Текст книги "Надежда"

Автор книги: Север Гансовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Мальчик был молчалив и задумчив. Из постоянно открывающихся дверей по залу проходил ветерок. Томми зябко обхватил руками плечи. Синеватые тонкие губы его были сжаты. Он нахмурил брови так, что сухая кожа натянулась на высоком лбу под светлым вихром, и неподвижно смотрел перед собой на желтую скатерть.

Майк несколько раз заговаривал с ним, стараясь вывести его из задумчивости. Мальчик отвечал невпопад и испуганно оглядывался, вырванный из мира своих дум.

Матросу хотелось, чтобы Томми был так же весел, как и он, но ему не приходило в голову ничего такого, что могло бы рассмешить друга.

Они пошли ночевать на трубы – в последний раз.

На знакомом перекрестке, где Томми когда-то окликнул Майка, матрос остановился. Ему хотелось объяснить, как он благодарен мальчику за то, что тот помог ему, и за то, что приобщил его теперь к новой и лучшей жизни. Но он не умел этого выразить и только сказал:

– Здорово ты придумал – жить тут на трубах. Здорово… Если бы ты меня не позвал, я бы, наверное, замерз.

Мальчик ответил ему слабой улыбкой. Помолчав, он сказал:

– А хорошо нам тут было на трубах. Верно?

– Верно, – согласился Майк. – Но там у вас во Флориде лучше.

– Лучше, – сказал Томми задумчиво. Потом, убеждая себя, повторил. – Конечно, лучше. Утром надо встать пораньше. Я тебя разбужу.

Мальчик долго ворочался на своей трубе. Матрос заснул сразу.

Около четырех утра на перекресток вышли два полисмена в толстых плащах с капюшонами. Моросил дождь.

Один из них, пониже ростом, проворчал, всматриваясь в пересеченную дождевой сеткой мглу:

– Может быть, в этой щели кто-нибудь прячется из бродяг. Посмотрим?

У них был приказ вылавливать всех бездомных.

Высокий с сомнением покачал головой.

– Вряд ли. Они сейчас все по подворотням сидят.

– Всё-таки давай заглянем.

У высокого была семья – жена и трое детей. Ему оставалось совсем немного до пенсии. Лезть в щель ему не хотелось. Там могли оказаться вооруженные бандиты.

– Посмотри, – сказал он вяло.

Низкорослый вытащил из кобуры револьвер и пошел боком по щели. Он прошел несколько шагов и прислушался. В щели было тихо.

Он вернулся на перекресток.

– Никого нету.

Они пошли дальше.

Матросу в это время снилось, что они с Томми гоняют по двору фермы большого гуся, а Фрида стоит у дверей сарая и смеется. Сам он никогда не был на фермах, но такую сцену видел когда-то в кино.

Он проснулся в шесть утра и окликнул:

– Томми!

Никто не ответил ему.

Он повернулся на живот и посмотрел вниз.

Труба была пуста. Мальчика не было.

Майк подумал, что Томми ненадолго вышел из щели и сейчас вернется. Он положил голову на руки и задремал.

Снова его разбудил шум оклендского девятичасового поезда. Было уже совсем светло. Он понял, что проспал не меньше двух часов.

Майк посмотрел вниз. Мальчика не было.

Матрос в тревоге соскочил со своей верхней трубы. Нижняя была пуста. Ее отполированная поверхность тускло светилась.

В голове у Майка мелькнуло подозрение. Он поспешно схватился за карман на поясе, где лежали деньги. Тонкая пачка долларов была на месте. Он пересчитал их. Семнадцать долларов.

Ему стало стыдно. Он покраснел и в растерянности сунул руки в карманы нового комбинезона. Больше ждать здесь Томми не имело смысла. Мальчик отсутствовал уже около двух часов. Это не могло быть случайностью.

Майк подумал, что, может быть, ночью мальчику стало совсем плохо, и он, не желая будить его, выбрался из щели на улицу, где его и подобрали.

Матрос вышел на улицу. Напротив, в первом этаже пожилая женщина мыла окно. Майк остановился возле нее.

– Послушайте, здесь никого не подбирали утром?

Женщина посмотрела на него.

– Это вы про мальчишку, который с вами ночует на трубах?

Их обоих тут уже знали многие.

– Про него, – кивнул матрос.

Женщина покачала головой.

– Нет. Тут ничего такого не было. А что, он совсем плох уже?

