Текст книги "Путник, зашедший переночевать"

Автор книги: Шмуэль Йосеф Агнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Глава двадцать пятая
В доме Даниэля Баха

На исходе субботы, после разделительной молитвы, я зашел к Даниэлю Баху уплатить за дрова. Давно мне не доводилось так радоваться, возвращая долг, как в этот раз. Во-первых, я радовался тому, что Даниэль получит деньги, в которых он нуждается. А во-вторых, потому, что его дрова доставили мне большую радость и мне хотелось поблагодарить их хозяина.

Хотя мы с Бахом живем стенка к стенке, мне еще не случалось до этого вечера бывать у него на квартире. Квартира эта состоит из одной комнаты с пристройкой для кухни. Входят через дровяной сарай, попадают на кухню и через нее проходят в жилую комнату. В этой комнате живут сам Даниэль Бах, его жена, их дочь Ариэла, а также сын Рафаэль. Рафаэль обычно лежит на кровати; натянув на голову рваную солдатскую шапку. С первого взгляда он показался мне ребенком, со второго – взрослым парнем, с третьего же – ни тем ни другим, а просто грудой кожи и мяса, в которую Создатель вставил два глаза. Впрочем, возможно, и наоборот – это сначала Рафаэль показался мне грудой кожи и мяса итак далее, но из-за того, что произошло в тот вечер, я уже плохо помню, как это было на самом деле.

Рафаэль уже достиг возраста бар мицвы[127]127
  Бар мицва – церемония присоединения 13-летнего еврейского мальчика к числу взрослых мужчин, обязанных выполнять все заповеди Торы («мицвот»); иногда это выражение выступает также в качестве характеристики самого этого мальчика.


[Закрыть], но его кости не затвердели и его конечности не выпрямились, поэтому он большую часть времени лежит в кровати. Все здесь ухаживают за ним, и все его любят. Даже Ариэла, его сестра, которая гордо заявляет, что сторонится всего, что не имеет логического объяснения, и та проявляет к брату куда больше симпатии, чем могла бы объяснить чисто логически. Когда я вошел, она как раз сидела около его кровати, а он перелистывал книгу с картинками, которую она ему принесла. Показав одной рукой на всадника с кинжалом, изображенного в книжке, а другой – на свое сердце, он произнес: «Я Иаков, а ты Исав». Он не заметил, что вошел гость, но его отец, мать и сестра обрадовались моему приходу, поднялись мне навстречу и приветливо поздоровались.

С Даниэлем Бахом вы уже знакомы, мне не раз доводилось говорить о нем. Не помню, однако, рассказывал ли я вам о его внешности и других чертах, которые отличают его от многих других, разве что упоминал о его вечной спутнице – той деревянной ноге, которая его всюду сопровождает. Если не рассказывал, то воспользуюсь случаем и расскажу сейчас.

Даниэль Бах высокого роста, лицо не назовешь ни особенно круглым, ни особенно продолговатым, обрамляет его небольшая бородка, которую тоже не назовешь пока ни круглой, ни заостренной, и похоже, что он следит за этой своей бородкой, чтобы она не превысила установленных им пропорций. Правая нога у Даниэля Баха, как вы уже знаете, деревянная, и он всегда весел. Иногда он смеется над собой, иногда над бедами нашего времени, но он никогда не смеется над другими людьми. Историю этой его ноги нельзя назвать иначе как удивительной, – ведь по своему складу Даниэль Бах не должен был бы провозить контрабандный сахарин в своих носках, как это делают некоторые женщины. Но самого Даниэля эта история не удивляет. Во-первых, говорит он, ни один человек не знает, что ему на самом деле положено по складу души, кроме тех моралистов, которые точно знают, что человеку можно, а что нельзя. Да и тут дозволено усомниться, не поступили бы эти моралисты точно так же, как он, окажись они в его положении. А во-вторых, говорит он, война уже научила людей совершать дурные поступки. Но как только человек получил такое право, он уже не различает, делает он это во имя кайзера или во имя пропитания своей семьи.

Добавлю еще, что Даниэль худощав, а его каштановые волосы чуть сбрызнуты сединой, которая придает ему некоторое благообразие. В отличие от него, Сара-Перл, его жена, выглядит округлой и даже полноватой, хотя и не толстой, а волосы у нее черные и блестящие. Дочь их Ариэла, в отличие от обоих родителей, не каштановая и не черная, а какая-то блеклая. Отличается она от них и во многом другом.

