Текст книги "Стерегущие дом"

Автор книги: Шерли Энн Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Подождите меня у машины, – коротко бросил он репортерам. Те мгновенно ушли. Роберт кивнул им вслед: – Обрадовались. Трусят, что ли.

– Нет, Роберт, – сказала я. – Не трусят. Просто брезгуют. Для них ты негр.

Его кожа, и без того воскового оттенка, покрылась смертельной бледностью. В тот миг, я думаю, он готов был меня задушить.

Мне было все равно. Весь долгий и пустой день я готовила себя к этому, и теперь, когда минута настала, я не чувствовала ни усталости, ни страха. Только приподнятое настроение, прилив сил – и причиной тому было что-то в лице Роберта, что-то в его лице говорило яснее всяких слов…

– Убьешь меня – тебе легче не станет, – сказала я. – А отца с матерью у тебя уже нет в живых.

– Это правда, что она покончила с собой?

– Те, кто ее нашел, говорят, что да.

Его мучил этот вопрос, как он мучил Крисси, как мучил Нину.

– Ты не знаешь, из-за чего? Она болела?

– Думаю, ей стало невмоготу жить одной.

– Она жила не одна. С двоюродной сестрой. Ты сама говорила.

– И все-таки одна… – Я встала и подошла к бару. – Выпьем? Тебе кукурузного или шотландского?

– Мне ничего, – сказал он.

– Ну, в память о былых временах. – Я налила себе и ему виски с содовой. – В память о том, как твоя мать в дождь и снег гнала тебя с ветрянкой в школу и наградила воспалением легких.

– Это неправда.

– Чистейшая правда. – Я взболтала виски с содовой и неизвестно отчего перешла на тон светской дамы, принимающей гостей. – Она твердо стояла на том, что либо тебе не жить совсем, либо жить образованным человеком.

– Это я знаю, – спокойно сказал он и взял у меня из рук стакан. Звук его голоса остановил меня.

– Роберт, зачем ты приехал? – серьезно сказала я.

Лицо деда, искаженное страданием, изборожденное болью, повернулось ко мне.

– Должно быть, из-за одной статьи в атлантской газете.

– Боже мой, – сказала я. – Из-за той статьи.

– Как видно, не мог стерпеть.

– Да, Джон говорил так, верно. – Я объясняла терпеливо, словно это что-нибудь могло изменить. – Ну а читал ты, что говорил его соперник? Читал?

– Нет.

– Ты слишком давно не был на Юге… Газеты, как правило, не печатают того, что говорится на мелких сборищах подобного рода.

Он промолчал, уставясь на свой стакан.

– Ты страшно похож на отца, – сказала я.

– Я никогда не сомневался в добродетельности моей матери.

– Тем более, что имеешь в подтверждение тому брачное свидетельство.

– Ты уже видела?

– А ты как думал. Прислали копию первым же делом.

– Логично.

– Ты женат, Роберт?

Он кивнул.

– Жена черная, белая?

Опять вспышка гнева согнала краску с его лица.

– Не дразни меня, Абигейл.

– Но почем мне знать? Нина вот вышла замуж за негра.

Он как будто не слышал. Я продолжала с невинным видом, уже начиная понимать, как мне действовать дальше.

– Мне интересно, – говорила я. – Это естественно, по-моему. В конце концов, мы, как говорится, росли вместе.

Короткий кивок в знак согласия. Роберт глядел на невысокий массивный столик.

– Он стоял наверху в коридоре.

– Да, я помню. Он очень хороший, старинной работы, и я отдавала его реставрировать.

– Их там два было таких.

– Второй совсем развалился, чинить не имело смысла… Ну и какая же у тебя жена?

– Хорошая.

– Красивая?

– Немного похожа на тебя. Того же цвета волосы, голубые глаза. Девичья фамилия – Мэллори, отец – рентгенолог из Окленда. И по годам примерно твоя ровесница.

– Я-то столетняя старуха, – сказала я. – Да ты пей. Виски помогает.

– Хорошо.

– Джону не быть губернатором, – без всякого перехода сказала я. – Из-за тебя. Впервые за пятьдесят лет кандидат от демократов потерпит поражение на выборах. Не может быть ни малейших сомнений, что пройдет республиканец, и пройдет с триумфом.

– Логично.

– Ты уже это говорил… Тебе знаком кандидат республиканцев?

– Я даже не знаю его имени.

– А жаль, – сказала я. – Не мешало бы знать.

