Текст книги "Бару Корморан, предательница"

Автор книги: Сет Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Конечно, позже мать пришла за ней и попросила прощения. Они поплакали вместе и опять стали семьей – или, по крайней мере, частью семьи, понесшей утрату. Но дела было не исправить.

Преподаватели явно обладали солидными знаниями, а мать Пиньон уже ничему не учила Бару. Она только шепталась с Солитом об огне и копье, а еще о каком–то «сопротивлении».

– Учись, – наставлял свою дочь Солит. – В школе безопасно. А Фарьер… – Ноздри Солита раздулись от отвращения. – Он не даст тебя в обиду.

«Нужно узнать, почему Сальм пропал, – подумала Бару. – Я разберусь во всем и не дам этому повториться. И я не буду плакать. Я справлюсь».

То был первый урок причинно–следственных связей, полученный Бару Корморан. Но он не шел ни в какое сравнение с самым важным уроком на свете, который ей однажды преподала мать.

Это случилось задолго до школы и задолго до исчезновения храброго отца Сальма. Глядя на алые паруса боевого корабля в Ириадской гавани, Бару спросила:

– Мать, почему они приплывают к нам и заключают пакты? Почему мы не приходим к ним сами? Почему они такие сильные?

– Не знаю, дитя мое, – ответила мать Пиньон.

Эти слова Бару услышала от нее впервые в жизни.

Глава 2

Потеряв отца Сальма, Бару едва не лишилась и матери. – Невозможно поверить в то, чему они учат тебя, – прошипела Пиньон ей на ухо, пока обе они улыбались надзирателям (те были обязаны сопровождать Бару, которая как–то раз навестила родителей после уроков). – Не забывай о том, что они сделали с Сальмом. Не уступай ни в чем. Семьи держат тайный совет. Мы найдем способ сбросить их обратно в море.

Бару слегка повела плечами и оглядела стены родного дома. Странно, но сейчас он показался ей непривычно убогим.

– Они ни за что не уйдут, – умоляюще шепнула она в ответ. – С ними бессмысленно драться. Ты не понимаешь, как велик Маскарад. Прошу тебя, найди способ заключить мир – пожалуйста, не умирай, как Сальм.

– Он не умер, – прорычала Пиньон. – Твой отец жив. Бару взглянула па Пиньон. Материнские глаза покраснели от усталости, плечи сгорбились в бессильном гневе. Что с ней случилось – с молнией, пантерой, грозовой тучей? Теперь Пиньон выглядела как одна сплошная рана.

Вероятно, Пиньон испытала такое же разочарование, посмотрев на дочь.

– Он жив, – повторила она, отворачиваясь.

Этот спор встал между ними, будто риф.

К своему десятому дню рождения Бару радовалась визитам Кердина Фарьера, торговца шерстью, гораздо больше, чем свиданиям с отцом и матерью. У Кердина всегда находился для нее добрый совет. Одевайся именно так, а не иначе. Дружи с той–то и с тем–то, но не с этими прощелыгами.

Теперь Бару предпочитала рекомендации Кердина, а не материнские указания: ведь именно торговец подсказывал ей, чего нужно достичь. Кердин никогда не говорил ей о том, чего следует избегать.

Школьные инструкторы службы милосердия были родом из множества разных стран. Да и в гарнизоне Маскарада состояло столько чужеземцев, сколько Бару никогда не доводилось видеть на Ириадском торгу.

– Если они могут быть учителями, значит, и я тоже смогу? – спрашивала Бару. – Мне позволят отправиться в чужую страну и запрещать девочкам чтение в неподобающе ранний час?

Кердин Фарьер, заметно растолстевший за годы, прожитые на острове, ласково дернул Бару за ухо.

– В Империи Масок ты сама будешь выбирать, кем быть, Бару! Мужчина, женщина, богатый, бедный, стахечи, ориати, майя, урожденный фалькрестиец – всякий в нашей Имперской Республике может стать кем пожелает, если он рационален в делах и строг в мышлении. Вот отчего мы – Империя Масок, дорогая. Когда лицо скрыто под маской, значение имеют только личные достоинства.