О ее отце я уже рассказал, а о матери нечего особенно говорить. Это спокойная, быстрая в движениях, сердобольная и добросердечная женщина. Я слышал, что в дни войны, она изо всех сил и с большим мужеством содержала всю свою семью и поддерживала свекра, а также сына свекра, пока оба не уехали в Страну Израиля. А еще она вырастила мальчика-сироту, платила за его обучение в хедере, а когда тот тоже решил уехать в Страну, дала ему денег на дорожные расходы. Этот сирота был уже знакомый вам Йерухам Хофши, чей отец исчез, оставив жену, когда она забеременела. Позже эта женщина умерла во время родов, и госпожа Бах взяла новорожденного к себе и выкормила грудью, потому что он родился почти одновременно с ее Ариелой.

«Его отец исчез, когда жена забеременела…» Чтобы рассказать о его отце, нужно вернуться к началу этой истории. А начало ее было такое. Как-то раз в наш город заявился гость из Литвы. Стоял летний день, на рынке было мало покупателей, и лавочники стояли снаружи, переговариваясь друг с другом. От одного к другому дошел разговор до некого молодого литовца, который прибыл в наш город и хочет выступить с проповедью в старом Доме учения. Эта новость не произвела особого впечатления. Ученые мужи нашего города не очень жаловали заезжих проповедников по той причине, что они забивали головы людей притчами и легендами. Наши хасиды тоже их не жаловали по той причине, что большинство этих проповедников были «литваками», а каждый «литвак» – это злейший враг хасидов. Наши сионисты не жаловали проповедников потому, что в те времена большинство проповедников почитали само слово «сионизм» за ругательство, поскольку сионисты не верят в Избавление и своими планами отодвигают приход Мессии. Социалисты не жаловали проповедников из-за того, что те рассуждают о Торе и Заповедях, а, по их мнению, рассуждения о Торе и Заповедях только заморачивают людям голову и мешают понять, что все беды идут от капиталистов. А большинство простых людей не жаловали проповедников по той причине, что простым людям опротивели проповеди о семи кругах ада и тому подобных вещах. Так что на эти выступления приходили лишь считанные старики и мастеровые, которые дремали, слушая проповедника, а когда он кончал свои речи и шамаш[128]128
  Шамаш – синагогальный служка, а шире – человек, ответственный за административную и хозяйственную деятельность синагоги, раввинского суда или добровольного сообщества.


[Закрыть] начинал звенеть кружкой для пожертвований, просыпались и бросали монету в честь Торы и ее глашатаев. По всем этим причинам не нашлось в городе человека, которого заинтересовало бы прибытие молодого литвака.

Но пока лавочники толковали меж собой, появился на рынке какой-то человек, держа в руках книгу, написанную приезжим гостем. А книгу эту предваряло множество отзывов, подписанных самыми большими раввинами Польши и Литвы, которые свидетельствовали, что ее автор – потрясающий гений, истинная гора Синай по величине своей мудрости, способной сдвинуть все прочие горы, и была бы чем-то экстраординарным даже в первом поколении мудрецов Торы. И все эти рекомендатели в один голос твердили, что никакая похвала не может в достойной мере передать величие этого юноши.

В те времена уважение к Торе в нашем городе уже не было на прежней высоте, а уважение к мудрецам Торы уступило место уважению к докторам. И как только наши ученые мужи увидели эту книгу и отзывы на нее, они тут же встрепенулись, совсем как в той притче о царе, чью землю захватили враги, и руки его друзей опустились, но стоило раздаться вести, что царь возвращается в свою страну во главе героической армии, как его сторонники в той стране сразу воспряли с силами и поднялись, дабы вернуть его на царский трон.

Что же привело к нам этого литовца? И почему еврейские богачи в России сами не набросились на него и не осыпали его деньгами, чтобы заполучить такого жениха? Все дело было в государственном указе, по которому он обязан был пойти в армию, а у него не оказалось никаких недостатков или дефектов, чтобы военные начальники могли сослаться на них и освободить его от призыва, за что им уже была обещана тысяча серебряных монет. Поэтому, как только его имя появилось в призывных списках, он тотчас собрался и покинул свой город, и уважаемые люди посоветовали ему направиться в Галицию, где Тора все еще любима большинством людей.

