Текст книги "Между нот (ЛП)"

Текст предназначен только для предварительного и ознакомительного чтения.

Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.

Любое коммерческое и иное использование материала кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей.

Шэрон Гасс Роут

«Между нот»

Оригинальное Название : Between the Notes by  Sharon Huss Roat

Шэрон Гасс Роут – «Между нот»

Автор перевода: Анастасия Б.

Редактор: Настя З.

Вычитка: Алена Х.

Оформление: Алёна Д.

Обложка: Ирина Б.

Перевод группы: https://vk.com/lovelit

Аннотация

Когда семья Айви Эмерсон лишается дома вместе с любимым роялем, страх перед грядущим, поглощает девушку так же, как и боязнь сцены. Вот только это не одно из тех сольных, пугающих выступлений. Это ее жизнь.

Которая не так уж и хороша.

Айви вынуждена переехать со своей семьей из богатого района в Лейксайд, также известного как «захолустье». Скрывать правду от своих друзей и новенького симпатичного парня в школе, у которого, возможно, есть свои секреты, поначалу кажется лучшей идеей. Но когда плохой парень по соседству угрожает все разрушить, тщательно продуманная ложь Айви выплывает наружу. Назад пути нет.

Когда ситуация достигает точки не возврата, Айви находит спасение в музыке, новых сомнительных друзьях и доверчивом сердце младшего брата-инвалида. Она удивится, что не все такие, какими хотят казаться... включая ее саму.

Шэрон Гасс Роут – автор дебютного романа создает обворожительную и своевременную историю о том, что происходит, когда жизнь, какой ты ее знаешь, полностью переворачивается с ног на голову.

Глава 1

В четверг, в начале сентября, я пришла из школы домой и увидела своих родителей, сидящих на диване в гостиной. Они ждали меня. С первой же секунды поняла, что что-то не так. Мы никогда не сидели на этом диване и даже никогда не заходили в эту комнату, с белым ковром и антикварной мебелью. Кстати, а что папа делал дома?

Мама, без преувеличения, выкручивала руки, будто выжимала воду из пальцев, и была слишком поглощена мыслями, чтобы попросить меня снять туфли в холле.

– Что случилось? И где Брейди?

Само собой, я сложила два и два, прежде чем поняла, что дело было не в нем. Они бы не сидели так спокойно, если бы что-то случилось с моим братом. На кухонном столе лежала бы записка, и поступали бы отчаянные телефонные сообщения из больницы.

– Он в школе. С ним все в порядке. У Каи все хорошо, – сказала мама. – Все в порядке.

Папа сжал мамину руку.

– Присаживайся, милая. Нам нужно поговорить с тобой.

Явно, что не все в порядке.

С глухим стуком, похожим на ощущение в моем животе, я бросила портфель на ковер, и уселась в одно из маминых любимых кресел.

– Что я такого сделала?

Мама рассмеялась, и ее голос был на октаву выше обычного.

– Ничего! Ничего.

Тогда папа откашлялся, и они сообщили новость, как будто это была «горячая картошка», перебрасывая ее туда-сюда, чтобы ни одному из них не пришлось закончить полное, ужасное предложение.

– Тебе известно, что моя фирма…

– Фирма твоего отца…

– Переживала не лучшие времена.

– Нынешнее экономическое состояние…

– Для всей полиграфической индустрии, на самом деле…. Это были… несколько трудных лет, – сказал папа, кивая, а затем качая головой.

– Еще и счета за лечение Брейди… – добавила мама.

Мой позвоночник окаменел. Родители никогда не списывали проблемы на инвалидность Брейди. Это негласное правило.

– Мы по уши в долгах, – сказал папа.

– И банк…

– Банк…

Они замолкли, никто из них не хотел поймать следующую «горячую картошку».

– Что? – прошептала я. – Что, банк?

Мама начала плакать, а папа выглядел так, будто «картошка» врезалась ему прямо в живот.

– Банк конфискует наш дом, – произнес он. – Мы должны съехать.

Внезапно я почувствовала себя очень маленькой посреди пышной обивки, как будто стул мог целиком меня проглотить.