– Но ты же не носишь маску? – заметила Бару, уставившись на Фарьера – вдруг у него за ушами завязочки, спрятанные в волосах?

Ее слова и взгляд рассмешили купца. Проявления остроты ума он любил не меньше, чем Пиньон и Солит. Но, подобно покойному Сальму, Кердин находил удовольствие и в нахальной прямоте Бару, в ее готовности подойти и спросить или взять.

– Маски надевают, приступая к служебным обязанностям. Солдат надевает маску, заступая на пост, а математик – защищая доказательство своей теории. Члены Парламента носят маски, поскольку являются сосудами воли Республики. И Император всегда восседает в маске на Безликом Троне.

Уклонение от ответа. Неприемлемо.

– А когда ты носишь маску? – не сдавалась Бару. – В чем состоит твоя служба?

– На Тараноке царит жуткая жара, поэтому носить маску – сущее мучение. Но я здесь торгую шерстью и иногда принимаю участие в благотворительной деятельности.

Кердин погладил Бару по голове, остриженной ежиком. Накопленный жир округлил купеческие щеки и образовал складку второго подбородка под челюстью Кердина.

Удивительно, но, думая о толстяках, Бару всегда представляла себе не Кердина, а веселых ириадских стариков–сказочников. Они–то наслаждались почтенным возрастом и лучились довольством, а Кердин Фарьер выглядел совсем иначе! Он носил свой вес, точно припасы, предусмотрительно отложенные на черный день.

– А что, если ты получить право носить маску? – в свою очередь, осведомился купец. – Чем бы тебе хотелось заняться?

Сколько Бару себя помнила, ей вообще не хотелось ничего особенного – только читать книги и смотреть на звезды – до того самого дня, пока в гавань Ириада не вошел фрегат под алыми парусами.

И она никогда не стремилась к невозможному, пока страшная доктрина и семейная трагедия не отняли у нее отца Сальма.

Возможно, смерть отцов удастся запретить законом.

И тогда доктрину удастся переписать.

– Я хочу стать сильной, – заявила она. – И обладать властью.

Кердин Фарьер нежно взглянул на Бару сверху вниз.

– Тогда нужно усердно учиться, готовясь к экзамену, – сказал он. – Очень усердно, Бару.

* * *

До экзамена на государственный чин оставалось восемь лет. Бару трудилась до седьмого пота.

«Фалькрест, – мысленно твердила она по ночам. – Эмпиризм. Инкрастицизм. Фалькрестские академии, Парламент, Метадемос, Министерство Грядущего и все их секреты. Если я смогу попасть в Фалькрест, то я справлюсь и со всем остальным».

Как много можно узнать в дальних землях, у самой оси, вокруг которой вращаются Империя Масок и прочий мир! О таких тайнах ее мать и не мечтала!

Но несчастья продолжились и после гибели Сальма.

Весь Тараноке за стенами имперской школы охватило моровое поветрие. Объявленный карантин накрепко запер ворота учебного заведения. Ученики–тараноки, не получая вестей от родных, терпеливо ждали новостей. Они не боялись мора благодаря «прививкам» (еще одному изобретению Маскарада – заблаговременному заражению легкой формой болезни при помощи тампона или иглы). Но ни к концу торгового сезона, ни в сменившем его сезоне штормов карантин так и не был снят.

Порой в школу просачивались слухи об умерших, и тогда Бару не давал спать плач учеников.

«Слухам нельзя верить», – говорила себе Бару.

Тем не менее они часто оказывались правдой.

Одинокими ночами в дортуаре, среди всхлипываний и слез, Бару с холодным раздражением думала: «Вы–то хотя бы знаете…» Лучше уж увидеть тело родного тебе человека и узнать, как ушел любимый родич. Все лучше, чем отец, который пропал в ночи, как детская игрушка или суденышко с перетершимися швартовами.

Затем масштаб смерти снаружи стал ясен – пирамиды трупов, горящие на черных камнях, мокнущие язвы и вонь щелока в карантинных загонах…

Но и тогда Бару не плакала, хоть ей отчаянно хотелось.

Во время очередного визита Кердина Фарьера она в ярости приперла его к стене.

