Текст книги "Битва вечной ночи"

Автор книги: Сесилия Дарт-Торнтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Лебединая дева уже отворачивалась. Бледное лицо скрылось за водопадом иссиня-черных волос. Гибкая фигурка скользнула за выступ скалы – и в небо, раскинув могучие крылья, вытянув узкую змеиную шейку и поджав красные лапки, взмыл грациозный лебедь. Крылья хлопали, точно парус под ветром. Вскоре недавняя гостья превратилась в крохотное пятнышко высоко над головой.

Над Зубчатым кряжем показался краешек солнца.

В лучах рассвета оказалось, что в лагере нет ровным счетом ни одного уриска. Вивиана с Кейтри мирно спали, обнявшись, в пещерке меж корней. Сонные личики были тихи и невинны, как два нежных персика. Тахгил сидела у потухшего костра, обхватив руками колени. Погрузившись в скорбное забытье, она невидящим взором глядела на угли и золу. Чарующие цветы паслена уже закрылись, склонили головки, прячась от света дня. Только Эрроусмит стоял под изогнутым деревом, что простирало ветви над скалами и умытыми росой папоротниками.

Молодой человек снова глядел на запад. По напудренному лиловому горизонту гулял розовато-сиреневый ветер, принося с собой резкий свист, тарахтение и треск – то верещали сороки. Эрроусмит повернул серебристо-седую голову и устремил на Тахгил невыносимо пронизывающий, горящий взгляд.

Но только и всего.

В то утро путники, ведя коней в поводу, поднялись на Маллорстангов обрыв. С вершины их взору открылась широкая и ошеломляющая перспектива.

Над головой в небе безраздельно царили тучи. Сердцевины их, таящие грозы, отливали лиловым, по краям же солнце подсвечивало эти грозные крепости ослепительной золотистой белизной изящного кружева. В лохматых просветах синела бездонная лазурь.

Понизу тянулась вдаль, скрываясь в дымке, глубокая долина реки Чернушки, утопающая в прекрасных диких лесах, над которыми развивались вуали испарений. Сама река петляла по центру долины, но за деревьями ее было практически не видно – лишь кое-где средь листвы блестела вода. Леса, такие густые по берегам, постепенно редели, поднимаясь в обе стороны по склонам долины, так что к самому верху на склонах росла разве что лишь трава. Там начиналось царство серых камней и воздушных пустот, где привольно носился резкий сильный ветер, способный в один миг сдуть неосторожного путника с обрыва. Вершины холмов, спящие непробудным сном исполины, насупившись, глядели на горизонт. Но под лысыми макушками спадали вниз блестящие пряди волос, локон за локоном, завиток за завитком. Эти пряди – глубокие расщелины и овражки, поросшие лесом, кувыркались к самому дну долины. Порой они пропадали из виду, уходили под землю и там блуждали в потайных пещерах, пока, наткнувшись на скальный пласт, не проступали снова родниками и фонтанчиками на склонах холмов. Самые большие речушки текли в своих отдельных ложбинках, пробираясь сквозь пелену испарений каскадами ярких водопадов.

За западной стеной Черной долины смутно вырисовывалась зубчатая гряда Блеклого кряжа. С востока тянулась к небесам высокая Дорога Нежити – но саму ее видно не было за густым туманом.

Стараясь держаться повыше, всадники поскакали направо. Под копытами коней простирались заросли пушицы и вереска – зеленые, коричневатые, розовые просторы. Бекасы и кроншнепы перепархивали меж кустов можжевельника, предостерегающе приговаривая: «Повер-рните! Повер-рните!»

К полудню путешественники достигли южной оконечности Пустынного кряжа. Этот внушительный горный хребет, разделявший две речные долины, увенчивался плоской вершиной, узкой и извилистой, как присборенная лента. Кое-где ширина его не превышала двух футов. Через несколько шагов тропа расширялась до семи – десяти футов, но лишь для того, чтобы, не пробежав и фарлонга, сузиться снова. Местами этот опасный путь ограждали торчащие вверх выступы скал, однако по большей части с обеих сторон уходили вниз отвесные обрывы. Тому, кто решался избрать сей поднебесный, подвластный всем ветрам путь, открывался вид на обе долины сразу – и Черную, и Воронью. Реки, что дали название этим долинам, рождались на свет прямо под ногами путников. Слева от себя внимательный путник мог разглядеть тоненький ручеек, позже превращавшийся в полноводную реку Чернушку, справа же били ключи, которые потом, слившись в единый поток, образовывали Воронью реку.