– Что?

– Мы потеряли дом, – спокойно повторил папа. – Мы переезжаем.

Я никак не могла переварить то, что он только что сказал, хотя это и казалось достаточно понятным.

– Это наш дом, – возразила я. Они не могли забрать наш дом. Мы не могли переехать. Не от моей лучшей подруги, Ризы, которая жила по соседству; и моей, лилового цвета, комнаты с кроватью с балдахином; и подоконника с мягкими подушками; и моего шкафа, в котором можно было найти все, что угодно; и… и моего рояля, и…

– Мы не можем,– заявила я.

Они покачали головой и сказали: «Нам жаль» и «Нам тоже это не нравится», и «Мы уже ничего не сможем сделать», и «Это единственный выход…», и «Нам жаль. Нам очень, очень жаль».

Я предложила дюжину «что, если» сценариев: «Что, если мама получит работу?» «Что, если я устроюсь на работу? Что, если мы просто прекратим покупать ненужные вещи? Избавимся от моего телефона? Продадим серебро?»

– Твоя мама устраивается на работу, – сказал папа. – Мы будем покупать лишь вещи первой необходимости, серебро уже продано, и да, они отменили обслуживание мобильного телефона. Но, даже со всем этим, мы не можем больше платить ипотеку. На самом деле, мы бы еле сводили концы с концами, арендуя менее дорогую квартиру.

– А как насчет бабушки?

Моя бабушка Эмерсон жила на ферме, примерно в двух часах езды. У нее были куры, и она делала мыло из трав, растущих в ее саду. Лаванда и розмарин. Лимонный базилик. Она всегда пахла как чашка лимонного чая «Зингер».

– Она же может одолжить нам деньги?

Папа опустил голову.

– Айви, – сказала мама, – она живет на государственную субсидию и зарабатывает гроши, продавая мыло на ремесленной ярмарке. Она не может нам помочь.

– Тетя Бетти? Дядя Дин?

Родители покачали головой.

– У них собственные проблемы, счета, дети, поступающие в колледж, – сказал папа.

Вдруг у меня перехватило дыхание, а кости будто покинули конечности. Я даже руку не могла поднять, чтобы вытереть, подступившие слезы.

– Я знаю, что это трудно, но это необходимо, – мама сделала паузу. – Пожалуйста, не плачь. Близнецы скоро вернутся домой. Мы не хотим расстраивать Брейди.

Я задержала дрожащее дыхание, но слезы не прекратились. Мама нервно взглянула в окно.

– Автобус едет, – сказала она. – Возьми, – она подала мне пачку носовых платков.

Я кивнула и взяла платочки из ее руки, и прошмыгала весь путь до лестницы. Мы не плакали перед Брейди. Не повышали голос и не срывались, если могли сдержаться.

У моего младшего брата обнаружилась эпилепсия еще в младенчестве. Его мозг страдал от спазмов в течение нескольких месяцев, а потом они, наконец, прекратились. Вот только теперь он едва ходил, говорил, и понимал окружающий его мир. Если ты сердился или был чересчур эмоционален у него на глазах, ему казалось, что ты злился на него, или, как сказали врачи, он «перенимал». Требовалось несколько часов, чтобы отнять его руки от ушей и успокоить.

Я поднялась в музыкальную комнату и закрыла за собой дверь. Потребовался специальный кран, чтобы доставить кабинетный рояль через застекленные двери, открывающиеся на балкон. Я уселась на рояльный стульчик и сыграла произвольный набор гамм и аккордов, пока руки не превратились в тяжелые мешки с песком, и я не начала тащить их по клавишам. Получившийся звук меня устраивал. Именно так я себя и чувствовала.

Из окна увидела Брейди и Каю, идущих по длинной подъездной дорожке. Им по шесть лет, в то время как мне шестнадцать. Вспомнила момент, когда родители принесли их домой из роддома. Брейди был совершенен. Приступы начались шесть месяцев спустя. Мы так волновались, что с Каей тоже это произойдет, но нет.

