Текст книги "Надежда"
Автор книги: Север Гансовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
С. Ф. Гансовский
НАДЕЖДА
Надежда
В один из вечеров в середине зимы в Сан-Франциско выпал снег. Это было необычайным происшествием. Снега в этих местах не помнили даже те, кто жил тут по многу лет. По всему городу – из чистеньких особнячков северной стороны и из двухэтажных деревянных домов рабочего района к югу от Маркет-стрит – на улицу выбегали дети. Одни, запрокинув головы, смотрели, как в глубокой густой темноте неба возникают и летят кружась белые хлопья, другие ловили снежинки руками и с интересом рассматривали быстро тающие симметричные звездочки.
Безработного матроса Майка Спида снег застал еще на улице Эмбаркадеро. Весь день он ходил по пристаням, но работы нигде не было. Когда повалил снег, Майк решил прекратить поиски. Ругаясь, он пересек мощеную булыжником Эмбаркадеро и пошел вверх по Маркет-стрит, в город.
Прохожих было мало. По четырем колеям трамвайных линий полупустые дребезжащие вагоны везли в город последних запоздавших служащих и рабочих порта. Майк шел пешком: у него не было лишних денег на трамвай и ему некуда было торопиться. Его никто нигде не ждал.
Он шагал долго, ссутулившись, сунув руки в карманы и опустив голову. Снег таял у него на плечах. Редкий полосатый вигоневый свитер совсем промок, и от него даже шел пар. Майк смотрел на свои разбухшие от воды ботинки, – по очереди каждый из них появлялся и исчезал из его поля зрения, и так они несли его всё выше и выше в город по лужам на асфальтовом тротуаре.
Когда он дошел до середины Маркет-стрит, ему пришло в голову, что делать ему на этой улице нечего. Нужно было подумать о ночлеге. Прошлую ночь он провел, сидя на скамейке в Голден-Грейт парке, дрожа от холода и только иногда задремывая. Но сегодня из-за снега на это рассчитывать не приходилось. Во всем парке вряд ли найдется хоть одно сухое местечко.
Возле железнодорожного переезда он пересек широкую, пустынную Маркет-стрит. Налево от него два ряда фонарей, отражаясь на мокром черном асфальте, двойными сверкающими нитками скатывались вниз к побережью. Направо фонари поднимались вверх к центру. Майк не поднял головы, чтобы полюбоваться этим красивым зрелищем. Он углубился в одну из узких улиц, которые ведут к латинскому кварталу Сан-Мигель.
Сырая погода загнала прохожих в дома. Сквозь задернутые окна ночных кабаков глухо доносились звуки музыки. Матрос торопился пройти этот хорошо освещенный район, чтобы где-нибудь в глухом переулке переночевать в подворотне. У него было немного денег, но он боялся тратить их на ночлежку, чтобы не остаться совсем без ничего.
Он сильно устал и замерз. Один раз возле магазина игрушек он остановился и с тревогой ощупал насквозь мокрый на груди свитер. На посиневших от холода пальцах остались темные пятна. Дешевый свитер линял.
– Черт возьми, – сказал матрос, ни к кому не обращаясь. – Так можно заболеть и сдохнуть.
– Эй, эй!
Майк обернулся. Позади него стоял полисмен.
– Что тут делаешь?
– Ничего, – сказал матрос. – Ничего не делаю. Иду домой. Вот здесь рядом, возле церкви.
– Ну иди, иди. – Полисмен помахивал дубинкой.
– Ну и пойду. – Майк злобно сунул руки в карманы и зашагал дальше.
Он прошел еще около полукилометра и усталый остановился на пустынном перекрестке. В четыре стороны уходили узкие, застроенные мрачными нештукатуренными домами улицы. Крупные снежинки вертелись в светлом круге, который отбрасывал тусклый подвесной фонарь.
Несколько мгновений Майк простоял в нерешительности. Он не знал, куда идти дальше. Неожиданно в полумраке сбоку раздался тихий свист и затем мальчишеский тонкий голос:
– Эй, там, на углу!
Матрос обернулся. Метрах в пятидесяти от него стенка домов прерывалась темным узким провалом. Свист донесся оттуда.
– Эй!
– В чем дело?
– Иди сюда.
Майк зашагал к переулку, шлепая сапогами по снежной кашице. Он подошел почти вплотную к звавшему его мальчишке и только тогда немного разглядел его.
