Текст книги "Бару Корморан, предательница"
Автор книги: Сет Дикинсон
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)
Сет Дикинсон
Бару Корморан, предательница
Посвящается Джиллиан
Уверяю вас…
…все это правда. Убедиться легко: правда причиняет боль.
Часть I
Счетовод
Глава 1
Наступил новый торговый сезон, но Бару была еще слишком мала и не чуяла ветра Империи.
А Маскарад уже отправил своих любимых «солдат» – парусину, краски, обливную керамику, тюленьи кожи, ворвань[2]2
Переработанный жир морских млекопитающих.
[Закрыть] и бумажные деньги с надписями на фалькрестском языке – завоевывать Тараноке. В те дни Бару частенько играла на берегу: она строила замки из теплого черного песка и с любопытством глазела на купеческие судна, входящие в гавань. Она и счету выучилась, наблюдая за кораблями и за чайками, которые парили над высоченными мачтами.
Спустя, наверное, десять с лишним лет она увидит кормовые огни фрегата в сполохах полярного сияния и вспомнит те самые паруса – из ее далекого детства, – белеющие на горизонте. Но семилетней девчонкой Бару нс придавала им особого значения. Гораздо больше она любила арифметику, птиц и родителей – ведь они могли показать ей звезды.
Но именно от родителей Бару узнала, что такое страх. Однажды осенью, когда па Тараноке опустился багряный вечер и на небо высыпали звезды, отцы взяли Бару с собой на берег. Они собирали бурые водоросли, чтобы пережигать их в золу, из которой затем изготавливали стекло. Тонкие стеклышки, сотни раз отшлифованные вулканическим камнем, превращались в линзы и предназначались для телескопов. Это был ходкий товар.
Бару различила на горизонте торговые суда Маскарада, осторожно огибающие риф Халае.
– Пап, пап, смотрите! – закричала Бару. – Они плывут в Ириад на торг!
Отец Сальм поджал губы и покосился на риф, приложив ладонь козырьком ко лбу. Плечи его были точно горы, и от движения жилы на них вздувались, как канаты.
– Угу. Ступай наполнять бадью.
Остроглазый отец Солит взял мужа за руку и указал:
– Гляди–ка, третий корабль! Теперь они ходят конвоями.
Бару навострила уши и притворилась, что собирает водоросли.
– Пираты – хороший повод сбиваться в конвои, – буркнул Сальм. – А конвой – отличный повод иметь при нем сопровождение. – Он сплюнул в волны прибоя. – Пиньон нрава. Отрава одна – этот «пакт».
Следя за их рассуждениями, Бару заметила, как Солит приобнял Сальма за плечи, и его мозолистая ладонь вжалась в свиль мускулов мужа.
Бару не сводила глаз с отцов. И Солит, и Сальм заплетали свои волосы в косы, только у Солита была короткая косица, которая выгорела от жара кузнечного горна, а у Сальма – длинная, до пояса, в знак славы, добытой в смертельном кругу в боях с равнинными.
– Ты и его видишь? – спросил Солит.
– Нет. Но он там – за горизонтом.
– Кто, пап? – оживилась Бару.
– Наполняй бадью, Бару, – проворчал Сальм.
Бару очень любила мать и отцов. Но знания она любила чуточку сильнее. Кроме того, совсем недавно она открыла для себя, что можно добиться желаемого при помощи хитрости.
– Пап, – произнесла она, обращаясь к Солиту, который был более сговорчивым, – а мы поедем завтра на торг в Ириад, полюбуемся на корабли?
– Наполняй бадью, Бару, – ответил Солит.
Если уж Солит не дал ей поблажки, а просто повторил слова Сальма, то ей нужно смириться, поняла Бару. Похоже, Солита что–то вывело из равновесия. Она вздохнула, но Солит почти добродушно добавил:
– За вечер отшлифуешь стекла – завтра будет чем торговать. Тогда и поедем в Ириад, смотреть на корабли.
Когда Бару добралась до дома, она первым делом влетела в комнату и открыла словарик, переписанный матерью от руки. Прищурилась, чтобы различить мелкий почерк, и принялась отсчитывать буквы урунокийского алфавита в тусклом пламени свечи. В конце концов Бару добралась до нужной строки: «Конвой – караван или группа кораблей, собранная для взаимной защиты и обычно сопровождаемая военно–морским судном».