– Отчего так? Что это значит?

И когда лицо купца приняло благодушное выражение, предназначенное для уговоров и увещеваний, Бару заорала. Она кричала словно в пустоту: она не хотела слышать никаких лживых утешений.

– Вы принесли с собой заразу!

Глаза Фарьера расширились, тесня тяжелые бастионы надбровных дуг вверх, а изобилие пухлых щек вниз. В его взгляде мелькнул отблеск абсолютной власти – управляющего механизма, создавшего самого себя из трудов многих миллионов рук. Безжалостного не от жестокости, не от ненависти, но оттого, что он слишком велик и постоянно занят собственной судьбой. Ему просто незачем обращать внимание на крохотные трагедии, незначительные издержки своего роста!

Бару увидела все это не только в щелках глаз Кердина и в его равнодушии к беде островитян, но и в его речах и делах, которые вдруг вспомнились и стали ей понятны.

Конечно, Фарьер намеренно позволил ей увидеть истинное положение дел – то было одновременно предостережением и обещанием.

– Идет приливная волна, – произнес он. – Огромный океан достиг мелкого пруда. Грядут возмущения, смятение и разрушения. Такое случается всякий раз, когда малое присоединяется к великому. Но…

Позже Бару часто будет вспоминать этот момент, чувство, возникшее, когда вместо лжи ей преподнесли некую истину, взрослую и могущественную.

– Но, когда слияние завершится, у тебя будет не пруд, а целое море, чтобы плавать в нем, – закончил он.

Маскарадские учителя и матросы приходили в школу и покидали ее совершенно свободно. Болезнь не брала их. Прибытие второго маскарадского фрегата Бару вычислила моментально – когда по коридорам принялись бродить толпы незнакомых ей людей. Среди них Бару заметила и долговязую чернокожую девушку в звании мичмана – от силы двумя годами старше Бару, но уже имевшую право носить саблю. Бару еще говорила на афалоне с сильным акцентом и постеснялась поздороваться и спросить, как ориатийской девчонке удалось стать офицером военно–морского флота Маскарада, да еще вскоре после того, как две могучие державы сошлись в великой Войне Армад.

А соученики начали исчезать из школы: их отправляли на остров в семьи, страдающие от мора.

– За негигиеничное поведение, – объясняли учителя.

– Социальная патология… – шептались в классе. – Их застали за игрой в отцов…

Наступил период созревания. Учителя зорко наблюдали за учениками, ожидая проявлений негигиеничного поведения. Теперь Бару осознала, отчего Кердин Фарьер советовал, с кем ей можно, а с кем и вовсе не стоит дружить: некоторые помогали учителям в слежке.

Бару исполнилось тринадцать. Ее троюродная сестра Лао была на два года старше Бару. Однажды Лао прибежала к Бару, горько заламывая руки.

Они обе спряталась за пологом, который отгораживал постель Бару от остальных кроватей, – какое–никакое, а уединение.

– Лао, что стряслось? – спросила Бару.

– Мой личный наставник, – начала Лао, потупившись. – Он… – Лао покраснела и сбилась, перейдя с афалона на родной урунокийский. – Он – извращенец.

Личным наставником Лао был Дилине, преподаватель социальной гигиены – вежливый, снисходительный, непривычно бледнолицый фалькрестиец. Обычно он занимался с недисциплинированными или чрезмерно тоскующими по дому. Бару давным–давно решила, что Дилине ничем не может помочь ей на экзамене на государственный чин.

– Что он сделал? – прошептала она. – Лао, посмотри на меня!

– Он думает, у меня – социальная патология, – ответила Лао, прикрывая глаза ладонью от стыда – данный жест ученики переняли от учителей. – Он считает, я трайбадистка.

– Ой! – вырвалось у Бару.

Позже она возненавидит себя за расчетливую мысль: «Если Лао – трайбадистка, то чего мне будет стоить дружба с ней?» Ведь изучаемая наука о гигиенической наследственности гласила, что ложиться в постель с другой женщиной – преступление и за это виновную надо обязательно подвергнуть строгому наказанию.