Мальчишка сидел на толстой, в полметра, оштукатуренной трубе, которая выходила из подвала и на высоте тридцати примерно сантиметров огибала стену, исчезая в темноте тупика. Выше еще сантиметров на 50 проходила другая такая же труба, так что мальчишка сидел согнувшись и положив руки на колени.
Когда матрос остановился против него, мальчишка поднял голову.
– Под флагом?[1]1
То есть гуляет ночью, так как негде ночевать.
[Закрыть]
– Да, – ответил матрос. – Ночевать негде. А ты знаешь место?
– Можно здесь на трубах, – сказал мальчик. – Я сразу понял, что ты под флагом, и потому позвал.
Он поднялся усталым движением и пояснил:
– Эти трубы теплые… Там дальше изоляцию кто-то снял. Как на печке, ей-богу.
Он пошел в темноту, ведя по верхней трубе рукой. Матрос последовал за ним. В этой узкой щели между домами не чувствовалось ни малейшего ветра. Правая стена, по которой шли трубы, иногда чуть вздрагивала, слышен был шум работающих в здании моторов. Майк решил, что там помещалась какая-то большая мастерская.
– Быки[2]2
Полисмены.
[Закрыть] сюда не заходят, – сказал мальчик. – Никогда.
Они прошли метров двадцать, и мальчик остановился, шаря в темноте рукой.
– Вот здесь. Попробуй.
– Ого, – сказал матрос, отдергивая руку. – Жжется.
– Нет, это так показалось. Лежать можно.
– Нижняя тоже теплая? – спросил Майк.
– Тоже. Только я сам лягу; ладно?. Я что-то заболел. Кашляю…
– Ладно… Я, пожалуй, сниму свитер.
– Конечно. Он тут сразу высохнет. Сними и положи под голову, а потом перевернешь.
Минуты две или три они молча устраивались. Мальчик сбросил большой, не по росту, пиджак и разостлал его на трубе. Майк стянул через голову свитер и положил на верхнюю.
– Какой ты здоровый! – сказал мальчик. Оба они привыкли теперь к темноте и могли рассмотреть друг друга.
– Я всё время на воздухе, – объяснил Майк. – Матросом работал.
– Меня бы не взяли, – сказал мальчик завистливо: – я совсем дохлый.
– Всех берут, – сказал матрос равнодушно. – Там не смотрят на это… А потом, вырастешь – поправишься.
Мальчик промолчал. Они уже устроились теперь и лежали: матрос – на верхней трубе, мальчик – на нижней. Две стены поднимались справа и слева. Наверху был узкий и длинный просвет неба, освещенного в дальнем конце огнями центра.
– Здорово ты нашел, – сказал Майк. – Хорошее место.
– Сюда даже дождь не попадает, – ответил мальчик снизу. – На этой стороне крыша с навесом… Давно без работы?
– Около месяца. Я сам из Окленда. Нас тут всех рассчитали, – коробка пошла на ремонт. А теперь никак не устроиться. Я даже не знал, что так будет.
Они умолкли. Далеко на улице раздался вон автомобильной сирены. Неожиданно мальчик начал кашлять.
Кашель у него был лающий и сухой, раздирающий горло. Он кашлял долго и надрывно, с трудом успевая перевести дыхание. Матрос наверху в тревоге приподнялся.
– Здорово кашляешь.
– Здорово, – согласился мальчишка, держась за грудь рукой. – У тебя нету закурить?
– У меня только окурок. – Майк вынул из кармана стершуюся жестяную коробку от сигарет «Золотая пчела».
Мальчишка торопливо взял окурок, не переставая кашлять, прикурил и несколько раз глубоко затянулся.
– Легче стало, – сказал он спустя минуту. Кашель оставил его. Он жадно затянулся еще два раза, обжигая губы. – Я всегда запасаюсь куревом, а сегодня никак было.
– Да, – сказал Майк. – От кашля это помогает. Тебе сколько лет?
– Тринадцать.
– Как тебя зовут?
– Том. А тебя?
– Майк. Ты давно один?
– Я не один, – ответил мальчик. – То есть сейчас один, а вообще-то могу домой поехать. У меня старики во Флориде живут, на ферме. В любой момент могу поехать. Не веришь?
