Текст книги "Каган Русов"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Глава 4
Багрянородный

Для Константинополя наступили нелегкие времена. Причем гром грянул в тот самый момент, когда его менее всего ждали. В растерянность впали не только городские обыватели, слабо разбирающиеся в интригах, плетущихся под сводами императорского дворца, но и умудренные опытом патрикии. Вроде бы ничто не предвещало бури, а уж тем более государственного переворота. А началось все, пожалуй, с того, что семь лет назад дочь Романа Лакопина родила сына от мужа своего Константина. Событие невесть какое, кабы этим Константином не оказался сын императора Льва Философа и Зои Огнеокой. О единственном сыне давно умершего императора уже почти забыли в столице, поскольку его почти не видно было из-за мощных спин сыновей императора Романа, окруживших трон плотным кольцом. Ни у кого, включая и магистра Константина сына Аристарха, не было никаких сомнений, что императору Роману наследует один из его сыновей, возможно Христофор, возможно Стефан. Но стареющий император удивил всех, назначив своим наследником внука, сына дочери Елены, названного в честь венценосного дедушки Романом. Пребывающий доселе в полной безвестности Константин вдруг, словно по мановению волшебной палочки, выдвинулся на первый план. Шутка сказать, отец наследника престола самой могущественной империи Ойкумены. Вообще-то он и раньше числился соправителем императора Романа, но, дожив до сорока годов, ничем себя не проявил, предпочитая проводить свой досуг под сводами императорской библиотеки. Придворные шутники называли его Багрянородным, намекая на то, что он единственный из всех соправителей рожден у трона. И вот этого книжного червя император Роман решил возвысить над своими сыновьями. Какое сердце могло это вынести? Благородные сыновья порфироносного отца в два счета сварганили заговор и, стащив престарелого императора с трона, отправили его на далекий остров, размышлять о превратностях судьбы. Проделано это было столь ловко и столь быстро, что никто в Константинополе даже ахнуть не успел. В том числе и магистр Константин, в мгновение ока лишившийся своей хлебной должности. Благородный магистр, перешагнувший в этом году рубеж сорокалетия, до того был ошарашен свалившимся на его голову несчастьем, что просто не находил слов для выражения своего искреннего возмущения. Впрочем, выражал он это возмущение только в кругу своих сторонников, тоже пострадавших от самоуправства Романовых сыновей. А возглавлял этот круг бывших и действующих имперских чиновников паракимомен Иосиф Вринга, сумевший, благодаря уму и искусству плести интриги, подняться из простых служек до одной из самых почитаемых в империи должностей. Впрочем, магистр Константин не желал бы для себя ни такой судьбы, ни такой карьеры, ибо должность паракимомена традиционно занимали евнухи. Магистр же всегда отличался веселым нравом и несомненными достоинствами, ценимыми женским полом. А проще говоря с младых ногтей приобщился к разгульной жизни и был одним из завсегдатаев константинопольских притонов, где гостей потчевали не только вином, но и девочками. С владельцем одного из таких притонов у Константина даже завязались почти дружеские отношения. Собственно, благоволил веселый магистр не столько к прощелыге Мефодию, сколько к его смазливой и распутной жене. Красавица Евлампия отблагодарила магистра за внимание рождением чудесной девочки, в которой Константин, имевший, к слову двух взрослых сыновей, души не чаял. И дал слово ее матери, что сделает все от него зависящее, чтобы малютка Анастасо не затерялась бы на дне большого и славного своими пороками города. Паракимомен Иосиф был настолько очарован прелестной трехлетней девочкой с большими карими глазами и вьющимися черными волосами, что предсказал ей великое будущее. Впрочем, заговорщикам, собравшимся в малопочтенном заведении Мефодия было сейчас не до девочек во всех смыслах. Речь шла ни много, ни мало как о спасении империи. А проще говоря, о свержении с трона расшалившихся Романовых сыновей. Конечно, для решения столь важной проблемы можно было бы собраться в более приличном месте, но в данном случае патрикии руководствовались соображениями не столько престижа, сколько безопасности.