Дилине объяснял классу, что Имперская Республика рождена революцией против вырожденцев–аристократов, извратившихся телом и разумом за многие столетия беспорядочного спаривания. Их пример показал Фалькресту истинную ценность гигиеничного поведения и тщательного планирования наследственности. «Зараза трайбадизма и содомии должна искореняться как в теле, так и в родословном древе».

Но ведь они с Лао родились на Тараноке, в таранокийских семьях. Верность семейным узам выше Маскарада и его доктрин!

– Что он сделает? – прошептала Бару.

Лао подтянула колени к груди, чуть отодвинула полог и осмотрела дортуар.

– Есть лечебная процедура. Она выполняется руками. В последний раз, когда он ее предложил, я сказала, что у меня месячные.

Бару кивнула.

– Но ты должна ходить к нему на прием каждую неделю.

Лао помрачнела.

– Вряд ли мы способны что–то предпринять, – сказала она. – Даже ты, Бару, хоть ты у него и в любимицах. Может, оно и к лучшему: говорят, лечиться нужно как можно раньше, пока зараза не проникла в наследственные клетки.

– Нет–нет, – возразила Бару и взяла сестру за руки. – Лао, я знаю, к кому обратиться. Я помогу тебе!

Лао благодарно сжала ее ладони.

– Не надо. Переживу. А тебе есть что терять.

Но Бару уже продумывала ходы. Азарт опьянил ее. Позже, презирая себя за расчетливость, она будет вспоминать: «Это была первая проба власти. И первое предательство».

* * *

Бару ошиблась и просчиталась. Напрасно она рассчитывала па Кердина Фарьера.

– Послушай меня, Бару, – негромко произнес он, словно опасался, что их могут подслушать в пустом угловом дворике за туфовой стеной. – У юных девушек и молодых женщин бывает множество истерических состояний и иных неврозов. Это научный факт, неизбежное следствие путей наследования, формирующих пол. Юноши склонны к вспышкам ярости, к насилию и промискуитету, а девицы – к истерии, перверсиям и расстройствам психики. Если хочешь стать женщиной, наделенной властью, – кстати, в Империи такие представительницы женского пола есть… и их немало, – ты должна быть очень сильной. Ясно тебе?

Бару попятилась. Глаза ее широко распахнулись, дрожь губ выдавала пережитое потрясение. В первый раз в жизни Кердин разозлился на нее!

– Нет, – заявила она с наивной прямотой, о которой позднее пожалеет. – Вы лжете! Кроме того, проблемы не у меня, а у Лао, да и Лао не виновата! Виноват наставник Дилине – он к ней просто свои лапы тянет!

– Тихо! – прошипел Кердин Фарьер. – Дилине докладывает директору школы обо всем, что касается социальной гигиены, и его отчеты навсегда остаются в личных делах каждого ученика. Понимаешь, во что может превратиться твоя жизнь, если ты наживешь себе врага в его лице?

Годом–двумя раньше Бару заорала бы в ответ: «Наплевать!», но теперь она знала, что ее протест будет выглядеть проявлением истерии.

Поэтому, несмотря на все свое отвращение, Бару сосредоточилась на практических вопросах.

– Если действовать будешь ты, – начала она, – то я не наживу себе врага, верно? Пусть Лао выставят из школы. Ей здесь не нравится. Директор вполне может счесть ее непригодной для государственной службы.

Неподалеку, с кухни, раздался звон разбитой тарелки и чей-то гневный возглас на афалоне. Кердин Фарьер сложил ладони домиком – как всегда, этот жест означал, что он собирается объяснить Бару нечто сложное.

– Такие люди, как Дилине, посвящают свои жизни твоему совершенствованию, Бару. Они достойны твоего уважения. Их мастерству и знаниям нельзя противиться ни в коем случае: это непозволительно! Если Дилине обнаружил у твоей сестры признаки негигиеничного поведения, он вылечит ее. – Глаза Фарьера потемнели под редутами бровей. – Дитя мое, поверь: любой иной вариант окажется для нее гораздо болезненнее.

«Если Кердин пустился в разглагольствования, значит, он считает, что меня можно переубедить. Наверное, он не разочаровался во мне и не махнул на меня рукой. Если продолжать настаивать… Нет, мне нельзя терять его покровительство», – подумала Бару.