Матрос не ответил. На улице снова раздался далекий автомобильный гудок. Вверху под самой крышей в одиноком окошке вспыхнула яркая электрическая лампочка и осветила на противоположной стене большой неровный прямоугольник. Редкие снежинки кружились, сверкая в этом потоке света.
– Я люблю, – сказал мальчик, – когда кто-нибудь со мной ночует. Я люблю разговаривать. И потом как-то не страшно, когда вдвоем.
Матрос помедлил с ответом. Потом сонным голосом он спросил:
– Работаешь где-нибудь?
– Работа бывает, – ответил мальчик. – Только много… – У него опять начался кашель. На этот раз он продолжался минуты три или четыре. Мальчишка приподнимался и ложился, но кашель трепал его снова и снова, сотрясая худые плечи и грудь. Он едва успевал набрать воздуха в легкие, как новые толчки выталкивали его. Наконец он спустил ноги с трубы и сел. Кашель кончился. Мальчик долго отхаркивался, затем сплюнул.
– Ну и дела. – сказал он, покачав головой и удивленно оглядываясь. – И курить больше нечего.
Он был совсем обессилен и минут пять сидел согнувшись. Затем он лег на спину. Рядом на улице по жидкому снегу прошлепали чьи-то шаги. Где-то у переезда на Маркет-стрит прошел поезд. Мальчишка смотрел на небо.
– Ты когда-нибудь видел снег?
Матрос молчал. Он уже спал.
– Интересно, – задумчиво сказал мальчик. – Снежинки… Всё летают, летают…
* * *
Утром Майк проснулся первым. Минуту или две он лежал на трубе лицом вверх, стараясь сообразить, как он попал в это ущелье между двумя кирпичными стенами. Потом вспомнил о своих вчерашних скитаниях, о мальчишке и, свесившись, посмотрел на нижнюю трубу.
Мальчик лежал лицом вниз, покрыв худые плечи пиджаком. Из-под пиджака торчали тощие ноги в рваных носках и стоптанных ботинках.
Матрос слез с трубы и натянул высохший за ночь свитер. От свитера исходило приятное тепло, и, передернув плечами, Майк еще раз взглянул на мальчика, пригласившего его сюда.
Ему пришло в голову, – не позвать ли мальчишку в закусочную выпить чашку кофе, но, побренчав мелочью в кармане, он решил, что делать этого не стоит. У него осталось совсем мало денег, он боялся, что придется голодать.
Засунув большие тяжелые руки в карманы, он пошел по щели на улицу.
Когда он уже вышел на перекресток, сзади раздался окрик:
– Эй, матрос!
Это кричал мальчишка.
– Ну, что? – Майк остановился.
Торопливо натягивая пиджак, мальчик подошел к нему. Светлые жидкие волосы его спутались, на лбу остался отпечаток складки от пиджака. Поеживаясь от утреннего холода, он спросил:
– Что, уже пошел?
– А чего валяться?
– Да нет, я так… Рано еще.
Час был действительно ранний, – около половины шестого. Снегопад кончился. В воздухе стоял сырой туман, такой густой, что не было видно даже ближайших зданий.
– Кому рано, – сказал матрос хмуро, – а мне пора.
Он повернулся, чтобы идти.
– Подожди. – Мальчик взял его за руку. – У меня мелочи немного есть. Пойдем выпьем кофе. Я тут закусочную знаю поблизости. Всю ночь не закрывается.
– Нет. – Матрос покачал головой. – Мне сейчас неохота. Я потом выпью.
– Пойдем, – настаивал мальчик. – Я угощаю.
– Ты что, такой богатый, – сказал матрос мрачно. – Лучше побереги для себя. Я на чужие не пью.
– Для меня тоже хватит. Пойдем. – Мальчишка похлопал себя по карману.
– Нет. Не хочу.
– Ну пойдем тогда вымоемся. Тут недалеко колонка есть. Только одному надо качать, пока другой моется.
Матрос провел рукой по лицу.
– Помыться, пожалуй, можно.
Колонка помещалась в центре большого, мощенного булыжником двора. В доме еще спали. Было тихо, только с крыш непрерывно падали капли.
Матрос взялся за рукоятку насоса. Мальчик мылся долго, старательно растирая шею и уши. Матросу надоело качать.
– Хватит, что ли?
– Сейчас, – с готовностью отозвался мальчик. – Жаль только – мыла нету.