Когда день стал клониться к вечеру, весь город собрался в старом Доме учения, чтобы послушать речь этого молодого гения. И,поскольку места для всех не хватило, выступление перенесли в Большую синагогу. Он поднялся к Священному ковчегу и стал решительно и со знанием дела рассуждать о Галахе, о Сифре и Сифрей, о Тосефте и Мехильте, об обоих Талмудах, Вавилонском и Иерусалимском[129]129
  Галаха – нормативная часть иудаизма, регламентирующая религиозную, семейную и гражданскую жизнь евреев. В более узком смысле – совокупность законов, содержащихся в Торе, Талмуде и в более поздней раввинистической литературе, а также каждый из этих законов (галахот) в отдельности.
  Сифра (от ивр. «сефер», «книга») – галахические установления, выведенные при помощи толкования различных стихов из книги Левит.
  Сифрей – галахические установления, выведенные при помощи толкования различных стихов из книг Числа и Второзаконие.
  Тосефта (арам. «дополнение») – сборник развернутых пояснений и дополнений к Мишне (первичному ядру Талмуда).
  Мехильта (арам. «мера») – название двух галахических мидрашей, толкующих книгу Исход.
  Вавилонский и Иерусалимский Талмуды. Так как толкование древнейшего свода Устных законов (Мишны) происходило и в Палестине, и в Вавилонии, то имеются два Талмуда – Иерусалимский и Вавилонский (название «Иерусалимский» принялось потому, что с Иерусалимом ассоциировалась весь Эрец-Исраэль, хотя в действительности этот Талмуд создавался в Тверии – городе на северо-востоке Палестины, где находился важнейший духовный центр иудаизма после изгнания евреев из Иерусалима). Главное различие между Иерусалимским и Вавилонским Талмудами заключается в том, что работы по созданию Иерусалимского Талмуда не были завершены, и поэтому за последующие два столетия (уже в Вавилонии) все тексты были еще раз проверены, так что в Вавилонском Талмуде появились недостающие дополнения и трактовки.


[Закрыть], о первых и последних мудрецах Талмуда и, наметив в каждой теме пять-шесть-семь трудных мест, объяснил все их единым ответом. Когда указанные им трудности были таким образом объяснены, он вернулся к этим своим объяснениям и на этот раз выдвинул возражения против каждого из них. Казалось, что для этих возражений уже нельзя найти объяснения, тем не менее он опять объяснил их одним общим ответом. К этому времени наши городские мудрецы уже потеряли нить его рассуждений и совсем отчаялись проследить связь между одним и другим, потому что поняли, что не всякий ум способен охватить всю эту огромность, настолько она сложна. А этот парень был точно источник, все набирающий и набирающий силу, и как река, что не знает остановки.

И вдруг послышался голос моего отца и учителя, благословенна память его, который уже раскусил, что этот юноша в действительности смешивает тексты из разных разделов Гемары[130]130
  Гемара (арам. «завершение», «изучение», «воспринятое от учителя») – свод дискуссий и анализов текста Мишны, включающий дополнения и уточнения еврейского закона. В обиходе термином «Гемара» часто обозначают Талмуд в целом, а также каждый из составляющих его трактатов в отдельности.


[Закрыть] и таким образом запутывает слушателей. Мой отец и учитель процитировал точный текст и показал, что в ней все на месте и нет никаких трудностей, которые требуют объяснений. На это молодой человек хотел было процитировать тот же текст по комментарию Альфаси[131]131
  Альфаси – рабби Ицхак бен Яаков Альфаси («из Феса», 1013–1103) – духовный лидер еврейства Испании и Северной Африки в XI в. н. э., автор монументального свода еврейских законов «Сефер а-Галахот».