Поскольку тропа эта шла поверху, не пересекая ни одного из клокочущих ниже ручейков, она служила излюбленным маршрутом всевозможным колдовским тварям, нежити. Сейчас, в ясный полдень, тропа казалась вполне мирной и заманчивой, однако ближе к вечеру картина менялась.

– Надо бы нам свернуть вниз, к склонам Чернушки, – сказала Тахгил, – чтобы к ночи быть подальше отсюда. Вон, глядите, слева довольно пологая ложбинка, наверное, мы сумеем найти там дорогу. И, кстати, пора бы нам и распрощаться.

– Нет-нет, не покидайте нас, мастер Эрроусмит! – вскричала Вивиана, не дав тому и слова молвить в ответ. – Не слушайте вы глупости уриска! Я уверена, вам эти ручейки перешагнуть ничего не стоит – да они же все с палец шириной, сущий пустяк по сравнению с Карраханом!

– Но их слишком много, – возразила Тахгил. – А потом, очень может быть, нам потребуется для безопасности искать дорогу еще ниже, где реки не уже Каррахана, да к тому же куда как многочисленны. Никто не подвергает сомнению вашу отвагу, сэр. Но текущая вода для вас, верно, сущий яд.

– Да, она как на куски рвет, – признался Гэлан. – Дергает и тянет колдовские нити, что вплетены в ткани половины моего существа. Но только половины – и вторая вполне может справиться с первой.

Тахгил запротестовала:

– Езда или ходьба по нижним склонам Лаллиллира истощит ваши силы. Нас посторожит она – лебединая дева, в силу данного ей обета. Вы бы не могли оставить нас на лучшем попечении.

Молодой человек покачал головой.

– Идемте. Опасно тут мешкать, – только и сказал он и, ослабив поводья, двинулся дальше.

Цветущие головки ситника торчали прямо из середины круглых розеток. Скошенные на одну сторону метелки ковыля высовывались, точно крошечные грабли. Копыта лошадей скользили по невысокой траве на крутом склоне. Очень скоро всадникам пришлось спешиться и, выстроившись цепочкой, вести скакунов в поводу. Возглавлял процессию Эрроусмит. А еще в самом скором времени им пришлось перебираться через звенящий каскад ручейка, вытекавшего из крошечной трещины в скале, а потом еще и еще. Тахгил внимательно следила за Эрроусмитом – тот даже не дрогнул. Справа, заслоняя долину Вороньей реки, поднимался крутой обрыв. Ниже склоны холмов утопали в море деревьев. Отовсюду эхом доносилось переливчатое журчание, хлюпанье, капанье. Вода шептала, болтала, жаловалась и смеялась, рев далеких водопадов служил фоном для хрустального перестука капель, падающих с огромной высоты в чистейшие омуты. Чем ниже спускались путники, тем шире и сильнее становились потоки.

– Вот увидите, как пить дать, задолго до вечера мы все промочим ноги насквозь, – пророчествовала Вивиана, шлепая по очередному ручейку.

Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать шум воды.

Держась выше полосы больших деревьев, что начинались чуть ниже по склону, путники продвигались все дальше в глубь долины. На открытой местности было гораздо удобнее смотреть, не притаилась ли где-нибудь опасность. Здесь росли только кусты, да и то разрозненными островками и не выше, чем по пояс.

Ровные участки на склоне попадались куда как редко. Кейтри со смехом объявила, что скоро правая нога у нее станет короче, зато левая вырастет. С приближением вечера Эрроусмит заметно устал. Выйдя к небольшой ложбинке с более или менее ровным дном, по краям поросшей кустарничком, маленький отряд решил остановиться на ночлег. Спустился тихий и ясный летний вечер. В трещинах камней росли ландыши, грозди крохотных белоснежных колокольчиков источали сладостный аромат. Посередине ложбинки, на самом дне, заросли камыша окружали маленький прудик. Огонек крохотного костра отражался от непроглядно-темной поверхности воды.

