Текст книги "Надежда"

Автор книги: Север Гансовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Где живешь?

– В Латинском 10, на 26-й улице.

– Ого! – свистнул сержант. – Что же ты так далеко забрался лезть под трамвай?

Мальчик молчал.

– Зачем ты лез под трамвай? Что-нибудь дома случилось?

– У меня деньги украли, – сказал мальчик глухо. – Мама послала на почту, а там украли. Сорок два доллара.

Сержант промычал что-то неопределенное.

– Мистер, – мальчик с надеждой посмотрел на сержанта. – Может быть, вы их отберете?

– А ты знаешь, кто украл?

– Знаю. Двое мужчин. Мне одна женщина сказала.

– А где они теперь, ты знаешь, эти мужчины?

– Нет, не знаю.

– Ну вот, видишь, – сержант вздохнул. – Как же я отберу деньги?

Мальчик опустил голову.

Сержант опять что-то промычал. С минуту он сидел задумавшись, потом посмотрел на полисмена Маккормика, который сидел на скамье.

– Маккормик!

– Слушаю, сержант, – полисмен встал.

– Пожалуй, его придется проводить к матери, а то он опять что-нибудь устроит.

– Конечно, – нерешительно сказал полисмен. – Ну и жарища стоит! До Латинского квартала километров восемь отсюда?

– Наверное, – прикинул сержант. – Часть можно на трамвае проехать.

Полисмен вздохнул.

– На трамвае еще хуже. Такая давка, что скорее пешком пойдешь.

Сержант пожал плечами.

– 26-я – это в самом конце, – сказал полисмен. – Туда и трамвай-то всё равно не ходит.

– Не знаю, – сказал сержант. – Я там давно не был. Ну, действуйте, Маккормик.

– Ладно, – полисмен еще раз тяжело вздохнул. Он надел фуражку и отвернулся от барьера, но затем снова шагнул к нему. – А что, сержант, если его вывести из нашего района и пустить? Больше он, пожалуй, не сунется под трамвай. Не полезешь, мальчик, правда?

– Отпустите меня, – горячо сказал мальчик. – Отпустите. – Он взялся руками за барьер, напряженно и с мольбой глядя на сержанта. – Мне нельзя домой. Отпустите!

– Маккормик, – сказал сержант вставая. – Отведите его домой. Поняли? Если его оставить так, он черт его знает что сделает.

– Ну, конечно, – сказал полисмен. – Тогда придется доставить.

– Идите, Маккормик. – Сержант схватил телефонную трубку и с ожесточением принялся набирать номер. – До этих пожарных никак не дозвонишься.

Полисмен злобно рванул мальчика от барьера.

– Пойдем, что ли!

Недавнее возбуждение покинуло мальчика. Он покорно пошел к двери.

Проходя мимо другого полисмена, Маккормик показал ему два пальца:

– Вот столько было от меня до трамвая. Не больше двух сантиметров… Ну, иди, ты…

Они прошли квартал до перекрестка. Полисмен поминутно вытирал затылок большим красным платком. Его тяжелые каблуки выдавливали на мягком асфальте полукруглые ямки. Мальчик плелся понурившись.

Напротив за трамвайной линией в парке листва на деревьях стала совсем серой от пыли. Прохожие прятались от солнца под тентами у витрин магазинов.

– Черт знает что такое, – сказал полисмен, останавливаясь. – Черт знает что такое. – Он смотрел со злостью на давно нестриженный затылок мальчика с завитками светлых волос. – Постой-ка, я выпью кружку пива.

Он повернулся спиной к мальчику и подошел к пивному ларьку. Двое ирландцев-каменщиков в запачканных штукатуркой комбинезонах подвинулись, давая ему место у прилавка. Большой красной рукой полисмен взял кружку и не отрываясь выпил ее. Он оглянулся на мальчика. Тот стоял на том же месте, где его оставили.

Полисмен со злостью стукнул кружкой о прилавок.

– Идем, что ли! – он толкнул мальчика вперед.

– Не платит? – спросил один из каменщиков у продавца.

– Что? – Мужчина поднял голову.

– За пиво, говорю, не платит? – каменщик кивнул в сторону уходящего полисмена.

Продавец, усатый, тощий, махнул рукой.

– Этот никогда не платит. Другие так иногда бросят десять – двадцать центов. А этот никогда.

Мальчик и полисмен прошли еще полквартала. Полисмен что-то бормотал сердито. Напротив входа в парк он остановился.

– Ну что, так и будешь идти?

