Текст книги "Стерегущие дом"

Автор книги: Шерли Энн Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Утро было свежее и ясное. Мы вошли через заднюю дверь – так всегда делал Джон – и сели в его кабинете, обсуждая какие-то обычные дела, какие-то мелкие детали. Подходящее утро для работы, для дел, которые делаешь, раз надо…

– Мистер Дилетт, – сказала я вдруг. – Я хочу закрыть гостиницу «Вашингтон».

– Сколько мне известно, она приносит изрядный доход.

Я помолчала, слушая, как в приемной бойко стучит на машинке моя новая секретарша.

– Денег у меня достаточно. Я хочу закрыть гостиницу.

– Вам решать, конечно.

– Закрыть немедленно. Сейчас.

Он пришел в ужас, но ничего не сказал. Как всегда.

– Жильцы пускай остаются сколько им нужно, чтобы закончить дела в городе.

Он уже справился с изумлением, теперь лицо его было бесстрастно.

– Заняться этим сразу же?

– Да, пожалуйста. И пусть забьют досками парадную дверь. Большими досками. Прямо поперек входа.

Я стояла у окна, глядя вслед мистеру Дилетту, пока он шел к гостинице. Долго стояла у окна и ждала, а потом увидела, как швейцар подтащил к дверям огромную доску. Ему было слишком тяжело нести одному, и мистер Дилетт помог поднять ее и придерживал, пока швейцар заколачивал гвозди. Тогда я села и слушала, как стучит молоток, пока стук не прекратился.

Было еще рано идти к Холлоуэям, поэтому я взяла последний «Ридерс дайджест» и прочла от корки до корки. Потом надела пальто и медленно пошла к их дому.

Гостей съехалось много. Машины выстроились по обе стороны улицы. Что ж, прекрасно. Чем больше, тем лучше. Я ступала твердо: правой, левой, напрячь мышцы, снова расслабить; я шагала к цели.

Какая меня ждет картина, я знала наперед. Молоденькая женщина с цветком на груди – единственное новое лицо, все остальные – старые знакомые. Запах яблочного пирога в доме, запах розовых гладиолусов; на подносах – сандвичи, пирожное под сахарной глазурью. Истовые баптисты чинно прихлебывают чай; не столь набожные, прыская, откровенничают за рюмочкой дамского винца: херес, а может быть, горячий пунш по случаю морозного дня.

Сколько их было в моей жизни, таких «чашек чая», думала я, поднимаясь по ступенькам к парадной двери. Джон всегда считал нужным, чтобы я ходила в гости, а я всегда делала то, что он считал нужным…

– Абигейл, душенька, – весело пропела с порога миссис Холлоуэй.

Рядом, лениво сбрасывая с плеч богато отделанное мехом пальто, стояла Джин, жена моего родственника Реджи Бэннистера. Я улыбнулась им обеим.

– Какая вы умница, что пришли, – сказала миссис Холлоуэй.

– Я ни за что бы не согласилась пропустить такое событие. – Я вошла, закрыла за собой дверь. – Как поживаешь, Джин?

– Но, Абигейл, милая, вы так похудели, – сказала миссис Холлоуэй.

– Что вы? Я, честно говоря, уже несколько месяцев не взвешивалась. У Джона, правда, были весы, но что-то не знаю, где они. Может быть, он забрал их с собой.

– Ах, Джон, ну да…

– Ну да, Джон, мой бывший муж. – Эти слова грубо ворвались в мелодичный хор голосов и серебристого смеха.

– Я непременно должна вас познакомить с внучкой, – сказала миссис Холлоуэй. – Вот досада, куда это она там забилась в дальний угол…

– Не беда, – сказала я. – Как-нибудь проберусь, только дух переведу.

– Сколько народу, негде повернуться, верно? – сказала миссис Холлоуэй. – Нет, право же, мне следовало обставить все это поскромнее.

– Да, но у вас так много друзей… – Мы одновременно повернулись и окинули взглядом комнату. Действительно, не протолкнешься: в двух смежных гостиных, в столовой и даже на залитой солнцем веранде – сплошь шелковые разноцветные платья. – Интересно, многие здесь со мной в родстве?

Мисс Холлоуэй рассмеялась.

– Вероятно, большинство.

– А ну-ка посмотрим – так, потехи ради. Вы – нет, конечно, вы ведь, как я понимаю, приехали сюда после того, как ваш муж кончил медицинский факультет.