– Гвардия недовольна, – обнадежил заговорщиков патрикий Фока, двоюродный брат магистра Константина по матери.

Такому известию никто из присутствующих не удивился. Сыновья Романа, не успев спровадить отца, тут же перессорились между собой. И теперь каждый из троих настаивал, чтобы именно его приказы исполнялись беспрекословно, а распоряжение его братьев в лучшем случае принимались к сведению. Гвардейские офицеры и придворные чины буквально разрывались на части, чтобы угодить императорам, но, угодив одному, они неизбежно вызывали гнев у двух других.

– Пора решаться, – вздохнул эпарх Константинополя Сисиний, – далее медлить уже нельзя.

Лакопины давно уже заслужили право, разделить участь своего порфироносного отца.

– Может все-таки оставить одного? – задумчиво проговорил патрикий Иоан сын Никифора. – Ну хотя бы Стефана. Не можем же мы остаться совсем без императора.

– Хватит нам Лакопинов, – отрезал паракимомен Иосиф. – Императором будет Константин сын Льва Философа.

Магистр Константин о своем тезке не сказал бы доброго слова, но выбирать было в сущности не из кого, а потому он, скрепя сердце, дал свое согласие. У Константина Багрянородного было одно, зато несомненное преимущество перед Лакопинами, он не имел родственников, готовых оспорить его право на власть.

Судьбу переворота решили императорские гвардейцы, перебившие сторонников и телохранителей скандальных братьев. Магистр Константин хоть и вытащил на всякий случай меч из ножен, но участие в кровопролитии не принимал. Он только помог ошалевшему Христофору Лакопину прийти в чувство, отвесив ему хорошего пинка. Это была месть за поношение и черную неблагодарность в отношении человека, спасшего империю от многих бед. Трех братьев выволокли из дворца, погрузили на галеру и отправили на остров к папе Роману, который, надо полагать, будет огорчен неразумием своих отпрысков.

А Константин Багрянородный, облаченный в пурпурную императорскую мантию, стоя на возвышении перед троном, уже зачитывал свой первый указ об отстранении братьев Лакопинов от управления империей за многочисленные преступления и прегрешения, главными из которых были мотовство и незаконное отстранение от власти собственного отца. Указ, видимо, писали впопыхах, а потому о возвращении Романа Лакопина на трон, покинутый не по собственной воле, забыли упомянуть. Константинопольцы, проснувшиеся по утру, с удивлением обнаружили, что в Византии теперь не только новый император, но и новый патриарх, ибо сына Романа Лакопина Феофилакта на этом посту сменил архиепископ Полиевкт. Сказать, что обыватели стольного града были потрясены столь знаменательным событием, значит сильно погрешить против истины. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от Лакопинов, но практически никто надежд с воцарением нового императора не связывал. Уж больно безликим казался ромеям преемник Лакопинов, носивший громкое имя Константин и не менее внушительное прозвище Багрянородный.

Новый император, сорок лет просидевший словно мышь в норе где-то на задворках императорского дворца, начал свое правление с того, что удивил своих придворных широтой замыслов по реформированию едва ли не всех сфер жизни Византии. К сожалению, свои представления о мире он почерпнул из пыльных рукописей и фолиантов, а потому и не смог сразу взять в толк почему так вытянулись лица подобострастно внимающих ему людей. Он даже не сразу сообразил, что подобострастие это напускное, и что приведшая его на трон константинопольская знать вовсе не горит желанием претворять в жизнь безумные проекты. Разумеется, среди византийских чиновников не нашлось ни одного неделикатного человека, указавшего бы императору на абсурдность его замыслов. Зато все его великие проекты были утоплены в бумажной волоките и прочих бюрократических уловках, о которых Багрянородный имел смутное представление. Императору Константину оставалось только удивляться, отчего это его мудрые постановления не принесли подданным ожидаемого благоденствия. От удивления, а возможно и разочарования он стал все чаще прикладываться к вину, к великому огорчению жены императрицы Елены, и к большому облегчению магистра Фоки, епарха Сисиния и паракимомена Иосифа, которые смогли, наконец, заняться делами не терпящими отлагательств. Именно Вринга предложил магистру Константину наведаться в Итиль в качестве посла нового императора и договорится с каган-беком Иосифом о новом переделе Крыма. Паракимомен, обладавший, к слову, острым умом, считал, что наступил подходящий момент для расширения Херсонесской фемы за счет бывших хазарских земель, отошедших к Киеву. А взамен он предлагал каган-беку Тмутаракань с благословенной Матархой.