– Что, мистер? – не понял мальчик.

– Что будешь делать, говорю?

– Не знаю, – мальчик покачал головой.

Полисмен расстегнул верхний крючок на мундире и снял фуражку.

– Слушай. Видишь этот парк? – толстым пальцем он показал на раскрытые решетчатые ворота, за которыми на выжженной солнцем аллее стояли пустые скамьи.

– Вижу, мистер, – мальчик кивнул.

– Так вот, ты пойдешь в этот парк и выйдешь через другие ворота. Понял?

– Да, – прошептал мальчик.

– Там уже не наш район, – понимаешь?

– Да, – так же шепотом ответил мальчик.

– Там ты можешь делать, что хочешь… Но если ты вернешься сюда, – полисмен оглянулся, – я тебе все кости переломаю; слышал?

Мальчик кивнул.

– Ну, что ты стоишь? Иди!

Мальчик с тоской посмотрел на заполненную трамваями, быстро движущимися автомобилями и автобусами улицу. Потом он повернулся к полисмену.

– Мистер…

– Ну что?

– А потом?

– Что потом?

– Куда мне идти потом?

– Домой. Знаешь, где твой дом?

Мальчик не ответил. Он прижал руку к груди и подошел к краю тротуара. Он как будто бы не решался перейти улицу.

– Иди, иди, – сказал полисмен.

Мальчик оглянулся. Чуть слышно он сказал:

– Спасибо, мистер.

Полисмен махнул рукой.

– Иди, иди. Не задерживайся.

Мальчик осторожно, как пробуют ногой, не тонок ли лед, ступил с тротуара на мостовую.

* * *

Тени на пустынной аллее парка удлинились. Где-то далеко, на входящих в город стальных магистралях Северо-западной загрохотал, приближаясь к вокзалу, четырехчасовой поезд.

Мальчик, сидящий на скамье, поднял голову. Надо идти. Куда идти?

Напротив, чуть наискосок от него, на скамье расположился человек в полосатом измятом пиджаке. У него были седеющие, всклокоченные волосы, подвижное, нервное лицо. Рядом с ним на старой помятой газете лежала стопка бутербродов с яйцами. Мужчина ел бутерброды один за другим, сосредоточенно глядя перед собой на скудно посыпанную песком землю аллеи. Он ел неопрятно и торопливо. Едва успевая разжевать один кусок, он откусывал другой.

Мальчик увидел мужчину, когда тот уже взялся за третий бутерброд. Лицо у мальчика побледнело, потом покраснело. Серые глаза расширились. Он поднялся, не сводя взгляда с мужчины. Несколько мгновений он стоял, сжав руки, потом шагнул раз, другой, третий. Мужчина не замечал его.

– Мистер, – это было сказано тихо-тихо, почти шепотом.

– Да! – Мужчина вздрогнул. Он посмотрел на мальчика, продолжая жевать.

– Мистер, – голос мальчика стал еще тише, – отдайте мои деньги.

– Что! – Глаза мужчины расширились. Он вскочил. На лице у него было выражение ужаса и растерянности. Так они стояли с минуту, глядя друг на друга. Мужчина тяжело дышал. Он приложил руку к сердцу. Затем напряжение оставило мужчину. Он огляделся. Они были одни в аллее. Мужчина сел и сказал:

– Какие деньги? Что ты несешь?

– Мои деньги, мамины, которые вы… которые вы взяли на почте.

– Не знаю я никакой почты, – мужчина попытался рассмеяться. – Которая почта? – Дрожащей рукой он взял бутерброд. – Ничего я не знаю. Не приставай ко мне. – Он огляделся еще раз.

– Мистер, – мальчик осторожно сел на край скамьи. – Мистер, я вас очень прошу…

Мужчина продолжал есть, не глядя на мальчика. Губы у него дрожали. Он глотал куски с видимым усилием.

Мальчик придвинулся ближе.

– Мистер, – голос у него был просительный и чуть хриплый. – Я не могу идти домой.

– Слушай, мальчик! – закричал мужчина вскакивая.

Мальчик испуганно отодвинулся.

– Если ты сейчас не… – он не окончил и сел, запахнув полосатые полы пиджака. С мрачным видом он уставился перед собой. – Я буду есть. Не мешай мне, – Он взял следующий бутерброд и с ожесточением засунул его себе в рот.

– Мистер, – в голосе у мальчика были слезы. – Ведь нельзя же так. Мама ждет.