[Закрыть] к этому тексту, но не сумел, потому что Альфаси никогда не комментировал эту Гемару. А тут и другой ученый муж, рабби Хаим, которого я упоминал в самом начале в связи с гостиницей разведенки, поймал проповедника на слове, показав, что даже если принять, что он правильно процитировал Гемару, то его объяснения ничего в ней не объясняют, а если его объяснения неверны, то эти трудности так и остаются необъясненными. После этого снова поднялся мой отец и сказал, что даже если выступающий правильно процитировал Гемару, то отмеченные им трудности не являются таковыми, потому что он связал воедино вещи, не имеющие никакого отношения друг к другу. Молодой проповедник снова вернулся к тексту, указал на другие трудности и дал им иные объяснения. Тогда рабби Хаим тоже вернулся к этому тексту и опроверг его новые объяснения. Юноша вернулся к другому тексту и указал ему на новые трудности, сказав: «Если вы тут все такие ученые, то объясните мне это!» Тогда мой отец снова поднялся и показал, что выступающий не понимает элементарных вещей и то, что он назвал трудностями, вообще не требует объяснений. А рабби Хаим добавил, что даже если требует, то это можно объяснить так-то и так-то. Однако молодой проповедник решительно отверг толкование рабби Хаима и попытался объяснить отмеченную им трудность иначе, но при этом запутался в таком вопросе, который понятен даже детям.

Тут уже у некоторых из наших ученых мужей открылись глаза, и они поняли, что этот юноша нарочно искажает текст, чтобы показать свою эрудицию и глубину понимания, в ущерб истинным словам Торы. Тем не менее они были так опьянены вином его толкований, что стали упрекать отца за то, что он изобличил этого гения и выставил его шарлатаном, и сердились также на рабби Хаима. Но литовский парень не удовлетворился этим и продолжил свою проповедь. Под конец он перешел к толкованию Агады[132]132
  Агада (арам. «повествование») – большая область талмудической литературы, содержащая афоризмы и поучения религиозно-этического характера, исторические предания и легенды, предназначенные облегчить понимание и применение «кодекса законов» – Галахи.


[Закрыть]. И как же он ее толковал? Он процитировал из псалмов: «Ибо Он взыскивает за кровь, помнит их»[133]133
  Псалтирь, 9:13.


[Закрыть] – и сказал: «„Взыскивает за кровь“ можно понимать также как „требует платы“, а „помнит их“ можно понимать также, как „помнит мужчин“, а отсюда следует, что поскольку в природе мужчин даровать себя женщинам, то проповедник, который проповедует людям, чтобы возбудить в их сердцах любовь к Торе, выступает в роли мужчины, который дарует свою любовь женщине, дабы у той родились дети ради любви к Торе. Но если проповедник проповедует за плату, для собственной выгоды, то в роли мужчины выступает уже не он, а община, ибо теперь он пассивен, а она активна, так как платит за его проповедь». И тут он вошел в экстаз и воскликнул: «Тайерике бридерлех, братики мои дорогие, не требовать плату я пришел к вам, а ради святой Торы, которая составляет всю нашу жизнь и продлевает дни нашей жизни, и если бы даже мне дали все деньги мира, я бы и то не взял».

Эти его литовские обороты речи, которые окутывают сердце и согревают душу, возбудили слушателей, и все так и потянулись к нему. Уже само то, что молодой парень проповедует перед общиной, было чем-то новым для всех, а тут еще этот парень цитирует Талмуд с такой же легкостью, как человек, который произносит ежедневную молитву. И когда он кончил свои речи, его с большим почетом вынесли на плечах, а один богатый человек послал своих слуг в гостиницу, и те перенесли вещи юноши в дом этого богача, и тот выделил ему жилье в соответствии с положенной ему честью. Все уважаемые люди города стали приходить к нему туда, усаживались перед ним и слушали его, а он излагал им свои толкования. Скептики, которые поначалу больше всех сомневались в его мудрости, теперь демонстрировали самую пылкую симпатию к нему. Они говорили, что если он и путается иногда в Гемаре, то лишь по причине своей категоричности, а вообще-то он заслуживает всяческого уважения как великолепнейший знаток Торы. Тут и простые люди начали собираться вокруг его дома, шуметь и кричать, что нужно сместить с должности городского раввина и посадить вместо него этого молодого гения. А то, что он холостяк, так дай им Бог столько золота в слитках – по числу и по весу, – сколько ему принесет невеста, которую ему вскоре сосватают. И не только простой люд, но и некоторые знатоки Торы тоже хотели бы задержать его в нашем городе – например, сделать для него большую ешиву, чтобы из всех стран приезжали к нам в Шибуш изучать Тору по его проповедям. Ибо все это происходило в тот самый момент, когда город еще не остыл от споров, кипевших по поводу рабби Хаима, который приметил место городского раввина для себя. (Эта история интересна и сама по себе, но здесь ей не место.) Наутро два знатока Торы пошли по городу продавать книгу этого юноши, и все, кто мог себе позволить, ее купили – кто дал полмонеты, кто целую, а кто и больше. А сам парень в это время сидел, надев тфилин, и писал новые комментарии к своей книге и в то же время проповедовал перед своими слушателями, как будто у него в голове было два мозга, так что он мог делать два дела одновременно.