– Да нет… А вы рано встали?

– Я тут уже три окна вымыла. Если бы что-нибудь утром случилось, я бы увидела.

Майк пошел в закусочную. Знакомый буфетчик тоже ничего не знал о Томми.

– Я удивился, – сказал он, – что вы сегодня утром не пришли.

В полном недоумении Майк сел на трамвай и поехал на помойку. Вместо него и Томми там работали уже новые люди. О мальчике никто ничего не знал.

С помойки матрос отправился в полицейский участок того района, где они жили, затем в больницу.

Весь этот день и половину следующего он бродил по городу. Сан-Франциско жил своей жизнью. Гремели трамваи, проносились, сверкая никелем, автомобили. Толпы прохожих двигались по тротуарам. Никому не было дела до пропавшего мальчика и до матроса, который не знал теперь, что ему делать и на что надеяться.

Вечером Майк сел на скамейку в Голден-Грейт парке и стал думать.

Если бы Томми заболел, его бы удалось разыскать в больнице Латинского квартала, куда матрос заходил уже. Если бы мальчик ночью попал, например, под случайный автомобиль, об этом было бы известно полиции. Оставалось одно – он поехал к себе на родину во Флориду без Майка. Просто решил не брать его с собой.

Матрос сжал зубы и глубоко вздохнул. Значит, всё кончилось. Все его надежды на лучшую, счастливую жизнь лопнули, как мыльные пузыри. Мальчишка один уехал в солнечный край.

Майк просидел в парке несколько часов и около двенадцати ночи вышел оттуда, испытывая страшную злобу к мальчишке и ко всему миру.

Он спустился в первый попавшийся ему погребок, напился там, подрался на улице и попал в полицейский участок. Когда он утром вышел оттуда, он был весь избит и не нашел в кармане ни единого цента.

Около недели он провел в городе, отчаянно голодая. Один раз ему повезло. Возле мусорного ящика он нашел смятую пятидолларовую бумажку. За первой удачей последовала вторая. В тот же вечер в порту он нанялся рулевым на двухтрубный грузовик, идущий в Южную Америку.

Боцман показал ему койку, в носовом кубрике. Вахта начиналась с утра. В кармане у Майка было четыре доллара с мелочью. Он решил прогуляться последний раз по городу.

На шумной Маркет-стрит было тесно. Майк шел, засунув тяжелые кулаки в карманы, толкая плечами прохожих. До него доносились обрывки разговоров, иногда смех. Над улицей плыла мелодия танго, передаваемая из большого универсального магазина. Центральная часть города веселилась, радуясь первому теплому весеннему вечеру.

В сознании Майка копошились тяжелые, медлительные мысли. Он думал о том, что если бы не подлый поступок мальчишки, может быть, и он, Майк, мог бы вот так же брести вечером после работы по улице, радоваться хорошей погоде и беззаботно болтать.

Возле переезда матрос остановился, как будто бы натолкнувшись на невидимую стену. В пяти шагах от него на асфальте сидел Томми.

Мальчик оперся спиной о стену и вытянул ноги на тротуаре. Возле него лежала потертая армейская фуражка, которую Майк знал. В фуражке поблескивала одна никелевая монетка.

Мальчик безучастно смотрел перед собой на ноги прохожих.

Рука, бессильно лежавшая на колене, была так тонка, что казалась почти прозрачной.

Матрос стоял как громом пораженный.

Вся его злоба сразу исчезла. Было видно, что мальчишке отчаянно плохо. Школьные штаны, которые они вместе покупали, были истерты и покрыты грязью. Он, очевидно, ночевал эти дни просто на асфальте, где-нибудь в подворотне. Весь его вид, потерянный и убитый, говорил о том, что он ничего не выиграл, расставшись с Майком.

Матрос подошел к нему.

– Эй, Томми!

Мальчик, услышав знакомый голос, испуганно вскинул голову. Глаза его метнулись по фигуре матроса, в них отразился ужас. Он вскрикнул, поспешно вскочил на ноги и побежал. Фуражка осталась на земле.

Матрос, расталкивая прохожих, кинулся за ним.

Томми был слишком слаб, чтобы убежать. Он миновал два дома и, задыхаясь, остановился возле открытых дверей какой-то закусочной, схватившись рукой за стену.

Майк догнал его и взял за руку.

– Что же ты убегаешь от меня?