Мужчина не смотрел на него. Он с трудом, так что на шее у него вздулись жилы, проглотил большой кусок. Так они оба сидели молча. Двое голубей спустились возле ног мужчины и, деловито воркуя, принялись клевать рассыпанные крошки яйца и булки.

– Мистер, – мальчик не знал, что сказать. На лице у него было отчаяние.

– Послушай, – сказал мужчина, выходя из задумчивости. – Почему ты не позовешь полисмена? Позови полисмена, раз я украл твои деньги. – Он огляделся.

– Не знаю, – сказал мальчик грустно.

Мужчина саркастически рассмеялся. С видом превосходства он сунул руки в карманы и вытянул ноги. Один ботинок у него был разорван: подошва отстала сверху от носка.

– Ты не можешь, – сказал он, – позвать полисмена, потому что у тебя нет доказательств. Ведь не можешь, да…

Мальчик молчал.

– Ну что же ты молчишь?

– Не знаю, – мальчик смотрел теперь на последний, лежавший на газетном листе бутерброд с яйцом. На маслянистой поверхности желтка белели крупинки соли. Один из голубей вскочил на скамью, и мальчик согнал его почти бессознательным движением. Затем он проглотил слюну и взглянул на мужчину.

– Да-а… – сказал тот протяжно. Затем он потер рукой небритую щеку. – Хочешь есть, да?

Мальчик кивнул.

– Ну ешь, – сказал мужчина. Он подвинул газету с бутербродом к мальчику и отвернулся. Мальчик взял бутерброд.

– Спасибо, мистер.

– Что? – мужчина повернулся к мальчику.

– Спасибо!

– А-а-а… – мужчина снова отвернулся, скрестив руки на груди. «Нет, – сказал он сам себе, – я не могу отдать ему деньги. Не могу». – Ты знаешь, – он резко повернулся к мальчику, и тот привстал в страхе, держа остаток бутерброда в руке, – я не ел два дня. А сегодня я ем третий раз. Не могу наесться. Что увижу на улице, то и беру. Я год без работы. Год!

Мальчик кивнул и снова взялся за бутерброд. Он проглотил последний кусок.

– Ты хочешь получить деньги обратно? – сказал мужчина вставая. Голуби вспорхнули от его резкого движения. – Ты хочешь денег? Хорошо! Тогда убей меня!

Он огляделся и, увидев лежащий за скамейкой обломок кирпича, схватил его. – Убей меня. На! – Он протягивал кирпич мальчику.

Тот в страхе попятился.

Мужчина посмотрел на него, швырнул обломок в редкие кусты и сел.

– Ты поел? – спросил он.

Мальчик кивнул.

– Ну иди.

– Куда?

– Куда хочешь… Вот туда. – Мужчина махнул рукой в сторону главного входа, откуда мальчик пришел.

– А деньги?

– Пошел вон! – он замахнулся на мальчика. – Пошел, слышишь!

Мальчик беспомощно огляделся.

– Иди, ну!.. – мужчина угрожающе привстал.

Мальчик повернулся и понурившись пошел к выходу.

Мужчина проводил его взглядом. Две-три минуты он сидел, нервно постукивая костяшками пальцев по скамье и угрюмо бормоча что-то себе под нос. Затем он порывисто встал, снова сел, опять встал и побежал вслед за мальчиком.

Он догнал его на улице. Тот стоял на краю тротуара, безучастно глядя на бегущие мимо автобусы.

Мужчина взял мальчика за плечо.

– Иди-ка сюда.

Мальчик без удивления последовал за мужчиной. Они вернулись на ту же скамейку и сели, отогнав голубей, клюющих на аллее крошки.

– Как тебя зовут?

– Рой.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Почему же ты сам пошел на почту? Где твоя мама?

– Мама больна.

– Чем она больна?

– Она говорит, что у нее в груди как камень. Мы не знаем.

– А доктор?

– Что доктор?

– Что сказал доктор?

– Не знаю. У нас не было доктора.

– А папа? Где твой папа?

– Он в Висконсине. Это он прислал денег.

– Что он там делает?

– Не знаю. Мама говорит, что он должен что-то сделать, иначе мы все пропадем.

Мужчина поднял вверх сжатые в кулаки руки.

– Мадонна! – Вернувшиеся голуби с шумом взлетели у них из-под ног. – Мадонна, за что ты караешь меня? – Он горестно покачал головой, затем обнял мальчика за плечи. – Конечно, я отдам тебе деньги.