Матрос несколько раз плеснул воды на лицо.
– Хочешь мой платок? Вытрись. Он чистый, только мятый.
– Не надо. – Майка злила приветливость мальчика, и от этого он становился всё мрачнее.
Но тот не смущался.
– Ну пойдем, что ли, в закусочную. Я совсем замерз.
Ему действительно было холодно. Лицо у него побелело так, что ясно проступили веснушки. Нос посинел, Губы дрожали.
– Ну ладно, – сказал Майк. – Только платить будет каждый сам за себя.
– Как хочешь.
В закусочной было тепло. Толстый буфетчик дремал за стойкой.
– Два кофе, – скомандовал мальчик, садясь за столик возле батареи центрального отопления.
Буфетчик принялся медленно доставать чашки с полки. Всё валилось у него из рук. Борясь со сном, он несколько раз втыкал в штепсель вилку от шнура электрической плитки и никак не мог попасть.
– Хорошо работает, – подмигнул мальчик матросу. – Главное – быстро. – Он положил локти на стол и с интересом смотрел на буфетчика.
Кофе, наконец, согрелся. Волоча ноги, буфетчик подошел и поставил на столик чашки.
Когда он вернулся за стойку, мальчик, грея руки над чашкой, спросил буфетчика:
– Это не тебя я вчера на стадионе видел?
– Нет, – сказал буфетчик озадаченно. – Я там не был. А что мне там делать?
– По-моему, ты там в футбол играл. Лучше всех. Ты же проворный.
Буфетчик недоуменно посмотрел на мальчика. Потом до него дошло, что над ним смеются. Он вяло замахнулся ложкой.
– Смотри! Доиграешься.
– А ты разве попадешь? – спросил мальчик.
Буфетчик взобрался на свой высокий стул за стойкой и снова задремал, положив голову на руки.
– Похож на мистера Пиквика, – сказал мальчик Майку. – Толстый.
– На кого?
– На Пиквика. Это такая книга.
– Ты и книги читаешь? – удивился матрос.
– Я всю прошлую зиму читал. В Публичной библиотеке, – объяснил мальчик. – Меня одна женщина пускала. Я туда от холода забирался, а потом стал читать. Много прочел… Я бы и теперь читал по вечерам, только не пускают. Той женщины нету.
– А я не читал, – матрос тоже согрелся, и настроение у него улучшилось.
– Никогда?
– Нет. Давно читал одну книгу – «Татуированная графиня». Здорово написано.
– Интересная, – кивнул мальчик. – Не хуже, чем про Пиквика. Но и про Пиквика хорошо.
– Я только комиксы смотрю, когда попадаются, – сказал Майк. – А ты где работаешь?
– На помойке. Мусор сортирую…
Выйдя из кафе, они разошлись в разные стороны. Мальчик отправился к себе на помойку, матрос зашагал в порт.
Когда он добрался до Эмбаркадеро, тусклое холодное солнце уже повисло над горизонтом за трубами и мачтами торговых пароходов. День был ветреный, холодный..
Безработных собралось много. Люди стояли группами по трое, по пятеро. Одни, чтобы согреться, похлопывали себя по плечам, другие дули в закоченевшие пальцы. Некоторые прохаживались взад и вперед.
Майк присоединился к одной из групп. Завязался разговор, прерывающийся долгими паузами.
Рыжебородый плотный мужчина в истертой кожаной куртке рассказывал:
– На восточном побережье еще хуже. Ребята рассказывают, что некоторые нанимаются на парусники чуть ли не за одну кормежку. А на парусных самая собачья работа…
– Ну и здесь не сладко, – высокий небритый парень в таком же, как у Майка, свитере сплюнул. – Я уже три месяца без работы и не знаю, когда устроюсь.
– Как же ты выдержал три месяца? – раздался вопрос.
– У меня аккордеон был. Продал старьевщику.
Майк подумал о том, что у него нет аккордеона и уже через неделю ему придется собирать объедки по мусорным ящикам. Конец зимы был самым плохим месяцем в порту.
– Раньше бывало, – продолжал рыжебородый, – что, если в рейс не попадешь, на берегу можно найти работу. А теперь и здесь на каждое место по десять желающих.
Наступило долгое молчание. Люди всё прибывали. Вскоре на улице стояла уже толпа человек в четыреста.