Мальчик отвернулся к стене. Он весь дрожал от страха и напряжения.

Матрос огляделся. Несколько прохожих, которые видели, как мальчик убегал от Майка, остановились возле них.

– Что с ним разговаривать? – сказал кто-то сзади. – Надо сразу позвать полисмена.

– Пойдем сюда, – матрос потащил мальчика в закусочную.

В дальнем углу был свободный столик. Майк сел сам и посадил мальчика. Теперь он мог хорошо разглядеть его. Лицо у Томми было грязное, очевидно он давно не мылся. В спутанных светлых волосах застряла соломинка. Возле уголков рта пролегли две горькие морщинки. Он был так худ, что было странно, как он еще может двигаться.

– Ну вот, – сказал матрос. – Вот мы и встретились. Куда же ты пропал?

Мальчик молчал. Он отвернулся от Майка и смотрел вниз, на грязный пол.

Матрос осмотрелся и подозвал официанта.

– Что-нибудь выпить.

Официант проворно принес бутылку и два стакана.

– Ну что же, выпьем. – Матрос налил виски себе и мальчику. – Выпей. Слышишь?

Томми покорно взял стакан, отпил и закашлялся.

Матрос выпил свой стакан, придвинулся к столу и положил на него локти.

– Ну, рассказывай теперь. Ты меня просто хотел бросить, да?

Мальчик покачал головой, всё так же глядя в сторону. Он покраснел от виски и перестал дрожать.

– Ну говори, – сказал матрос. Он начал сердиться и налил себе снова.

– Ну ладно. – Томми придвинулся к столу и решительно повернулся к матросу. – Ладно, я тебе расскажу. Только ты не поймешь.

– Ну давай.

– Видишь ли… – Он задумался на минуту, затем продолжал. – Видишь ли, я от тебя ушел тогда ночью. Взял и ушел.

Матрос кивнул.

– Но ты не подумай, что я один хотел уехать… Один уехать, а тебя бросить.

– А почему ты ушел?

– Тебе это трудно понять, – сказал Томми. – Дело в том, что я тебе всё соврал… То есть не соврал, а так… Выдумал, одним словом.

– Как выдумал? – матрос не понимал.

– Дело в том, что ничего этого не было. Ни фермы, ни домика, ни сада. Это я всё придумал.

– Я что-то не понимаю, – сказал матрос. – Как же не было? А где твои родители живут?

– И родителей не было, – горько усмехнулся мальчик. – Никого не было. Я их всех придумал.

– Подожди! – Матрос начал понимать. – Ты их придумал так, как рассказы придумывал?

– Ну да. – Мальчик кивнул. – Как про разных прохожих. Только это было про себя.

– Нет, нет. – В голову матросу пришла одна мысль. – Нет, неправда. Ведь мы письма получали от Фриды.

– Письма я сам писал, – сказал мальчик тихо. – Напишу и отнесу на почту на другой конец города. А в своем отделении получаю. Помнишь, там всегда был штамп Сан-Франциско.

– Неправда, – матрос побледнел и откинулся на спинку стула. После долгой голодовки он ослабел, и маленький стакан виски уже подействовал на него. В голове у него шумело. Он никак не мог понять, как могло: получиться, что у мальчика не было родителей.

– А куда же мы сами писали письма?

– Адрес я просто выдумал.

– Ну подожди, – матрос схватился за стол руками. – А как же… – Он боялся произнести это имя, имя девушки, которую он полюбил уже и о которой столько думал в долгие часы на помойке и на трубах.

Мальчик понял его.

– Как же Фрида? И Фриды тоже не было.

– Но ведь ты же, – матрос сжал кулаки, – ты же про нее всё рассказывал. Как она стирает, как в огороде работает, как гладит. Не может быть, чтобы ее не было.

Мальчик вздохнул.

– Не было. Понимаешь, ее тоже не было. Я ее тоже придумал. Видел одну похожую в кино, а остальное всё сам выдумал.

– И что она добрая? И что так работает?

Томми кивал при каждом вопросе.

– Ну хорошо, – сказал матрос. Он всё еще не мог поверить. – А зачем же ты так сделал, если их на самом деле нету?

– Вот это тебе и не понять, – вздохнул Томми. Он огляделся, как бы ища что-нибудь, что могло бы ему помочь в объяснениях.