– Ладно, – произнесла она вслух. – Забудем о Лао.

Кердин Фарьер улыбнулся в ответ с радостью и облегчением.

* * *

– А у нас получится? – шепнула Лао, подметая вместе с Бару двор за карантинными рогатками.

Встретившись с ней взглядом, Бару усмехнулась – криво, лживо, по–вороньи.

– Я пока еще изучаю имеющиеся возможности, – ответила она.

Уже взрослой, вспоминая школьный случай с Лао, она не могла отрицать, что всерьез думала о том, чтобы отвергнуть сестру. Пожертвовать ею ради своей будущей карьеры.

Если Бару попадет в Фалькрест, она изучит механизмы власти – и ей удастся спасти не одну девчонку–тараноки. Не важно, сколь умна и храбра Лао. Не важно, насколько она дорога Бару.

Однако у Бару все же имелся план.

* * *

События развернулись на следующий день после разговора с Лао.

– Привет! – сказала Бару, старательно копируя правильный гортанный выговор.

В тринадцать лет она была неуклюжей, нескладной и безумно смущалась перед адресатом.

– И тебе привет, – ответила долговязая.

Она доставила в кабинет директора какие–то пакеты и собиралась выйти из школы через черный ход, где ее подкарауливала Бару.

Бару пригладила ладонью короткий ежик чистых – без единой гниды – волос.

– Вы ведь офицер, верно?

– На офицерской должности, – ответила девчонка. – Посторонитесь, учащаяся.

Расправив плечи, она шагнула мимо Бару и направилась к двери. Она тоже говорила на афалоне, только с каким–то неуловимым акцентом. И, похоже, в свое время она тоже воспитывалась в маскарадской школе.

– Подождите! – Бару придержала девицу за локоть. – Мне нужна ваша помощь.

Они встали друг перед другом, почти нос к носу. Бару поднялась на цыпочки, чтобы сравняться с собеседницей в росте. Глубокие темно–карие глаза, смуглая кожа, умный высокий лоб, мускулистые руки…

– Любопытное создание, – протянула мичман, перейдя на легкий и снисходительный тон, каким чиновники Маскарада обычно говорили с тараноки. – Следи за руками.

– В них–то и проблема, – пробормотала Бару, придвигаясь ближе и делая ставку на то, что ее бесцеремонность скорее заинтригует, нежели оттолкнет. – Если вы понимаете, о чем я….

Бару уже прочла кое–что о военно–морском флоте Империи и хорошенько поразмыслила над информацией, которую почерпнула из книг. От военных моряков требовалось взбираться на мачты и управляться с такелажем и парусным вооружением. Флот мог похвастать обширным штатом женщин–капитанов и даже адмиралов, досконально знающих свое дело и весьма уважаемых в обществе. Но здесь–то и имелась загвоздка. Эти женщины месяцами находились в море и общались в основном с мужчинами, поскольку команды кораблей были укомплектованы из представителей «сильного пола». Учитывая эти факторы, можно было предположить, что имперский флот отлично знает, как устранять любые щекотливые проблемы.

Мичман резко отстранилась, отступив на шаг и вывернувшись из хватки Бару. Бару тревожно вздохнула в ожидании удара или выговора.

– Меня зовут Амината, – произнесла она, покосившись в глубину коридора, и настороженность в ее взгляде оказалась настолько знакомой, что Бару едва сдержала улыбку. – Я – из Ориати Мбо. Моя семья торгует с Тараноке. Кстати, если ты проболтаешься кому–нибудь, что я уделила тебе внимание, я тебя найду и выпущу тебе кишки.

Бару вздернула подбородок.

– А может, я первая выпущу кишки тебе!

Смерив ее взглядом, Амината ухмыльнулась. Она напомнила Бару зимородка, разглядывающего яркую лягушку–древолаза.

– Здесь говорить нельзя, – добавила Амината. – А если я разрешу тебе покинуть школу во время карантина, меня ждут крупные неприятности.

– Я об этом и не просила.

– Точно, – согласилась Амината, показывая маленький медный ключик. – Идем. Я расскажу, как решить твои «проблемы с руками».