Разве я вор? Разве я вор? Посмотри на эти руки. – Он протянул мальчику ладони с твердыми желтыми мозолями. – Они уже никогда не сойдут, эти мозоли. Я двадцать лет работал. Я уложил тысячи километров труб. Я был укладчиком труб. Меня зовут Пабло. Слышишь?

Мальчик молчал.

Конечно, я отдам тебе деньги. – Мужчина судорожно полез в карман. – Разве можно тебя посылать за деньгами! Тебя же могут обворовать. – Он вытащил из кармана несколько смятых бумажек. – Вот, видишь, здесь 18 долларов. Возьми.

Мальчик протянул руку и взял кредитки. Он смотрел на них с минуту, потом поднял глаза на мужчину.

– Мистер… – в голосе у него было отчаяние. – Ведь тут не все.

– Да, не все, – сказал мужчина. Он опустил голову. – Я уже проел два доллара. И потом вторая половина у Джузеппе. Мы ведь это сделали вместе. Но мы возьмем у него. – Он встал. – Надо идти скорее. Он может уплатить за квартиру.

Мальчик поднялся. Мужчина взял его за руку.

Идем.

Они быстро пошли по аллее. Мальчик доверчиво смотрел снизу на худое, небритое лицо мужчины.

* * *

– Вот здесь он живет, – сказал Пабло, показывая на верхние этажи большого нештукатуренного дома.

Мальчик задрал голову. Обвитые двумя шаткими металлическими пожарными лестницами кирпичные этажи уходили в бесконечную высь. Между окнами были протянуты веревки. На некоторых висело белье.

Мальчик вздохнул.

– Устал? – спросил Пабло.

– Ничего, мистер, – сказал мальчик. – Мы пойдем наверх?

– Пойдем.

Волосы на лбу у мальчика слиплись от пота. Под глазами были круги.

По лестнице неслись смешанные запахи жареного мяса, мыльного пара и каких-то кож. На черных ступенях валялись обрывки бумаги, окурки, картофельные очистки. Здесь было темно, свет падал только из маленького окна на крышу в самом верху.

На втором этаже они вдруг услышали неистовый детский плач. Дверь с треском растворилась, и девочка лет тринадцати с растрепанными волосами выскочила на лестницу и с криком промчалась мимо них вниз.

Мальчик в испуге посторонился.

– Что это она?

Пабло пожал плечами.

– Тут всегда так.

Они дошли до пятого этажа. Мужчина толкнул дверь.

– Тут не запирается, – пояснил он. – Никто не ворует, потому что нечего украсть.

По темному коридору они дошли до двери Джузеппе. Пабло постучал. Изнутри что-то ответили на незнакомом мальчику языке.

Они вошли в полутемную с низким потолком и нештукатуренными стенами комнату.

Возле стола стоял толстый мужчина, тот самый, что подходил к мальчику на почте. В руках у него был ботинок.

Он вгляделся в мальчика, лицо его побледнело, глаза расширились. Он бросил ботинок на стол и глухо сказал что-то на том же языке.

Пабло подошел к нему и начал говорить, потом оглянулся на мальчика и пояснил.

– Это мы по-итальянски. Мы итальянцы. – Джузеппе слушал его, тяжело дыша и глядя на мальчика.

Пабло говорил долго. На кровати, справа у стены, рядом с мальчиком зашевелилась какая-то темная груда. Он испуганно отодвинулся.

– Не бойся, – сказал Пабло, оборачиваясь. – Это Мария. Она снимает здесь угол. Она пришла с работы и спит. Тут еще пять человек живет. Они придут к ночи.

Он снова принялся говорить что-то Джузеппе. Тот слушал его молча. Лицо у него было печальное. Он кивал головой, отчего у него тряслись небритые щеки.

Пабло повернулся к мальчику.

– Всё в порядке. Он отдаст деньги.

– Пойдемте, – сказал Джузеппе. Он подошел к мальчику. – Ты прости нас. – Он развел руками. – Видишь, как мы живем. – Он помолчал. – Некоторые думают, что я толстый, а я больной. Ну, пойдемте.

– А деньги, мистер! – Мальчик покраснел.

– Деньги… – Джузеппе заторопился. – Конечно, конечно. – Он вытащил из кармана три пятидолларовые бумажки. – Вот тут, видишь, пятнадцать. – А еще пять надо спросить у сборщика. Я ему заплатил в счет долга.

– Ну, идемте, – сказал Пабло. – Идемте скорее.