Военно–морским судном. Хм… Вот о чем отец Сальм сказал: «Он там – за горизонтом!»
Бару прислушалась к звукам, раздающимся во дворе. Стены из золобетона не могли заглушить визг стекла о камень и негромкий разговор матери и отцов – охотницы, кузнеца и щитоносца. Они были чем–то обеспокоены.
Ясно! Причиной их. тревоги был тот самый «пакт».
Что значит это слово, Бару тоже быстро выяснила. Знания и впрямь давали власть над окружающим миром, но пока ей было непонятно одно: как пакт может быть отравой?
Наверняка она выяснит это в Ириаде.
Бару поставила словарь на полку и помедлила, задержав пальцы па ровных стежках переплета. Совсем недавно библиотека матери пополнилась очередной книгой, переплетенной в кожу иноземной выделки. На первой странице, напечатанной странными – ровными, сухими и безликими – абзацами, имелось название: «Букварь и основы грамматики афалона, торгового языка Империи, изложенные доступно пониманию туземцев Тараноке».
В нижнем углу было указано количество экземпляров. Цифра была заоблачной: Бару, пожалуй, сразу бы сбилась со счета.
* * *
Там, где море сворачивалось клубком в объятиях базальтовых рук Ириадской бухты – среди зарослей макадамии, кофе и плантаций сахарного тростника, тянущегося вверх прямо из жирного вулканического ила, – цвел, будто золотая юность, Ириадский торг.
Он наполнял собой Ириадские доки и был самой шумной и восхитительной штукой на свете с тех пор, как Бару себя помнила. А в нынешнем году кораблей здесь собралось еще больше, чем раньше! В гавань пришли таранокийские шаланды и фелюги, ориатийские купеческие посудины с юга и даже громадные торговые суда Маскарада под белыми парусами. С их появлением торгу сделалось тесно на дощатых настилах набережной, и он выдвинулся в море, на плавучие пристани из коа и грецкого ореха, наполняя теплый солнечный день громом барабанов и криками зазывал.
Бару направлялась на рынок ради новой забавы – тайных замыслов и интриг. Она твердо вознамерилась узнать, что беспокоит ее родителей, и сгорала от любопытства.
Что за загвоздка в этих пактах и боевых кораблях?
Ничего, она обязательно все исправит!
Но сперва следовало добраться до самого торга. Когда семья Бару разместилась в каноэ, девочка заняла место на носу, мать Пиньон и отец Сальм начали грести, а Солит принялся нервно оберегать телескопы. Ветер с моря взбаламутил стаи чернети и крохалей, и птицы недовольно взмыли вверх. Оравы поганок, цапель, качурок и фрегатов старались перекричать друг друга, а в вышине над ними парили огромные поморники, черные, точно клинья ночи, вбитые в синее дневное небо. Бару упорно старалась сосчитать их – каждую разновидность в отдельности.
– Бару Корморан, – ласково сказала мать Пиньон. – Подходящее мы тебе дали имя.
Мать была штормовой волной, неторопливой и могучей молнией или ярким лучом солнца. Когда Бару читала о пантерах, то моментально представляла себе темные глаза Пиньон и ее белозубую улыбку.
Мать работала веслом, и удары деревянной лопасти были ровны и размеренны, как морской прибой.
Согретая любовью, Бару встрепенулась и обняла сильную материнскую ногу. Ей не терпелось похвастать точным подсчетом птиц.
Они отыскали причал, выгрузили телескопы, и торг взвихрился вокруг них. Лавируя в толпе, среди множества коленей и лодыжек, Бару отстала от родителей и быстро на что–то отвлеклась. Остров Тараноке сызмальства был торговым портом – удобной безопасной гаванью для ориатийских дромонов и каноэ островитян, – и Бару чувствовала себя здесь как рыба в воде. Бартер, бумажные деньги, арбитраж – все это было ей знакомо. Именно тут совершались крупные и мелкие купеческие сделки и можно было купить любое заморское чудо.