Разведя костер, Эрроусмит лег на землю, тяжело дыша. Есть он отказался. На лбу страдальца бусинками выступили капли пота, лицо потемнело от прилива крови.

Тахгил предложила ему воды.

– Вы больны. Поворачивайте назад, – промолвила она, невольно повторяя его недавние слова.

– Нет, – пробормотал он. – Я поправлюсь.

Кейтри нагнулась намочить полоску ткани в зеркальной воде пруда и вдруг пронзительно вскрикнула. Эрроусмит неловко вскочил на ноги с ножом в руке.

– Мне показалось, я там что-то увидела, – чуть не плача, сказала девочка, – там, в воде.

Но сейчас на глади пруда не было видно ничего, даже малейшей ряби.

Эрроусмит снова осел на землю, колени у него подломились. Кейтри положила мокрую тряпочку ему на лоб, Вивиана бережно закутала молодого человека плащом.

– Не суетитесь, – прохрипел Эрроусмит. – Я совершенно здоров. Могу сторо… жить.

С этими словами его отяжелевшие веки сомкнулись, челюсть слегка отвисла. Звездный свет серебрил лицо, отбрасывал глубокие синие тени под глазами. Если бы не приподнимавшаяся и опускавшаяся грудь, можно было бы подумать, молодой человек мертв. А вода кругом бурлила, клокотала, шептала и смеялась хором невидимых колдовских голосов. Даже воздух был насквозь пропитан влагой.

Тахгил несла стражу первой. Девушка сидела, обратив измазанное грязью лицо на пруд, но тот оставался все так же темен, все так же спокоен и непроницаем.

Как же скрытна вода и как же обманчива! Может щитом отражать лучи света, может, наоборот, всасывать их, поглощая без остатка, как этот вот черный омут, – а не то, сделавшись абсолютно прозрачной, пропускает их в любую сторону свободно и беспрепятственно, как будто ее и вовсе нет. Но даже и тогда вода искривляет и увеличивает изображение, искажает, играет странные шутки с человеческим глазом. Сунь руку по локоть в пруд – и покажется, будто она разрезана пополам, сломана по тому самому месту, где уходит в воду. А отражение на выпуклой капле воды и вовсе гротескно: огромный лоб, маленький подбородок, глаза навыкате, как у рыбы.

Стоит ли удивляться, что так много нежити живет у воды или в воде?

Вот взять хотя бы этот прудик. Такой темный, такой непроглядный, что даже и гадать нельзя, глубок ли он. Быть может – всего лишь жалкая лужица, по колено, не больше. А может – эта чернильная гладь скрывает глубокую расщелину, что тянется в самое сердце холма, на сто, на двести футов, а не то даже соединяется с лабиринтом подводных рек, текущих глубоко под долиной…

Лаллиллир вкрадчиво нашептывал девушке колыбельные, убаюкивал песнями шелестящих морей и коварных теней, что медленно, но неуклонно наползают на побережье, готовые поглотить…

На пальце резко сжалось кольцо. Тахгил вздернула голову. Виски словно обручем стянуло.

Неужели она задремала?

Из глубины пруда высунуло голову какое-то непонятное существо и замерло, глядя на девушку холодным немигающим взглядом. Тахгил не знала, что это за существо, но на первый взгляд морда его больше всего напоминала морду чудовищной овцы или козы. Пока девушка, боясь дышать, смотрела на этого обитателя вод, он неторопливо заскользил вниз и снова скрылся в чернильных глубинах омута. По глади воды побежали, расходясь все дальше от середины, семь кругов ряби.

Вивиана с Кейтри крепко спали. Эрроусмит что-то пробормотал во сне. Повернувшись и откинув руку в сторону, он угодил прямо в колючий куст – по тыльной стороне руки побежали веселые ручейки крови, однако молодой человек не проснулся. Тахгил поднялась, чтобы уложить его поудобнее, потом подбросила несколько веток в костер.

И в этот миг темная вода взбугрилась, облекаясь звериной формой. Чудовище поднималось из воды гладко и ровно, точно хорошо смазанный механизм.