* * *

Бару поплелась за Аминатой по тропинке, которая вела на край утеса, возвышавшегося над Ириадской гаванью. Голова ее кружилась от соленого свежего ветра и свободы, от раскатов грома за горизонтом, от заговорщической осмотрительности во взглядах старшей девочки.

– Если нас засекут, то мне наплевать, – призналась Амината. – На острове миллион мелких крысенышей. Раз ты не в школе, тебя просто примут за сироту–беспризорницу в поисках мелких заработков.

– За сироту?

Бару нахмурилась. При их–то огромных семьях, в прочных паутинах отцов и матерей, дядюшек и тетушек и прочих сиротство было практически невозможным.

Отхаркнувшись, Амината сплюнула с обрыва в бурные волны, разбивавшиеся об утес.

– Мор был жесток.

«Да, – подумала Бару, охнув вслух, – конечно, я понимаю…»

Остров ее детства исчез навсегда. Умер в гное и в безысходности, пока она зубрила уроки за белыми туфовыми стенами.

Похоже, сезон штормов наступил уже давно. Оба фрегата Маскарада стояли в гавани со спущенными парусами.

Амината села, свесив ноги с обрыва, и приглашающе хлопнула по скале.

– Давай. Рассказывай, что у тебя за беда.

– Моя подруга…

– И незачем делать вид, будто это не ты.

– Моя подруга, – упрямо продолжила Бару, невзирая на фырканье Аминаты, – привлекла нежелательное внимание мужчины.

– И он уже смог что–нибудь сделать с ней?

– Пока нет, – ответила Бару, усаживаясь рядом и любуясь алой формой Аминаты.

Имперские офицеры одевались в щегольские жилеты из плотного, защищающего в непогоду сукна, и застегивали их на все пуговицы. Амината же, чувствительная к жаре, носила свой жилет залихватски, нараспашку, что придавало ей особую удаль.

– Нет еще. Но пытался.

– Есть правило, – заговорила Амината и посмотрела на горизонт с прищуром старого морского волка, что выглядело немного странным на столь юном лице. – Ложные обвинения недопустимы. Мужчинам, между прочим, нравится считать, что ложные обвинения – оружие женщин. Они все заодно. Даже лучшие из них. А еще не принято жаловаться, если он тебя поимел и теперь хвастает своей удачей.

Бару никогда не задумывалась о подобных вещах и выпалила первое, что пришло в голову:

– А чем тут хвастать?

Амината улеглась на спину, заложив руки за голову.

– Не знаю, как на Тараноке, но в Маскараде надо играть по фалькрестским правилам. А они таковы: мужчинам принято похваляться, а женщинам – помалкивать.

«Детское «так нечестно» здесь, конечно, неуместно», – напомнила себе Бару.

– Ладно, – сказала она вслух. – Понятно.

– Но можно кое–что предпринять, – не без некоторого облегчения продолжала Амината. – Ты собираешь своих подруг, и вы дожидаетесь, пока он не заснет. Потом затыкаете кляпом пасть, связываете руки, привязываете его к койке и бьете по ляжкам и брюху чулками с мылом внутри. Если не прекратит, в следующий раз бьете по яйцам, чтобы он едва мог сходить и отлить. А если вздумает жаловаться, все сразу поймут, за что он наказан. Вот наши флотские правила. Неписаные, но надежные.

Бару, ожидавшая хода тонкого и политического, не сумела скрыть разочарования.

– Но мы не на флоте, – пробормотала она, – и чулок у нас нет. А, главное, мы не можем попасть в его комнату ночью.

– Ага. Значит, учитель.

Глаза Аминаты превратились в совсем узкие щелочки. Сорвав цветок гибискуса, она принялась методично ощипывать лепестки.

Бару пожала плечами.

– Возможно.

– Тогда у него есть уважительная причина, чтоб лапать твою подругу. И есть поддержка сверху. Тяжелый случай.

Бару посмотрела на гавань, где был Ириадский торг. Маскарад снес променады и мостки – теперь на их месте раскинулся огромный док, в котором, как в колыбели, покоился остов нового корабля. Немощеные деревенские улицы были полны солдат, занятых строевой подготовкой.