– Так ведь по договору мы уже признали Тмутаракань за Киевом, – напомнил рассеянному Вринге магистр Константин.

– Не мы признали, а император Роман, – поправил его паракимомен. – Но князь Ингер уже умер, Лакопин отправлен на покой, а потому нам нет нужды соблюдать договор, заключенный между ними.

Решение было разумным, это магистр готов был признать. В Киеве ныне правила его двоюродная сестра Ольга, которая довольно хлипко сидела на великом столе. И уж конечно не ей спорить ныне о крымских землях с Византией. Будет просто чудо, если Ольге удастся сохранить под своей рукой хотя бы Киев и прилегающие к нему земли. Правда, было одно небольшое обстоятельство, которое делало предложение Византии весьма сомнительным в глазах Итиля – в Матархе находится киевский гарнизон во главе с воеводой Всеславом и выбить его оттуда будет совсем непросто.

– Это уже забота каган-бека Иосифа, – усмехнулся Вринга. – Я не собираюсь проливать кровь ромеев за чужой интерес.

– Так ты полагаешь, что усиление Хазарии за счет Руси пойдет нам на пользу? – удивился Константин.

– Разумеется, нет, – пожал плечами паракимомен. – Мой тезка каган-бек Иосиф жаждет прославить свое имя в веках. Бог ему в помощь. Я думаю, у Руси достаточно сил, чтобы дать отпор хазарам. Нас же вполне устроит ослабление и тех и других.

– Но в Киеве сейчас у власти христиане, доброжелательно настроенные к Византии, – напомнил Константин.

– Они станут еще доброжелательнее, если им потребуется наша помощь, магистр.

– Разумно, – кивнул головой Константин.

– Я очень на тебя рассчитываю, магистр, – ласково улыбнулся патрикию Вринга. – У тебя в Итиле немало родственников и деловых партнеров. Так почему бы тебе не задействовать старые связи на благо империи. А император Константин тебя не забудет.

– Надеюсь, я получу свою земельную долю в Крыму? – не постеснялся спросить о главном Константин.

– Вне всякого сомнения, магистр, – кивнул головой паракимомен. – Я готов дать тебе письменные обязательства за подписью императора.

– Буду тебе очень обязан, уважаемый Иосиф, – улыбнулся Константин. – Бумага с подписью императора согреет мне сердца в далеком и трудном путешествии до Итиля.

В Хазарии посланца нового Византийского императора встретили благосклонно. Каган-бек Иосиф, молодой, улыбчивый человек лет двадцати пяти, с курчавыми черными волосами и бородкой принял магистра Константина в роскошном дворце с соблюдением всех положенных по такому случаю формальностей. Сам каган-бек сидел в кресле, очень похожем на трон, а за его спиной стояли два телохранителя, в золоченых доспехах. Три десятка гвардейцев стыли истуканами вдоль стен зала с обнаженными мечами в руках. Беки и ганы кучковались вблизи трона, стоящего на возвышении, слева и справа. Однако ни один из них не рискнул ступить на помост, дабы не потревожить застывшего в напряженной позе каган-бека. Магистр Константин, заранее посвященный во все подробности предстоящей церемонии, остановился посредине огромного зала, в десяти шагах от помоста. Кагана ввели в зал через боковые двери. Он взошел на помост и встал рядом с троном, на котором сидел Иосиф. Лица кагана Константин не видел, оно было прикрыто накидкой. Тем не менее, свою приветственную речь посол императора Византии обращал именно к этому человеку, безликому, безгласному и безвластному. Нынешний каган Хазарии был лишь слабой тенью своих великих предшественников, марионеткой в ловких руках каган-бека. Народу его являли в редких случаях, просто для того, чтобы обыватели славного города Итиля знали, что каган в Хазарии есть. А значит, есть кому воздавать почести и платить немалые подати. Впрочем, все знали, что распоряжается этими податями каган-бек, ставший с течением времени не только руками кагана, но и его головой. Магистр Константин с глубоким поклоном вручил письмо кагану Тургану, поскольку именно ему оно и предназначалось, а тот тут же, на глазах посла, передал бумагу Иосифу. Сразу же вслед за этим кагана увели, а сидевший все это время в кресле каган-бек поднялся на ноги и шагнул с помоста навстречу послу.