– Да, дружок, а вас тогда и в помине не было.

– Теперь ты, Джин. Сама ты из Монтгомери, зато с твоим мужем мы родственники. Если степень родства не брать в расчет – постойте, сколько же у меня здесь наберется родичей?.. Эмили Фрейзер – раз, потом Луиза Аллен и Кларисса Хардинг, Флора Крич…

– Скажите! – прервала меня миссис Холлоуэй. Кажется, она смутно заподозрила в этом перечислении что-то тревожное. – Скажите на милость!

– И еще одна поразительная вещь. Вот уже сколько месяцев, как я ни с кем из них не вижусь. Правда, странно? Когда даже твоя родня, и то…

– Как это верно, – сказала миссис Холлоуэй. – Просто поразительно. Рюмочку хереса, прошу вас.

И, твердо взяв меня за руку, повела в переполненную гостиную.

Какое-то время все шло как обычно. Чай как чай. Разговоры о болезнях, о свадьбах, чьи дети пошли в школу, чьи кончили. Какое-то время.

Я ничего не говорила. Мне было нетрудно подождать. Я только очень сомневалась, способны ли ждать они. И не ошиблась.

Первой не выдержала сама миссис Холлоуэй.

– Душенька, – сказала она, – я слышала, у вас сгорел коровник – как это ужасно.

– Да, – сказала я. – Ужасно.

– Я в том смысле, что там, говорят, все было по последнему слову техники и так далее.

– Там было действительно немало ценного оборудования. Точную сумму назвать не берусь.

– Какой кошмар.

В комнате сразу сделалось очень тихо. Только внучка продолжала щебетать что-то в своем углу. Я узнала ее по мягкому голоску, по жеманным интонациям, усвоенным в избранном студенческом кругу. В глухой тишине юный, высокий голосок дрогнул, она неуверенно оглянулась через плечо и умолкла на полуслове.

– Какое несчастье, – повторила миссис Холлоуэй. – Вы хоть имеете представление о том, как это началось?

Я посмотрела на гладкое розовое лицо над округлыми плечами, на пышный бюст, плотно упакованный в цветастый шелк.

– Иными словами, узнала ли я поджигателей? – спросила я. – Они были без масок. Вероятно, в спешке забыли захватить.

Миссис Лок – ее муж был совладелец аптеки – нервно заахала:

– Ах, эта голытьба – у нас на Юге от нее просто житья нет. Прямо беда, честное слово!

– Отчего же, не только голытьба, – сказала я. – У многих ли из вас мужья сидели дома в тот вечер?

Короткий миг тишины – слышно только, как дышат, – и миссис Холлоуэй сказала:

– Ну, довольно ужасов. Хорошо, что все прошло.

И когда она вновь склонилась над серебряным кофейником, я ответила:

– Нет, не все. Теперь – мой черед.

На мгновение передо мной мелькнуло лицо ее внучки.

– Не сердитесь на меня, милая, – сказала я. – Я испортила вам торжество, но его ведь все равно затеяли не ради вас. – У нее смешно открылся ротик, но оттуда не вылетело ни слова, ни единого звука. Я улыбнулась ей мимоходом. – Напрасно бабушка вам не объяснила… – Я набрала в легкие побольше воздуха. – Ну а теперь слушайте вы. Потом расскажете своим мужьям. Передадите от моего имени. Хауленды были первыми в здешних местах еще с той поры, когда кругом хозяйничали индейцы, и вы по ночам спускали собак, вы запирали двери на тяжелые засовы, а днем боялись выйти за ворота без ружья. И по сей день это владения Хаулендов. Я отбираю их назад.

Теперь они заквохтали все разом, всполошились, как наседки в курятнике; запах яблочного пирога усилился, заполнил весь дом.

– Тут все, за ничтожным исключением, так или иначе принадлежало Уиллу Хауленду. Вы просто забыли. Так вот теперь я вам напомню, и вы увидите, как съежится и зачахнет ваш край – как Мэдисон-Сити вернется к тому, чем был тридцать лет назад. Возможно, когда-нибудь его вновь возродит мой сын. Я – нет.

Опять нервный смешок. Понимают они, о чем я говорю? Доходят ли слова до их сознания сквозь хмельное тепло хереса? Или такое доходит не вдруг? И они начнут понимать, только когда я уже уйду? Ладно, заставим понять. И сию же минуту.