Она несла его рюкзак. Им всегда требовалось чуть больше времени, чтобы дойти до крыльца, потому что Брейди останавливался через каждые пару шагов подобрать камешек или кусочек асфальта и бросить в траву. У нас самая чистая подъездная дорога на планете.

Когда они приблизились к дому, мама и папа вышли встретить их с объятиями и натянутыми улыбками. Я не была готова делать вид, что все в порядке, даже ради Брейди.

Я просто продолжила играть.

***

Когда через неделю увидела то место, куда мы переезжали, у меня перехватило дыхание, и я едва могла дышать. Мама говорила так, будто нас ожидало сказочное приключение или отдых в роскошном люксе.

– Очень мило, – сказала она. – Три спальни, две ванные комнаты, гардеробные. Даже вай-фай.

– Ей богу, мам. Ты, правда, думаешь, у нас будет водопровод? Отопление?

Сарказм – это единственный способ, позволяющий мне говорить то, что я по-настоящему чувствовала в присутствии Брейди, не забывая при этом улыбаться.

– Конечно, солнышко, – мама саркастически улыбнулась в ответ. – Холодильник, тоже. И двухъярусная кровать!

– У Брейди будет двухъярусная кровать! – воскликнул он, мило улыбаясь.

Поразительно, как легко шестилетки могут быть завоеваны обещанием узких спальных мест, размещенных друг над другом. Мама и папа были рады слышать, что он не расстроился из-за этого, и даже не пытались свести все к другой теме или просить его изъясняться полными предложениями, как это обычно происходило.

Я взъерошила его мягкие, светлые волосы. Как бы хотела поменять их на свои космы каштановых вьющихся и непослушных волос.

– Двухъярусная кровать – это круто.

Мы расхваливали преимущества нижней кровати, в первую очередь, чтобы ему не захотелось на второй ярус. Для него это слишком опасно.

Он ухватился за мою ногу.

– Айви, двухъярусная кровать!

Я поцеловала его макушку и быстро повернулась к посуде, завернутой в газету. Мои сумки и коробки были набиты тем малым, что мне разрешили взять в наш новый дом. Только самое необходимое и памятное, как сказал папа. Остальное отправится на хранение или будет продано, так как новое место было «более скромным». Я была более, чем уверена, что это означало «маленькая убогая квартирка», но не знала наверняка, пока папа не вернулся домой и не взял нас на нее посмотреть.

Зазвонил телефон, и я услышала, как мама ответила в соседней комнате, с круглым камином, у которого мы всегда сидели в новогоднюю ночь и жарили пастилу.

– О, привет, Риза… Да, она дома. Почему бы тебе не зайти? Айви просто…

Я бросилась к кухонному телефону.

– Мама! Я возьму. Можешь повесить трубку.

Подождала щелчка.

– Эй. Я здесь.

– Я заметила, когда ты прокричала мне в ухо. Хочешь, чтобы я зашла?

– Нет, – я прикрыла глаза и перевела дыхание. – Нет, я… Мама занимается домашними делами. Она, эм… она отдает кучу старой посуды. На благотворительность.

Я не была готова рассказать, что мы и благотворительной вещью. Все думала, если никому не скажу, то этого не произойдет.

– Тогда тебе точно нужна моя помощь. Я знаю, как паковать фарфор, чтобы он не разбился, – сказала Риза. – Помнишь, как я работала в антикварном магазине?

– Ты проработала сутки. Тебя заставили протирать пыль.

Риза засмеялась.

– Ладно. Но я узнала, как упаковывать столовый приборы, прежде чем уволилась.

– Все в порядке, – сказала я. – Я почти закончила, и, в любом случае, мы уезжаем, как только папа придет домой.

Мне удалось закончить разговор до того, как она спросила, куда мы едем. Когда повесила трубку, мама присоединилась ко мне за столом. Она поставила тарелку на газету и сложила четыре угла к центру.

– Ты ей не рассказала?

Я покачала головой.

– Пока нет.

Она завернула еще одну тарелку, а затем следующую, поочередно укладывая с моими. Когда я поставила последнюю тарелку, мама наклонила голову, обхватила ее руками, и вздохнула.

– Мы переезжаем на этих выходных, солнышко. Тебе следует рассказать друзьям.