– Ты себе не представляешь, магистр, как меня утомляют все эти глупые церемонии, – вздохнул Иосиф, беря Константина под руку. – Но, к сожалению, мы вынуждены считаться с привычками черни, которая видит в кагане посланца неба. Так что вы задумали с паракимоменом Врингой?

Каган-бек провел посла в небольшую, но роскошно обставленную комнату и жестом указал ему на кресло, стоящее у накрытого стола. К столу кроме самого посла и Иосифа сели еще три бека, а два телохранителя застыли истуканами у дверей. Вряд ли Иосиф ожидал каверзы от посла византийского императора, но, возможно, он не доверял своим бекам.

– Император просил меня выразить соболезнование тебе, каган-бек по поводу смерти твоего брата Манасии.

– Мир его праху, – равнодушно отозвался Иосиф.

Магистр Константин вздохнул с облегчением. Тема была деликатная. С одной стороны посол Византии не мог обойти молчанием смерть ближайшего родственника Иосифа, с другой стороны, в Константинополе отлично знали, что умер Манасия не без помощи своего младшего брата, оспаривавшего у него власть.

– Воевода Всеслав хлипко сидит в Матархе, – осторожно начал Константин, – и мы полагаем, что Хазария вправе попросить его покинуть Тмутаракань.

– И он нас послушает? – вскинул бровь Иосиф.

– Думаю, да. Если просьба будет настойчивой.

– Меня всегда восхищала способность ромеев загребать жар чужими руками, – усмехнулся каган-бек. – Вы хотите поссорить нас с Русью?

– А разве между вами сейчас мир? – удивился Константин.

– Во всяком случае, перемирие. Вы, ромеи, предлагаете нам добровольно уступить вам часть Крыма, но взамен не даете ничего.

– Мы отдаем вам Матарху, каган-бек, – запротестовал магистр.

– Давай говорить начистоту, Константин, – предложил Иосиф, ласково улыбаясь собеседнику. – Вы, ромеи, только что протолкнули на великий стол христианку Ольгу. Я знаю, как велика в этом заслуга твоего отца, патрикия Аристарха. А это означает, что вы, ромеи, стремитесь крестить Русь и включить ее в сферу своих интересов. Не скрою, мне это не нравится, магистр. Вы подгребаете под себя огромнейшие земли, а нам предлагаете удовлетворится малым куском, Тмутараканью. Да еще и требуете часть Крыма. Вы, ромеи, всегда отличались хорошим аппетитом, но оставьте хоть что-нибудь бедным хазарам.

Беки, сидевшие за столом, сдержанно засмеялись. Магистр Константин криво улыбнулся. По большому счету каган-бек был прав. Как человек далеко не глупый, он без труда разгадал замысел хитроумного Вринги и теперь наслаждался победой, одержанной в словесном поединке.

– А что можете предложить Византии вы, хазары? – спросил Константин, пристально глядя в глаза Иосифу.

– Я ставлю своей целью, магистр, восстановление Хазарии в прежних границах, – спокойно произнес каган-бек.

– И где заканчиваются эти границы? – уточнил существенное Константин.

– А это уже зависит от договора, который мы можем подписать с Византией, – усмехнулся Иосиф. – Мы готовы уступить вам Приднепровье, Константин, но Дон и верховья Волги останутся за Хазарией.

– Вряд ли с таким раскладом согласится княгиня Ольга, – покачал головой магистр.

– А разве ты, Константин, здесь представляешь ее интересы?