Когда они выходили в коридор, женщина, всё время молча лежавшая лицом к стене на постели, что-то сказала по-итальянски. Джузеппе ответил ей.

– Она говорит, – объяснил Пабло мальчику, – что сборщик не отдаст пяти долларов. А Джузеппе надеется, что отдаст.

Сборщик жил в первом этаже. Дверь выходила прямо во двор.

При первом взгляде на этого человека сразу было видно, что он не из тех, кто отдает обратно уже полученные деньги. Он был высок, худ, мрачен и молчалив.

Пабло и Джузеппе заговорили по-итальянски. Пабло жестикулировал. Клок черных седеющих волос прыгал у него на лбу. Сборщик слушал их не перебивая, но без всякого выражения на лице смотрел на мальчика.

Когда Пабло кончил свои объяснения и Джузеппе подтвердил их, кивнув головой и прижав толстую руку к груди, сборщик сказал одно короткое слово и повернулся к своей двери.

Пабло загородил ему дорогу. Он не говорил, а кричал. Он потрясал руками, поднимал их к небу и показывал на мальчика.

Сборщик молча отодвинул Пабло в сторону и прошел к себе. Дверь хлопнула.

– Нет, – сказал Пабло. – Это не такой человек. Он не отдаст.

– Он неплохой человек, – мягко сказал Джузеппе. – Если он не отдал, он не может. – Он объяснил мальчику. – Ты не думай, что он плохой. Если он не будет собирать деньги, хозяин его выгонит.

Они стояли втроем молча. Мальчик прислонился к стене. Он почти уже не мог стоять на ногах. Заметно стемнело. В доме начали зажигаться огни в окнах. С верхних этажей донесся звук гитары и мужской высокий голос.

Где-то близко, очевидно во втором этаже, играли в карты и ссорились.

– Вот и всё, – сказал Джузеппе. – Нам уже ничего не сделать. Понимаешь? – Он обращался к мальчику.

– Да, – сказал задумчиво мальчик. – Да, мистер.

– Ты прости нас.

– Да, мистер.

Они помолчали. Затем Пабло осторожно сказал:

– Пожалуй, тебе нужно идти домой, мальчик.

– Да, мистер, – согласился мальчик.

Он оторвался от стены и улыбнулся растерянно. – Нужно идти… – Он посмотрел на мужчин. – До свидания, мистеры.

Оба они смотрели на его маленькую фигурку в полосатой рубашке. Медленно, чуть прихрамывая от усталости, он побрел направо от ворот.

– Вот мы и украли, – сказал Джузеппе.

– Да, украдешь тут, – Пабло сложил руки на груди и мрачно уставился в землю. – У меня прямо сердце разорвалось, когда он начал просить: «Отдайте мне мои деньги, мистер…»

– А где он живет? – спросил Джузеппе. – Он пошел направо.

– Кажется, в Латинском. – Пабло шагнул вперед. – Ведь ему надо в другую сторону…

Пабло нагнал мальчика, когда тот уже еще раз повернул направо.

– Куда же ты идешь? – Он взял мальчика за плечо.

Тот молча поднял на него глаза. Похудевшее за день лицо у него было совсем темным.

– Ты не знаешь, куда идти?

– Не знаю, мистер.

Пабло взял его за руку.

– Пойдем, я тебя доведу.

* * *

Уже совсем поздно, когда на железнодорожных путях зажглись зеленые и красные огоньки и пригородные поезда начали съезжаться домой в депо, итальянец и мальчик пришли на улицу, где длинные деревянные бараки отстояли далеко один от другого.

Женщина, которая сидела, кутаясь в платок, на скамье у одного из бараков, вскочила на ноги. Она бросилась к мальчику, как вихрь. Она целовала и обнимала его и отталкивала от себя, чтобы рассмотреть, цел ли он, и снова прижимала к себе. Итальянец стоял молча, ожидая, – Деньги, мама, – сказал, наконец, мальчик, вынимая из кармана пачку смятых бумажек.

– Деньги! – женщина схватила кредитки и быстро пересчитала их. – Она взглянула на мальчика. – Здесь не хватает восьми долларов. Негодяй! – Она размахнулась и ударила мальчика по щеке. – Негодяй! – Она размахнулась снова.

– Синьора! – итальянец схватил ее за руку. – Это я украл деньги.

Мальчик сел на скамью. Он так устал, что едва слышал сквозь сон, как кричала его мать, как Пабло пытался объяснить ей всё, что случилось. Затем они оба начали разговаривать спокойно. Пабло сел рядом с мальчиком и опустил голову.