«Мы продаем сахарный тростник, мед, кофе и цитрусы, – объясняла ей мать Пиньон, – а покупаем ткани и парусину. А еще мы меняем различные деньги, которые требуются другим торговцам, – так что будь внимательнее, Бару!»
Но Бару можно было об этом и не напоминать.
Внезапно она напряглась и замерла, навострив уши. В воздухе буквально витала тревога. Все вокруг было хрупким и неустойчивым, словно на остров надвигался шторм, и никто не понимал, как от него спастись и что можно предпринять.
Торг был пропитан диковинными ароматами, но в терпкой смеси Бару сразу распознала привычные запахи печеных ананасов, имбиря, красной железистой соли и аниса. За дробью барабанов, за возгласами танцоров и воплями зрителей на уруноки, ориати и новом торговом языке – афалоне – угадывался звон монет и перестук жемчужин, переходящих из рук в руки.
– Соли–и–ит! – заныла Бару. – Я хочу посмотреть!
Солит широко улыбнулся. Кузнец, он был щедр ко всем своим творениям, включая и Бару.
– Помню! Беги погуляй.
Прекрасно! Сейчас она выяснит, что означает словечко «пакт».
Бару отыскала прилавок, выкрашенный в белый цвет Маскарада. Мужчина, следящий за тем, чтобы его товар не украли, мог издали сойти за тараноки, но разрез глаз и плоский нос выдавали в нем иноземца. Он торговал рулонами ткани, сотканной из шерсти овец (по мнению Бару, эти кудлатые бестолковые твари были абсолютно безмозглыми и ни на что не годились).
Бару уставилась на продавца. «Наверное, он фалькрестиец», – подумала она. Еще при первой встрече с фалькрестийцами Бару отметила их тяжелые челюсти, глубоко посаженные глаза и светло–коричневую, цвета меди или овсяной соломы, кожу. С тех пор они совершенно не изменились.
Мужчина явно скучал, поэтому Бару безо всякого стеснения вскарабкалась на прилавок. У купца имелась и охрана – две бритоголовые женщины в матросских бриджах, однако они вовсю развлекались, пытаясь преодолеть языковой барьер, который оказался преградой между ними и молодым таранокийским рыбаком.
– Привет, дорогая! – оживился купец. – Не нужна ли твоим родителям ткань для теплой одежды?
Он сдвинул в сторону образцы, освобождая место для гостьи. Бару с интересом отметила, что его уронокийский превосходен. Вероятно, это очень целеустремленный купец или ему легко даются чужие языки, а заодно и культура – иноземцы редко понимали, как выразить дружелюбие по–таранокийски.
– Почему они лысые? – осведомилась Бару, указывая на охранниц, которым хватило скудного запаса слов и жестов, чтобы вогнать рыбака в краску.
– На кораблях бывают вши, – объяснил купец, устало оглядывая торг из–под тяжелых бровей, стерегших его глаза, точно крепости. – Вши живут в волосах. А теплая одежда твоим родителям не нужна, учитывая здешний климат! И о чем я только думал, отправившись сюда торговать шерстяными тканями? Я вернусь домой нищим!
– Нет! – заверила его Бару. – Мы много чего делаем из такой ткани! И мы можем продать ее с выгодой купцам, отправляющимся на север. Ты принимаешь бумажные деньги?
– Предпочитаю звонкую монету и драгоценные камни. Но когда покупаю что–либо, расплачиваюсь бумажными деньгами – банкнотами.
На прилавке лежала и стопка палимпсестов – пергаментных листов из овечьей кожи, исписанных чернилами, которые можно соскрести и писать снова.
– Это твои расчеты?
– Да, и они слишком важны, чтобы показывать их тебе! – Купец раздраженно дунул, отгоняя назойливую муху. – Значит, твои родители пользуются бумажными деньгами?
Бару поймала муху и раздавила ее.
– Вначале их никто не хотел брать. Но теперь ваши корабли приходят так часто, что бумажные деньги есть у каждого – ведь на них можно купить столько всякой всячины!
Сделав паузу, Бару задала вопрос, ответ на который она, разумеется, знала, (просто знание порой было полезно скрывать):
– А ты из Маскарада?