– Я представляю в Итиле интересы императора Византии, каган-бек, и тебе это отлично известно, – ответил магистр. – Империя не может бросить на произвол судьбы свою единственную союзницу в Руси.

– А разве я против, Константин? – пожал плечами Иосиф. – Не бросайте. Мы не собираемся препятствовать распространению христианства в Руси. Я всего лишь собираюсь вернуть под руку Хазарии те земли, которые были утеряны в результате варяжской агрессии. Византия готова оказать княгине Ольге военную поддержку?

– Вряд ли, – не стал кривить душой Константин.

– Вот видишь, магистр. Значит, вам выгоднее договориться с нами, во избежание недоразумений. Мы готовы уступить вам часть земель в Крыму, но только в обмен на Моравию.

– Не понимаю, – честно признался Константин.

– Королем Моравии не так давно стал сын Олега Вещего, – пояснил свою мысль каган-бек. – Он засел в подбрюшье у короля Оттона. Король Оттон уже почти прибрал к рукам варяжские и полабские земли, и мы готовы ему помочь с тем расчетом, что он поможет нам. Хазары и франки заинтересованы в торговых связях, а славяне на этом пути лишние посредники. Мы не можем позволить им объединиться. Ибо Славянская империя станет угрозой всем: и франкам, и нам, и Константинополю. К сожалению, нам пока не дотянуться до Моравии. У короля Оттона тоже недостаточно сил, чтобы прогнать короля Олегаста. Зато вам, ромеям, это сделать будет вполне по силам.

– Каким образом?

– Вы натравите на Моравию угров, – спокойно сказал Иосиф. – Надо полагать угорские ганы еще не забыли, кому они обязаны своим спасением. Если не ошибаюсь, это именно император Лев, отец Константина Багрянородного, спас угров от окончательного истребления, послав им на помощь свой флот. Известно так же, кто тогда преследовал несчастных угров и кто натравил на них печенегов.

– И кто же?

– Олег Вещий, отец нынешнего моравского короля Олегаста, – охотно пояснил Иосиф. – Самое время уграм предъявить счет его сыну.

Замыслы у нового каган-бека были обширные, это магистр Константин вынужден был признать. Хазария, сильно ужавшаяся в размерах при каган-беках Вениамине и Аароне, копила силы для нового решительного броска. Справедливости ради надо заметить, что Вениамину и Аарону сильно не повезло с противниками. Ибо противостояли им Варяжский Сокол и Вещий Олег. Да и князь Ингер тоже был не подарок. А вот в нынешней Руси равной им фигуры не просматривалось. Ну разве что таким человеком мог стать Олегаст, если, конечно, ему удастся закрепиться в Моравии и объединить вокруг себя вендские племена. Тогда он действительно может стать угрозой не только для Франкии, Византии и Хазарии, но и для княгини Ольги с ее немногочисленной христианской общиной. Хорошо бы довести эту мысль до патрикия Аристарха, дабы Киев не вздумал на свою беду помогать Велеграду. Пораскинув умом, магистр Константин пришел в выводу, что предложения каган-бека Иосифа не идут вразрез с инструкциями, полученными от паракимомена Вринги. Более того, они не идут вразрез с интересами самого Константина, который в награду за труды получит изрядный кусок крымской весьма плодородной земли. Правда, для этого магистру еще придется подсуетиться, в частности съездить в Панонию и напомнить угорским ганам о неуплаченных долгах.

– Хорошо, каган-бек, – решительно кивнул Константин. – Думаю, император не будет возражать против условий, выдвинутых тобой.