Часа через два после того, как Майк пришел в порт, в передних рядах кто-то крикнул:
– На четырнадцатом пирсе набирают!
Толпа заволновалась. Люди со всех ног побежали по булыжнику на четырнадцатый.
Майк тоже пустился бежать вместе с другими, расталкивая соседей. На полдороге он споткнулся о кусок ржавого троса и упал, больно проехав по булыжнику на руках и коленях. Он попытался встать, но кто-то из бегущих сзади, выругавшись, толкнул его коленом, еще кто-то наткнулся на него и тоже чуть не упал. Он несколько раз пробовал подняться, но его снова роняли на булыжник.
Когда все пробежали, он встал, наконец, на ноги. С расцарапанных ладоней сочилась кровь. Ушибленное колено сильно болело. Выругавшись, он снова пустился бегом.
На четырнадцатом пирсе толпа образовала плотный круг. В центре его стоял хаеринг-босс[3]3
Представитель какой-нибудь пароходной компании, занимающийся наймом матросов.
[Закрыть] со своим помощником.
Работая локтями и плечами, Майк пробился к центру. Но было поздно.
Хаеринг-босс уже указал пальцем поочередно на шесть человек. Помощник выдал им жестяные номерки.
Толпа молча повалила обратно. Майк шел вместе с другими, вытирая кровь с ладоней.
Прошло еще около трех часов. Майку хотелось есть, но он не решался пойти в харчевню возле главных ворот, так как боялся пропустить момент, когда будут набирать еще.
Колено у него сильно болело. Ветер с океана усилился. Люди, которых к середине дня стало еще больше, дрожали от холода.
Майк начал отчаиваться. Денег у него осталось еще на два дня. Он не знал, что будет делать, если не найдет работы.
Неожиданно он увидел в толпе мальчишку, с которым ночевал на трубах.
Мальчик торопливо шагал, обходя мужчин. Его смышленые глаза перебегали с одного лица на другое. Он искал кого-то.
Майк окликнул его:
– Эй, приятель!
Увидев матроса, мальчик подбежал к нему. От быстрой ходьбы он разогрелся, лицо его порозовело.
– Хорошо, что я тебя нашел, – торопливо заговорил он. – Хочешь устроиться на работу?
– Ну, ясно, – недоверчиво сказал Майк.
– Ну тогда бежим скорее. У нас на помойке одного грузчика прижало машиной. Его в больницу отправили, Я со старшим рабочим поговорил, и он меня отпустил съездить за тобой. У нас сейчас обеденный перерыв.
– А не врешь?
– Чего же я буду врать? – удивился мальчик. – Бежим скорее.
Они побежали вдвоем к главным воротам. Мальчишка скоро начал отставать; матрос взял его за руку и потащил за собой.
– Поедем на трамвае, – задыхаясь сказал мальчик. – Я заплачу.
На помойке старший рабочий взглянул на широкие плечи Майка и его могучую грудь.
– Пойдешь на погрузку.
Помойка раскинулась на окраине города. По решению городских властей ее нужно было передвинуть на десяток километров южнее к океану. Подрядчик, взявшийся вывезти мусор, решил заработать на нем дополнительно. Несколько десятков рабочих ломами расковыривали гниющие, слежавшиеся груды и кидали мусор на широкие, медленно движущиеся транспортеры. Стоявшие у транспортеров рабочие выбирали из мусора гвозди, болты, гайки, проржавевшие чайники, кастрюли без дна, обломки железных кроватей и другой металлический утиль. Последней операцией была погрузка. Металл укладывали в большие ящики, которые кран ставил на грузовики, остальной мусор лопатами кидали в самосвалы.
Над помойкой стоял тяжелый запах тления, который обещал стать еще сильнее с наступлением теплых дней… От развороченных мусорных холмов исходило тепло. Холодный ветер здесь ощущался меньше.
Самой легкой была работа за транспортерами. Здесь в ряду одетых в лохмотья мужчин и женщин стоял мальчик. Руки у людей непрерывно мелькали над медленно плывущими грудами мусора. Найдя металл, рабочие кидали его назад, к другому длинному транспортеру, на конце которого стоял большой ящик.
Майк попал на погрузку. К кучам уже отсортированного мусора подходили самосвалы. Четверо рабочих поспешно брались за широкие с загнутыми краями лопаты и бросали мусор в кузов.