Опять он словно не слышал.

– Помнишь, в прошлом году была история, когда в округе Тикфо позакрывали школы.

– Не понимаю, о чем ты.

– А надо бы и это знать… Суд постановил начать совместное обучение, так они, чтобы не подчиняться, взяли и закрыли все школы.

– А-а…

– Для белых детей открылись частные школы. А для негров, насколько мне известно, не осталось вообще никаких.

Он пожал плечами.

– Я слыхал, нечто подобное произошло в Виргинии.

– То, о чем я говорю, произошло у нас. А вдохновителем и инициатором этих событий был не кто иной, как мистер Стюарт Альбертсон.

– Это еще кто такой?

– Человек, который по твоей милости станет губернатором. – Я не могла сдержать усмешки. Право же, положение вещей складывалось презабавно, если только рассматривать его с правильной точки зрения. – Вот так, сердечный друг, – сказала я. – Ты выкинул великолепный номер. Избавился от Джона и получил кое-что в сто раз хуже…

Он вскинул на меня глаза, еще не веря.

– Впрочем, ты не затем приехал, чтобы помочь здешним неграм. Или, наоборот, навредить. – Меня опять одолел приступ неудержимой смешливости. – Ты это сделал из куда более личных побуждений – чтобы сквитаться за старую обиду. Только с кем: с отцом или матерью?

– Их нет в живых.

– Это усложняет дело. – Я налила себе еще виски, медленно разбавила содовой, выжидая, как он себя поведет. Он застыл в неподвижности, уставясь немигающим взглядом на массивный столик старинной работы.

– Твоя жена знает, что ты здесь? Впрочем, нет. Разумеется, не знает. Иначе ты бы не стал мне звонить из автомата.

Он покачал головой.

– С какой стати впутывать ее в эту историю?

– Она осталась дома?

– Да… То есть нет, ее положили в больницу и будут держать до самых родов. У нее отрицательный резус-фактор, таких всегда держат под наблюдением, чтобы сразу переливание крови и прочее.

– Так что она сейчас едва ли станет внимательно следить за газетами – случись, у вас там тоже что-нибудь напечатают.

– Да.

– И потом, в газетах ты везде Роберт Кармайкл. Она все равно ничего не заподозрит, даже если прочтет.

– А что ей подозревать?

– Она вышла замуж за белого, – спокойно сказала я. – Что она сделает, если обнаружится, что он негр?

Он смотрел на меня во все глаза.

– Ты ведь не говорил ей… Да нет, конечно же, не говорил. Ну а допустим, она узнает – что тогда? Все будет по-прежнему?

Он встал и шагнул ко мне, вновь восковая бледность разлилась по его лицу. Я не шелохнулась, только закинула назад голову и посмотрела ему в глаза. Мне было ничуть не страшно, сердце билось спокойно, грудь дышала легко и ровно.

– Ты многое забыл, Роберт, – сказала я. – Иначе ты бы не приехал. Все мы связаны одной веревочкой – ты, я, Крисси, Нина. Ты вот явился, чтобы погубить меня… – я чувствовала, как ленивая усмешка растягивает мне губы (странная вещь: стоит пошевелить губами и сразу ощущаешь, какие они холодные), – но, думаю, у меня есть возможность отплатить тебе тем же.

Теперь он стоял так близко, что можно было разглядеть капли пота у него на лице. Они струйками стекали вниз по шее, ворот его пиджака уже взмок и потемнел.

– Я могу разыскать тебя, где бы ты ни жил. Могу явиться – точно так же, как ты явился сюда. И тоже кое-что рассказать… Так ли сильно любит тебя твоя жена?

Наверху раздался плач малышки – и стих. Роберт вздрогнул и покосился на потолок.

– Я не утверждаю, что поступлю именно так, – продолжала я. – Говорю только, что могу, если захочу. Я еще не решила. – Это зависит от того, насколько силен будет во мне гнев, желание отплатить злом за твое зло, думала я. – А ты, у себя дома, будешь ломать голову: приедет она или нет, когда же она приедет…

Потное белое лицо нависло надо мной в воздухе.

– Сядь, Роберт, – недовольно сказала я. – Ты действуешь мне на нервы.

И он отступил – вот удивительно. Я не рассчитывала, что он послушается. Меня уже так давно никто не слушался. А может быть, вообще никогда.