– Из Империи Масок, дорогая, или же – Имперской Республики. Сокращать это название невежливо. Да, мой дом находится именно там, хотя я не бывал в Фалькресте уже несколько лет.
Купец, по–отечески нахмурившись, взглянул на охранниц, будто опасался, что они тоже нуждаются в присмотре.
– Вы хотите завоевывать нас?
Купец задумчиво сощурился и медленно перевел взгляд на Бару.
– Мы никогда никого не завоевываем. Мы не ввязываемся в кровопролитные побоища, которым вдобавок сопутствуют моровые поветрия. Мы пришли как друзья.
– А почему ты продаешь товар за монеты и драгоценные камни, а покупаешь за бумагу? – упорствовала Бару, невольно изменив форму речи в подражание матери. – Если я верно понимаю, вы забираете у нас все, чем можно торговать с другими, а взамен даете бумажки, которые не возьмет никто, кроме вас.
Взгляд торговца тканями внезапно сделался пронзительным.
– Мои родители беспокоятся, – объяснила Бару, смущенная неожиданной переменой.
Купец подался вперед, и Бару осенило. Точно такое же выражение лица ей доводилось видеть и раньше: глаза мужчина светились алчностью.
– Твои родители здесь?
– Мне и одной хорошо, – уклончиво ответила Бару. – На торгу потеряться невозможно. Но если ты хочешь купить телескоп…
– Да–да! Я обожаю телескопы, – усмехнулся купец, вероятно, полагая, что ей незнакомо понятие «сарказм». – Где они?
– Там! – указала Бару. – Моя мать – охотница Пиньон, а отцы – кузнец Солит и щитоносец Сальм.
Купец хмыкнул, как будто в отцах было что–то неприятное. Может, у них, в Фалькресте, и не бывает отцов?
– А как зовут тебя?
– Я – Бару, – прямо заявила она, поскольку тараноки никогда и в голову не приходило скрывать свои имена. – Бару Корморан! А знаешь, почему Корморан? Смешно, но, только услышав птицу корморан, я перестала плакать.
– Ты очень смышленая девочка, Бару, – вымолвил купец. – У тебя блестящее будущее. Навещай меня, когда хочешь. Спроси Кердина Фарьера.
Позже он нашел ее родителей и поговорил с ними. Бару пристально наблюдала за Кердином. Купец не мог прекратить разглядывать ее мать и отцов и асептически поджимать губы. Похоже, он сдерживался, чтобы не сплюнуть, но купил два телескопа и набор зеркал в придачу, чем обрадовал даже недоверчивого Сальма.
Последний в торговом сезоне конвой Маскарада обогнул риф Халае и пришвартовался в Ириадской гавани. С конвоем пришел и изящный фрегат под алыми парусами – военное судно, которое с нетерпением ожидал отец Сальм. На его палубе сгрудились моряки, галдящие между собой. Любая девочка с подзорной трубой могла бы наблюдать за ними с вершины вулкана хоть целый день – конечно, если у нее хватало любопытства и если она являлась настолько скверной дочерью, что могла без зазрения совести улизнуть от выполнения домашних обязанностей.
А у Бару имелась подзорная труба, да и дочерью она оказалась скверной, так что дело оставалось за малым…
– На борту солдаты! В латах и с копьями! – восхищенно поведала она родителям.
Бару гордилась собой: надо же, она сумела сделать столь важное и зловещее открытие! Теперь и ей разрешат принять участие в вечерних посиделках во дворе и болтать об отраве и пактах.
Но отец Сальм не поднял щит и не отправился на бой. Мать Пиньон не отвела Бару в сторонку, чтобы объяснить ей систему командования и особенности вооружения армии Маскарада. Отец Солит не угостил ее печеным ананасом и не начал расспрашивать о подробностях.
Они усердно работали во внутреннем дворе и по–прежнему шептались между собой о пактах и посольствах.
– Стоит им построить его, и нам крышка, – бурчал Сальм. – Они никогда отсюда не уберутся.
А Солит отвечал прямыми, без ножа режущими словами:
– Подпишем ли, нет ли, они все равно сделают так, как хотят. Нужно, чтобы они его строили на наших условиях.
