Текст книги "Путник, зашедший переночевать"

Автор книги: Шмуэль Йосеф Агнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

«Наш гость знает таких».

Гость знает. Однако по непонятной мне самому причине я говорю Йерухаму: «Выходит, если сделать расчет, то окажется, что в борьбе за освобождение Польши погибло больше евреев, чем при осушении болот Земли Израиля».

Йерухам отвечает: «Если вас это утешает, то утешайтесь этим».

А гость говорит: «Утешимся, Йерухам, утешимся тем, что есть еще молодые ребята, которые готовы отдать жизнь за Страну Израиля».

Йерухам усмехается: «Не за Страну Израиля, а за ивритские буквы на монетах Страны Израиля».

А гость говорит: «За ивритские буквы, и за Страну, и за ее народ».

«Чтобы побольше монет с этими буквами попало в карманы капиталистов?»

«Да, чтобы монеты Страны Израиля попали в карманы капиталистов и те потратили бы эти монеты в Стране Израиля».

«Как вы легко решаете все проблемы!» – воскликнул Йерухам.

«Легко или тяжело, – ответил гость, – но мир в целом не в нашей власти и не просит наш народ решать его проблемы. Однако свои собственные проблемы мы, пожалуй, можем и сами решить».

«Тем путем, которым вы идете?»

«Тем путем, которым мы идем, даже если мы ошибаемся или поступаем во зло. Ошибки и зло, которые мы совершаем сами, можно исправить, а вот то, что не в наших руках, нам исправить не под силу».

Йерухам гневно ударил кулаком по столу. Рахель вздрогнула и с испугом посмотрела на нас.

Мне стало жаль ее, и я сказал: «Не бойся, Рахель, это Йерухам собрался на войну со всем миром и попробовал свои силы на вашем столе».

Йерухам засмеялся: «Чую я, что меня накажут, если я буду с вами спорить».

Я сказал: «Если так, то давай я буду спорить с тобой».

Он спросил: «И будете выставлять против меня стихи Торы или высказывания мудрецов?»

Я засмеялся: «А как же иначе? Не высказывания же твоих умников, чья слава – на один день, а мудрость – на один час?»

Рахель сказала: «Ну сколько ты еще будешь спорить, Йерухам? Может быть, развеселишь нас немного?»

Йерухам, как и большинство парней в коммунах Страны Израиля, обладал недюжинным чувством юмора. Он поднялся, взял свою кепку и сложил ее наподобие той туристской шапочки, в которой заявляются в кибуц американские туристы, чтобы фотографировать кибуцников. Выставил вперед одну ногу, склонил голову влево, перевел взгляд на гвоздь, торчащий из стены, и сказал: «Да, красиво здесь, красиво, но если бы вон та гора стояла немного подальше, инчей так на десять с половиной, то было бы намного красивей. – Потом опустил голову, посмотрел на таз с водой и продолжил: – И эта долина с озером тоже хороша, но, если бы передвинуть ее чуть правее, пейзаж приобрел бы иной вид, куда более приятный».

Когда Благословенный решал, как должна выглядеть Страна Израиля, Он не принял при этом во внимание интересы заграничных туристов. Похоже, Ему уже тогда было известно и очевидно, что они не приедут жить в этой стране, и потому Он создал ее по Своему усмотрению. Но даже некоторые из тех, для кого Он создал ее, недовольны ею. И не нужно далеко идти за доказательствами – вот вам Йерухам Хофши, который несколько лет пробыл в Стране Израиля, а в конце концов покинул ее.

Рахель спросила: «А ты и твои товарищи разве не давали повода посмеяться над вами?»

Йерухам сказал: «У нас было другое достоинство – мы любили друг друга. Между нами была такая любовь, подобной которой нет во всем мире. Ты только представь себе, Рахель, – парни, родители которых в галуте переманивают друг у друга покупателей, здесь сидят вместе, и каждый радуется радости другого. И так же, как они радуются радости другого, они радуются и каждому куску дороги, который добавился в Стране, а вечерами все выходят на улицу и танцуют до полуночи под высоким звездным небом».

Рахель лежит в кровати и слушает. Она знает, что, когда Йерухам танцевал, он танцевал не один, и не со своими друзьями, а со своими подругами – теми, которые строили с ним дорогу, теми, о которых говорили, что они красивы, как невесты, а сильны, как женихи. И если вначале на лице Рахели были словно выгравированы все те дни, которые ее муж провел в Стране Израиля, то теперь ее лицо выглядит так, будто на нем оставили след все ночи, которые он провел там.