И я сказала ему нечто такое, чего не собиралась говорить, что для меня самой звучало чудовищно:

– Роберт, я знаю, кто ты, и что ты, и зачем ты сюда приехал. И знаю еще кое-что. Пусть твоя кожа того же цвета, что у твоей жены, кровь у тебя другого цвета, и ты сам это знаешь. Да, ты это твердо знаешь.

У него мелко дрожали губы. Он глотнул слюну, чтобы оборвать дрожь, – мое ухо уловило даже этот слабый звук.

Я глядела на него, сына моего деда – его единственного сына. Глядела на его несчастное, постаревшее лицо и слышала голос деда: «Внучка, внучка, что ты делаешь?»

Я ответила ему туда, где он был в этот миг, где обитают души усопших: «Зачем ты породил на свет детей, если им суждено терзать и мучить друг друга?»

Но больше я не способна была продолжать эту игру, хорохориться перед лицом катастрофы. Только пусть в доме не будет Роберта. Пусть его не будет рядом.

– Ну, довольно, – сказала я. – Мне надоело. Уходи.

Он встал. И я опять удивилась, что он мне повинуется.

– Слушай, – сказала я. – Надеюсь, ты уедешь сегодня же. Родня моего мужа – народ отчаянный, их хватит на то, чтобы тебя подстрелить.

– Я сейчас еду прямо в Новый Орлеан, а оттуда домой.

– Это было рискованно – заявиться сюда, – сказала я. – Если бы Джон оказался дома, все бы так тихо не обошлось.

Он улыбнулся слабой, грустной улыбкой.

– Я полагал, что застану тебя одну.

– И не ошибся. – Значит, он это предвидел. – А теперь ступай отсюда.

Я проводила его до веранды и смотрела, как он шагает вниз к машине по темному склону бугра.

– Роберт! – крикнула я ему вдогонку. – Я еще, может быть, приеду, разыщу тебя. Ты не забывай, ладно? Ты жди.

Он не оглянулся, и я не знаю, покачал он головой или мне показалось. Впрочем, какая разница. Он не забудет, не перестанет ждать меня, пока жив.

Но и я – я тоже буду помнить. И видеть у себя перед глазами лицо деда, сведенное болью, оскорбленное, страдающее. Я не спала в ту ночь. Даже не ложилась. Настало время завтрака, а в доме по-прежнему царила тишина, не слышно было привычной утренней возни. Ни голосов внизу, ни звука во дворе. Сегодня намечалось скосить большое поле перед домом, но солнечное утро было по-прежнему молчаливым и безлюдным; ни громыхания трактора, ни лязга косилки. В детской пронзительно зазвенел будильник; странно, зачем его поставили, они же знали, что не пойдут в школу. Может быть, не поверили мне?.. Я сошла вниз по лестнице мимо обугленного куска перил, который Хауленды сохранили, чтобы помнить. Прошла по просторному холлу: ночная лампа еще горела. Утром дворецкий первым делом тушил свет в холле – стало быть, его нет. Я зашла на кухню – никого. Над задней дверью тоже горел свет, я повернула выключатель. Никто не пришел в это утро. Вся прислуга сидела по домам. Ждут беды…

Я поставила вскипятить воды для кофе и позвонила по внутреннему телефону нашей няне Джулии. Она перепугается, когда увидит, что в доме пусто, ей надо было объяснить. «Я позабочусь, чтобы вы попали домой, пока все спокойно», – пообещала я. И, заваривая кофе, усомнилась – а что, если не успею…

Я ненадолго вышла из дому, огляделась. Опустошенная зимой усадьба выглядела как обычно. На шоссе под бугром показалась одинокая машина, не сбавляя хода, не останавливаясь, проехала мимо. В ярко-синем чистом и ветреном небе без конца кружили стаи ворон. На дворе и в поле перед домом – ни одной живой души, хоть бы кошка притаилась где-нибудь в тени. Значит, рабочие, как и прислуга, тоже не явились. Тракторы, косилки, грейдеры, запасные части – все по-прежнему стояло за сараем. И там же – канистры с бензином.

Никто не вышел на работу. Ни один человек. Я вернулась в дом и снова позвонила наверх.

– Джулия, главное, не напугайте детей, – сказала я. – Отправьте их кататься на пони.