Чувствуя, что ею пренебрегают, и не желая заниматься пи хозяйством, ни счетом, Бару принялась докучать родителям вопросами.
– Солит, – осведомилась она у отца, набивающего мешок келпом[3]3
Бурая водоросль.
[Закрыть], – когда ты снова будешь ковать?
Когда Бару была маленькой, Солит выковывал прекрасные и опасные вещи из руды, которую добывали из земли и из горячих источников.
– Как только закончится торговый сезон, Бару, – отвечал Солит, взвалив мешок на плечи и направляясь к печам.
– И мать помчится за гору, на равнины – с копьем, убивающим кабанов, которое ты ей сделал?
– Наверняка.
Бару с удовольствием посмотрела на мать – ее широкий шаг и могучие плечи куда лучше подходили для охоты, чем для изготовления телескопов. Перевела взгляд на второго отца – тот умел бить в барабан столь же неистово, как и драться.
– А когда солдаты придут, отец Сальм возьмет копье, убивающее людей, которое ты сделал специально для него?
– Взгляни, дитя, сколько на тебе грязи, – заявил Солит. – Ступай–ка в дом Леа, Нырялыцицы–за–Жемчугом, и принеси пемзы. И не забудь взять бумажных денег и купить у нее оливкового масла.
* * *
Бару так долго читала о «пактах», «валютах» и «арбитражах», что иногда переставала соображать, что к чему. В таких случаях она делала передышку и приставала с расспросами к матери Пиньон или молча сидела в углу и размышляла. Было ясно одно: что–то случилось. В прошлом году родители были гораздо радостнее, чем сейчас.
Следовало повернуть ход дел в обратную сторону. Но каким образом?
Купец Кердин Фарьер сидел за своим прилавком на Ириадском торгу. Его охранницы сияли и лоснились, как сытые, обожравшиеся чайки. Торговый сезон почти закончился, и на сей раз базарный день выдался штормовым – серым и неприветливым. Близилось время, когда торговые кольцевые ветры Пепельного моря утихнут, уступив место зимней непогоде. Но Ириадская бухта укрывала торг от буйства ветров и волн, и барабанщики били в барабаны.
Бару отправилась прямо к прилавку торговца шерстью.
Фарьер разговаривал с тараноки из равнинных, очевидно, явившимся из–за горы. Бару всю жизнь твердили, что с равнинными общаться нельзя, поэтому сначала она подошла к охранницам. Бритоголовые женщины взглянули на нее свысока – сперва безразлично, а спустя мгновение – с раздражением. Но Бару не собиралась убираться восвояси, и охранницы сменили гнев на милость. По крайней мере, одна из них слегка улыбнулась. Другая же взглянула на товарку в ожидании пояснений, и Бару догадалась, что они, скорее всего, военные, и первая – «старшая по званию».
Чтение и размышления не пропадали даром!
– Привет, малышка, – произнесла главная охранница с темной кожей, широким ртом и блестящими синими глазами, как у большеклювой вороны.
Одета она была в бриджи и белый мундир, испещренный пятнами. Ее уруноки оказался превосходен – не хуже, чем у Кердина Фарьера.
– Вы целый сезон здесь, – сказала Бару. – Не ушли ни с одним из торговых кораблей.
– Мы поплывем домой с последним конвоем.
– А по–моему, нет, – возразила Бару. – И вы – не личная охрана Кердина Фарьера. И вообще не купцы. Иначе бы давно сообразили, что на Ириадском торгу охрана не нужна, и Кердин Фарьер отправил бы вас поискать другое занятие.
Одна из охранниц напружинилась и пробормотала что–то по–афалонски, на том самом фалькрестийском языке. Бару разобрала знакомые по словарю словечки «туземец» и «украсть», но синеглазая женщина присела перед Бару на корточки.
– Она сказала: ты очень умная девочка.
– Вы – солдаты, верно? – продолжала Бару. – С корабля. С боевого судна, которое стояло несколько месяцев подряд вдали от берега, а другие купцы приходили и уходили и увозили с собой ваши донесения. Это же очевидно! Купец не выучит язык туземцев так хорошо, как вы. Наверное, вы – шпионы. А теперь, когда ветры подули в другую сторону, ваш корабль укрылся в гавани.