Рахель отвернула лицо и положила руку на сердце. Сердце человеческое – что ты знаешь о нем? Час назад оно было веселым, а вот сейчас уже грустит.

Я встал со словами; «Мне пора идти».

Йерухам и Рахель должны были заняться своими делами и потому не задерживали меня, а я хотел идти, потому что уже приближалась полночь. Нехорошо сидеть всю ночь у молодых людей в первый год после их женитьбы.

Когда я вернулся в гостиницу, то увидел, что господин Зоммер все еще сидит в кресле и дымит своей трубкой. Полночь уже миновала, а он и не думал идти спать. Похоже было, что какое-то новое беспокойство поселилось в его душе и он пытается прогнать его с помощью той травы, что набита в его трубке. Чтобы доставить ему удовольствие, я сказал, что возвращаюсь от Рахели и Йерухама. Он вытащил трубку изо рта и приоткрыл глаза, но только пожевал губами. И мне показалось, что его мысли витают сейчас в каком-то ином, куда менее приятном месте.

Глава пятьдесят первая
Между одной сигаретой и другой

Опять объявился в гостинице тот молодой парень, торговый агент, и опять он сидит в зале и беседует с Бабчи. Только теперь уже не шутит с ней, и она тоже не смеется. Они беседуют так, словно обсуждают что-то такое, что выше шуток и непристойностей.

У парня – его фамилия Ригель – лицо усталое, и говорит он тихо. Он уже семь раз брал в рот сигарету, но она так и осталась незажженной. Может, у него нет спичек, а ему лень идти на кухню за угольком, как это делает хозяин гостиницы? Кто поймет настроение человека и как узнать, что у него на душе? Бабчи сидит напротив него, видит, как он крутит в пальцах незажженную сигарету, но не помогает ему закурить. Следит за ним и смотрит на кадык, что ходит вниз-вверх по его шее, даже когда он молчит. Эх, дружище, как много волосинок осталось на твоем кадыке – вот одна, вот другая, а вот и третья. Будь ты человеком степенным, который все свои дела делает по порядку, ты бы не забывал провести бритвой по кадыку. Вон Давид-Моше, сын Пинхаса-Арье, сына нашего раввина, – у него ни волосинки на шее, хотя когда он приезжает в Шибуш, то бороду не бреет, из уважения к бороде своего деда-раввина. А о том, что у него нет кадыка, не стоит и говорить. А вот у доктора Цвирна, того адвоката, у которого работает Бабчи, тоже нет кадыка, но у него есть лысина. А может, у него есть и кадык, только его не видно из-за двойного подбородка? Из-за этого двойного подбородка доктору Цвирну всегда трудно дышать, он даже спит с открытым ртом. Однажды, когда он так спал, к нему в рот влезла мышь. Он закрыл рот, и голова мыши осталась внутри, а туловище – снаружи. Вот я думаю – что, если бы в эту минуту появилась кошка и потащила мышь за хвост? Что было бы лучше для мыши – остаться во рту у доктора Цвирна или оказаться во рту у кошки? Бабчи как-то сказала мне, что всякий раз, когда она смотрит на своего адвоката, ей кажется, что его усы сделаны из мышиного хвоста. Наверно, поэтому у нее и не лежит к нему сердце, хотя он недавно удвоил ей зарплату.

Ригель смотрит на Бабчи и видит, что она его не слушает. Когда он приезжал сюда в первый раз, она была в кожаном пальто, стриженная коротко, по-мужски, и похожая на мальчишку, а сейчас она в обычном платье, волосы у нее отросли, и сама она поправилась. За зиму вся ее внешность решительно изменилась. А ведь ты, дорогой мой Ригель, уже тогда говорил, что никогда не видел такой пикантной девушки. Ну так теперь ты просто обязан изменить свое мнение и признать, что нынешняя Бабчи, которая сейчас сидит напротив тебя, куда приятней той Бабетты, которую ты знал раньше.

У Лолека, Бабчиного брата, уши повсюду и язык везде – пришел ко мне и начал рассказывать, будто бы этот Ригель собирается развестись со своей женой, но это; мол, не так просто сделать, потому что у них есть дети, и поэтому он обратился к адвокату, чтобы тот сделал все возможное, лишь бы избавить его от жены. А зачем же он пожаловал в Шибуш? Чтобы сообщить об этом Бабчи, вот зачем. А зачем Бабчи об этом знать? Лолек улыбается своей женской улыбкой и уходит, предоставляя мне думать все, что угодно. А вот госпожа Зоммер, напротив, сказала мне, что Ригель приехал в Шибуш исключительно из-за того торговца из лавки с тканями, который обанкротился и задолжал хозяину Ригеля пять тысяч злотых, и вот теперь Ригель приехал, чтобы передать дело в суд, и поручил это доктору Цвирну, у которого работает Бабчи. Об этом-то он с ней и советуется.