Утро прошло, безмолвное и пустое. В полдень я, не раздеваясь, прилегла на кровать и тут же забылась глубоким, тяжелым сном. Не слышала даже, как вошел Джон, ему пришлось трясти меня за плечо. В первый миг, одурманенная сном, плохо соображая, я улыбнулась знакомым чертам. Но тут же ясней обозначилось его холодное, мрачное выражение; я разом все вспомнила, приподнялась на локтях. Он держал газету. Ну да. На фотографии – мы с Робертом в дверях моего дома.

– Зачем ты его впустила? – спросил Джон.

– Он позвонил в дверь, – сказала я, как будто это могло все объяснить.

– Будь я дома…

– Да, но тебя не было. Некому было научить меня, что делать. – Какой он грязный. Должно быть, не брился дня два: густая синеватая щетина, а на щеках – настоящие баки. Налитые кровью глаза, набрякшие веки. – Ты что, ездил к отцу?

– Да, в те края. – Округ Сомерсет и теперь примет его, укроет, встанет на его защиту, если потребуется. Все эти Толливеры, засевшие на своих хлопковых полях. Толливеры, оглохшие от ежегодного грохота хлопкоочистительных машин. Округ, где все за одного и кровное родство – ответ на все вопросы.

– Куда он делся? – спросил Джон.

– Сказал, что поедет в Новый Орлеан, а оттуда домой.

– Куда это?

– Не знаю.

– Он тебе все сказал, ты врешь.

– Нет, это правда – да и зачем тебе знать? Хочешь сквитаться с ним?

Джон слегка пожал плечами.

– Я Роберту это говорила.

Джон подошел к окну и выглянул наружу. Когда он приподнял занавеску, мне в глаза брызнуло яркое солнце.

– Роберта я беру на себя, Джон, – сказала я. – Я уже кое-что предприняла.

Джон отвернулся от окна; он явно не слыхал меня, слишком глубоко погрузился в свое горестное раздумье.

Я откинула стеганое одеяло и спустила ноги с кровати.

– Будь добр, дай мне щетку – попробую привести себя в божеский вид.

Он не двинулся с места.

– Ты отвратительно выглядишь, – сказал он.

– Да, день был тяжелый.

– Слушай, – сказал он. – Зачем это он?

– Что – «зачем»?

– Зачем он на ней женился? Ты знаешь?

Он не понимал. Для него это было непостижимо, как попытка разжевать зубами камень. Он не понимал, что есть люди, которые дерзают пробовать.

– Зачем ему это понадобилось? Чтобы доказать нам что-то?

– Доказать себе, я думаю, – сказала я.

– Какая-то бессмыслица.

– Он не мог допустить, чтобы его дети были незаконнорожденными, даже если их мать – негритянка.

– Здесь у нас незаконнорожденных пруд пруди.

– Он знал, что они здесь не останутся. Уже тогда знал, что отправит их отсюда.

– Проклятье, – сказал Джон. – Из ума он выжил, что ли.

Я покачала головой.

– Мне кажется, я его понимаю.

– Значит, ты такая же ненормальная, как и он.

– Джон, – сказала я. – В тебе все так запутано и сложно – ты забываешь, что другие люди устроены просто.

– Ни фига себе «просто»… Ну а этот, сынок его? Что я ему сделал? За каким чертом ему понадобилось сюда лезть.

– Это трудно объяснить.

– О чем хоть вы тут толковали, скажи на милость?

– О его жене, ну и вообще.

– Светская беседа за чашкой чая. Тьфу ты!..

– По-моему, он не вполне сознавал, что делает.

– Зато я вполне сознаю, что он наделал, – сказал Джон. – Мне постарались это разъяснить. В этом штате моя песенка спета. В мусорщики и то не изберут, ни единого дела не доверят вести даже бесплатно.

– Куда же ты подашься?

– Домой. На время.

И у меня чуть было не вырвалось: «Твой дом здесь». Но я этого не сказала: я не заблуждалась. Это была бы неправда. Он – Толливер, и его дом в округе Сомерсет, среди родных по крови.

– Ясно, – сказала я.

– Послушай. Может, тебе взять детей и уехать на какое-то время?

Я покачала головой.

Он быстро присел на край кровати.

– Ну хорошо, не хочешь сама, так по крайней мере отправь девочек, – сказал он. – И сейчас же.

– Куда?

Он вытащил из кармана бумажку.

– Вот. Школа в Новом Орлеане. Рэй Уэстбери – я для него кое-что делал, он бывал у нас раза два, ты его знаешь, – у него там дочь.