Тот богатый еврей, который пригласил его пожить в своем доме, – у него была единственная дочь, девушка целомудренная, и нежная, и мягкая, и деликатная, и он надумал выдать ее за этого парня. Он взялся построить для него большую ешиву и содержать в ней за свой счет двести учеников, а чтобы кто-нибудь другой не перебежал ему дорогу, он тут же повел его и свою дочь под хупу[134]134
  Хупа – балдахин, под которым еврейская пара стоит во время брачной церемонии; в переносном смысле также сама эта церемония и свадьба вообще.


[Закрыть]. Весь город завидовал ему. Но недолгой была эта зависть. На следующий день после хупы прибежала в город какая-то женщина из деревни с криком: «Этот литовец – мой муж!» Ее крики еще висели в воздухе, как объявилась другая женщина и тоже с криком: «Нет, это мой муж!» Рассказывали, будто каждый из семи дней свадебной недели появлялась какая-нибудь очередная женщина с криком: «Я его жена, и он мой муж». Этот парень испугался, что они будут приходить и приходить, собрал свои вещи и дал деру. Тогда отец той девушки бросил все свои дела и начал его разыскивать, чтобы он дал ей развод и не оставлял соломенной вдовой на всю оставшуюся жизнь, ведь ей всего семнадцать-восемнадцать лет. Но не успел он его найти, как она родила сына и умерла от родов, и тогда отец ее тоже умер от горя, а мальчика назвали в его честь Йерухам.

Этот Йерухам остался и без матери, и без крова, потому что все дело его деда пошло прахом. Дошло до того, что не оказалось денег нанять для него кормилицу. И тут госпожа Бах сжалилась над ним, взяла его к себе и выкормила своим молоком, благо что он родился в тот же месяц, что и ее дочь Анеля, по-нашему Ариэла, – она отняла немного от ее доли и дала отнятое ему. А в нем уже в младенчестве обнаружились сила и шустрость, и он сосал за двоих, поэтому и вырос такой высокий и статный. В довоенное время женщины были не такие, как нынешние, у которых ни капли крови в лице, ни капли молока в груди. До войны наши женщины – да что говорить: когда офицеры кайзеровской армии выходили на военные маневры, и заявлялись в наш город, и видели еврейских женщин, они склонялись перед ними со словами: «Достопочтенные принцессы, мы ваши рабы!» А потом началась война, и всех мужчин забрали на бойню, и у этих наших женщин, которые были похожи на царских дочерей, лица почернели от голода и от нужды.

Глава двадцать шестая
Женщина и ее дети

В то военное время госпожа Бах оказалась в Вене – и сама она, и трое ее дочерей, и свекор, ребе Шломо, и второй сын свекра, маленький Йерухам, и усыновленный ею Йерухам, сын того литовца. А где был ее старший сын? Старший у нее умер в дороге, по пути меж двумя городами, она не знает даже, где его могила. Как-то раз она послала деньги в оба те города, поставить ему памятник, если он похоронен в каком-нибудь из них, но денег ей не вернули. А со временем ей стало известно, что оба эти города были разрушены войной и все могилы в них уничтожены русской артиллерией. Чем же она зарабатывала все те годы, что жила в Вене? Ну, во-первых, австрийское государство платило сорок пять крон в месяц всем женщинам, чьи мужья были на войне. А во-вторых, она и ее старшие дочери вязали всякие перчатки, платки и шарфы для солдат или шили те мешки, в которые солдаты на позициях насыпают песок, чтобы положить перед собой для защиты от вражеских пуль.

Ее старшие дочери, те, которых она называла большими, в то время были маленькими, – большими она называла их по сравнению с младшей, Ариэлой. Одна из них приказала долго жить сразу же после их приезда в Шибуш, а другая умерла от гриппа, на самую малость не дождавшись возвращения отца.