Вот ведь – как сам человек состоит из материального и духовного, так и в его поступках есть материальное и духовное. Ригель приехал из-за денег, а разговаривает с Бабчи о делах своей души. Но так или иначе, похоже, что парень оказался между двумя адвокатами – тем, который устраивает ему развод, и тем, которому он поручил иск к лавочнику. И хоть я не собираюсь вмешиваться в дела этих адвокатов и судить, кто из них проворнее и предприимчивее, но сдается мне, что человеку куда легче избавиться от жены, чем получить деньги от обанкротившегося лавочника.

А почему, собственно, этот лавочник обанкротился? Ведь когда я приходил к нему за материалом для своего пальто, его лавка была забита товаром. И вряд ли он с тех пор распродал эти ткани, что-то я не видел в городе ни одного человека в новой одежде, так что вполне можно предположить, что весь его товар по-прежнему лежит на тех же полках. И что же он теперь сделает со всеми этими тканями? Разве только положит под голову своей жене – той самой, которая говорила мне, что жена портного Шустера кладет себе под голову его заветный рулон, так как у нее нет подушки.

Бабчи – девушка разумная и может дать хороший совет тому, кто с ней советуется. Она учит Ригеля, как найти подход к ее Цвирну, которого она знает как свои десять пальцев, а по поводу жены, с которой Ригель собирается разойтись, она молчит, поскольку в том, что касается сердечных дел, ее собственная душа не на месте и в ее собственном сердце тоже нет покоя. Иногда в нем побеждают чисто материальные соображения, иногда – желания души. Иногда, я думаю, она говорит себе, что Цвирн – человек богатый, у него большие доходы и несколько домов в городе, и если он всерьез намерен жениться на ней, а не просто побаловаться, то стоило бы оказать ему знаки внимания. А иногда, наверно, она думает о Давиде-Моше, сыне Пинхаса-Арье, сына раввина: он, конечно, симпатичный парень, но зарабатывает мало, потому что не работает по субботам и поэтому зависит от отца – Пинхас-Арье возмещает сыну те деньги, которые Давид-Моше мог бы заработать в субботу. Давид-Моше работает кассиром в кино, и он всегда будет зависеть от отца, ведь захоти он работать в субботу тоже, его тут же уволят из страха перед его отцом, который благодаря своей важной должности в газете может доставить людям неприятности. А с другой стороны, она, Бабчи, и сама ведь неплохо зарабатывает, и, если бы они с Давидом-Моше поженились, вполне могла бы возместить семье недостающее. Однако не случится ли так, что сейчас Цвирн дает ей заработать, потому что заинтересован в ней, но, если она выйдет за Давида-Моше, он ее сразу уволит, а другую работу она вряд ли найдет? Жизнь наша – как та равнина, что может вдруг вспучиться горой, да еще и на той горе полным-полно бугров да пригорков. Как хорошо было раньше – и она была рада своим друзьям, и друзья были ей рады. И чего ей не хватало? А теперь вдруг вся радость и ее покинула, и ее друзей тоже.

Госпожа Зоммер не знает, что на душе у ее дочери. Но даже если бы знала, ничем не могла бы ей помочь. Конечно, хорошо, если б ее дочь вышла замуж за богатого человека, который за месяц зарабатывает больше, чем весь Шибуш за целый год. Но этот адвокат – он же сущее проклятие, сосет еврейскую кровь и пьет ее ведрами. Уже когда он служил у Ойсдойера, то славился своей злобностью, а с тех пор как завел собственное дело, стал еще более зловредным. В то же время сын раввина – хороший парень, образованный, из почтенной семьи, вежливый и воспитанный. Есть в нем и от мудрости отцов, и от мудрости окружающего мира. На идише говорит, как «Цеена-у-Реена»[227]227
  «Цеена у-реена» (буквально «пойдите и посмотрите», как в одном из стихов «Песни Песней») – популярная (210 изданий!) книга на идише для еврейских женщин, содержащая переложение историй из Пятикнижия, пяти библейских книг и отрывков из Книг Пророков, переплетенное с комментариями, из-за чего иногда даже называлась «женской Библией»; составленная в XVI в. рабби Яаковом Ашкенази из Богемии и написанная простым и ясным языком, эта книга стала одним из важнейших элементов религиозного воспитания еврейских женщин.