– Только что я закрыла гостиницу, – сказала я. – Это для начала. Неужели вы не слышали стук молотка, когда дверь заколачивали досками? Как же так, проехать мимо и не заметить?

Я мельком взглянула на Джин Бэннистер. Застывшее, напряженное лицо. Эта понимает, думала я, она здесь самая смышленая. Понимает, но отказывается верить. Потому что у нее новое и дорогое пальто, потому что транспортная контора ее мужа стала только-только приносить доход.

Я не могла оторваться от ее лица, точно зачарованная. Широко расставленные большие серые глаза. Прямые светлые волосы. Я думала: чувствуешь, как в нутро забирается холодок, как начинают дрожать кончики пальцев? Точно так же было со мной…

– Коровник сгорел, оборудование погибло. Отстраивать его заново я не буду. Я даже не найму вас вывозить золу. Весь скот, кроме пони, принадлежащих моим детям, продан – впрочем, я полагаю, вы это знаете. Что станется без моего скота с бойней, с консервным заводом? Чьи поставки дадут им возможность работать на полную мощность? Ничьи. А фабрика мороженого? Откуда поступало молоко?..

Я подошла к окну, открыла его настежь; в комнате стояла нестерпимая духота. Краем глаза заметила, как Луиза Аллен нервно покусывает кончик пальца. Ее муж и брат – владельцы бойни.

Ага, поджилки затряслись. Дай срок – осядет, камнем ляжет на душу…

Сзади раздался шелест, шарканье ног – это ко мне пробиралась сквозь толпу гостей миссис Холлоуэй. Она как будто собралась что-то сказать, но из этого ничего не получилось, лишь слышно было, как скрипит и попискивает шелк ее старомодного корсета. Я даже не взглянула на нее.

– Теперь – лесоразработки, большой бизнес округа. Половина лесных угодий – моя собственность. – За окном по улице друг за другом торжественно прошествовали три дворняги. Я смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду. – Тут существует контракт, и пока что у меня руки связаны, но ведь сроки контрактов когда-нибудь да истекают… Хауленды вечно блажат, у них дурь в крови – сколько раз я это слыхала. Прикрыть лесоразработки обойдется недешево, но я сделаю это. На жизнь мне как-нибудь хватит. – Рюмку сладкого хереса я все это время продолжала держать в руке. Теперь осторожно поставила ее на подоконник. – Вы еще увидите. Я обещаю, что ваш городишко сожмется и усохнет до своих истинных, прежних размеров… Вы не Уиллу Хауленду пустили красного петуха. Вы спалили свой собственный дом.

Ни единого звука, пока я шла к дверям, ни шороха, ни вздоха, только стук моих каблуков по половицам. Я отыскала в прихожей свое пальто под грудой, сваленной на спинки стульев. Горничная, тонюсенькая, сущий комар – черное платьице, белый передник в оборочках – подглядывала за мной в щелку из-за кухонной двери. Я ей кивнула, и она тотчас отпрянула от двери. Для полного сходства ей оставалось только зажужжать. Я вышла – неспешно, величаво. Я не чуяла бетонной мостовой под ногами. Плыла по воздуху, не касаясь земли. Сукины дети, —сказала я им всем, – ах и сукины же вы дети…

А деду – он, кажется, шагал совсем рядом, только чуть поотстал, чтобы мне не было видно, – деду я сказала так:

– Вот когда бы ты, наверно, посмеялся…

– Мне не смешно,– сказал он.

– Видишь, справилась.

– Как же, знаю.

– Надо ведь было что-то сделать.

Я услышала его вздох, очень явственно, как будто ветерок тронул сухую листву.

– Раз надо, значит, никуда не денешься, —сказал он.

– То было за тебя, – сказала я. – А сейчас будет за меня, хоть тебе и не понравится то, что я собираюсь сделать.

– Знаю, —сказал дед, и снова вздохнул за него легкий зимний ветер.

Я вошла в контору – бывшую приемную Джона. Из трех секретарских столиков два пустовали. Мисс Люси и миссис Карсон остались при Джоне. За третьим сидела новая машинистка, эту пригласила я – бесцветная пигалица со скверной кожей. Мать – городская проститутка, отец неизвестен. Злючка, дурнушка и первоклассный работник. Я ей доверяла, потому что для нее не существовало привязанностей. Она не любила меня, но я хоть платила деньги, и потому других она не любила еще больше.