Потом на улице раздался шум автомобильных колес. Светлое большое пятно поползло медленно по булыжнику, вырвав на минуту из темноты край черного платья матери и разорванный ботинок итальянца.

Переваливаясь на ухабах, прошла машина, большая летняя белая открытая машина, про которые пишут в журнальной рекламе «Только для тех, кто любит самое лучшее». На мгновенье сверкнули белые бегущие линии передней части, шофер, напряженно глядящий вперед, двое мужчин в светлых костюмах. Машина пошла дальше, а на мостовую у ног мальчика упал светлым огоньком окурок сигары.

Неожиданно итальянец вскочил.

– Сволочи! – закричал он вслед машине. – Сволочи! – Он нагнулся и, схватив окурок, швырнул его вслед машине. – Будьте вы прокляты!

Уже совсем засыпая, мальчик спрашивал себя: «Почему же они сволочи? Ведь они ничего плохого нам не сделали? Почему?»

Мексиканцы

– Вот идет мексиканец, – сказал Данни.

– Пусть идет, – Хьюз поднял наполовину налитый стакан с виски и стал смотреть на приближавшегося мексиканца.

Тот шел медленно, обходя штабеля ящиков с апельсинами, которыми был заставлен двор фермы. В некотором отдалении от него следовала семья: жена – женщина лет сорока, сгорбленная, с резкими чертами лица; худощавая девушка лет шестнадцати и двое мальчиков– десяти и пяти лет, оба смуглые, черноволосые, с быстрыми и диковатыми движениями.

– Ничего себе семейка, – сказал Хьюз, – целый курятник.

– А чего ему надо? – спросил Данни. – Ты его не рассчитал еще?

– Ну да, не рассчитал! Я вчера со всеми покончил. Наверное, что-нибудь не понравилось.

Мексиканец подошел к самой веранде, где сидели за столиком Данни и Хьюз, оглянулся и что-то сказал своим. Те остановились шагах в пяти от него. Мужчина поднял голову и, глядя на Хьюза, сказал несколько слов по-испански. Он был маленького роста, худой и высохший, с желтыми выгоревшими усами. Одежда у него была рваная и много раз заплатанная, но разноцветные заплатки и потрепанная широкополая мексиканская шляпа придавали ему какой-то оттенок щегольства и независимости.

– Чего он хочет? – спросил Хьюз. – Ты ведь их понимаешь. Бормочет что-то на своем языке.

– Да, – хихикнув, подтвердил Данни. – Ни черта не знает английского. Ни одного слова. Я еще, когда нанимал, обратил внимание. А девчонка, кажется, немного разговаривает. – Он повернул голову и заговорил с мексиканцем на его языке.

Тот ответил тихим хриплым голосом. Его черные глаза напряженно смотрели на Хьюза. Данни повернулся к Хьюзу. «Хочет поговорить с тобой. Кажется, недоволен расчетом».

– Ну его к черту, – лениво протянул Хьюз. Большой, красной от загара рукой он подлил виски в стакан. – Скажи ему, пусть подождет. Мы сейчас заняты.

– А может быть, отпустишь его? – неуверенно сказал Данни. – Будет тут стоять над душой.

– Нет, – отрезал Хьюз. – Пусть покоптится на солнце. Видишь, какой у него гордый вид, – одна шляпа чего стоит!

– Ну ладно. – Данни сквозь желтые зубы сплюнул слюну от жеванного табака, повернулся к мужчине и сказал по-испански, чтобы тот ждал.

Мексиканец неохотно повернулся и пошел к своим. Он сказал им одно короткое слово. Женщина оглянулась, раздумывая, на что бы присесть, но на пыльном дворе фермы ничего не было, кроме высоких штабелей из ящиков. Она вздохнула и выпрямилась. Мальчишки завозились между собой, но женщина искоса взглянула на них – и они затихли, спрятавшись за ее юбкой.

Было около 12 часов дня. Жара стояла страшная. Мужчина вытер пот со лба и достал из кармана табак и клочок бумаги. Он свертывал папиросу медленно и осторожно.

– Ну и шваль же ты привез на этот раз! – усмехнулся Хьюз. – Ты, наверное, брал их всех прямо из больницы. Вот посмотри хоть на этого, – он показал на мексиканца, – одни кости.

– Шваль или не шваль, – сказал Данни, – а дело сделано.

Дело действительно было сделано. Сотни тысяч апельсинов были уложены в ящики.