– Я расскажу. Я просто жду…

Не знаю, чего именно я ждала. Наверное, выигравшего в лотерею парня, появившегося с гигантским чеком на миллион долларов и букетом роз.

– Я хочу сначала посмотреть на новый дом. Вот и все.

Как раз вовремя, папа вошел в кухню и бросил портфель на стол. Он не сказал ни слова. Ему и не нужно было. Его нервного взгляд было достаточно, чтобы сообщить, что наступило время посмотреть наше новое место, независимо от того, были мы готовы или нет.

***

Мы сели в «Мерседес», с размещенной на заднем окне табличкой «Продается», написанной от руки. Мама болтала о том, как хороша новая квартира. Ее голос звучал тоньше, чем обычно, как будто не хватало воздуха.

– Она меньше, конечно, но для пятерых места достаточно. Три спальни…

Она продолжила говорить «три спальни» будто это имело значение. Я могла догадаться, что спальные места были наименьшей из моих проблем. Это все равно, как беспокоиться о том, что подставка в самолете слишком мала и готова вот-вот сломаться.

Я спрятала лицо за табличкой «Продается», теребя ленту, удерживающую ее на месте, пока Брейди и Кая скакали на детских сидениях. Папа вырулил вниз по нашей длинной, извилистой, подъездной дороге. Железные ворота открылись, как только мы приблизились. Они запускались датчиком движения, чтобы выпустить нас без всякого промедления. Мои родители установили ворота или забор по периметру территории не для того, чтобы защитить имущество, а скорее, чтобы обезопасить Брейди. У него тяга к приключениям. Тем не менее, ворота удерживали и от не прошеных гостей, так что пока никто из моих друзей не обнаружил, что мы переезжали. И я хотела, чтобы они и дальше оставались в неведении.

Мой глянцевый лак, цвета фуксии, потрескался. Я поцарапала один ноготь о другой, когда мы проезжали мимо дома Ризы. Ворота ее дома были изготовлены из меди, с декоративной буквой «М» от Морган, по центру. Она была яркой, изогнутой и блестящей, как и сама Риза. Но что важнее, это было прямо по соседству. Расстояние между дверью ее кухни и нашей – ровно семьдесят семь шагов или пятьдесят три «колесом». Хоть мы и не делали «колесо» несколько лет, но поклялись всегда жить рядом, даже когда поступим в колледж. Даже когда выйдем замуж. Мы всегда говорили: «Наши дети будут лучшими друзьями».

Я вскинула голову, как собачка.

– Может быть, люди, которые купят наш дом, сдадут его нам?

Папа бросил предупреждающий взгляд в зеркало заднего вида. Брейди и Кая не знали, что он будет продан.

– Никто не покупает наш дом, – отрезал он.

Мои родители хотели сохранить в секрете от близнецов полную информацию о сложившейся ситуации, чтобы слишком их не травмировать. (Есть ли такое понятие, как умеренная травма?) Мы сказали им, что это временно, пока в доме ведется ремонт.

«Одна сплошная ложь», – сказала бы я.

«Маленькая безобидная ложь», – настояла бы мама.

– Ну, да, – подмигнула я Кае, которая прищурилась. Она раскусила нас, но хорошо была знакома с давайте-не-расстраивать-Брейди группой.

Я обернулась посмотреть, как растворялись позади холмы Вестсайд Фоллс по мере приближения в сторону города Белвью, а затем вернулась обратно на место. Может быть, новый дом будет не так уж плох. Небольшой, но уютный. Как и двухъярусная кровать Брейди. Может быть, он будет расположен на одной из тех милых улиц в городе, где дома были как особняки в Манхэттене, и я бы находилась достаточно близко от моих любимых магазинов.

Ехали мы недолго, около шести или семи минут, когда папа свернул налево на пересечении, сквозь которое мы обычно проезжали. Я выпрямилась, тонкие волоски на моих руках встали дыбом, когда мы проехали мимо промышленных зданий и складов, заброшенной бензоколонки и пустующей парковки, полной сорняков, прорастающих через трещины в асфальте.