Я взяла бумажку и бережно подсунула под настольную лампу. На всякий случай придавила сверху пепельницей. В бумажке было что-то утешительное – все же связующая нить…

– Я с ним сегодня говорил, рассказал, что происходит. – Воспоминание об этом, по-видимому, разбередило его, он помолчал, собираясь с мыслями. – Он все устроил… Обеих девочек уже ждут.

– Ты их отвезешь?

Он покачал головой.

– Оливер может отвезти.

Я смахивала пушинки с мягкой, бархатистой поверхности одеяла, прикидывала, соображала.

– Второпях запихнуть в машину, спровадить наспех…

– Им там будет безопасней, – сказал он. – Я ведь о них думаю.

– Да, я знаю. – Он их любил, он старался сделать все, что можно. Я взглянула на бумажку с адресом. – Я их отправлю туда, только не сейчас. Немного погодя.

Он резким, нетерпеливым движением встал на ноги.

– Нельзя допустить, чтобы их выжили отсюда, Джон.

– Так ты отказываешься?

– Да. Мы остаемся.

– О Боже, – сказал он.

– Что, будут беспорядки?

– Откуда я знаю? Я тебе просто высказал свое мнение.

– Уехать, так еще, чего доброго, дом спалят, – сказала я.

– Хоть бы ему сто лет назад сгореть дотла, по крайней мере мои глаза бы его не видели.

– Да, понимаю. Но я все-таки останусь.

– А, черт, – сказал он. И пошел к двери.

– Ты еще вернешься? – спросила я.

– Нет.

Я так и думала.

Он ушел, и все слова, не сказанные нами, остались висеть в воздухе, жужжа мне в уши. Вот и все, подумала я. Вот и все. Я его когда-то любила, а теперь, наверно, нет, потому что смотрю, как он уходит, и мне не очень жаль.

Когда пришли дети, я спросила:

– Вы папу видели?

Они покачали головой. Он не потрудился спуститься на выгон, хотя, должно быть, заметил, как они там упражняются в верховой езде на своих лошадках. Кажется, они не слишком огорчились. Он так мало бывал дома, они уже отвыкли по нему скучать.

После завтрака я отвела старшую в сторону.

– Абби, мне надо с тобой поговорить.

– Я знаю, – серьезно сказала она.

– Кто тебе говорил?

– Оливер.

Понятное дело. Они все это обсуждали там внизу, у коровника.

– Тебе некоторое время придется не ходить в школу, – сказала я. – А там, возможно, подыщем для тебя другую.

– Оливер сказал, нас отсюда выживут.

– Не выживут, а просто вы с Мэри Ли перейдете в другую школу.

– Подумаешь. Я могу и вовсе больше сюда не возвращаться.

– Доченька, это сейчас так кажется. Пройдет время, и ты начнешь судить иначе.

Девочка, подумала я, ты и не представляешь себе, как можно прилепиться сердцем к дому, к земле…

Абби сказала:

– Сегодня у нас никого нет, только Джулия.

– Думают, будут беспорядки, вот и не пришли.

– А они будут, мам?

Не похоже было, что ей страшно, и я сказала правду:

– Я полагаю, да.

– Оливер сказал, что будут.

– Оливер, я вижу, недурно осведомлен.

– Он снял дробовик со стены в чулане.

Я попросила:

– Скажи, чтобы Джулия шла домой. Скажи, я дам ей знать, когда приходить в следующий раз.

Абби побежала выполнять поручение. Я глядела на худые ноги, обтянутые выцветшими синими джинсами, и машинально подумала: надо будет им завести приличные костюмы для верховой езды…

Абби вернулась.

– Ушла. Она так обрадовалась.

– Спасибо, Абби.

– А если начнутся беспорядки, папа приедет?

И оттого, что ей было только тринадцать лет, я солгала:

– Нет, дочка, он не может. Придется нам справляться самим.

– Оливер мне показывал, как целиться из ружья.

Опять Оливер.

– Ты побудь здесь с детьми, Абби. Я схожу с ним поговорю.

Я нашла его у задних ворот, он что-то колдовал над засовом.

– Я не знала, что засов не в порядке.

– В порядке, – сказал он. – Это я так, занятие себе нашел от нечего делать.

– Абби, например, учишь стрелять.

– Может пригодиться, кто знает.

Он был стар – очень стар, я глядела на него и вспоминала, как он возил меня с детьми Бэннистеров гулять на Нортонов бугор. Как сидел во время этих прогулок, ждал нас и вырезал из персиковых косточек диковинных зверьков. Он до сих пор жил все там же, в доме у большого ключа по названию Плакучий родник, а незамужняя сестра его лет пять как умерла.