Хьюз был здесь хозяином. У него насчитывалось около пятисот акров плодового сада. Кроме того, он владел маленьким консервным заводом в Сакраменто.

Данни был вербовщиком. Его дело состояло в том, чтобы набрать в Мексике, Пуэрто-Рико или еще где-нибудь рабочих на сезон уборки и привезти их сюда, в Калифорнию. По договоренности с фермерами он получал по доллару с человека за каждый проработанный день.

– Да, дело сделано, – согласился Хьюз. – А кто его знает, какой будет спрос в этом году на сок и повидло!

– Ничего, – Данни хлопнул его по плечу. – Ты не прогоришь, не бойся. Такие не прогорают.

Хьюз усмехнулся. Помолчав, он сказал:

– Не люблю я этого виски. У меня потом от него голова болит. Да и жарко очень.

– Молодец ты, – сказал Данни, – даже виски не пьешь. – Он замолчал и в пьяном раздумье посмотрел на мексиканца. – Интересно, куда они потом деваются?

– Кто? – спросил Хьюз.

– Да вот эти, сезонные рабочие.

Хьюз пожал плечами.

– Во время уборки, – продолжал Данни заплетающимся языком, – их здесь всегда бывает такая уйма. Я сам привез человек пятьсот. Пока урожай не снят, они работают. Потом мотаются по дорогам, нищенствуют. А потом все куда-то исчезают.

– Подыхают, наверное, – сказал Хьюз. – Не буду я больше пить. – Он отодвинул стакан.

Мексиканец с семьей по-прежнему стояли во дворе. Солнце палило беспощадно. Рабочие, нагружавшие машину в дальнем конце двора, двигались, несмотря на присутствие хозяина, медленно, как в полусне. Над бесконечным плодовым садом, правильные ряды которого поднимались сразу от дороги к холму, стояло синее марево. Воздух как будто сгустился.

Мексиканец облизал пересохшие губы, посмотрел на веранду и отвел глаза в сторону. Двое гринго[4]4
  Презрительная кличка американцев в странах Латинской Америки.


[Закрыть] сидели за столом. Они сидели в тени, а он с семьей стоял на жаре и ждал. Это его не удивляло. Сколько он себя помнил, всегда было так, что он либо работал на жаре, либо стоял и ждал, а кто-то из гринго сидел в тени и смотрел. Ему, мексиканцу, было свойственно работать, как птице летать. Гринго было свойственно сидеть и смотреть, как другие работают, как змее свойственно ползать. Они не могли понять друг друга, как змея не может понять человека. Поэтому он относился к гринго с холодною ненавистью, смешанной с презрением, как человек относится к ползучим гадам.

Хьюз всё это смутно чувствовал.

– Ты видишь, – сказал он Данни. – Этот мексиканец больше не подойдет. Будет стоять и ждать, пока я его не позову. Хоть неделю. Ненавидит нас. Ненавидит всех американцев.

Мексиканец в своей большой шляпе, женщина и девушка смотрели вниз, на пыльную землю. Они понимали, что гринго на веранде говорят о них, но в их позах чувствовалось полнейшее равнодушие к тому, что американцы могли говорить и думать. Только мальчики с любопытством смотрели на веранду.

– Эй, малый, – Данни взял со стола кусок дыни и поманил старшего мальчика. – Хочешь дыни?

Мальчик взглянул на мать. Та, сверкнув глазами, что-то резко сказала ему. Он отступил за ее юбку.

– Ну и пусть стоят, – произнес Данни обиженно. Грязной рукой он стер пот со лба. – Пусть стоят до вечера.

– Да ну их, – сказал Хьюз поднимаясь. – Надоели. Прямо какой-то парад нищих. Давай разберемся с ними. Ты будешь переводить.

Данни встал и, пошатнувшись, схватился за стол.

– Надо бы еще стаканчик выпить, – сказал он жалобно.

– Хватит, – отрубил Хьюз. – Эй, Майк! – крикнул он в сторону двери. – Давай сюда списки. Тут еще один недовольный пришел.

Из двери на веранду выглянуло загорелое лицо с рыжими бачками. Это был Майк – повар, счетовод и сторож. Раньше он выступал на ринге, но в драке ему сломали руку, и он работал теперь на ферме. Майк бросил взгляд на маленького мексиканца.

– Сейчас.

Через минуту он вышел на веранду с большой бухгалтерской книгой в руках, сел за стол и сказал:

– Этого я помню, его зовут Мачадо.

Данни спустился во двор и прислонился к веранде.