Синеглазая женщина положила руки ей на плечи.
– Ну и проказница! Я знаю, каково это – видеть в море чужие паруса. Меня зовут Шир, я из Ордвинна. Когда я была маленькой, суда Маскарада пришвартовались в Пактимонте, величайшем из наших городов. Маскарад воевал с князем Лахтой, и я тогда перепугалась. Но все кончилось хорошо, а моей тетке посчастливилось убить того жуткого князя. Возьми–ка монетку. Сбегай, купи мне манго, и я с тобой поделюсь, ладно?
Но Бару оставила монету себе.
Вечером фрегат с алыми парусами спустил на воду шлюпки. На берег высадились солдаты иод командованием офицеров. Их кожа задубела от ветра и соли, а их лица были закрыты стальными масками. В подзорную трубу Бару разглядела, как Ириадские старейшины проводили солдат Маскарада в их посольство – новенький белый дом из золобетона.
Позже Бару поняла, что именно тогда и был подписан пакт под названием «Акт о федеративном объединении для взаимного блага народов Тараноке и Фалькрестской Имперской Республики».
На закате солдаты подняли над посольством свой флаг – два открытых глаза на фоне маски, обрамленной сомкнутыми в пожатии руками. А на следующее утро они принялись резать туф для постройки школы.
* * *
Штормовые ветры нового сезона пронизали Тараноке насквозь, и мир начал рушиться.
Бару надеялась на мать – ее любовь к знаниям и рассказам должна была помочь Бару понять, что случилось. Но Пиньон сделалась отстраненной и вспыльчивой. Материнская нежность к дочери омрачилась раздражительностью, нараставшей день ото дня, и Бару была вынуждена сама собирать сведения по крупицам и составлять из них общую картину.
Но Бару не унималась и даже решила просветить своих сверстников. В итоге слушателями Бару стали дети Леа, Нырялыцицы–за–Жемчугом, и Хаеа, Углежога, и ее троюродная сестра Лао – самая старшая в их компании.
Нескладная Лао была длиннорукой и длинноногой, точно аист, – и в их секретной пещерке на берету ей приходилось буквально складываться пополам.
– Равнинные злятся на нас из–за пакта, – рассказывала Бару с важным видом. – Они твердят, что Тараноке всегда был сам по себе, а мы, позволив Маскараду построить здесь свое посольство, предали всех. Но мы–то – настоящие здешние хозяева, правда?
Аудитория внимала Бару, затаив дыхание. Дети согласно кивали головами и перешептывались как взрослые. Оно и немудрено: завистливость и подозрительность нудных людишек с восточных равнин Тараноке была известна им с пеленок.
– Они считают, что мы разжились иноземным союзником и намерены взять над ними верх, – продолжала Бару. – Они думают, что нам нужна монополия – то есть мы хотим заграбастать всю торговлю под себя.
Жизнь подтвердила правоту ее обвинительных речей. В начале сезона дождей дети, проживающие в окрестностях рифа Халае, теснились в просоленной крохотной крепости на берегу, а Бару блистала красноречием.
Теперь она объясняла им, откуда взялись пожары на горизонте.
– Равнинные устроили набеги, – говорила Бару, упиваясь властью, заставляющей детей ахнуть и податься вперед. – Они перевалили через гору и сожгли несколько наших плантаций кофе и сахарного тростника. Они бросили нам. вызов! Но гаванские семьи в Ириаде собрали совет и заявили, что надо отправить на врагов наше войско. Наши богатыри понесут щиты на восток и победят.
– И что они сделают? – в ужасе пролепетала Лао, которая сидела на песке, обняв колени руками.
Бару загадочно улыбнулась.
– Если у них будет возможность, то станут вести переговоры, – с напускной невозмутимостью ответила она, подбрасывая в воздухе камешек. – Не будет такой возможности – начнут биться.
– А как? – спросил кто–то.
Как же это здорово – быть дочерью Сальма–щитоносца и Пиньон–охотницы, первых богатырей среди гаванских героев!