– Думаешь, будут беспорядки?

Он продолжал возиться с засовом.

– Мы там скотину перевели на восточный выгон.

– Подальше от греха?

– Удобная мишень, – сказал он. – А скотина, она денег стоит.

– Ступай домой, Оливер, и забери пони.

Он словно не слышал.

– На дороге, за бугром, стоят машины, из дома их не видать.

Мне передалось его хладнокровие.

– Что они замышляют?

Он покачал головой.

– Мистер Джон уехал?

– Да.

– Вернется?

– Нет.

Странное дело, мне было совсем не стыдно. Джон меня бросил, и это был просто факт, как появление машин на дороге.

– Значит, останусь я.

– Глупости, Оливер. Если что-нибудь произойдет, негру несдобровать.

Он не поднял головы. Лишь взглянул на меня исподлобья, добрыми карими глазами, ясно и твердо. И я подумала, что ж, самое трудное позади, хуже не будет.

– Не надо, уходи, – сказала я. – А то еще и за тебя бояться.

Меня трясло от злости и негодования. Всю жизнь приучали целиком полагаться на мужчин, и вот теперь, когда они так необходимы, их нет.

Оливер как будто читал мои мысли.

– Твоего мужа здесь нет, деда тоже, а сын даже до школы не дорос. Я приду, только управлюсь со скотиной.

Солнце село, и ранние зимние сумерки ползли из лощин на бугор. Абби спокойно играла с детьми, и лишь изредка я ловила на себе взгляд ее синих больших глаз. Я сама приготовила ужин, с непривычки долго возилась на кухне, отыскивая сковородки и кастрюли. Обожгла руку о дверцу духовки, смазала красную полосу маслом и обмотала бинтом. Потом позвала детей.

– Ну как, есть хотите?

Абби сказала:

– Оливер увел пони.

– Приведет, дай срок.

Она молча посмотрела на меня долгим испытующим взглядом.

– Мама, у тебя из-за масла бинт съезжает, – сказала она. – Надо чистым перевязать.

Я усадила их за стол, пошла в ванную и наложила новую повязку. По пути на кухню остановилась у стойки, где Джон, а прежде дед держал ружья. Взяла три дробовика. Вернулся Оливер и молча следил за мной с порога. В стенном шкафу, на верхней полке, я отыскала коробки с патронами. Внимательно прочла этикетки и две коробки сняла.

Первым я зарядила дробовик двадцатого калибра.

– Ловко заряжаешь, даром что так и не научилась стрелять, – заметил Оливер.

– Дробь, четвертый номер, – сказала я.

Он подошел, шаркая ногами; в холле едко запахло коровником.

Я принялась заряжать два других ружья – длинноствольные, двенадцатого калибра.

– Картечь, два нуля.

Я положила все три ружья на стол, стальными стволами на полированную крышку.

И тогда, потому что мне все-таки никак не верилось, я позвонила отцу Джона. Никто не подошел. Тогда я позвонила в полицию и заявила, что предвидятся беспорядки.

Оливер молча стоял рядом. Я спросила:

– Думаешь, приедут?

Он не ответил, да и что было спрашивать. Приедут, когда все будет кончено.

– Пойди поужинай, Оливер. Что толку сидеть ждать натощак.

Дети вышли из кухни. Они поели и теперь искали меня.

– Абби, иди с ними в детскую и включи телевизор.

– Пусть лучше Мэри Ли, мама, – сказала она. – Тем более Мардж при ней спокойнее. А я буду с тобой.

Я взглянула в ее синие глаза и подумала: отчего это дети на Юге так рано взрослеют?..

Внизу, за поворотом дороги, вдруг загремели беспорядочные выстрелы. Абби сообразила раньше меня.

– У коров привычка под вечер держаться ближе к ограде. – Синие глаза моргнули раз, другой…

Стало быть, расстреливают стадо. Я взглянула на Оливера.

– Времени хватило увести только дойных коров. Телята остались, на них упражняются.

Абби сказала:

– Им было интересно поглядеть на машины, они и подошли.

Нестройная пальба не смолкала. Оливер повернулся ухом к окну.

– Только один с ружьем. У остальных револьверы.

– Оттого так долго не могут всех перебить, – спокойно сказала Абби. Я вздрогнула, и она заметила это. – Прости, мамочка.