Сизый дым висел в спертом воздухе. В противоположном углу грохотала радиола. За столиками спорили, шумели. Кто-то плакал, кто-то пьяным голосом подпевал радиоле.

– Понимаешь, – сказал мальчик, – я всё время был один, и мне хотелось, чтобы у меня кто-нибудь был…, Я сначала в приюте жил, а потом убежал оттуда, потому что надзиратели очень дрались. И вот тогда я придумал себе отца, а потом мать и Фриду. А потом придумал, почему я от них ушел. Мне некому было что-нибудь про себя рассказывать, я стал писать письма. Сам напишу и опущу в ящик. А потом ответ напишу и тоже опускаю. Только в другом месте. И так хорошо мне было. Я что-нибудь делаю и всё думаю: а что бы Фрида сказала…

– Значит, ты врал, – сказал матрос мрачно. У него было такое ощущение, что у него отняли что-то большое и близкое ему. Он только не мог понять, кто это сделал. Он налил себе виски и выпил.

– Нет, не врал. – Мальчик покачал головой. – В том-то и дело, что не врал. Я в них во всех, знаешь, как верил. Они передо мной как живые были. Закрою глаза и вижу. Я в них сам верил еще больше, чем ты. До самого последнего дня. А потом ночью проснулся и понял, что никого нету. Мне тогда страшно стало, что ты рассердишься, и я ушел.

– Ну хорошо. – Матрос нахмурил брови и закусил губу. В голове у него вертелась какая-то мысль, но он никак не мог поймать ее. – Ну хорошо… А откуда же ты всё узнал?

– Что «всё»? – спросил Томми.

– Ну вот это… Про ферму и про Фриду.

– Я тебе говорил, что всю прошлую зиму сидел в Публичной библиотеке. Я там всё и прочел. Что там растет, когда сажают. А сам-то я всю жизнь здесь в городе. По помойкам хожу. Я за городом ни разу и не был. Я даже и коровы-то никогда не видал.

Из открытой двери подуло, и мальчик зябко передернул тощими плечами. Кожаная куртка исчезла, на нем была полосатая грязная рубашка.

– Ну ладно, – сказал матрос. – Он откинулся на спинку стула и мрачно уставился перед собой. – Значит, ничего этого и не было. Ни дома, ни сада, ни Фриды.

– Ничего не было. – Мальчик вздохнул.

Майк заказал еще виски, налил себе и Томми и быстро выпил. Затем снова налил и выпил.

Он был уже пьян. Лицо у него начало бледнеть, а шрам на щеке покраснел. Внутри он ощущал какую-то бесконечную пустоту. У него было впечатление, что мальчишка как-то предал его. Всю весну он надеялся на что-то очень хорошее, и даже когда Томми пропал, он всё же знал, что это хорошее существует. Но теперь оказалось, что ничего и не было. Он чувствовал себя как человек, который стоял на твердой земле и вдруг понял, что это не земля, а только тонкая пленка, отделяющая его от бесконечной черной пустоты.

– Ничего не было, – повторил он и глубоко вздохнул. В нем закипала злость, которую он испытывал всегда, когда пьянел. Он расправил плечи и скрипнул зубами. Воздух в закусочной сгустился. Перед глазами у матроса стоял красный туман. Ему казалось, что мальчишка отодвинулся куда-то далеко от него. Он чувствовал, что его кто-то обидел, кто-то отнял у него и эту ферму, где он собирался работать, и девушку, которую он любил. Он смутно понимал, что этот «кто-то» был не мальчишка, а тот самый, кто всегда преследовал его, из-за кого ему всегда доставалось в жизни только самое плохое, грубое, грязное. Но эта мысль была слишком неопределенной, чтобы он мог задержаться на ней, она скоро ускользнула от него. Ему хотелось кого-то бить, кому-то мстить за всё случившееся.

Он заскрипел зубами, поднял тяжелую руку и с силой ударил кулаком по столу. Вокруг всё сразу стихло на мгновенье. Все головы повернулись к нему. Бутылка подпрыгнула и скатилась на пол.

– Это ты виноват, – сказал матрос мальчику. – Это ты всё устроил.

Мальчик испуганно прижался к спинке стула.

– Нет, это не я. – Он знал, что матрос не поймет его. – Это не я, – повторил он безнадежно.

– А кто виноват? – спросил матрос со злобой.