Грузить было неудобно. Лопаты часто завязали в густой упругой массе хлама. Иногда попадались и такие предметы, которые приходилось кидать руками, – полусгнившие доски, остатки мебели, куски картона, от ящиков.
Когда прошел час работы, матрос увидел, что ссадины у него на руках, полученные в порту, по краям покрылись коркой липкой, въедливой грязи. Там, где кожа была содрана, живое мясо затвердело и потрескалось.
Во время минутного перерыва между машинами к Майку подошел мальчишка. Посмотрев на руки матроса, он покачал головой и ушел. Он вернулся еще через несколько минут с парой новых рабочих рукавиц.
– Взял у кладовщика, – объяснил он. – Потом у тебя вычтут из зарплаты.
Работа на помойке продолжалась до темноты. Расчет был каждодневный. Рабочие за транспортером получали с килограмма металла, грузчики на мусоре – с количества вывезенных машин.
Майк получил вечером полтора доллара, мальчик – около двух.
Когда они вышли в город, мальчик спросил:
– Пойдешь в ночлежку?
Майк покачал головой. Он боялся тратить деньги на ночлежный дом.
– Пойду на трубы. А ты?
– Тоже на трубы. Мне в ночлежку неохота. У меня там два раза деньги отнимали. Я же слабый.
Он был доволен тем, что матрос будет ночевать вместе с ним, и весело предложил:
– Зайдем съедим что-нибудь.
Они зашли в дешевый кафетерий и плотно поели, затем пешком через весь город отправились в Латинский квартал.
На одном из перекрестков мальчик остановился, схватившись за грудь рукой. У него начался приступ кашля, такой же, как ночью. Он сгорбился. Жидкие светлые – волосы мотались при каждом толчке. Пятясь, он подошел к стене дома и прислонился, чтобы не упасть.
Кашель длился несколько минут. Матрос, переминаясь с ноги на ногу, стоял рядом.
Отдышавшись, мальчишка сплюнул и сказал:
– Плохо. Пожалуй, у меня туберкулез… Надо домой ехать. А то еще пропадешь здесь.
– Куда домой? – спросил матрос. – Разве у тебя есть дом?
– Я же тебе вчера говорил, – сказал мальчик. – Ты не поверил, что ли?
– Конечно, не поверил. Чего же ты здесь живешь, если у тебя дом есть?
– У меня есть. Во Флориде. Отец, мать и сестра на ферме живут.
– Чего же ты сейчас не едешь?
– У меня денег нету. Неудобно ехать. На помойке мало платят. Не накопишь.
– Для такого, как ты, платят как раз. – Матрос вспомнил о толпах в порту. – Видел, что на пристанях делается?
– Я знаю. – Мальчик кивнул. – Меня старший рабочий жалеет. А то бы давно выгнали.
Некоторое время они шли молча. Они пересекали теперь многолюдную Маркет-стрит. Мальчишке было приятно идти рядом с Майком, который был почти на голову выше большинства прохожих. Мальчик опять оживился.
– Красивая улица, – говорил он. – У нас во Флориде таких нет. Ты не бывал в Тампе?
– Был. Только недолго.
Майк всё еще не верил, что у мальчика есть родные. Тот понял это.
– Вот посмотри.
Остановившись у ярко освещенной витрины мебельного магазина, он достал из кармана пиджака потрепанную фотографию и протянул матросу. На фотографии был изображен домик в саду. На переднем плане стояли апельсиновые деревья.
– Ну и что?
– Наша ферма, – объяснил мальчик. – У нас турист один жил. Он фотографировал.
Мальчик похлопал себя по карману.
– У меня и письма есть. Часто получаю. Не веришь?
– Что мне не верить? – ответил матрос. – Какое мне дело?
Они пошли дальше. Мальчик рассказывал о кинофильме, который видел месяц тому назад, и поминутно толкал матроса в бок, приглашая посмотреть то на полисмена, ведущего пьяницу через улицу, то на пышно разодетую даму, с трудом втискивающуюся в автомобиль. Он совсем забыл о тяжелом приступе кашля, который только что согнул его.