Доченька, мое дитя, думала я. Ты родилась в спальне, на полу, и Маргарет обтерла тебе личико и ротик, перевязала пуповину. А теперь Маргарет нет в живых, и ты уже больше не ребенок, ты стоишь рядом, бледная, осунувшаяся, и деловито рассуждаешь о том, сколько раз нужно выстрелить, чтобы убить теленка…

Мне нестерпимо захотелось спать. Я поднялась наверх, отыскала у Джона склянку с декседрином и проглотила две таблетки. Слегка закружилась голова, зато прошла необоримая сонливость.

И хорошо, что прошла, потому что очень скоро они перестали упражняться в стрельбе, бросили свои машины и начали медленно взбираться к дому. Они взломали запертые ворота, поднялись всей толпой по аллее, посыпанной гравием, и остановились перед домом, у невысокого частокола, ограждающего двор. Кто-то сел на землю, кто-то опустился на корточки и закурил. Человек шесть, а может быть, восемь прислонились спиной к забору, повалили его и при этом упали сами. Казалось, все они чего-то ждут.

А потом мы поняли, чего они ждут. В это время подожгли коровник. Было видно, как медленно разгорается зарево. Наверху заплакал Джонни и сразу смолк, когда Мэри Ли прикрикнула: «А ну-ка тихо, не реветь».

Я успела не торопясь рассмотреть людей во дворе. Здесь были одни мужчины, иные еще безусые юнцы. Я увидела сына Майклсов, ему было лет пятнадцать, не больше. Его отец тоже был здесь – молчаливый седой аптекарь. Был и Лестер Петерсон со своим братом Дэнни – я их сразу узнала. И братья Альберты. И Хью Эдвардс, с почты. Мелкие фермеры: Уортон Эндрюс, Мартин Уоткинс и Джо Фрейзер – их фермы были по ту сторону от города, они выращивали хлопок, едва сводили концы с концами, жили не лучше своих издольщиков. Бедны, как церковные крысы, и у детей животы пухнут от глистов, – но про остальных этого не скажешь. Эти – степенная публика, у каждого свой дом, своя машина и счет в банке. Питер Димос, хозяин кафе, и Джо Гарриман, владелец фуражной лавки. Фрэнк Сарджент с лесосклада. Его сын – бухгалтер на новой мельнице. Клод Кинг – агент фирмы Форда… Почтенный народ, солидный.

Поджечь коровник удалось не сразу. Кучка людей перед домом таяла, один за другим шли туда помогать. Коровник стоял на отшибе, не менее четверти мили от дома, и отсюда, с наветренной стороны, почти ничего не удавалось расслышать. Видно было, как они снуют и суетятся, прыгают через ограду, выбивают окна. Хлопнули выстрелы. Я взглянула на Оливера.

– Видно, на кошек наткнулись, – сказал он.

Абби дрожала. Тряслась всем своим хрупким тельцем. Мысль о кошках привела ее в ужас. При свете пожара мы видели, как один из мужчин поднял что-то за хвост, взмахнул рукой, и темный комок влетел в окно, за которым бушевало пламя.

Абби вскрикнула:

– Ой, мамочка!

Она побелела как полотно.

– Без глупостей, Абби, – резко сказала я. – Иначе пойдешь к детям.

Ее лицо стало спокойнее, но оставалось бескровным.

– Послушай, – сказала я. – Когда на кухне, где теперь столовая, разбойники убили ту девушку, ее родные загнали их в болото, изловили и убили. Говорят, ее мать ходила поглядеть. Бандитов выволокли из болота, вздернули на самых больших деревьях, живых рядом с трупами, и так оставили, покуда дикие звери и птицы не обглодали их кости. Говорят, миссис Хауленд стояла там, задрав голову, под белыми дубами, и смеялась… Но я думаю, люди неправду говорят, будто она упивалась местью. Это была истерика – столько крови пролито зря. У нее на глазах предсмертные муки дочери повторялись снова и снова в муках ее убийц…

Я стояла и думала об этой давней трагедии, о жестокости и боли, обо всем разом. И вдруг поняла, как мне быть.

– Абби, возьми детей, – решительно сказала я. – Постарайся не будить Мардж. А Мэри Ли пусть захватит каждому из вас по одеялу. Живо, Оливер, – сказала я. – Ты видел канистры с бензином за сараем? Трактор тоже там. Можешь ты взять прицеп и отвезти канистры туда, где стоят автомобили?