– Это не я, – сказал мальчик. – Это с самого начала всё так и было. Всю жизнь…

– Ага, – сказал Майк с расстановкой. – Всю жизнь. – Ему на мгновение показалось, что он понял, кто виноват. Но затем это понимание ушло от него.

Он встал и выпрямился во весь свой огромный рост. Злоба бушевала в нем.

– Ну хорошо, – сказал он с угрозой. – Тогда мы сейчас поговорим. – Ему казалось, что сейчас здесь появится тот, с кем надо поговорить. Он повернулся лицом к окну и, поворачиваясь, задел столик. Стаканы звякнули. Это рассердило матроса. Он обернулся и ногой ударил по столику.

Раздался звон разбитого стекла. Мальчик кинулся к Майку и схватил его за руку. Тот, не глядя, резким движением отшвырнул его. Томми бессильно упал на пол.

Люди за ближайшими столиками выжидательно и с испугом смотрели на матроса.

Ближе всех сидел маленький тощий мужчина со следами малярной краски на комбинезоне и рыжих усах.

Матрос, пошатнувшись, шагнул к нему и могучей рукой схватил за воротник.

– Так это ты!

Мужчина молча испуганно смотрел на матроса. И снова Майк почувствовал на плече маленькую руку.

Он обернулся. Это был Томми. В уголке рта у него показалась кровь. Сжав зубы, он сдерживал кашель.

– Это не он, – сказал мальчик. – Это я, – понимаешь?

Матрос повернулся к Томми. Он сразу забыл о маляре. Все мысли как-то сразу исчезли у него из головы. Он помнил только, что Фриды нет на свете.

– Ну ладно, – сказал матрос растерянно. – Значит. ты это всё придумал. Ну ладно. Мне надо идти.

Он медленно вытащил деньги и швырнул их на столик, который уже поднял официант.

Мальчик, сев на стул, прижимал ко рту грязный платок. Плечи у него встряхивало кашлем.

– Ну прощай, – сказал Майк. – Раз ничего негу, прощай.

Пошатываясь, он быстро вышел из закусочной и поспешно зашагал к порту. Он прошел три квартала и прислонился к стене. Он вдруг вспомнил, что мальчик говорил ему, кто виноват.

– Всю жизнь, – повторил матрос глухо, прислушиваясь к себе.

На улице было свежо, и он начал трезветь.

– Всю жизнь…

Матросу вдруг пришло в голову, что мальчишка ни в чем не виноват и – что он, умный и добрый, может объяснить ему, Майку, отчего это всё так получилось.

Он повернулся и быстро пошел обратно к закусочной. Затем ему показалось, что он идет слишком медленно, что мальчик успеет уйти оттуда и потеряться в огромном городе. Он побежал, расталкивая прохожих. Мальчика в закусочной уже не было.

Воры

– Ну, повтори еще раз… Ты что, не слышишь, что я говорю?..

Мальчик не ответил. Он смотрел задумавшись в окно. Косой луч солнца ударил в запыленное, с разводами грязи стекло, и от этого пыль засветилась.

Женщина на постели дернулась под серым одеялом.

– Рой! – голос у нее был нервный и высокий.

– Да, мама! – Большие серые глаза мальчика остановились на раздраженном лице женщины.

– Ты слышишь, что я говорю?

– Слышу.

Мальчик как будто очнулся от сна.

– Так что же ты не делаешь?

– А что делать? – глаза у мальчика были недоумевающие.

Женщина приподнялась на постели, одеяло соскочило с плеча, обнажив бледную сухую кожу. Она встряхнула длинными, нечесанными черными волосами.

– Что ты со мной делаешь! Ты убить меня хочешь. Дай воды!

Мальчик в углу комнаты приподнял эмалированную крышку с ведра и зачерпнул кружкой. На нем была полосатая трикотажная рубашка, какие носят ребята в городе, и вытертые бархатные штаны до колен.

Он подал воду матери.

Она выпила половину кружки и выплеснула остаток на земляной пол.

– Ты, наверное, хочешь меня убить.

– Да нет, мама. Зачем ты так говоришь…

– Ну повтори всё, что ты скажешь там.

– Да зачем? Я же знаю…

Женщина гневно взмахнула рукой.

– Ну ладно-ладно. Я сейчас… Я подойду к окошку, постучу и, когда мне откроют, скажу…

– Дурак! – Женщина в отчаянии приподнялась и опять бессильно упала на серую подушку. – Дурак! Вот совсем не так. Сначала ты подашь квитанцию. Если ты сначала заговоришь, он захлопнет окошко и не станет ничего слушать.