На берег пруда шагнула огромная коза. С зеленой шкуры ее на землю текла вода. Глаза были двумя колодцами бездонной тьмы.

Тахгил глядела на фуата, не смея даже пошевелиться в объятиях изнуряющей ночи. Текли минуты, а ничего не менялось. Сердце девушки бешено стучало в груди, как будто пыталось вырваться на волю. В пересохшем рту воцарилась пустыня. Наконец крайне медленно и осторожно девушка начала поднимать руку к кинжалу за поясом. Одетые перчатками пальцы подбирались все ближе и ближе, а взгляд между тем ни на секунду не отрывался от жуткого призрака в обличье козы, но и ни на миг не встречался с ним взглядом.

Коза ухмыльнулась.

Точнее – оттянула назад мохнатые губы, обнажая частокол кривых, желтых, точно старый пергамент, зубов, сидящих на бледных бескровных деснах. С острых зазубренных краев зубов капала зеленая слизь.

Костер зашипел последний раз и потух.

Тахгил невольно повернула голову на звук, а когда взглянула обратно, жуткое существо уже исчезло. Вереница четких следов раздвоенных копытцев вела по мху от пруда в глубь берега.

За кустами раздалось жалобное ржание и стук копыт испуганных лошадей. Тахгил выхватила из костра последнюю догорающую ветку. Неровный прыгающий свет этого импровизированного факела выхватил из тьмы черный силуэт, рыщущий среди привязанных скакунов, – но силуэт женский. Вот зловещая тень остановилась, и ночь прорезал душераздирающий лошадиный вопль, исполненный смертельного ужаса. Остальные лошади рванулись в сторону, натягивая веревки. Одна кобылка вырвала из земли кол, другая оборвала повод. Глаза у них закатились, так что видны были одни белки. С диким ржанием обе лошади скрылись во мраке. Тахгил помчалась к двум оставшимся. Одна из них распростерлась на земле, а на изогнутой шее у нее там, где было вырвано горло, расцветал жуткий алый цветок. Второй, рослый мерин, все еще силился сорваться с привязи. Над лежащей лошадью кто-то стоял: но не женщина, а снова похожее на козу четвероногое чудище. При приближении Тахгил оно подняло голову.

Бородка козы была окрашена красным – с нее капала кровь.

Кинжал выпал из онемевших пальцев девушки. На нее накатило такое удушающее зловоние гниющих растений, что бедняжку вырвало. Так пахнет из глубокой вазы, в которой забыли давно завядший букет цветов, когда стебельки их разлагаются в глубине сосуда, превращаясь в зловонную жижу. В лицо Тахгил полетела струя слюны, взметнулись копыта, щелкнули острые зубы. Падая, девушка увидела на фоне бледного неба очертания зловещей фигуры – но не козы, не женщины и не мужчины: то сошлись в лютой схватке человек и зверь. Во тьме сверкнул нож Эрроусмита. Вивиана визжала, Кейтри кричала: «Изыди! Изыди!» Тахгил с трудом поднялась на ноги и едва успела отскочить в сторону, как на то место, где она только что стояла, тяжело обрушились Эрроусмит и фуат. Зловеще лязгали зубы. Тахгил вскинула руку, в которой все еще сжимала факел. От резкого движения язычок пламени разгорелся сильнее. Девушка примеривалась, куда бы ударить, как вдруг над головой раздалось могучее хлопанье крыльев.

Фуат с рычанием отскочил в сторону. Задрав мерзкую морду, чудище обводило бешеным взглядом пятерых врагов. Четверо из них были вооружены сталью и огнем, пятый же… на мгновение их глазам предстала крылатая женщина, но в следующий миг вместо нее снова возник лебедь: изогнув шею, он угрожающе щелкал клювом и бил развернутыми крыльями воздух, поднимая настоящую бурю. Шум ветра смешивался с яростным, почти змеиным шипением разгневанной птицы.

И вот, перекрывая весь этот шум, коза заговорила. Ясным и холодным, как смерть, женским голосом она произнесла звенящую фразу на непонятном наречии и прыгнула в пруд. Чернильная вода бесшумно сомкнулась у нее над головой.