[Закрыть], а на польском – как чистокровная пани. А что до того, что мало зарабатывает, то госпожа Зоммер думает так: уж если в прежних поколениях, когда деньги были деньгами, деньги не были главным, то в наше время, когда деньги уже не деньги, они тем более не главное. Что же касается этого молодого торгового агента, о котором говорят, будто он разводится с женой из-за Бабчи, то, Боже ж ты мой, если обращать внимание на каждого проезжего коммивояжера, который засматривается на женщин во всех местах, где бывает, этому конца не будет.

Хозяин гостиницы сидит, как обычно, с трубкой во рту, и глаза у него полуприкрыты. Во-первых, потому, что болезни опять вернулись к нему со всей силою, а во-вторых, потому, что хочет припомнить минувшие дни.

В минувшие дни девушки сидели в отцовском доме, а не в адвокатских конторах, и помогали матерям по хозяйству. А в свободное время читали книги. К зрелости Господь посылал такой девушке супруга, и они начинали совместную жизнь. Конечно, заработки адвоката, в сущности, вполне кошерны[228]228
  …заработки адвоката вполне кошерны… – здесь слово «кошерны» употреблено в том распространенном смысле, что эти заработки не противоречат еврейским традициям и законам.


[Закрыть]. Если б его тесть сдержал тогда свое слово, возможно, и он, господин Зоммер, тоже был бы сейчас адвокатом. Но что касается доктора Цвирна, у которого работает Бабчи, то здесь все запутано. Что же именно запутано? А то, что если этот Цвирн допускает кое-какие нарушения ради своих клиентов, то раз он адвокат по закону, он должен делать все возможное, чтобы оправдать своего подзащитного в суде. Но, с другой стороны, не подобает адвокату идти на всякие нарушения ради собственной выгоды и обогащаться за счет того, что другим будет в убыток. Взять хотя бы его историю со старым одноглазым жестянщиком, отцом доктора Милха, – этот Цвирн вовлек его в такие затяжные препирательства в суде, что тот в конце концов продал ему свой дом чуть не задаром. Что же касается Давида-Моше, внука нашего раввина, то это просто пустое место, его с самого начала нечего принимать в расчет. Вся его важность тем и исчерпывается, что он внук раввина. Да и то надо еще поинтересоваться: если ты внук раввина и уважаешь своего деда, почему ты не идешь по его стопам? А если твой дед тебе неважен, то в таком случае в чем твоя собственная важность? С другой стороны, если говорить об этом молодом коммивояжере, то, похоже, он человек степенный и надежный. И счета щедро оплачивает, и Крульке дает чаевые. Правда, с женой не в ладу, но ведь возможно, что это он прав, а она не права. В любом случае сам он, господин Зоммер, в эти дела вникать не намерен, хотя они и касаются его дочери. Уж если Рахель его не послушалась, то Бабчи и подавно слушаться не будет.

А Бабчи между тем покинула торгового агента – ей пришло время идти в канцелярию к своему адвокату, и, судя по тому, как неожиданно она поднялась и ушла, агент этот даже не успел попросить разрешения ее проводить. И вот теперь он сидит в одиночестве и размышляет о своей жене и своих маленьких детях. Интересно, когда он окончательно решил развестись с женой – до приезда в Шибуш или после того, как вернулся из Шибуша? Все клонится к тому, что он после возвращения из Шибуша вдруг почувствовал, что жена ему не нравится. И, наверно, вспомнил тогда, что уже в первый год после женитьбы понял, что она ему не пара. Почему ж он тогда жил с ней все эти годы? Да потому, что она сразу забеременела и он не хотел ее огорчать, вот почему. А не успел он опомниться, как она опять забеременела, и он снова не хотел ее огорчать. И потом, тут ведь такое дело – люди, которые все свои дни и ночи проводят дома, и жены торчат у них на глазах каждый день и каждый час, такие люди как-то утрясают свои семейные дела, а торговый агент, коммивояжер – он ведь постоянно в разъездах, и даже если решит разойтись с женой, то стоит ему вернуться домой и увидеть, что она для него нарядилась, и стол накрыт, и кровать постелена, – он тут же забывает, что собирался сделать. А там, глядишь, не успеет он набраться духу, открыть ей свои намерения, как она уже опять беременна, и он опять не может позволить себе ее огорчать.