– Ну да! Я забыл… Сначала я подам квитанцию, а потом начну говорить. – Голосу мальчика был монотонный. Он смотрел всё туда же, в окно, где в солнечном луче искрились пылинки. – Я скажу, что папа прислал нам денег из Висконсина, но мама больна и не может за ними прийти. Она послала меня и дала мне квитанцию.

– Ну и дальше?

– Всё.

– А если он спросит, ходишь ли ты в школу и есть ли у тебя школьное удостоверение, – что ты скажешь?

– Я скажу, что не хожу в школу, потому что мы приехали сюда недавно и я не успел начать.

– Ну, а потом?

– Потом я сосчитаю деньги.

– Не отходя от окошка?

– Не отходя от окошка.

– Потом?

– Потом зашпилю карман булавкой и буду держать его вот так.

– Сколько должно быть денег?

– Сорок два доллара… И сразу пойду домой, никуда не заходя и не глядя по сторонам.

– Ты знаешь для чего нам нужны деньги?

– Знаю. Ведь ты же объясняла.

– Ну ладно, – женщина облегченно откинулась на подушку. Она провела рукой по груди, – Если бы не это, я бы сама пошла. Разве можно тебя посылать за деньгами!

– Мама!

– Что?

– Идти?

– Иди.

Мальчик повернулся и пошел к двери. Женщина смотрела на его маленькую фигурку. На локте полосатая рубашка у него была чуть-чуть продрана. Мальчик взялся за деревянную ручку двери.

– Рой!

– Что?

– Поцелуй меня.

Он вышел и зажмурился от солнечного света. Батраки на этой окраинной улице находились далеко один от другого. Чахлые травинки росли между булыжниками. Сразу за их домом начинались железнодорожные пути. Красные, синие, фиолетовые вагоны стояли на рельсах. Мелкие камешки между шпалами отливали радужными нефтяными пятнами.

Где-то простучал колесами поезд. Значит, 10 часов. Хорошо в городе! Всегда знаешь, сколько времени. У каждого часа свои звуки. Утром в 6 часов за стенкой начинает ругаться Джаспер. Он всегда ругается, пока встает и пьет кофе. Потом проезжает фургон молочника. Колеса стучат по булыжнику, – 7 часов. На этой улице редко кто берет молоко, но он тут ездит, потому что ему ближе.

Потом пригородные поезда. Каждый час. Не то, что на ферме. Там только три времени. Утро – надо выгонять корову и теленка. Полдень – мать приходит домой и приносит ему завтрак. Вечер – корову гнать обратно. А зимой совсем нет времени, – сидишь весь день в комнате и смотришь на двор в продутый в стекло кружок.

Хорошо в городе! Можно ходить по улицам и рассматривать дома, магазины, трамваи. Можно пойти в порт и смотреть на корабли.

Задумчиво обведя взглядом залитые солнцем крыши бараков, серые камни мостовой, вереницу разноцветных вагонов на путях, мальчик пошел на почту.

– А сколько тебе лет? – спросил кассир.

– Одиннадцать.

– Откуда же вы приехали?

– Из Висконсина. Там у нас ферма была. Папа остался работать в лесу, а мы приехали сюда к бабушке.

– А почему же бабушка не пришла за деньгами?

– Она умерла два месяца тому назад.

– Ну, ладно. Вот считай. Сорок два доллара.

Смотри, чтобы у тебя не украли. Сразу иди домой.

– Спасибо, мистер.

Кассир скучающе оглядел маленький зал почтового, отделения с кафельным полом и серыми стенами. Небольшая очередь стоит за письмами у барьера напротив. За столом толстый небритый мужчина пишет письмо. В углу возле телефона высокий тощий брюнет в полосатом пиджаке шарит в карманах, ищет монетку. За деньгами больше никого нет.

Кассир захлопнул окошко. Мальчик пересчитал еще раз деньги. Всё правильно. Он сунул деньги в карман, вытащил из другого кармана булавку.

– М-м-м!

– Что? – Мальчик обернулся.

Перед ним стоял мужчина в полосатом измятом пиджаке и темных брюках. Мужчина был высокого роста. С подвижным, нервно дергающимся лицом, с черными седеющими всклокоченными волосами. У него был высокий лысеющий лоб, глубокие морщины возле рта.