Во время работы у госпожи Бах было много времени для размышлений. И ей думалось, что эта война, видно, не так скоро кончится и что хотя наш кайзер ведет войну с умом и немецкий кайзер ему помогает, но и русский царь далеко не слаб, тем более что к нему присоединились другие цари и короли. И хотя газеты каждый день сообщают о победах Австрии и Германии, однако противник тем не менее продолжает убивать наших людей и захватывать наши города один за другим. А тут девочки растут и мальчики тоже: и Йерухам – сын свекра и ее Йерухам – сын литовца. И дороговизна тоже растет, и того, что она и ее дочери зарабатывают, даже вместе с теми деньгами, которые выделяет им правительство, уже не хватает, чтобы прокормить семерых – ее с тремя дочерьми, свекра и мальчишек, Йерухама первого и Йерухама второго. Другие женщины искали приработка иными путями. К примеру, ходили в ближайшие магазины, покупали там продукты, а потом в отдаленных местах города продавали их с прибылью. Или просили помощи у «Джойнта»[135]135
  «Джойнт» – крупнейшая еврейская благотворительная организация, создана в 1914 г.; ее штаб-квартира находится в Нью-Йорке. «Джойнт» помогает евреям, находящимся в нужде или опасности, по всему земному шару вне США.


[Закрыть], который раз в неделю раздавал подарки из Америки – банки консервированной рыбы и овсянку, желтую и белую. Но она не разбиралась ни в торговле, ни в благотворительности. Один раз, правда, поддалась уговорам соседок и пошла просить помощи. Чиновник записал ее имя и адрес и сказал, что ей пошлют помощь домой. Она поверила и на радостях устроила своей семье в тот день богатый обед, даже кусок утки поджарила, ведь они уже несколько дней не пробовали мяса. И тут как раз пришел человек из благотворительности. Учуял запах мяса, рассердился и сказал, что если женщина жарит себе мясо в то время, когда весь мир голодает, то она не заслуживает жалости. Тогда она стала искать себе в газетах дополнительную работу по своим силам и достоинству, но пока приходила туда, другие ее опережали.

В той квартире, где они жили, была одна девушка, которая училась на акушерку. Она увидела, что эта девушка не бог весть как умна, и подумала: если такая может, то и я смогу. А у нее, надо сказать, за время эвакуации уже зародилось в сердце сострадание к тем женщинам, которые рожали в дороге и подвергались порой большой опасности, потому что рядом не было акушерки.

Казалось бы, как же это: ей и без того не хватало заработка, а если она займется учебой, так и это потеряет. Но, к счастью, муж, перед тем как уйти на войну, дал ей две тысячи крон на погашение одного долга, а она не успела отослать эти деньги, потому что тот город, куда следовало их отослать, был разрушен и следы их кредитора затерялись. И вот теперь ей пришло в голову одолжить на время из его денег и научиться самой так же зарабатывать на пропитание семьи, как зарабатывал ее муж. И еще у нее были украшения, которые она взяла с собой, уходя из Шибуша, и которые тоже стоили денег, и поначалу она закладывала их в ломбарде и потом выкупала, закладывала и выкупала. Но под конец и украшения эти застряли в ломбарде насовсем. И тут, сказала мне госпожа Бах, ей пришло на помощь то, что она была внучкой знаменитой акушерки по имени Шифра-Пуа[136]136
  Шифра-Пуа – «Царь Египетский повелел повивальным бабкам Евреянок, из коих одной имя Шифра, а другой Фуа…» (Исход, 1:15).


[Закрыть], такой знаменитой, что за ее погребальными носилками шли девятьсот девяносто девять мужчин и одна женщина, потому что всем этим людям эта Шифра-Пуа, ее бабка, помогла появиться на этот свет и все они пришли проводить ее на тот. И одним из тех, кому ее бабка помогла родиться, был-дальний родственник их семьи по фамилии Шулкинд, ставший потом в Вене большим богачом. Этот Шулкинд был владельцем фабрики бумажных изделий, и государство даже во время войны отпускало ему уголь без всяких ограничений, потому что он поставлял свою продукцию армии. Когда он услышал, что внучка этой акушерки живет сейчас в Вене, он послал ей угля. А когда она пришла его поблагодарить, он спросил, чем она занимается. Она рассказала, что ее муж воюет, а сама она живет с дочерьми, свекром, его сыном и мальчиком-сиротой, которого усыновила, и учится на акушерку. Он тут же выделил ей некоторую сумму на содержание семьи, а также на то, чтобы выучиться и напрактиковаться в профессии. А ее свекра, ребе Шломо, пригласил к себе, выделил ему комнату в своем доме и стал кормить за своим столом, чтобы он жил у него и учил его Талмуду, потому что его единственный сын отправился в горы и там упал в пропасть и погиб, и его жена, мать этого юноши, ослепла от слез, а он сам, несчастный отец, обратился к вере отцов. Этот Шулкинд помог также маленькой Ариэле, и Йерухаму, сыну ее свекра, и второму Йерухаму, сыну литовца, поступить в педучилище. Во всем мире нет таких хороших людей, как этот господин. Если б он не умер, он бы их всех поставил на ноги и они не дошли бы до того, до чего дошли.