Отвлечемся, однако, от сердечных дел нашего коммивояжера и глянем лучше, что происходит с ним самим. Вот он снова достал из кармана пачку сигарет и извлек из нее очередную сигарету. Поодаль, за другим столом, отец Бабчи дымит трубкой. Коммивояжер, наверно, думает: а не встать ли мне, и подойти к господину Зоммеру, и прикурить от его трубки? Или, может, лучше мне сходить на кухню и взять там уголек? А если застану там госпожу Зоммер, то, может быть, между нами завяжется беседа. Ведь госпожа Зоммер, в отличие от своего мужа, рада поговорить. Вот странно: все трактирщики и владельцы гостиниц во всем мире любят поговорить с гостями, а этот знай себе молчит. Может, ему не нравится, что его гость хочет развестись со своей женой. Эх, не понимает он, что, если б не его Бабчи, этот гость так бы и прожил со своей женой все оставшиеся ему дни и годы. Эта Бабчи, помоги ей Господь, в каком бы виде она ни появилась – в кожаном пальто или в скромном платье, – она прямо-таки сводит его с ума. Все эти женщины – с ними всегда плохо. Ненавидишь ты их – плохо, любишь ты их – тоже плохо. Как легко все было зимой, когда у тебя не было к ней ни любви, ни ненависти, – просто сидела она напротив, и шутила, и хохотала до упаду. А сейчас, когда ты глаз с нее не сводишь, она вообще на тебя не смотрит. Право, если б не возня с лавочником, лучше всего было бы собрать свои вещички и вернуться домой.

А кстати, как же все-таки с ним быть, с этим лавочником? Цвирн все тянет и тянет, но никаких действий не предпринимает. Неужто Долек прав и этот адвокат положил глаз на жену лавочника? Что же мне делать? Идти к Цвирну или дождаться Долека и расспросить его, какие ходят слухи? Но любой разговор с Долеком – это верный расход, потому что он тут же завлекает человека играть в карты и вытягивает из него деньги. Впрочем, этот проигрыш всегда можно записать в деловые расходы, и тогда никакого личного ущерба не будет.

Сигарета в пальцах коммивояжера в очередной раз сломалась, и он достал новую. Подозреваю я, что и эту ждет та же участь, что все предыдущие.

Глава пятьдесят вторая
Над чашкой

Рабби Хаим пришел, и нашел оставленный мною ключ, и подмел пол, и протер мебель, и убрал всю пыль, которая набралась в Доме учения за то время, что меня там не было. Я вошел и увидел, что в лампах полно керосина, в таз налита свежая вода, на столах расстелены белые скатерти и весь Дом готов встретить святую субботу в надлежащей чистоте.

Бледный зеленоватый свет наполнял помещение – почти неприметный глазу, но волнующий сердце свет. Хорошо было сидеть у стола или подняться на биму и прочесть дважды из Торы и один раз – из арамейского перевода[229]229
  …из арамейского перевода. – Близкий к ивриту семитский арамейский язык стал общим языком многих ближневосточных народов в период ассирийско-вавилонских завоеваний VII–VI вв. до н. э., а в последующие века вытеснил иврит также в Палестине; поэтому кроме полного перевода Библии на арамейский («Таргум Онкелос») существует и арамейский перевод книг пророков («Таргум Йонатан»), и на арамейском написаны также многие части Палестинского и Вавилонского Талмудов.


[Закрыть]. А сегодняшняя дневная глава была «Насо»[230]230
  «Насо» – одна из недельных глав в ежегодном цикле чтения Торы (от 4:21 до 7:89 Книги Числа), самая большая по количеству стихов (176) из недельных глав и во всей Еврейской Библии, сравнимая только с 119-м псалмом из Псалмов; начинается с исчисления колена Левия и кончается подробным перечнем всех приношений старейшин двенадцати колен к празднику освящения Переносного храма. Время чтения этой главы в ежегодном цикле чтения Торы непосредственно примыкает к празднику Шавуот.


[Закрыть], самая длинная из всех. Но этот субботний вечер даже для нее был слишком длинным. Даровавший нам Тору, сотворяя мир, расположил в нем дни, то удлиняя их, то укорачивая, – в соответствии со следованием глав Его Торы. И вот сегодня ноги человека так и просятся наружу да еще оправдывают это свое желание ссылкой на подходящую заповедь – скажем, сегодня канун субботы, а значит, человеку надлежит очиститься в честь наступающего праздника. И человек, особенно если у него мягкое и податливое сердце, повинуется желанию своих ног, тем более что они подкрепляют это свое желание ссылкой на заповеди.