– Погодите-ка, мы не… А где именно это место?

– В этом районе, – было что-то странное в голосе моей мамы. – Тебе не придется менять школу.

Я замерла, с трудом сглотнув.

– Но это… это не…

Еще один предостерегающий взгляд моего отца подтвердил то, что мои волоски на руках пытались рассказать.

«Мы переезжаем в Лейксайд».

Как и Вэстсайд Фоллс, Лейксайд был в пригороде Белвью. На этом сходства заканчивались. Лейксайд был плохим районом, приписанным, так или иначе, к шикарному школьному округу несколько лет назад, когда изменили границы. Там даже озера не было, водохранилище, да и только, где много лет назад затопили долину, чтобы обеспечить водой близлежащий город Белвью. Я никогда не была на берегу озера – мы не ездили этим путем, когда отправлялись в центр за покупками или в рестораны – но слышала достаточно. У мамы лучшего друга двоюродного брата угнали машину, когда она свернула, не туда и спросила дорогу. И все говорили, что если хочешь купить наркотики, нужно лишь заглянуть за угол, где с телефонных проводов свисала пара затасканных кед.

И самое ужасное то, что все дети из Лейксайда, посещающие школу Вандербилт, ездили в школу на одном автобусе и шутили, что он из государственной тюрьмы, которая находилась на другой стороне водохранилища.

Я на этом автобусе не ездила.

Мы поехали медленнее, когда впереди показалось крайне уродливое жилое здание и многообещающая вывеска «Сад, терраса, владение», хотя в поле зрения не было ни сада, ни террасы. Хотя, были балконы с шезлонгами, грилями, и… гигантский, надувной снеговик, свисающий с перил? Я закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока машина не остановилась, и папа не сказал: «Вот мы и на месте».

Близнецы с визгом вылезли. Я приоткрыла левый глаз, и он тут же начал дергаться…, будто пытаясь защитить меня от того, что я увижу. Прижала ладонь к веку, чтобы остановить это, и прищурила другой глаз. Мама открыла дверь с моей стороны и протянула мне руку. В конце концов, я подняла руку и переплела наши пальцы.

Сначала меня успокоило то, что передо мной не было балконов со сдутыми рождественскими украшениями. Это совсем не жилой дом, а высокий, коричневый домик на собственном участке земли. Он выглядел как дом, лишившийся соседей, и при сильном порыве ветра его будет шатать из стороны в сторону.

– Вы же вроде говорили, что мы переезжаем в квартиру.

Я осталась рядом с машиной, полагая, что они ошиблись.

– Говорили, – папа вынул из кармана ключи и шагнул к крыльцу. – Верхние два этажа наши и еще чердак. Владелец живет внизу.

Он вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь. Близнецы моментально ворвались внутрь. Брейди чуть не упал на спину, вытянув шею, чтобы рассмотреть крутой лестничный пролет перед собой, прежде чем развернулся, спрыгивая на пол. Я тоже хотела развернуться. И убежать. Я стояла, прислонившись к машине, глядя на фасад нашего нового дома. Виниловый сайдинг обычного коричневого оттенка (ни каштанового или медового, или темно-коричневого). Поддельные ставни были расписаны чуть светлее коричневого цвета, как шоколадный мусс, а передние ступеньки были цвета грязи. На лужайке больше сорняков, чем травы, но, по крайней мере, она была зеленая. Вроде бы.

Я подошла к крыльцу, но не могла заставить себя сделать еще хоть шаг. Выражение лица моей мамы остановило меня. В мгновение ока, ее смелая улыбка испарилась, и я уловила реакцию мамы. Те же самые паника и страх, что скручивали мой живот, отражались в ее глазах.

Она боялась так же, как и я.

– Идешь? – мама держала входную дверь открытой, ее маска все-будет-хорошо вернулась на свое место.

– Конечно, – сказала я. – Через минуту.