А умер он потому, что с ним приключилась некая история. История была такая. Однажды от него потребовали вернуть какой-то долг, а он ничего не был должен или, может, был должен, но вернул. Но судья потребовал от него в этом поклясться. Он взял Библию, положил на нее руку и сказал: «Да будет здесь моя смерть, если я должен такому-то что-то». И не успел сдвинуться с места, как упал замертво.

Но почему же он был так хорош с ней? Вот как он это объяснил, сказала госпожа Бах: однажды ночью он увидел во сне носилки, и на них Шифра-Пуа, а за ней все, кто пришел проводить ее, и все они голые и босые, кроме него одного, который хорошо одет. Разумно было бы, чтобы ему, как человеку богатому, дали место во главе процессии, и он тоже так полагал, и действительно так и произошло – ему оказали честь и дали место впереди, у носилок. Но его это почему-то рассердило. Он подумал: что они о себе воображают, эти люди? Неужто они думают, что им по чину оказать мне честь? Да ведь они такие нищие, что даже мой привратник и тот не пустил бы их на порог моего дома. И тут вдруг носилки с умершей покачнулись в его руках, потому что руки его ослабли от того, что он рассердился, и носилки соскользнули. Подошел кто-то сзади, подставил плечо, встал вместо него и сказал: «Ничего страшного, господин, ничего такого не случилось». И ему показалось, господину Шулкинду, что тот улыбнулся ему как человек, который улыбается своему товарищу, словно бы желая сказать: «Хоть ты и совершил дурной поступок, но я к тебе все равно хорошо отношусь». Шулкинд разгневался было на этого человека, который так осмелился себя вести, будто он ему ровня, а потом посмотрел на него, увидел, что тот гол и бос, и его охватила жалость, и он подумал: «Ведь я богат, я ничего не потеряю, если дам этому бедняку пять или десять крон, пусть даже за ним все другие сопровождающие тоже протянут руки за милостыней. Но конечно, сначала нужно проверить, кто из них действительно заслуживает милостыни, есть ведь такие обманщики, что выдают себя за нищих и таким способом вымогают деньги у богатых людей. Так что, может, лучше не давать им ничего, а вложить тысячу крон в благотворительное общество, они там семь раз проверяют каждого бедняка, прежде чем дадут ему грош». Но с другой стороны, подумал он, если он сам даст деньги бедным, то все эти деньги попадут прямо в их руки, а в благотворительном обществе их растратят на зарплату чиновникам и обслуге, на контору и переписку, не говоря уже то воровстве, и беднякам не достанется ничего.

И тут его охватила сильная жалость к тем беднякам, до которых не доходят в сохранности те деньги, которые жертвуют им богатые, и, хотя все это было не больше, чем сон, он решил отныне уделять больше внимания бедным, особенно беженцам из его родного города, которые, как он слышал, мучаются в Вене от голода. Но он был деловой человек, и поэтому у него было много разных дел и вечно занятая голова, так что если он и вспоминал порой о бедняках своего города, то лишь за тем, чтобы тут же отогнать от себя эти мысли. Разве может один человек обеспечить целый город? – успокаивал он себя. Тем не менее он дал себе зарок, что, когда его состояние достигнет такой-то суммы, он даст столько-то на общественные нужды. Но когда его капитал достиг этой суммы, она ему срочно понадобилась самому, поскольку он собирался получить большой контракт и расширять свое дело. Поэтому Шулкинд решил положиться на Всевышнего, а также на благотворительные общества, хоть он их и не любил, – пусть Святой и Благословенный продлит дни этих бедняков, а благотворительные общества помогут им в их нуждах до тех пор, пока он еще больше разбогатеет и сможет наконец сам ими заняться.