Я взял ключ, запер Дом учения и вышел. Идти ужинать еще не пришло время, идти в лес уже прошло время, а просто гулять по городу – неподходящее время, люди скажут – как это так, весь мир занят подготовкой к субботе, а этот господин расхаживает себе в свое удовольствие. Но тут вдруг ко мне подошел какой-то человек, вгляделся в меня и спросил: «Скажи мне, друг мой, не сын ли ты такого-то?» И протянул мне обе руки для приветствия. Я вернул ему рукопожатие и в свою очередь спросил: «Ты ведь Арон Шуцлинг, не так ли? Что ты тут делаешь? Разве ты не уехал в Америку?»

Он ответил: «А ты-то сам что здесь делаешь? Я полагал, что ты живешь в Стране Израиля».

Я сказал: «Похоже, что мы оба ошиблись друг в друге».

Он покачал головой: «Да, друг мой, похоже, что так. Я не живу в Америке, а ты, судя по тому, что я тебя вижу здесь, в Шибуше, не живешь в Стране Израиля. Да что там – смотрю я на нас обоих, и мне сдается, что на свете нет никакой Америки и никакой Страны Израиля, а есть один только Шибуш. Но может, и его не существует, а есть только название. Но что делает эффенди в наших краях?»

«Что я здесь делаю? Дай поразмыслить».

«Зачем размышлять? Размышления утомляют. Пошли-ка лучше в баню, сегодня ведь канун субботы, затопили наши евреи свою баню. Там сыщется для нас горячая ванна, помоемся в горяченьком, сполоснемся в прохладненьком, а? Сколько я себя помню, нигде моему телу не было так хорошо, как в горячей бане. И потому из всех заповедей, что дарованы народу Израиля, пуще всех блюду заповедь каждую субботу ходить в баню».

«А как насчет других заповедей?»

«Другие заповеди строго блюдут, возможно, другие. Но, так или иначе, даже соединив все заповеди, выполняемые евреями, Святой и Благословенный не сошьет себе из них теплое пальто».

«Какое странное рассуждение!»

«Напротив, друг мой, ты должен был бы восхититься этим рассуждением, поелику оно доказывает, что я верю в реальность Творца. А что до заповедей, то ведь мы с тобой знаем, что они немногого стоят, не так ли?»

И вот идут два сына Шибуша по родному городу – идут, как ходили двадцать и больше лет назад, до того, как один из них уехал в Америку, а другой – в Страну Израиля. Сколько лет было нам тогда и чем мы занимались? Лет нам было семнадцать или восемнадцать, а занимались мы тем, что я проводил дни в Доме учения, изучая Мишну и Поским[231]231
  Поским – здесь это общее название произведений так называемых «поским» (буквально «выносящие решения»), как именовали знатоков Галахи, посвятивших себя решению вопросов ее практического приложения.


[Закрыть], а он работал в пекарне своего отца и изготовлял там хлеба. И хотя мы придерживались разных мнений: я был сионистом, а он анархистом, – мы охотно беседовали. Он не раз ругал меня и обзывал «буржуем с того света», потому что я занимался Торой и призывал в Сион, а я дразнил его, заявляя, что согласен с его утверждением, что людям не нужны никакие цари и правительства, и согласен потому, что в Грядущем над всем миром будет действительно властвовать один царь, но это будет Царь-Мессия. И вот, гляди, сколько лет прошло с того времени, сколько царей покинули свои троны, а сын Давидов[232]232
  …сын Давидов… – В еврейской традиции Мессией будет царь из дома Давида. Как пишет Рамбам в книге «Мишне Тора»: «Если встанет царь из дома Давида, изучивший Тору и соблюдающий заповеди, подобно Давиду, своему предку… и он приведет весь Израиль [на путь Торы]… и будет сражаться в битвах Бога – тогда можно предположить, что он Машиах».


[Закрыть] все еще не пришел.

Мессия, сын Давидов, еще не пришел, и мир еще не стал единой Страной Израиля. А тот человек, который когда-то спорил с Шуцлингом, вернулся в свой Шибуш. Увы, он похож на жениха, который приехал к своей суженой, а обнаружил, что она больна и угрюма. Он вернулся в красивом наряде, но не радует его этот наряд, потому что уныние иссушило его тело и одежды стали ему велики. Хотел он здесь переодеться в старую свою одежку, но не нашел, потому что давно уже снял ее и выбросил из дома.

«А если не хочешь идти в баню, – сказал Шуцлинг, – давай зайдем в трактир и выпьем по стакану медовухи в честь того дня, когда нам довелось свидеться».

Я кивнул, и мы пошли. У меня были на то две причины. Во-первых, мне хотелось выполнить желание старого товарища. А во-вторых, я все еще испытывал угрызения совести, то и дело вспоминая, что причинил еврею-трактирщику некий ущерб, сказав тогда письмоносцу не ходить к нему в трактир и не пить водку на мои деньги.