– Вивиана, седлай коня! – закричала Тахгил. – Кейтри, следи за водой! Разожгите костер!

Эрроусмит покачивался, еле держась на ногах.

– Вы ранены?

– Нет, – прохрипел он. – Гнусная тварь изрядно помяла мне ребра копытами, но зубами не задела. А вы? А барышни?

Закинув руку Гэлана себе на плечи, Тахгил подвела молодого человека к последнему оставшемуся у них коню, что стоял, дрожа мелкой дрожью, пока Вивиана затягивала подпругу. Глаза Эрроусмита закатились. Казалось, он не до конца сознает окружающее, не понимает, что произошло. Постоянные переправы минувшего дня исчерпали его силы, а схватка с неявной нежитью и вовсе чуть не убила. Сейчас он находился на грани жизни и смерти.

– Садитесь в седло. Мы последуем за вами чуть позже, – сказала ему Тахгил, стараясь вложить в свою ложь как можно больше пыла и убедительности.

– Лошади…

– Они тут, рядом.

– Мир кружится. Я устал. Так устал…

– Гэлан, заклинаю вас, садитесь в седло! В Лаллиллире вас ждет неминуемая погибель!

– Езжайте за мной!

Собрав последние силы, Эрроусмит тяжело подтянулся и перекинул ногу через спину коня, а в следующий миг, теряя сознание, упал ему на шею.

Девушки привязали его к седлу, но так, чтобы узлы находились под рукой и он мог бы сам развязать их, когда придет в себя. Повернув мерина к югу, Тахгил хлопнула его по крупу, направляя в путь. Радуясь обретенной свободе, скакун рванулся вперед, уносясь по предательскому склону вслед своим сбежавшим товарищам.

Снова оставшись втроем, подруги принялись оглядываться в поисках лебединой девы, но та, неуловимая, как любая нежить, уже исчезла.

– Нельзя терять времени. – Тахгил уже лихорадочно укладывала вещи в мешки. – Надо уйти как можно дальше отсюда, прежде чем фуат вернется докончить ночные труды.

Уходя от безжизненного тела верного скакуна, не имевшего ни единого шанса против острых зубов духа-убийцы, она плакала. Вивиана и Кейтри тоже. А когда через некоторое время девушки оглянулись, то увидели, как белеет в свете звезд роковая лощина, а из гладкой поверхности зловещего омута вновь появляется тень – ровно и неотвратимо, точно ее поднимает хорошо смазанный механизм.

Они шли почти всю ночь, боясь остановиться, стремясь оставить между собой и возможным преследователем как можно больше текущей воды. Лишь перейдя добрый десяток ручейков, подруги осмелились переговариваться хотя бы шепотом.

– Гэлан был таким добрым и благородным, – всхлипнула Кейтри. В глазах девочки стояли слезы. – Я никогда не забуду ни его, ни его сестер. Надеюсь, мы еще встретимся с ним.

– Очень может быть – где-нибудь среди волн, – отозвалась Тахгил.

Ветер с запада холодил ей щеку.

– Он разделил с нами стол и кров, – добавила Вивиана. – Мы у него в долгу.

– Отныне придется идти по ночам, – быстро перевела разговор на другую тему Тахгил, – а отсыпаться днем. Ночью все наши чувства должны быть ясны и бодры – ведь это время нежити.

– Ваша лебедица должна была предостеречь нас, чтобы мы не останавливались у той гнусной лужи! – гневно заявила Вивиана. – В конце концов это же ее долг! Ну и плохой же часовой из нее вышел!

В час ухта усталость наконец заставила их остановиться. Еле живые, подруги рухнули на землю в узкой и каменистой расщелинке близ слияния двух ручьев. Из травы тут высовывались копья ирисов. Желто-зеленые цветы были тронуты коричневато-желтым налетом. Внизу раскинулась в рассветных сумерках свинцово-серая долина, древние складки и борозды величественно и неторопливо спускались к берегам реки.

– Надо позвать деву-лебедь, – сказала Тахгил. – Нежить не в состоянии нарушить обещание. Она же поклялась повиноваться любому, кто призовет ее при помощи этого пера.