И вот он пришел к большому начальнику получать свой контракт. И пока сидел в приемной, все время размышлял о своих растущих делах, и о своих уходящих годах, и о своем единственном сыне, который слушается лишь зова собственного сердца и ищет себе развлечений. Вот вчера получил звание доктора, а сегодня решил отправиться в горы, погулять с друзьями в свое удовольствие. А ведь если бы он оставил удовольствия и занялся бизнесом, то мог бы удвоить их состояние и приобрести себе имя в деловом мире. Впрочем, прежде чем судить сыновей, нелишне поглядеть на себя самого. Ведь и он сам, ныне почтенный господин Шулкинд, будучи в молодых годах, тоже бросил дело своего отца и уехал в Вену. А если бы послушался отца, так бы и остался маленьким лавочником и сейчас мучился бы, как все прочие бедняки его города, здесь, в Вене, или, того хуже, в лагере беженцев в Никольсбурге[137]137
  Никольсбург (чешский Микулов) – старинный город в Южной Моравии, в нескольких десятках километров от Вены, известный своей большой и знаменитой еврейской общиной.


[Закрыть].

Так он размышлял, а сам все время смотрел на дверь кабинета этого начальника, которая никак не открывалась перед ним, а ведь он ждал уже больше часа, не так, как обычно привык, что, едва он является, сразу же начальник выходит ему навстречу и приглашает в кабинет. Он достал из кармана часы и глянул на них, хотя в этом не было никакой надобности, потому что перед ним висели большие настенные часы. А пока он смотрел на свои часы, ему пришла в голову мысль, что они вовсе не золотые, хотя он купил их у часовщика-специалиста и уплатил как за золотые, а специалистам несвойственно обманывать клиентов. Чтобы отогнать эту мысль, он стал думать о других вещах, а потом увидел, что рукав его плаща обтрепался, как это часто бывает с тканями, сделанными в военное время, и подумал, что если начальник увидит этот рукав, то может решить, что он беден. А может, уже увидел и именно поэтому не приглашает в кабинет.

Он снова вынул свои часы и посмотрел на них. Как мало времени прошло с тех пор, как он вынул их в первый раз, и как много мыслей он успел за это время передумать! Он вернул часы в карман и задремал. А может, не задремал, а ему почудилось наяву. И что же именно ему почудилось? Опять носилки, а на них Шифра-Пуа, и те же девятьсот девяносто девять мужчин и одна женщина сопровождают ее. Но та женщина – это его жена, мать его единственного сына. Это показалось ему странным, потому что она родилась совсем в другом городе, не там, где жила Шифра-Пуа, почему же она идет за ее косилками? И, размышляя об этом, он вдруг заметил, что теперь все пришедшие на похороны хорошо одеты и у каждого из кармана свисают золотые часы, из настоящего чистого золота, а он сам, почтенный господин Шулкинд, гол и бос, и, кроме обтрепанного плаща, на нем ничего не надето.

В эту минуту он услышал за окном голос продавца газет, тут же встряхнулся, огляделся вокруг, увидел на столе в приемной газету и потянулся за ней. Но, едва заглянув в нее, тут же сказал себе: «Опять ничего нового. Ведь все эти наши победы, о которых здесь пишут, это все выдумки, призванные подбодрить народ, чтобы не впал в отчаяние». Он сложил газету и отдал ее соседу. Но когда тот углубился в чтение, он пожалел, что не дочитал до конца, ведь там могло быть написано что-нибудь о туристах в горах. А даже если не написано, то он должен был бы проверить, ведь ему все равно нечего пока делать. И уже протянул было руку, чтобы попросить газету обратно, но тут вышел служитель и пригласил его в кабинет. Он вошел и получил свой контракт. Еще одно, новое, задание ему поручалось по этому контракту, а именно изготовление одежды из бумаги.

Он вышел от начальника, размышляя о порученном ему деле и о том, что это новое дело больше всех других, которыми он занимался раньше. И рассердился вдруг на сына, который гуляет себе по горам в то время, когда должен был бы помогать ему в делах. По дороге он подошел к газетному киоску и купил себе газету, и уже хотел было заглянуть в нее, но тут стал накрапывать дождь. Он сложил газету и поехал домой.