Матрос думал о том, что у него нет никого родных и никакой фермы, куда бы он мог приехать и отдохнуть от бесконечных скитаний. Он вырос в портовом районе Нью-Йорка, рано ушел в море, бывал во многих портах мира и всякий раз, возвращаясь домой, не досчитывался кого-нибудь из родных. Теперь ему исполнилось 25 лет. Он даже не помнил точно, когда родился, так как и не слыхал о такой вещи, как празднование дня рождения. Он был одинок. Почти все его впечатления о жизни сводились к тяжелой однообразной работе рулевого, к ругани остервенелых боцманов, качающейся койке душного кубрика и недолгим дням на берегу с пьянством и драками. Он смутно понимал, что в жизни его не хватает очень многого, и ему, измученному многодневными поисками работы в порту, хотелось, чтобы всё – и улица, сверкающая огнями, с нарядными прохожими, и потоки автомобилей, и выкрики радио на перекрестках, – всё провалилось бы куда-нибудь к чертям и началось бы что-то новое, – он не знал что.
Вдвоем с мальчиком они добрались до знакомого перекрестка. Мальчик первый полез в щель; матрос боком стал протискиваться за ним. Плечи и ноги у него болели от непривычной работы с лопатой.
Было уже поздно. Улица в этом бедном квартале затихла.
Матрос и мальчик около получаса лежали молча, потом Майк спросил:
– А ты почему ушел?
– Откуда?
– Из дому.
– Видишь, какое дело… – Мальчик был рад случаю поговорить. – Отец у меня здорово пил. Как напьется, так и начинает нас всех бить. Прямо чем под руку попадет… Это его туристы приучили. У нас всегда кто-нибудь жил зимой, потому что места хорошие. Вот они все выпивали, и отец с ними начал. А потом и один. Мать его сначала и к врачу водила и к гадалкам. Он когда трезвый, то смирный. Но ничего не помогало. Он меня раз так побил, что я неделю не вставал. Тогда и решил уйти из дому.
Он умолк. Кругом стояла тишина, только на улице с крыши на мостовую непрерывно стекал тонкий ручеек. Вдалеке раздался свисток полицейского. Ему ответил другой, еще дальше.
Матрос молчал, и мальчик, не дождавшись от него никакого вопроса, продолжал:
– А теперь-то я могу вернуться. Знаешь, почему? Сестра подросла. Мне, когда я убежал, одиннадцать было, а ей восемнадцать. А теперь ей двадцать, и она за отца взялась. Нипочем не позволит ему напиться. Он понемногу и перестал пить. Работает теперь как следует… Сестру Фридой зовут. Она красавица, ей-богу. Как в кино. Ростом повыше меня, глаза голубые, а волосы светлые. Такая работящая, не поверишь. Мать теперь старая, всё болеет. Так Фрида всё успевает. Утром встанет, вымоется, корове приготовит корм и бежит за водой. Потом отца поднимет и накормит перед тем, как ему идти в огород или на поле… Она всегда сразу по два-три дела делает. И всё получается. На плите обед поставит, пока он варится, – что-нибудь гладит. Пока утюг греется, – подметет…
– Наверное, вокруг нее ухажеров всегда полно, – сказал матрос.
– Никогда. – Мальчик приподнялся на своей трубе. – Она, знаешь, какая строгая. К ней так не подъедешь, как к некоторым…
Он помолчал, затем добавил:
– Она мне в каждом письме пишет: «Приезжай скорее».
– А что же ты не едешь? Ты ей напиши, она тебе денег вышлет на дорогу.
– Я гордый, – сказал мальчик. – Раз я решил, что приеду сам с деньгами, я уж у ней не попрошу… Вот к лету заработаю и тогда поеду.
Уже засыпая, матрос спросил:
– А тебя как зовут? Ты говорил, но я забыл.
– Томми.
– Ну, будем спать?
– Давай.
Они заснули. Ночью мальчик просыпался три раза и подолгу кашлял. Один раз ему пришлось даже встать и закурить, чтобы приступ кончился.
С этого дня так и пошло. Матрос и мальчик стали вместе работать на помойке. Хотя заработки были очень небольшие – платили не больше двух долларов в день, – Майк решил перебиться там до того времени, когда схлынет основная масса безработных в порту и можно будет попасть на судно.
Теперь у матроса была возможность ходить в ночлежный дом, но ему не хотелось отрывать от своей зарплаты по 50 центов в день. Да и на трубах было спокойнее, чем во всегда переполненной ночлежке.