– Война происходит так: богатыри бьются между собой в кругу барабанщиков. Бьют барабаны, а воины колют друг дружку копьями и толкаются щитами, пока проигравший не сдастся или не умрет.
И Бару так лихо щелкнула камешком о каменную плиту, на которой сидела, что все дети разом подскочили.
– Когда равнинные надуются и потащатся домой, мы будем продавать им ткани по самой безбожной цене!
Однако Бару ошиблась в своих прогнозах. Когда войско выступило, чтобы перевалить гору и бросить вызов равнинным, с ним отправился и гарнизон Маскарада – ведь пакт говорил о «взаимной обороне».
Здесь Бару потеряла нить событий, поскольку мать Пиньон с копьем за могучей смуглой спиной и отец Сальм с длинной (в знак воинской славы) косой тоже собрались в поход. Воины со щитами, смертоносными копьями и обсидиановыми ножами медленно поднимались по склону горы. Бару неотрывно смотрела на них: они напоминали ей громадное, вытянутое в длину павлинье перо.
Гарнизон Маскарада – колонной, в блеске масок, под развевающимися знаменами – двигался позади и растаптывал дорогу в жидкую грязь.
Война между гаванскими и равнинными началась давным-давно. Вокруг Ириада хватало семейной вражды. Женщины постоянно отвергали мужей с равнины, а мужчины не желали давать свое семя равнинным женам. Однако в тучные годы взаимная ненависть легко забывалась.
Бару и отец Солит остались дома. Семья стекловаров перестала жечь водоросли, и потому не нужно было шлифовать стеклышки и зеркала. Купцы Маскарада покинули гавань, и могло показаться, что бумажные деньги сразу потеряли свою ценность, но нет – местный народ лихорадочно ими запасался и яростно сцеплялся даже из–за пары банкнот. Каждый хотел накопить как можно больше и быть во всеоружии, когда опять подуют торговые ветры.
Однажды Кердин Фарьер заявился в гости к Бару. Купец лично пригласил ее в новую школу – огромное поместье над бухтой, окруженное стенами из туфа.
– Нет, – отчеканил отец Солит, который с некоторых пор стал совсем угрюмым. – Что еще она может услышать от вас? Мы сами всему ее научим.
– Она узнает о том, какие земли лежат за Пепельным морем, – ответил Фарьер, заговорщически улыбаясь Бару. – Девочка освоит не только простенькую арифметику, но и алгебру. А еще астрономию – у нас есть превосходный телескоп, сделанный мастерами–стахечи с далекого севера. Бару постигнет различные науки и дисциплины. К примеру, систематику разновидностей порока и социальной неудачи, – добавил он, и улыбка его угасла. – Имперская Республика любит помогать своим друзьям.
– Нет, – повторил отец Солит, положив руку на плечо Бару. – Ваша помощь – приманка на рыболовном крючке.
– Ладно, вам решать, – согласился Фарьер, но алчность все еще пылала в его глазах.
Но без Сальма и Пиньон в доме стало так одиноко и скучно, что Бару принялась выпрашивать разрешения ходить в чудесную школу, построенную над бухтой. Наверняка только там и могли отыскаться ответы на вопросы, которые она уже начала задавать себе: «Что есть этот мир? Кто им управляет?» Кроме того, у нее накопилась целая куча других вопросов…
Может, Бару привела Солита в бешенство, или вогнала в тоску, или заставила осознать, что он больше не может распоряжаться ею как раньше, но ее просьбы увенчались успехом. Позже Бару думала о том, почему ей удалось добиться своего, и решила, что причина была иной. Отец просто увидел зарево пожаров на горизонте и почел за лучшее обеспечить дочери безопасность.
И Бару отправилась в школу, где ей выдали форму и показали ее собственную кровать в переполненном дортуаре. На первом же уроке «Научного общества и инкрастицизма» она выучила термины «содомит» и «трайбадистка», «социальное преступление» и «гигиеническая наследственность» и запомнила правило–мантру: «порядок лучше беспорядка».
В школе учили стихи и силлогизмы, разбирали «Сомнения» революционной философии, читали «Наставление к вольности» по–фалькрестийски в адаптированном для детей варианте.