Я подождала, пока она скрылась в доме, прежде чем попыталась сбежать, но добралась лишь до края двора, всего в десяти шагах. Я стояла, оглядываясь по сторонам. Похоже, окрестности не располагались неким определенным образом. Дома стояли хаотично, словно они бродили по холму, шпионили за пустырем и упали вниз. Между ними оказалась гравийная дорога. Наш дом был единственным двухэтажным зданием, затмевающим приземистые домики и коттеджи вокруг него. Бунгало? Понятия не имею, как правильно их называть.

Из-за угла, на велосипедах, скользя по гравийной дороге, появились дети. Они направились к игровой площадке напротив нашего дома. Натыкаясь на траву и грязь, они спрыгнули с велосипедов, чтобы полазить по брусьям, как обезьянки. Они заметили меня, и одна из маленьких девочек пялилась на меня с минуту, а затем что-то сказала, только я не расслышала, и все они вскочили на свои велосипеды и уехали прочь.

Мне послышался скрип дверных петель позади меня, и я ожидала услышать, как мои родители зовут меня. Но нет. Когда обернулась, там никого не было. Я посмотрела на соседний дом: маленькое кирпичное ранчо, окруженное высокой изгородью. Там тоже никого не было. Но я заметила, что джип старой модели был припаркован рядом. Он был ярко-красного цвета и безупречно чистый. На данный момент, единственная машина из тех, что я видела, не покрытая пленкой пыли от гравийной дороги.

Уставилась на джип. Пока я размышляла на тему того, что он не принадлежал этому месту, как и я, заработал двигатель. Отскочив назад, я упала на бампер нашей машины. Джип рванул вперед и с грохотом двинулся ко мне. Я восстановила равновесие и встала так, будто никогда прежде не видела автомобиль, поскольку он сократил расстояние между нами и остановился прямо передо мной.

Татуированная рука, худая, но покрытая мускулами, торчала из окна. Она казалась знакомой, и когда я подняла свой взгляд на лицо водителя, то поняла, где видела его раньше. Или, скорее, там, где раньше игнорировала.

Татуировка, представляющая собой сложный узор из цепей и шестеренок, принадлежала не кому-нибудь, а Ленни Лазарски, старшекласснику школы Вандербилт, и ее самому известному наркоману.

Его черные волосы, всегда завязанные в короткий хвостик в школе, спадали на лицо влажными и распущенными прядями, как будто он только что принял душ. Он барабанил по внешней стороне двери джипа, демонстрируя татуировку, пока осматривал меня снизу доверху. Затем уголки его губ скривились в усмешке.

– Айви. Эмерсон.

Он медленно акцентировал внимание на моем имени, разделив его на две части.

Не было необходимости подтверждать, что я, действительно, была Айви Эмерсон. Или то, что я знала, кто он. Не то, чтобы могла говорить, если бы захотела. У меня внезапно пересохло во рту, и мое горло… мое горло сжалось. Я уставилась на него, моргая, в надежде на то, что он исчезнет.

Глаза Лазарски переметнулись от меня к нашей машине, к коричневому дому и обратно ко мне. Он издал один-единственный, хриплый смешок, а затем запустил двигатель джипа и уехал, поднимая облако пыли у моих ног.

Глава 2

– Плохо себя чувствуешь? – спросила Риза с британским акцентом. Она пыталась выведать причину моих страданий, пока мы сидели в ее спальне, в пятницу, после уроков.

«Стон».

– Мама прочитала твой дневник?

Риза разговаривала подобным образом с тех пор, как неделю назад мы начали изучать Джефри Чосера на уроке английской литературы. Я покачала головой, издав стон. Собственно говоря, я не вела дневник. Это больше похоже на журнал, где я записывала отрывки стихотворений и тексты песен, а также отдельные тирады, которые не могла высказывать в присутствии Брейди.

– Не нашлось платья с нулевым размером?

Я уже почувствовала, что клин, маленький осколок на первый взгляд, начал прокладывать путь между нами. В мире Ризы, в котором я жила до тех пор, пока на прошлой неделе не обнаружился большой долг, самыми худшими возможными причинами страданий были, например, спазмы. И нехватка симпатичных платьев.

– Даже не близко, – сказала я.

Она плюхнулась рядом со мной.

– Я сдаюсь.

Я глубоко вздохнула.