– Но должен быть способ прекратить этот кошмар, – произнесла Бару. – Что бы ты сама, например, сделала, если б тебя домогался офицер?

– Наверное, ничего, – ответила Амината, отшвыривая в сторону ощипанный гибискус. – Но сейчас среди офицерского состава достаточно женщин и мужчин, служивших бок о бок с ними. Все, что требуется, – шепнуть словечко в нужное ухо. Разумеется, неофициально. Но действует.

– И ты можешь замолвить за нее слово перед своими офицерами, и они прекратят беспредел!

Амината резко села и пожала плечами, и Бару вспомнила, что она – при всей своей форме и выправке – обычный мичман и, вероятно, не старше шестнадцати.

– Рискованное дельце – стравливать военно–морской флот со службой милосердия ради какой–то островитянки. Какая мне от этого выгода?

Бару стиснула губы, выдвинула подбородок вперед и не стала скрывать эмоций.

– Никакой, – рубанула она. – Ты даже не спросила, как меня зовут. Полагаю, тебе и впрямь не стоит встревать в такое «рискованное дельце».

Некоторое время они сидели на краю обрыва в холодном молчании. Ветер крепчал.

– Тебе пора убираться отсюда, – буркнула Амината. – И мне тоже, пока вахтенный офицер не заметил, что я задерживаюсь.

– Тебе придется впустить меня обратно, – сухо заметила Бару.

Амината хмыкнула.

– Незачем. Двери–то запираются только изнутри.

– Неужто?..

Поднявшись, Бару повернулась и направилась вниз, жалея, что при ней нет убивающего кабанов копья матери или самой матери. Уж Пиньон бы не сплоховала на месте Бару! Она бы сразу договорилась с Аминатой и придумала бы, что сделать с социал–гигиенистом Дилине.

«Может, мать и права. Кошмар можно прекратить только с помощью копья»…

– Ну? – крикнула вслед ей Амината.

Ветер дул все яростнее.

– Что – «ну»?

«Выкладывай», – жестом показала Амината и слегка улыбнулась, заставив Бару ощутить причудливую смесь злости и удовольствия.

– Бару Корморан, – ответила Бару. – А «проблему» зовут Дилине.

* * *

На следующей неделе, среди ночи к Бару подошла ее троюродная сестра Лао и поцеловала ее в лоб.

– Спасибо тебе, – прошептала она. – Кроме тебя, у меня ничего хорошего в жизни не осталось, Бару.

Весть о том, что Дилине покидает школу (он якобы получил новое назначение и должен был отправиться в Фалькрест, как только задуют торговые ветры), застала класс в изостудии. Они учились рисовать лис, которых никогда в жизни не видывали. Капитан морской пехоты Маскарада зашел в школу и лично поздравил Дилине. Бару с облегчением вздохнула, но моментально почувствовала тревогу, поскольку ее заслуг здесь не было. За нее все сделала Амината.

Значит, без покровителей она бессильна. Может ли власть быть истинной, если тебе ее дает кто–то другой?

– Привет! – поздоровалась Амината, столкнувшись с Бару в коридоре.

– И тебе привет, – широко улыбнулась Бару – и тотчас схлопотала от надзирателя выговор за непочтительный ответ офицеру флота Империи.

Чуть позже в том же году в школе ввели уроки фехтовального искусства – в рамках подготовки учащихся к возможной военной службе. Амината, назначенная ассистентом инструктора, расхаживала вдоль строя, отрывисто выкрикивала команды прямо в лица ученикам, хватала их за локти, поправляя стойку. Подойдя к Бару, она повела себя ничуть не мягче, чем с прочими, однако ухмыльнулась.

И они стали подругами. Теперь они шептались, сплетничали, рассуждали. Южанка Амината родилась в одном из государств Ориати (Маскарад пытался держать ее жителей в страхе перед очередной кровопролитной войной), попала на имперскую службу извне, как и Бару.