«Похоже, они очень умные, – думала Бару. – Я должна стать лучшей. Я вызубрю названия каждой звезды и каждого порока, раскрою тайны составления пактов и изменения мира. Тогда я пойму, как снова сделать Солита счастливым! Я смогу».
И Бару изучала все предметы, в том числе астрономию, социальную наследственность и географию. Она чертила карту Пепельного моря и сезонных торговых ветров, которые неспешно несли корабли по огромному кругу через весь океан (учитель сказал, что суда плывут «но часовой стрелке», и Бару тут же запомнила очередное новое понятие). Корабли начинали свой путь в Фалькресте на востоке, спускались к югу, задерживались возле Тараноке и Ориати Мбо, а потом огибали заморские земли и плыли на север, до самого Ордвинна, а затем возвращались обратно в Фалькрест.
Как много разных стран! Внизу – Ориати Мбо, просвещенное и вздорное лоскутное одеяло из десятков государственных образований. Наверху раскинулся холодный Ордвинн, где вместо сезона штормов наступает «зима», где совсем нет фруктов, зато полным–полно волков.
И, конечно, Фалькрест. Вот где должно быть множество тайн, которые Бару предстоит раскрыть!
– Ты вполне можешь отправиться в Фалькрест, Бару Корморан! – объявил социал–гигиенист Дилине, направив на Бару свое учительское стило. – По окончании школы каждый из подающих надежды учеников будет допущен к экзамену на государственный чин. Так действует величайший уравнительный механизм Империи! Методами инкрастического мышления мы определим твою социальную функцию. Вероятно, ты станешь переводчиком, ученым или технократом в отдаленной стране.
– А Император живет в Фалькресте? – спросила Лао, троюродная сестра Бару, которая также училась в школе.
По ночам они частенько шептались, обмениваясь слухами о безмолвном Императоре и его Безликом Троне.
Дилипе благосклонно склонил голову.
– Да. Кто может прочесть наизусть «Сомнение об иерархии»?
Бару могла.
Экзамен на государственный чин стал для Бару путеводной звездой. «Он будет очень сложным, зато после него можно будет легко выведать все секреты власти», – думала она. Ничего, Бару блестяще сдаст экзамен, и отец Солит снова начнет улыбаться.
Но в тот же самый день Дилине изложил классу теорему строгого ограничения наследования.
– У ребенка должен быть один отец мужского пола и одна мать женского пола, – произнес он, настороженно глядя па учеников, словно опасаясь, что из–за их спин вдруг вырвется кабан. – Не менее. И не более.
Класс не поверил своим ушам. Троюродная сестра Лао заплакала. Бару попробовала опровергнуть теорему и в первый раз в жизни устроила скандал. Она, Бару, была дочерью охотницы, кузнеца и щитоносца, а теперь ей заявляют, будто это не так?!
Обо всем следовало расспросить Пиньон.
Но Пиньон вернулась домой совершенно растерянной.
Она уцелела после катастрофической войны и выползла из кровавой бани под Юпорой: морские пехотинцы Маскарада перестреляли равнинных богатырей и подчистую вырезали остальное войско. Бережно сжимая в ладонях щеки отца Солита, она хриплым шепотом поведала ему и о своей личной катастрофе.
– Сальм пропал по пути домой. Среди иноземных солдат было много мужчин, ненавидевших его. Думаю, что они виноваты.
– Но за что? – Голос Солита звучал глухо, замороженно, безнадежно. – Почему?
– Из–за тебя. У их мужчин не бывает мужей. Сама мысль об этом им противна, – ответила Пиньон, прислонившись лбом к его лбу. – Его нет, Солит. Я искала… Так долго…
А Бару (она не могла выкинуть из головы тот самый урок но научному обществу и инкрастицизму) пискнула:
– А Сальм вправду был моим настоящим отцом? Или содомитом?
Солит разрыдался и рассказал матери Пиньон об обучении Бару. Женщина в ярости ударила Бару и выгнала ее со двора.
Бару в слезах побежала в школу и затаилась возле белого здания, на крыше которого развевался флаг с изображением маски.