– Поклянись, что никому не расскажешь, не будешь смеяться и не перестанешь быть моей подругой. И ты должна пообещать, что солжешь, если понадобится защитить меня.

– О, боже мой, да, да, да, – сказала она. – Расскажи мне. Что происходит?

Я подняла с кровати плюшевую коалу и прижала к лицу, выглядывая над ее пушистой головой, чтобы оценить реакцию Ризы, произнеся эти ужасные слова.

– Мы переезжаем. В Лейксайд.

Ее глаза округлились.

– Эм… что?

– Мы переезжаем.

– Да, эту часть я поняла, но это… неправда. Я могу поклясться, ты сказала, что переезжаешь в Лейксайд. Это же безумие.

– Мы переезжаем в квартиру: в доме. Он находится за долговременным хранилищем на бульваре Джексона. Знаешь это место?

Но Риза не знала. У нее был пустой взгляд.

– На углу еще есть магазин «Сэкономь доллар». Или «Сэкономь цент». Неважно, как он называется. Он… Он вон там, – я махнула рукой в сторону моего нового района.

– Но…но почему? – она бы не выглядела настолько потрясенной и возмущенной, объяви я, что подумываю о карьере танцовщицы у шеста.

– Мои родители полностью разорены. Банк конфискует наш дом. Мы… – я понизила голос. – Мы бедные.

– Этого не может быть. Как такое возможно?

Я попыталась объяснить, что мне рассказали родители: как отец заложил наш дом в качестве залога для получения ссуды на развитие бизнеса еще до того, как экономика рухнула. На тот момент это не казалось таким рискованным, потому что за год продажи увеличились втрое. Затем все ухудшилось, и у Брейди начались различные виды терапии. Маме пришлось уволиться, чтобы заботиться о Брейди, и они не смогли с этим справиться.

– Все свелось к оплате ипотеки или оплате терапии Брейди, – пояснила я. – Само собой, родители не могли прекратить учить его, как разговаривать и все такое.

Риза сжала руками щеки, покачивая головой. Она понимала. Кроме самых близких родственников она была одной из тех людей, которые знали, с какими трудностями столкнулся Брейди, насколько тяжело ему все давалось. Она видела, как он делал первые шаги, аплодируя вместе с нами. Она помогла мне научить его хлопать в ладоши. Он все еще так делает, когда видит ее.

– Разве они не могли объявить о банкротстве или вроде того? Так поступил мой дядя, и ему не пришлось отдавать свой дом, яхту или что-то еще, – сказала Риза.

– Не думаю, что это выход.

Или, точнее, не тот, что папа был готов рассмотреть. Я подслушала, как мои родители спорили об этом несколько месяцев назад, один из многих признаков нашей горькой участи, которые я проигнорировала. Когда вошла и спросила в чем дело, они ответили, что все хорошо. «Ничего такого, о чем тебе стоит волноваться, солнышко».

Возможно, они думали, что смогут все уладить, что решение найдется. Но его не нашлось. Они откладывали неизбежное столько, сколько могли.

– Папа сказал, мы просто должны жить в рамках, имеющихся у нас средств. Все получится.

– Как в «Проекте Подиум».

– Если бы, – я плюхнулась на кровать. – Как тебе «Проект Нищета»?

Риза сморщила нос, как будто только что почувствовала запах из женской раздевалки в школе. Я полагала, что мне станет легче, если все ей расскажу, услышу, как она говорит, что все будет хорошо, что все не так уж и плохо, что никто даже не заметит. Но она не произнесла подобные слова.

– Это отстой! – ответила она

А я еще даже не описала дом: насколько он коричневый, мою спальню размером с чулан.

– Все не так уж плохо, – солгала я, внезапно побоявшись ее совсем напугать. – На самом деле, вроде как уютная.

Риза нахмурилась.

– Мы никогда больше не увидимся. Ты будешь слишком занята курением травки. И набиванием татуировок.

Я закатила глаза.

– Нет, я не буду этого делать.

Решила не упоминать Ленни Лазарски. Даже такой верный друг, как Риза, мог сбежать в ужасе, если бы я упомянула, что он живет по соседству.