– А как вы позовете ее теперь? – спросила Кейтри. – Перышко-то улетело.

– Я знаю ее имя.

С этими словами, нимало не беспокоясь, что ее могут подслушать, Тахгил приложила рупором руки к губам и закричала.

– Витбью! Витбью! – эхом разнеслось по долине. Трижды девушка выкликала имя пернатой проводницы – на север, на юг и прямо вверх, в небеса. Трижды обрывы и скалы подхватывали громкий зов, разнося его от ущелья к ущелью.

И лебедь вняла призыву. Серый сланец небес стремительно прочертила черная руна, изящный силуэт камнем упал с небес и скрылся за выступом ближайшей скалы.

По обыкновению существ, способных менять обличье, Витбью превратилась из лебедя в девушку там, где ее не могли видеть глаза смертных. И вот она уже стояла среди угловатых скал, что ограждали вход в расщелину, и бледное лицо ее было подобно цветку на тонком черном стебле.

– Добро пожаловать, – произнесла Тахгил. – Прощу, присядь с нами.

Ответом ей стало шипящее «вайо!» – должно быть, знак отказа. Тихий предрассветный ветерок ворошил перышки длинного плаща, но лебединая дева, прекрасная дивной, нечеловеческой красотой, осталась стоять, ни на шаг не стронувшись с места.

– Ну что ж, – спокойно сказала Тахгил, – тогда, будь любезна, объяснись хотя бы стоя и глядя на нас сверху вниз. Почему ты не предупредила нас, как обещала? Из-за фуата нам грозила смертельная опасность. Предостереги ты нас, мы бы ни за что не остановились рядом с тем омутом.

У лебедей ведь свой язык. Понимает ли она мои слова? Может ли ответить?

– Вайо, – повторила лебедь низким певучим голосом. – Противные пролазы привередничают?

Все она прекрасно понимает. И весьма прилично владеет Общим Наречием – во всяком случае, похоже, любит аллитерации.

– Мы не пролазы и не воры, – сказала Тахгил вслух, – и не привередничаем. Возможно, тебе и трудно понять, но мы вовсе не желаем, чтобы нас убили. Ты ведь обещала предпринять все, что в твоих силах, чтобы предотвратить такой поворот событий, – скажешь, нет?

– Скажу да, – отозвалась лебединая девушка. – Любезные люди не лишились жизни?

– Не поздравляй с этим себя – не твоя заслуга.

– Прячущиеся в прудах призраки любят лошадей, а не людей.

– Причем, подозреваю, не побрезгуют и прочей плотью, – в тон ей сердито парировала Тахгил.

– Вийт!

Волшебная дева встряхнула головой. За спиной у нее, на востоке, вдоль края горизонта пролегли две широкие ленты. Первая, пастельно-голубая, была пронизана белыми прожилками облаков. Над ней, постепенно теряясь в сизовато-сером небесном куполе, тянулась выцветшая розовая полоска зари.

– В будущем будь добра предупреждать нас о любой непосредственной опасности, – заявила Тахгил. – Говори нам, где тропа безопасна, а куда ходить не следует. Разведывай надежные места для привалов.

– Сонные странники стремятся соснуть спокойно.

– Представь себе.

– Дружелюбные духи должны позаботиться о притомившихся путниках.

– Вот именно. Ты должна помогать нам, пока мы не переправимся в целости и безопасности за северную границу Ааллиллира. А потом я отпущу тебя и освобожу от клятвы. Если мы обо всем договорились, можешь лететь – но не слишком далеко, чтобы в любой миг явиться на мой призыв.

– Печальная птица поневоле повинуется.

– Ах, сердце мое разбито, – хмуро заметила Вивиана в сторону.

– Ты великолепно владеешь Общим Наречием, – сказала Тахгил лебединой деве. – Ты способна говорить как угодно – так почему выбрала именно эту манеру?

– Лебеди любят легкость. Слова смертных слишком сумбурны и суматошны. Нам не нравится, – презрительно пояснила чудо-красавица, вытягивая длинную шею.

Сперва я страдала за свое безобразие, потом – за свою красоту. А теперь меня презирают за то, что я рождена человеком. Ах, но нельзя забывать – предрассудки всего лишь щит, за которым таится любовь к самому себе.