«Ну, вот, – сказал мой старый товарищ, – ты, значит, побывал уже в Большом мире?»

«А ты?»

«Да и я тоже».

«И мы с тобой вернулись оттуда?»

«Да, вернулись».

«А ведь когда мы были там, в далеких странах, нам и в голову не приходило, что мы вернемся сюда».

«Может, тебе и не приходило, – сказал он, – а я все время хотел вернуться».

«Почему же так?»

Оказывается, Америка его не увлекла.

«Но ведь сейчас, когда ты вернулся, – сказал я, – ты все равно не живешь в Шибуше».

Он улыбнулся: «В этом мире нет ничего совершенного. Но если хочешь, я могу сказать, что это трагедия моей жизни – то, что я не живу в Шибуше».

«Ты так любишь Шибуш?»

«Когда человек видит, что в мире нет места, которое было бы ему по душе, он начинает обманывать себя, заверяя, что любит свой родной город. А ты – ты любишь Шибуш?»

«Я? Я еще не думал об этом».

Друг стиснул мою руку: «Тогда я скажу тебе. Вся твоя любовь к Стране Израиля пришла к тебе из Шибуша. Ты любишь Страну Израиля, потому что ты любишь свой город».

«Откуда ты взял, что я его люблю?»

«Ты хочешь доказательств? Если бы ты не любил Шибуша, разве ты занимался бы им всю жизнь, разве копался бы в документах и источниках[233]233
  Агнон действительно всю жизнь собирал и публиковал документы по истории польских и, в частности, галицийских евреев и написал книгу рассказов о родном городе, его людях, его прошлом и его легендах («Город и все, что в нем»).


[Закрыть], чтобы раскрыть его секреты?»

Я перевел разговор: «Ты еще не рассказал мне, что ты делал в Америке и что делаешь сейчас?»

«Что я делал в Америке? Тянул лямку, чтобы заработать на хлеб, и так уставал, что не успевал этот хлеб съесть. А что я делаю сейчас? Пытаюсь продать разные бесполезные лекарства, которые придумывают немцы. Но не жалей меня, друг мой, как я сам себя не жалею. Сколько лет отведено человеку? Мой отец, мир ему, жил девяносто, а я удовольствуюсь и пятьюдесятью. А что до моих детей, то разве стоит о них заботиться? Вот, смотри – мой отец заботился обо мне, и какую же пользу это мне принесло?»

«А сколько у тебя детей?»

«Сколько у меня детей? Погоди, сейчас сосчитаю».

«Ты с ума сошел?!»

«Если ты будешь мне мешать, я собьюсь со счета. – И он стал загибать пальцы: – Двое, которых привела с собой моя первая жена от своего первого мужа и еще один от ее второго мужа, три дочери, которых она родила мне, один сын, которого родила мне американка, и мой старший, который родился от темненькой портнихи. Помнишь, та симпатичная брюнетка? Перед смертью она меня простила. Этот сын доставляет мне большую радость. С того дня, как умерла его мать, он регулярно посылает мне деньги и одежду. Я и сейчас приехал сюда за его счет – хочу посмотреть, стоит ли открыть здесь пекарню. Надоело сыну моего отца мотаться по миру и продавать всякую чепуху, возмечталось вернуться к отцовскому делу. Да, видно, гиблая эта затея. Не то чтобы Шибуш не нуждался в хлебе – просто здесь некому за него платить».

Я спросил, что делают остальные его дети. Он только рукой махнул: «Не спрашивай, друг мой, не спрашивай. Мою младшую дочь австрияки арестовали за коммунистическую деятельность и старшую тоже схватили заодно, хотя за ней нет никакого греха. А средняя убежала, пока и ее не арестовали, потому что она первая начала заниматься этим противозаконным делом. Эх, прошли времена, когда человек мог открыто выражать свои убеждения и его за это не наказывали. Эта Австрийская Республика зажимает свободы сильнее, чем покойный кайзер. Казалось бы, какая им разница, что какая-то маленькая гимназистка прониклась идеями Ленина. Ведь вот я и мои друзья были в пору нашей молодости анархистами, но не причинили этой стране никакого вреда. А теперь две мои девочки сидят уже восемь месяцев, и я сомневаюсь, что их скоро выпустят. Но чтобы совсем уже покончить с этой темой, скажу тебе, о чем я больше всего беспокоюсь. Я боюсь, как бы мой младший сын, от американки, не пошел тем же путем, что и его сестры. Может, у тебя есть мысль, как его уберечь от гибели? Не послать ли мне его в Страну Израиля? Но ведь и там куча неприятностей. Свои страдания, свои беспорядки, свои коммунисты…»

«Да, – сказал я, – отцы собирали сучья, а дети разжигают огонь».