– Иди сюда! – крикнул он мексиканцу на его языке.

Мужчина сделал два шага вперед.

– Ну, в чем дело? – спросил Хьюз с веранды. – Спроси его, в чем дело, Данни.

Мексиканец начал говорить. Напряженно, не отрываясь он смотрел на Хьюза и что-то объяснял. Речь у него была со множеством шипящих, но в то же время певучая и мелодичная. Один раз маленькой рукой с жесткими загрубевшими пальцами он сделал осторожный поясняющий жест.

Когда мексиканец кончил, заговорил Данни. Он плохо знал испанский и путался, вставляя в свою речь английские слова. Данни скоро замолчал, и снова мексиканец сказал несколько слов. Выражение лица у него не изменилось, он всё время смотрел только на Хьюза.

Данни объяснил:

– Он говорит, что, когда ехали сюда, я им обещал по 100 долларов в месяц на семью. Они работали тридцать дней, а теперь вышло, что он еще 20 долларов должен.

Мексиканец протянул руку с раскрытой ладонью. Потом приложил ее к сердцу.

– Он спрашивает, где же деньги. Говорит, что есть нечего.

– Ага, – сказал Майк с веранды. – Я нашел его в книге. У него мальчишка болел лихорадкой и кто-нибудь из семьи всё время с ним оставался. Потом мы еще брали за лекарство.

Данни перевел. Мексиканец ответил ему несколькими фразами.

– Он считает, что не могли с него вычесть так много.

– Ну, в чем дело? – сказал Хьюз. – Сейчас мы посчитаем. – Он сам начал объяснять мексиканцу. Тот слушал, не отрывая взгляда от красного лица хозяина. – У вас было трое работников. За тебя полтора доллара в день, жена и дочь – доллар. За детей, наверное, 50 центов… Как мы за детей, Майк?

– Полдоллара за пару.

– Ну вот, – продолжал Хьюз. – Вы работали 31 день и еще один день до обеда. – Он показал на красных толстых пальцах. – Тридцать один, понимаешь?

Мексиканец кивнул.

– Всего получается около 100 долларов.

Мексиканец опять кивнул.

– Ну, теперь начинаем высчитывать. За жилье 25 долларов. Переведи ему, Данни.

Данни перевел. Мексиканец что-то сказал ему.

– Он говорит, – пояснил Данни, – что их поместили в старом сарае. Там– даже одной стены не было.

– Наплевать. – Хьюз сплюнул. – Мой сарай. Сколько хочу, столько и беру. Всё по закону.

Мексиканец, очевидно, знал слово «закон». Он печально кивнул, Хьюз перечислил другие вычеты: за столовую, инструменты, штрафы за невыход на работу.

Данни переводил.

– Ты объясни, что всё по закону, – сказал Хьюз. – Он должен 20 долларов. За один день невыхода на работу я высчитываю заработок за три дня. Так что теперь он должен будет отработать в саду.

Данни уже надоело переводить.

– Всё равно он ни черта не понимает. Видишь, стоит как пень. Давай лучше выпьем.

Маленький мексиканец глядел на Хьюза. Каждый раз при слове «закон» он печально кивал. Когда Данни кончил, он снова протянул руку и сказал несколько слов.

– Он говорит, что всё понял, – перевел Данни. – Просит 15 долларов, как вое получили. Он доберется до города и будет там искать работу.

– Вот осел! – злобно сказал Хьюз. Ему это тоже надоело. – Скажи ему, что он никуда не уйдет, будет отрабатывать здесь, в саду.

Данни перевел. Мексиканец задумался. Он смотрел в землю, потом поднял голову.

– Он говорит, что уйдет, – сказал Данни. – Не будет работать. Говорит, что, когда начнутся дожди, им отсюда не выбраться.

– Уйдет, – Хьюз присвистнул. – Эй, Майк, покажи-ка ему, что у нас бывает с теми, кто уходит, не расплатившись.

Майк поднялся из-за стола. Он был голый до пояса. Лицо и шея у него были красные от загара. Грудь и плечи – белые, жирные и покрытые рыжеватыми волосами. Поигрывая огромными бицепсами, Майк спустился во двор и подошел к мексиканцу. Он был на треть выше мексиканца и вдвое шире его в плечах. Девушка позади сжала руки и шагнула к матери. Женщина переступила на месте и отбросила черную прядь жестких волос со лба. Ее суровое худое лицо не изменило выражения. Мальчишки держались за юбку матери, испуганно поблескивая черными круглыми глазами.