– Если тебе не нравится наш язык, – предложила Тахгил, – научи нас своему.

Но она уже говорила в пустоту.

Над полыхающим всеми красками рассвета Пустынным кряжем кружил дикий лебедь.

Девушки позавтракали припасами, захваченными из Апплтон-Торна, – ржаными сухарями и сушеными водорослями. Потом они проспали почти весь день, по очереди сторожа подступы к их укрытию со стороны кряжа, откуда только к ним и могла подобраться нежить.

Когда они встали, небо на западе блистало переливами красок, как будто там смешивали разноцветный растопленный воск, и длинные завитки алых полос тонули в жидком золоте. После сна на жестких камнях у девушек все болело и ныло, не успевшие отдохнуть как следует тела молили об отдыхе. Чтобы заставить кровь веселее бежать по жилам, все трое отхлебнули по глотку натрах дейрге.

– Переходим на ночной образ жизни, – пошутила Кейтри.

Луна только начинала идти на убыль – сейчас она походила на огромный серебряный гриб, накренившийся на сторону. При свете сего небесного светильника три смертные вновь пустились в дорогу. Этой ночью они не видели никого, кроме вылетевших на охоту сов да прочих лорральных существ, что предпочитают темноту свету дня, однако у всех трех то и дело волосы вставали дыбом от ощущения, будто за спиной, совсем рядом, шагают незримые существа. Однако ничего не произошло, и, когда утро развернулось во всей красе, путницы снова легли спать. День принес легкий дождичек, но Тахгил, Вивиана и Кейтри забились под выступ скалы, завернулись в рыбачьи плащи и ничуть не промокли.

Под вечер налетел шанг, и Лаллиллир окутался сияющим маревом, точно пылающий дворец, – столь роскошным, неземным и зловещим, что путницы невольно остановились, как зачарованные глядя на представшее их глазам зрелище. Прищурившись, они вглядывались в дымку, где скалы становились прозрачным хрусталем, черные, как агат, листья папоротника вдруг усеивались яркими звездочками, вода текла по привычному руслу потоком расплавленного серебра, бледно-золотистая трава на глазах меняла цвет, а заросли камыша переливались золотом, серебром и красочным стеклом. С кустов терновника свешивались дивные светильники, а небеса расцветали огненными цветами.

Постепенно все это великолепие укатилось на запад, и подруги наконец смогли продолжить путь. Над головой то и дело проносились летучие мыши или какие-то ночные птицы. Девушки едва успевали пригибаться, уворачиваясь от столкновений. Жуя на ходу красные водоросли, Вивиана вслух предавалась ностальгическим воспоминаниям о пиршествах при дворе.

Лебединая дева летела сквозь густо усеянную звездами ночь, холодную, как серебро. Теперь она честно давала советы:

– Берите ближе к быстрице. Теперь торопитесь – вон вылетели вопиющие воздушные духи, держитесь дна долинки. Бойтесь болот и одиноких омутов – обиталища сладкоголосых сиренок, сосущих красную кровь.

Что слушательницы переводили как: «Поверните к реке. В небе летит какая-то странная птица. Держитесь подальше от болот там уйма комаров».

Постепенно подруги спустились ниже, туда, где начиналась полоса высоких деревьев, под которыми можно было прятаться. Шагая между стволами, путницы вдруг услышали сперва слабое, но все усиливающееся бормотание где-то впереди, невнятный шум резких и неприятных уху голосов. Девушки поспешили свернуть и обойти подозрительное место стороной, но скоро шум начался снова. Они снова сменили курс и опять напрасно – теперь крики зазвучали чуть ли не у них под ногами, и через пару шагов путницы вышли на маленький рыночек.

– Сьофры, – прошептала Вивиана.

– Нет! – решительно ответила Тахгил, хотя сцена выглядела и впрямь потрясающе знакомой.

Это и впрямь был рынок, но рынок передвижной, а продавцы отличались от сьофров из горных лесов столь же сильно, сколь ятаган отличается от складного ножа.