Шуцлинг вздохнул: «Ладно, оставим историю историкам, а нынешние времена – журналистам, а сами давай еще по стакану, а? Как тебе нравится медовуха? Что вы пьете там, в Стране Израиля?»

«Кто пьет вино, кто газировку, а кто и чай».

«А медовуху никто не пьет?»

«Там нет медовухи».

«И ты не чувствуешь, что тебе ее недостает?»

«Я чувствую иные недостачи».

«Значит, и там, у вас, не рай? Ты еще не рассказал мне, что ты там делаешь».

«Что делаю? Я еще ничего такого не сделал».

«Скромничаешь, друг мой?»

«Нет, я не скромничаю, но, когда человек видит, что большая часть его жизни уже прошла, а он все еще словно в начале своего пути, как он может сказать, что уже сделал что-то? Сказано ведь в Гемаре: „Каждый, в чьи дни не восстановлен Храм, – он как тот, в чьи дни Храм разрушен“. Я не Храм в прямом смысле слова имею в виду, а все то, что мы делаем в Стране».

Шуцлинг похлопал меня по плечу: «Не унывай, не вы построите, как не мы разрушали. Что мы и кто мы в этом большом и страшном мире? Меньше, чем капля этой медовухи. Кстати, как она тебе? Смотри, я уже выпил пять стаканов, а ты ни одного. Пей, друг мой, пей! Вот видишь, я хотел всего лишь увлажнить свое тело, а увлажнил все нутро. Будем здоровы, друг мой, будем здоровы! Дай мне тебя поцеловать! Один раз – за нашу разлуку, за то, что мы расстались с Шибушем, второй раз за то, что мы опять свиделись, а третий – за новую разлуку, ведь я сразу после субботы уезжаю. И не говори, что, вот, мол, Шуцлинг выпил лишку, – скажи, что Шуцлингу хорошо на сердце от того, что он увидел тебя. Помнишь ту песенку, которую часто напевала моя симпатичная брюнетка? Давай выпьем за упокой ее души и споем ее песню, а?»

И он запел:

 
Спи скорей, сыночек, а я тебе спою
Песенку печальную про судьбу мою.
Не знавала радости я всю жизнь свою.
Спи скорей, сыночек, баюшки-баю.
 

Мы попрощались поздним вечером. Шуцлинг пошел ночевать к своей сестре, а я пошел в свою гостиницу, чтобы переодеться и встретить субботу в Большой синагоге. Когда я пришел туда, минху уже отслужили и в синагоге стояла тишина, а поскольку людей собралось всего на два миньяна, то казалось, что она вообще пуста – стоит и ждет, пока подойдут еще люди. А может, это мне так казалось, будто она ждет, – сама-то она, наверно, уже привыкла, что в ней собирается не больше двух миньянов.

Шломо Шамир приветствовал субботу, стоя на биме, а для вечерней молитвы, аравит, спустился к пюпитру и произнес «Благословите Господа» и так далее – по старинному обычаю шибушской Большой синагоги и других старых общин, где субботу встречают на биме, а для молитвы аравит кантор спускается к пюпитру, поскольку те шесть песен, которыми встречают субботу, а также «Выйди, мой друг»[234]234
  «Выйди, мой друг» (ивр. «Леха доди») – начальные слова субботней песни («Выйди, мой друг, навстречу невесте; мы вместе с тобою встретим субботу»). «Леха доди» составляет неотъемлемую ныне часть от встречи субботы – ритуала, совершаемого в пятницу между послеполуденной и вечерней молитвами в канун субботы, т. е. в пятницу после заката солнца. Талмуд рассказывает, что один из мудрецов, рабби Ханина, накануне субботы облачался в праздничные одежды и стоял, приговаривая: «Пойдемте выйдем навстречу Царице Субботе», а другой, рабби Янай, надевал субботние одежды и говорил: «Приди, Невеста, приди, Невеста» (Талмуд, трактат «Шабат», 119а).


[Закрыть] не относятся к молитве, а перед пюпитром не положено произносить то, что к молитве не относится. Именно поэтому и в нашем старом, написанном от руки молитвеннике не найдешь ни эти шесть песен, ни «Выйди, друг мой» – он сразу начинается с субботней молитвы аравит, с ее «Благословите Господа».