытый поток огней, но ни один из них не был так ярок, как электрическое напряжение, заполнившее пространство между ними. Когда Пьер расплатился с водителем и они вошли в холл отеля, тишина старинного здания показалась оглушительной.