– Подвинься, – она положила голову на подушку рядом с моей, и мы обе уставились в потолок. На нем все еще было несколько звезд, светящихся в темноте, которые мы приклеили в виде созвездий, когда нам было по двенадцать. – Поверить не могу, что ты меня бросаешь.

– Мы будем видеться каждый день в школе, и я попрошу маму привозить меня сюда по выходным, и ты можешь...

Я почти предложила ей навестить меня, только не хотела снова увидеть насмешку как от увиденной зловонной раздевалки.

– Я буду тебе звонить, – сказала она. – Каждый день.

Я достала телефон, набрала ее номер и показала сообщение «Не обслуживается», появившееся на экране.

– Я официально полная неудачница. Только, пожалуйста…, никому не рассказывай. Хорошо?

– Кто-нибудь может заметить, если ты больше не будешь отвечать на звонки.

– Я придумаю какое-нибудь объяснение. Никто не должен знать, что я переехала. Никто.

Риза кивнула, зная, о ком именно я говорила: Уиллоу Гудвин и Уинн Дейвис, по кличке Зло и Ведьма. Мы обедали с ними каждый день, вместе ходили по магазинам, ходили на одни и те же вечеринки. Они были одними из наших самых близких друзей.

И большую часть времени мы не могли их терпеть.

Мама Уиллоу – «аристократка», а ее отец работал адвокатом, не то чтобы ему вообще приходилось работать. «Единственная причина, по которой работает мой папа, это то, что ему не приходится находиться все время с моей мамой», – сказала нам Уиллоу. Она утверждала, что ненавидит свою мать, но не возражает против привилегий, связанных с тем, что она дочь Фрэнсис Гудвин, как получение роли Клары в «Щелкунчике» после того, как ее мать пожертвовала миллион долларов на балет в Беллвью.

Уинн тоже избалованная, но, в большей степени, из-за отсутствия родителей. Они серьезно отнеслись к роли светских людей, и это значит, что Уинн фактически вырастили сменяющие друг друга няньки. Родители покупали ей все, что она пожелает. Главное, чтобы она была счастлива.

Они вдвоем располагались на самой вершине социальной лестницы старшей школы Вандербилт и считали своим долгом знать все обо всех.

– Они узнают, – сказала Риза. – Они всегда узнают.

Мое горло сжалось. Я знала, что девочки делятся сплетнями с Уиллоу и Уинн, просто чтобы самим не оказаться мишенью: это своего рода превентивный удар.

– Разве твои родители не могут занять у кого-нибудь деньги? – Риза потянулась к тумбочке за бирюзовой свиньей-копилкой в горошек, как будто ее содержимое что-то изменит.

Я покачала головой.

– Мои родители сейчас собирают наши последние вещи, поэтому мы можем переехать в эти выходные, – сказала я.

Официально банк не выкупает дом в течение следующего месяца, но потребовалось бы несколько недель, чтобы продать всю мебель, которую мы не забираем.

– В эти выходные? – резко вздохнул Риза. – То есть завтра?

Я закрыла глаза.

– Да.

– Дело плохо.

«Еще бы!»

– Но это, же не на совсем?

Риза проходила те же пять этапов о-дерьмо-этого-не-может-быть, которые у меня были: отказ, отказ, отказ, отказ и еще раз отказ.

Я могла лишь пожать плечами. Папа уверил меня, что квартира – это временная мера. Мы найдем постоянный дом в Вестсайд Фоллс, как только оплатим долги, а часть наших сбережений пополнится. Но он не уточнил, означает ли «временная» несколько недель или несколько месяцев. Я не хотела думать, что это может продлиться дольше.

Глава 3

В субботу утром я ехала на переднем сидении грузовика, который папа арендовал, чтобы перевезти наши вещи. Мама планировала поехать на машине с близнецами и маленьким аквариумом Брейди, как только упакует еду из холодильника. Я не приняла душ. Мои волосы были завязаны в тот же самый пучок, с которым я спала, а перед моей толстовки был запачкан зубной пастой. Не то, чтобы это имело значение. Сегодня меня никто не увидит.