– Что, мистер? – недоуменно спросил мальчик, держа в руке булавку.

Мужчина показал себе пальцем на губы и помотал головой. Потом он взял себя за ухо и снова помотал головой. У него были блестящие черные глаза. На барьере он показал, переставляя пальцы, что надо куда-то идти.

На лице у мальчика было недоумение и растерянность. Он широко раскрыл глаза и отступил на шаг, прижав руки к груди.

– Я вас не понимаю, мистер. Вы не можете говорить?

Мужчина помычал. Он начертил в воздухе пальцем какую-то фигуру. Он требовал ответа.

Мальчик оглянулся по сторонам. Люди, стоявшие в очереди за письмами до востребования, равнодушно смотрели на них. Толстый небритый мужчина за столом быстро писал что-то на грязном листке бумаги.

Мужчина в полосатом пиджаке рассердился. Он гневно ткнул мальчика пальцем в грудь, затем, так же зло, – себя. Он скорчил гримасу, выражающую презрение.

Мальчик догадался, что это глухонемой. Он слышал про таких раньше, но никогда еще не видел их. Ему было жалко мужчину, он старался понять, чего тот хочет, но не мог. Оттого, что все другие смотрели на него и видели, что он ничего не делает, чтобы помочь глухонемому, мальчику было стыдно. Он покраснел.

– Я вас не понимаю, мистер.

Мужчина зло махнул рукой, повернулся и отошел. С минуту он стоял, думая, что сделать, напряженно пожевывая губами. Потом вытащил из кармана старую, потрепанную газету и огрызок карандаша и снова шагнул к мальчику. Он показывал теперь, что напишет свой вопрос на бумаге. Он взял мальчика за плечо и подтолкнул его к столу.

Мальчик обрадованно закивал головой. Конечно, если он напишет на бумаге, всё будет понятно.

Мужчина посадил мальчика на стул. Движения у него были нервные и порывистые.

– Да, да, мистер, – сказал мальчик с облегчением. – Пишите, пожалуйста.

Мужчина разостлал газету перед мальчиком. Рука у него была морщинистая и шершавая, с большими твердыми ногтями. Он сжал карандаш и начертил на газетном листе две длинные линии. Рука у него дрожала, и линии получились неровными. Потом он пересек их еще двумя новыми. Он опять замычал, стуча по газете карандашом.

Мальчик смотрел на него с отчаянием.

– Я не понимаю, мистер.

Теперь и другие заинтересовались тем, что спрашивал глухонемой. Толстый небритый мужчина встал со своего места, обошел стол и склонился над газетой, придавив мальчика грудью.

К ним подошла полная женщина, за ней еще одна, в красном свитере, брюнетка.

Глухонемой снова схватил карандаш. Он опять рисовал какие-то линии, стучал пальцем и карандашом по газете и требовательно мычал. Лицо его нервно подергивалось.

Мальчик сидел, растерянно сгорбившись. Толстый мужчина давил ему на плечи, прижимая к столу. Газета почти сползла мальчику на колени. Никто кругом не мог понять, чего хочет глухонемой.

– Не понимаю, – сказал небритый. Он обращался к глухонемому. – Не понимаю, – слышите? – Он отошел от мальчика.

Мужчина в полосатом пиджаке с отчаянием огляделся. Руки у него дрожали. Он ударил себя в грудь, схватил газету и, мыча, быстро вышел на улицу.

– Несчастные люди, эти глухонемые, – сказала полная женщина, возвращаясь к барьеру, где была ее очередь.

Мальчик растерянно смотрел вслед глухонемому. В одной руке у него была булавка. Он взглянул на нее и вспомнил, – надо зашпилить карман и скорее к маме.

Он встал и сунул руку в карман. Денег не было. Он сунул руку в другой карман – пусто! Опять в первый. Нет ничего. У него вспотел лоб, и он вытер его рукой, взъерошив светлые волосы. Опять в правый карман. Ничего нету. Совсем пусто.

Растерянно он посмотрел на стул, на котором только что сидел. Ничего. Под столом тоже не было денег. Губы у него задрожали. Но он сдержался и, бледный, с широко открытыми глазами, продолжал шарить по карманам.

Полная женщина, издали наблюдавшая за мальчиком, подошла к нему.

– Ты что-нибудь потерял?