Матрос и Томми почти не расставались. Рано утром они поднимались и шли умываться к колонке. Умывшись, завтракали в закусочной и там же брали по бутерброду, чтобы съесть во время перерыва на работе. Вывозка мусора длилась всегда до темноты, потому что платили сдельно, и рабочие старались полностью использовать дневное время. Поздно вечером матрос с мальчиком шли в кафетерий и возвращались затем к себе.
Томми обычно болтал всю дорогу. У него была способность выдумывать истории. Когда они шли по улице, он говорил:
– Видел сейчас вот этого в сером костюме, который прошел?
– Видел. Ну и что?
– Хочешь, я расскажу, куда он идет?
– Ну давай.
– Ну вот, – начинал Томми. – Он идет к сестре. Но на самом деле она не его сестра. Она позвонила сейчас к нему и сказала, что с ним хочет поговорить его сестра, которую он не видел десять лет. Он очень удивился, потому что его сестра умерла в сентябре прошлого года. Но он всё-таки пошел. Ты видел у него в галстуке булавку?
– Нет.
– А я видел. Она его просила взять эту булавку и сказала, что по ней его узнает…
После этого шел рассказ с погонями, похищениями, утаенными завещаниями и сыщиками. Рассказ длился долго, иногда переходил на следующий вечер. Потом герои этого рассказа вдруг всплывали в новом.
– Подожди, – говорил матрос, лежа на верхней трубе, – это тот самый, который выиграл скачки в Нью-Йорке?
– Ну конечно, – отвечал мальчик.
– Но ведь он же утонул в бассейне. Помнишь, когда та женщина, как ее звали…
– Элла, – подсказывал Томми.
– Когда Элла приказала отнести его сонного туда.
– Ну и что! Я забыл тебе тогда сказать, что его потом откачали. Уже думали, что он совсем умер, но потом оказалось, что сердце еще бьется.
– Ага. Значит, это он. Ну и что дальше?
Иногда случалось, что человек, вокруг которого сплетались эти удивительные приключения, попадался им снова. Тогда мальчик останавливался, как громом пораженный. Он хватал матроса за руку:
– Смотри.
– Что?
– Смотри. Видишь, пошел Фергюсон.
– Где?
– Ну вот. Возле автобусной остановки. Разве ты его забыл? – Лицо мальчика принимало озабоченное выражение. – Значит, он вернулся сюда, – говорил он задумчиво. – Выходит, он сразу сел на пароход. Что же теперь будет делать Мэри Сати?
Тот, кого Томми называл Фергюсоном, садился в автобус, не подозревая, что только вчера ему пришлось выдержать страшную схватку с дикарями возле озера Чад, которое мальчик перенес из Африки в Австралию.
Майка поражала эта способность. Он сам бывал во многих странах, но ничего не умел рассказать о них, Иногда Томми пытался выспрашивать его.
– А ты был в Турции?
– Был.
– Ну как там?
– Ничего… Жарко…
– Ну, а что там интересного?
Матрос задумывался.
– Да всё, как везде, – говорил он недоуменно. – Жара.
– А на каком языке там вывески?
Матрос старался вспомнить.
– Пожалуй, на английском.
– Но ведь они же крючками пишут. Знаешь, такой алфавит. Называется арабским.
– Не помню… Я помню, что жарко.
– А там слоны есть?
– Не помню. Кажется, есть… Мы там всё время водой обливались на вахте. У одного кочегара был солнечный удар. Чуть не умер.
– Раз жарко, – значит, слоны должны быть, – говорил Томми.
После этого в новом рассказе фигурировала Турция, в которой было очень жарко и где по улицам ходили слоны. Лежа на трубе и глядя в узкий просвет ночного неба между двумя кирпичными стенами, он пускался в далекие путешествия на пароходах, самолетах или верблюдах.
Рядом на улице капало с крыш, шлепал по грязи одинокий прохожий, в воздухе висела едкая городская сырость, а Томми, блестя глазами, увлеченно говорил:
– Тогда они решили пробиваться к океану. Проводник убежал, но Джон умел определять направление по солнцу…
Мальчик был сообразительнее матроса, и Майк скоро это понял. Обычно Томми был в курсе всех городских новостей и дел. В закусочной он слушал радио, и, если ему случалось найти брошенную кем-нибудь газету, он всегда прочитывал ее, не пропуская даже столбцов биржевых курсов.
Иногда, возвращаясь вечером вместе с матросом с работы, Томми останавливался.