Я ей кивнула. Она чуть тряхнула головой, ни на секунду не сбавляя бешеного темпа своей машинки. Я зашла в кабинет. Мистер Дилетт кончал работу, он встретил меня профессиональной, заученной улыбкой.

– У меня к вам просьба, – сказала я. – Сделайте мне одолжение. Позвоните, пожалуйста, в Калифорнию, в Окленд, доктору Мэллори. Имени не знаю, но профессия известна – рентгенолог, так что связаться с ним не составит труда. А просьба такая: узнайте у него адрес и телефон его зятя.

Кроличьи терпеливые глаза внезапно загорелись острым блеском.

– Кто такой его зять?

– Роберт Хауленд.

Мистер Диллет помедлил, потом снял трубку. Пока он сидел у телефона, я открыла заднюю дверь, распахнула ее настежь. Потом подошла к громоздкой дубовой конторке. Я опорожнила ящики, все по очереди, высыпая на пустые стулья содержимое: бумаги, резиновые бумагодержатели, скрепки, конверты. Потом налегла на конторку плечом и стала двигать к двери. Мистер Дилетт поднял голову от телефона – сначала он делал вид, будто не замечает, чем я занимаюсь.

– Погодите минутку, я вам подсоблю.

Ножки были без роликов, но конторка и так шла довольно легко, скользя по голым вощеным половицам.

– Нет, спасибо, – сказала я. – Я сама.

Я толкала конторку к открытой двери – по полу протянулись длинные светлые следы, – пока она не уперлась в невысокий порог и не застряла. Я прикинула на глаз, достаточно ли широк дверной проем, – да, достаточно. Поддела руками снизу как можно крепче и приподняла. Ну и махина – у меня заломило спину, но верхняя часть конторки уже перевесила; я ухитрилась приподнять еще немножко, и она опрокинулась от собственной тяжести. В дверь, вниз по двум ступенькам – на бетонный двор. Пусть лежит. Она загородила весь проход, но можно ходить и через парадную дверь. Тем более что теперь мне ее уже с места не сдвинуть. Кажется, повредила спину от натуги. Я положила ладони на поясницу и, легонько раскачиваясь, поглядела на две выбоины по обе стороны крашеной дверной рамы.

– Кажется, я учинила здесь небольшой разгром, – сказала я мистеру Дилетту. – Но уж очень давно мне это хотелось сделать.

Сколько ни растирай, сколько ни потягивайся, а пояснице не легче – видно, придется привыкать к этой боли. Я отняла ладони от спины и закрыла дверь. Мистер Дилетт сидел у телефона и как будто не замечал ничего особенного.

– Номер телефона есть, – сказал он. – Я вам не помешаю?

– Нет, – сказала я. – Не беспокойтесь, пожалуйста, сидите.

С отсутствующим выражением лица, какое бывает у людей в церкви, он подал мне листок бумаги. Сиэтл, и дальше два номера.

Мистер Дилетт сказал:

– Один служебный, другой домашний.

Суббота – стало быть, он дома. До чего же это просто. Проще простого. Он сам подошел к телефону, я узнала его по голосу.

– Я же говорила, Роберт, что разыщу тебя, – сказала я. – Ты не забыл? Ты ждешь?

Он не проронил ни слова. Резкий хриплый вдох – и он бросил трубку.

– Ах нет, Роберт, это не поможет, – сказала я в молчащий телефон. – Я ведь позвоню еще. А потом еще, и еще, и еще. – Я откинулась на спинку стула и начала смеяться. Смеялась, пока не заломило бока. Смеялась до тех пор, пока не уткнулась лбом в гладкую поверхность телефона и не заплакала. Откуда-то – я смутно сознавала это – приходили люди, склонялись и смотрели на меня, качали головами, отходили на цыпочках, словно на похоронах. Мне теперь было все равно. Я ушла в собственный мир, где все содрогалось, и рушилось, и гремело от рыданий, и его стены сомкнулись вокруг меня.

Какие пестрые цвета, откуда этот калейдоскоп красок? Никогда их столько не было. Это слезы преломляют свет.

Я плакала, пока не сползла со стула на пол. И плакала на полу, свернувшись, как утробный плод, на холодных неподатливых досках.