Мальчик поднял на нее глаза.

– Да, мисс. Вы не видели мои деньги?

– Какие деньги?

– Я только что получил вот тут, – он показал на окошко. – Сорок два доллара.

– Нет, не видела, – сказала женщина. – А куда же ты их дел?

– Я положил в карман.

– Я видела, как он получал, – вмешалась брюнетка в красном свитере.

– Ну, и теперь их нету? – продолжала полная.

– Нету.

– Это, наверное, толстый украл, – сказала брюнетка. – Они вдвоем с этим глухонемым. Я видела, когда сюда шла, как они стояли рядом.

– Что же вы не сказали? – спросила полная.

– А я откуда знала?

– Несчастный мальчишка, – сказала полная, отходя мальчик шагнул за ней. Губы у него дрожали.

– Мисс…

– Ну что?

– Что же мне теперь делать?

– Вот глупый! Беги ищи их. Может быть, они еще где-нибудь тут.

Мальчик шагнул по кафельному полу к двери. Он оглянулся на полную женщину и шагнул еще раз, быстрее.

– Ты беги скорее, – сказала брюнетка. – Разве можно таких детей посылать за деньгами!

Мальчик вышел на улицу. Солнечные лучи падали теперь вертикально на асфальт. На улице никого не было.

– Ну, хорошо, – сказал дежурный по участку, сержант О’Флаэр. – Хорошо, – повторил он, глядя на стоявшего за барьером мальчика. – Кто его привел? Кто может всё рассказать?

– Его Маккормик привел, – сказал сидящий на деревянной скамье у стены полисмен. – Он тут рядом, в дежурке.

– Позовите его, – сказал сержант. Он разглядывал мальчишку. Серые большие глаза, светлые волосы. Худой, как все дети в этом районе. Одно колено в крови. Конечно, это он еще хорошо отделался.

Маккормик вошел, надевая фуражку. Другой рукой он вытирал пот с затылка. Он был красен, как начищенная медь, и, казалось, готов был перелиться через тугой воротник мундира. Дожевывая что-то, он отдал честь.

– Слушаю, сержант.

– Расскажите, как было дело, Маккормик.

– Вот, – сказал полисмен, вытирая платком лоб. – Я стою у папиросной лавки и разговариваю с этим греком, который там всегда продает земляные орехи. Появляется вот этот, – он махнул рукой в сторону мальчика. – Он встает у трамвайной линии и стоит. Остановки нету у папиросной лавки. А он стоит и не переходит улицу. Я сначала подумал, что он хочет что-нибудь положить на рельсы, пистон какой-нибудь. Ну, у него был совсем растерянный вид. Такой вид, что он вот-вот что-нибудь выкинет похуже. «Тут что-то не ладно, – говорю я греку. – Сейчас он что-нибудь выкинет».

– Короче, Маккормик. – Сержант вытащил платок и тоже вытер себе затылок.

– Сейчас, сержант, – полисмен набрал воздух. – Тогда я подхожу к нему. – Он опять показал на мальчика. – А он даже не слышит. Я ему кричу «Эй!», а он не слышит.

Мальчик стоял, опустив голову.

– Ну и вот идет трамвай, – продолжал полисмен. – Я подхожу ближе. Трамвай уже недалеко. Тогда вот этот, – полисмен подтолкнул мальчика, – берет и ложится на рельсы. Чтоб мне провалиться на этом месте, – полисмен обвел глазами стены комнаты, призывая их в свидетели. – Чтоб мне не сойти с места, он ложится на рельсы. Тогда я…

Он еще раз набрал воздух. Сержант слушал его, хмуро и нетерпеливо постукивая карандашом по столу.

– Тогда я прыгаю на рельсы, хватаю мальчишку за шею и вытаскиваю на другую сторону. Мне колесом чуть на пятку не наехало. Вот столько осталось. Ей-богу… Вожатый ведь не может сразу затормозить. Вот столько осталось. Не больше сантиметра.

– Ну ладно, – сказал сержант. – Спасибо, Маккормик. Мальчик, как тебя зовут?

– Рой, мистер, – сказал мальчик.

– Мне идти? – спросил полисмен.

– Нет, подождите, Маккормик. Как твоя фамилия? – он обращался к мальчику.

– Джонс.

– Лет?

– Что? – не понял мальчик. – Ах, сколько лет? Одиннадцать.