Его глаза блеснули и заиграли, как нефть на свету.

– Все будут смотреть на пожар, – сказала я. – Не сразу спохватятся… Ну, иди. А то не успеешь.

Он ушел, не выпуская из рук дробовика. Я захватила две бутылки молока для Мардж, взяла коробку печенья.

– Абби!

Но они уже спускались с лестницы.

Я подхватила Мардж. Абби взяла за руку Джонни – он засыпал на ходу, спотыкался, но молчал, ничего не понимая. Мэри Ли несла одеяла. Мы вышли через задний ход и в полутьме пересекли двор. Послышалось шарканье, звякнул металл. Оливер возился с трактором.

– Я оставлю детей у родника, – сказала я, когда мы подошли. Двор не был освещен, нас скрывала густая тень дома, а зарево пожара мерцало высоко в небе – и все же у меня по спине пробежали мурашки. Я кивнула в сторону темных холмов. – У меня такое чувство, будто за нами следят.

– Какой охотник пропадает, – бросил Оливер. – Правильно, следят.

– Кто?

– Люди.

– Детей не тронут?

Он фыркнул.

– Они пришли только поглядеть.

Еще несколько шагов по двору, и мы выскользнули в задние ворота и во весь дух помчались через выгон. Коровник был под бугром, по ту сторону дома, и нас едва ли могли оттуда увидеть – но все равно я была рада, когда мы наконец добрались до тропы, уходящей в гущу леса. Здесь росли сосны, дубы, гикори, каменные деревья; под их ветвями сгустилась мгла, хотя ночь и так стояла темная.

Мы на мгновение остановились, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.

– Я знаю, куда ты нас ведешь, – сказала Абби. – Пусти, я пойду вперед.

Одной рукой я держала Мардж, другой сжала пухлую ручку Джонни. Абби шла первой. За ее светлой ковбойкой идти было легче, чем нашаривать во тьме тропу. Мы поднимались на крутой склон, Джонни захныкал.

– Мама, понеси одеяла, – сказала Мэри Ли. – Я возьму его на руки.

Она как можно туже свернула одеяла, и я зажала их под мышкой. Джонни вскарабкался к сестре на спину и прильнул к ней, обхватив ее руками и коленями; его черноволосая головенка сонно покачивалась у нее на левом плече. Он казался непомерно большим рядом с тоненькой, высокой фигуркой девочки.

Близость родника мы почуяли сразу. Потянуло сыростью, запахло прелым листом, влажной землей. Под ногами были рытвины и скользкая грязь. Я вспомнила, что от родника отходит полоса сосен – косая и узкая, она лентой тянется через густую поросль других деревьев. Там, на густом ковре хвои суше и мягче. «Туда», – показала я Абби. Уже слышно было неумолчное, громкое в ночной тишине журчание родника.

– Я пробовала здесь воду, – сказала Абби, отбрасывая в сторону хворост и разравнивая хвою. – У нее такой странный вкус.

Я расстелила одеяло, уложила и хорошенько укутала Мардж. Она так и не проснулась. Я пошла попробовать воду из родника. Он тихонько струился из-под раздвоенного, словно двугубого, валуна. Мелкое дно, вода тепловатая и совсем безвкусная.

– Вода хорошая, – сказала я Абби. – А на вкус она всегда была такая. Просто не игристая, вот и все.

Я расстелила остальные одеяла.

– Ждите здесь, пока я не приду.

Без единого слова они провожали меня глазами, потом лесная тьма разъединила нас.

Я быстро спускалась другой дорогой, продираясь сквозь сплетение лиан, натыкаясь на камни. Я не бывала здесь много лет, за это время кое-что переменилось. Замерзая и оттаивая, земля сдвинула с места валуны, некоторые из них скатились далеко к подножию склона. Ежевика росла в таких местах, где прежде ее не было. Несколько раз мне приходилось возвращаться назад и обходить непролазную чащу. На мне была юбка и открытые туфли – я не подумала о кустах и теперь исцарапала в кровь ноги. Но я пробилась через лес и вышла на невысокий, поросший травой пригорок, в народе его называли Индейский курган. Справа от меня неторопливый родник лениво стекал в неглубокую болотистую лощину. Оттуда доносилось кваканье жаб и древесных лягушек, стрекот цикад. Они старались вовсю. Холодные, скользкие глотки и чешуйчатые лапки – в общем оркестре… Кстати, это означало, что поблизости нет людей.