Вместе они устраивали мелкие бунты, реквизировали еду и плели заговоры против учителей и офицеров. Из всех их крамольных деяний Бару просто обожала игру с шифром – Амината немного разбиралась в морских кодах связи, и Бару, соединив ее познания с собственными формулами, изобрела свою систему шифрования. Возможно, сперва она оказалась чересчур претенциозной и излишне вычурной (в какой–то момент для нее требовалось знание трех языков и нескольких сложных тригонометрических функций), но после ссор и свар в учительской кладовой подруги довели систему до совершенства.

А у Бару вошло в привычку удирать из карантина – иногда с Аминатой, иногда в одиночку, при помощи предоставленного Аминатой ключа. Она навещала отца с матерью и убеждала родителей, что она для них еще не потеряна.

Если Кердин Фарьер и знал о побегах Бару, то неудовольствия не выказал. Но когда Дилине покинул Тараноке, он, навещая Бару, держался отстраненно.

– Потребуется искать равноценную замену, – сказал он, пытливо глядя на нее.

«Он догадался, что я замешана в деле спасения Лао», – подумала Бару. Однако она не могла понять, доволен ли он, разозлен, или ему стало интересно, что еще она способна выкинуть.

Соученики Бару покидали школу почти каждый день. Вскоре она обнаружила, что ее нагружают огромным количеством заданий, вопросов и проверочных работ. В основном задачи были связаны с деньгами и приходно–расходными книгами, с геометрией и математическим анализом. В перешептываниях учителей она слышала слово «савант»[4]4
  Человек с отклонениями в развитии, имеющий выдающиеся способности в какой–либо области знаний.


[Закрыть], а за их взглядами чувствовались глаза Кердина Фарьера.

* * *

Бару овладела алгеброй, демографией и статистикой. Она решала уравнения и доказывала теоремы любой сложности, но боролась с литературой и историей, географией и афалоном. Гуманитарные и естественнонаучные дисциплины только поначалу показались ей любопытными. Нет, ее они не прельщали!

Список павших империй вызывал у Бару зевоту, и она в тоске глазела на учебники. Ну и скука! На западе оставалась шелуха древней славы ту майя, чья кровь и письмена были разбросаны повсюду. Каменщики стахечи до сих пор прозябали на дальнем севере в крохотных селениях в тщетной надежде возродиться.

Нет, все это – системы прошлого, проигравшие дню сегодняшнему. Фалькрест превзошел их. Разве что Ориати, земля умелых ремесленников и торговцев, которая раскинулась на юге и состояла из множества государственных образований, представляла хоть какой–то интерес… однако и «лоскуты» Ориати постоянно грызлись между собой.

Но Амината, похоже, не слишком тосковала по родине, да и сил на то, чтобы выиграть Войну Армад, им не хватило, а раз так, что они могут предложить?

Бару с легкостью добилась средненьких непримечательных успехов в социальной гигиене и инкрастицизме – маскарадской философской доктрине прогресса и регулирования наследования. А по искусству фехтования она показывала отличные результаты, превосходя даже многих мальчиков, сделавшихся к семнадцати годам значительно крупнее и сильнее девочек.

Но фехтование не входило в экзамен на государственный чин, а надзиратели, учителя, Кердин Фарьер и сама Бару в ночных разговорах с матерью во время самовольных отлучек из школы постоянно твердили, что экзамен – это все. Именно он являлся ключом к Фалькресту, к академиям и к пресловутому Метадемосу, где пестовали особых людей для заранее определенных целей! И, конечно же, лишь сдача экзамена на государственный чин и могла привести к парламентскому креслу!

Если Маскарад нельзя остановить ни копьем, ни пактом, она изменит его изнутри.

И вот в начале нового торгового сезона пришло время экзамена. Вопросы и задания были доставлены из Фалькреста в запечатанных воском тубусах, принесены в школу под вооруженной охраной и поданы ученикам, как праздничное блюдо.

Кердин Фарьер украдкой вручил Бару фляжку, наполненную чистой родниковой водой с примесью какого–то снадобья – помогающего, по его заверениям, сосредоточиться.

– Его принимают фалькрестские полиматы!

Бару спрятала фляжку в спальне и приступила к экзамену с ясной головой. Все страхи и тревоги сжались в ровные и точные геометрические линии.