Равно как и товары. На первый взгляд казалось, будто на прилавках разложены всевозможные сладости и продукты даже вкуснее и разнообразнее, чем у обычных сьофров, где за пирожные выдавали засахаренные желуди и слизняков. Наводняли эту ярмарку странные маленькие человечки – иные с кошачьими мордочками, иные с длинными, похожими на ершик для мытья посуды хвостами, другие согнутые чуть ли не вдвое или горбатые, как улитки, или пучеглазые, как рыбы или насекомые. За спиной у кое-кого из них свешивались маленькие нелепые крылья, похожие на крылья летучей мыши. Другие сами напоминали с виду мышей или гигантских поджарых и хищных крыс. Третьи скакали по-лягушачьи. Голоса их напоминали птичий щебет, то резкий, как крики попугаев, то нежный, как воркование горлиц. Забавные человечки трещали, точно скворцы, щелкали и ухали, будто совы-сипухи, мурлыкали, словно кошки. Крылатые и хвостатые, горбатые и мохнатые, зубастые и шипастые, эти лесные гоблины – потому что встретились девушкам именно они – наперебой показывали плетеные корзины, деревянные тарелки и золотые блюда.

А на блюдах и тарелках блестели дивные, потрясающие неземным совершенством плоды. Лаковые, как будто облитые сахарным сиропом, они поражали глаз всеми цветами осени, великолепием самых богатых сокровищ. Мягкостью бархата манили усталых путниц эти невиданные плоды, скользящей гладью шелка и парчи, свежим дыханием горного ветерка. На тонких стебельках еще подрагивали зеленые, не увядшие листья. Все, абсолютно все, от мясистых лепестков околоцветника до сахарной поверхности слома на ножке, было безупречно, будто молодое вино. Алые, как гранат, вишни, прозрачный виноград, яблоки, похожие на пронизанные золотыми и янтарными прожилками рубины, аметистовые россыпи голубики, мерцающая красными огоньками земляника, желтые топазы спелых груш, светлые изумруды крыжовника, на веточках которого еще не обтрепались мельчайшие иголочки, дыни, гранаты, сливы, плоды фиг, напоминающие светящиеся капли нефрита, – все это изобилие так и просилось в рот, суля неслыханные наслаждения.

Потрясенные, напрочь утратившие способность думать здраво, путницы бросились, пожирая глазами представшее им великолепие. Продавцы нестройными мяукающими голосами расхваливали товары.

– Налетайте, покупайте! Налетайте, покупайте! – так слышался их зов Вивиане и Кейтри, но Тахгил различала в пронзительном хоре иное:

– Налетайте, умирайте! Налетайте, умирайте!

Крошечные гротескные человечки, ухмыляясь, суетились вокруг трех странниц, поднимая над головой корзинки и блюда, выставляя напоказ груды редчайших лакомств. Груды сочного винограда едва не падали с тарелок, свисающие гроздья светились изнутри, лучились нежнейшей лазурью.

– Ничего не трогайте! – предупредила Тахгил, и едва слова эти сорвались у нее с языка, с глаз ее как будто спала завеса.

Призывный румянец гранат сменился нездоровой краснотой чахотки, голубика трепетала мертвенной синюшностью, а россыпь земляники превратилась в груду разлагающихся кусочков гнилого мяса. Налитые желчью груши перекатывались рядом с прокисшим виноградом, а на заплесневелых листьях взбухали смертоносными опухолями яблоки. Сливы глумливо подмигивали, точно вырванные из глазниц глаза великанов, и сочились кровью.

Тахгил припомнились детские рассказы и сказки о лесных гоблинах. Говорили, будто бы их товары куда как смертоноснее и опаснее товаров настоящих сьофров. Однажды Сианад отведал засахаренную гниль сьофров – и отделался всего лишь болью в животе. Однако фрукты, что продавали лесные гоблины, обладали совсем, совсем иным эффектом.

– Налетайте, покупайте!

Ободренные призывными криками, Вивиана и Кейтри уже тянули руки к корзинам с фруктами. Тахгил поспешно ухватила подруг за руки.

– Не ешьте! – тревожно закричала она.

Лесные гоблины с кошачьими головами и крысиными ушами смеялись и гримасничали, а спутницы Тахгил сердито вырывались из ее хватки.