Глава 5
Мать и сын

Патрикий Аристарх, получив письмо от старшего сына впал в глубокую задумчивость. Размышления Константина о князе Олегасте и том положении, которое он неожиданно занял в Моравии, заслуживали внимания. В Киеве многие уже подзабыли о сыне Олега Вещего и, видимо, сделали это напрасно. Да и сам Аристарх, в хлопотах об укреплении власти сестричады, как-то упустил из виду, что на киевский стол есть еще один претендент и весьма опасный. Даже если он не станет сам бороться за верховенство в Руси, то никто не помешает ему подсадить на киевский стол княжича Святослава. Олегаст самым тесным образом связан с волхвами славянских богов, ныне вновь объединившихся, чтобы противостоять княгине-христанке. И княгине Ольге следовало бы это учесть, прежде чем отзываться на призыв о помощи, уже прозвучавший из Моравии. Придя к таким неутешительным выводам, патрикий взгромоздился в седло смирного савраски и неспешно двинулся к Детинцу по шумным в эту пору улицам Киева. Патрикий был уже далеко не молод и совсем недавно перешагнул семидесяти пятилетний рубеж. В развалину он еще не превратился, но уже чувствовал приближение часа, когда даже такое путешествие из собственного дома в княжий детинец станет ему в тягость. А ведь еще каких-нибудь десять лет назад он бодрым волком рыскал по Европе, высматривая что там плохо лежит. Ныне патрикию уже не до чужого, свое бы удержать. Пока что Аристарху грех было жаловаться на судьбу. С божьей помощью он почти добился того, о чем мечтал. И сейчас глядя на купола церкви Святого Ильи, ставленой с его участием, он чувствовал такой прилив сил, что в пору в пляс пускаться. Однако патрикий лишь осенил себя крестным знаменем и толкнул каблуком задремавшего мерина. Конечно, перемена веры сулила населению кроме божьей благодати еще и солидные издержки. Глупо было бы это отрицать. Кое чем Ольге придется поступиться. Ибо война с той же Хазарией или вражда с Византией может дорого обойтись и лично ей, и благому делу, которое она взялась защищать. Было бы совсем неплохо донести эту мысль до упрямой сестричады, и Аристарх очень надеялся, что ему это удастся.

Гриди, стоящие на воротах, беспрепятственно пропустили Аристарха во двор детинца. Да и кому бы пришло на ум задерживать первого ближника великой княгини. Наоборот, челядины со всех сторон бросились к пожилому боярину, чтобы помочь ему ступить ногой на твердую землю. И, надо сказать, что для этого им пришлось затратить немало усилий. Аристарх с трудом перекинул ногу через холку савраски и скорее свалился, чем спрыгнул на руки холопам. Княжич Святослав, стоящий у крыльца, усмехнулся в отрастающие усы. А девушка, стоящая рядом с ним и одетая не лучше холопки, и вовсе прыснула в кулак.

– Кто такая? – спросил Аристарх у Ольгиного холопа Лепка, придерживающего его за локоток.

– Малуша, дочь древлянского князя, – шепотом ответил Лепок и опасливо покосился на Святослава.

– А почему она трется возле княжича?

– Так Святослав сам ее остановил, – пояснил Лепок. – Поглянулась, видимо.

Аристарх поморщился. Малуше уже исполнилось четырнадцать лет, пора, когда девочка превращается в девушку и становится соблазном для мужчин. Вот и эта привлекла внимание княжича. И привлекла явно не к добру.

– Скажи княгине, чтобы отправила девку куда подальше, – сказал Аристарх Лепку, – а впрочем, я сам с ней поговорю.

Младшие дети князя Мала чудом остались живы во время разорения Искоростеня. У воеводы Фрелава не поднялась на них рука. Не во время он вспомнил о христианском милосердии. Уж волчонка Добрыню точно следовало бы придушить. В крайнем случае, можно было продать их купцам в дальние земли, чтобы не мозолили глаза озабоченным людям. А то и не сразу поймешь, кем эти двое при княжьем дворе числятся, то ли холопами, то ли заложниками.

– Малушу я уже окрестила, – неохотно откликнулась Ольга на ворчание старого дядьки, прервавшего ее послеобеденный отдых. – Подрастет – сделаю ключницей.

– В ключницах ходят холопки, – напомнил патрикий, – а эта на княжичей заглядывается.

– На каких еще княжичей? – удивилась княгиня.

– На Святослава твоего.

Ольга враз потемнела ликом и сверкнула глазами из-под низко повязанного на лоб платка:

– Я приму меры, боярин. Спасибо, что сказал.

– А с Добрыней что делать будешь? – продолжал напирать Аристарх. – Ведь растет волчонок.

– Пока сын Мала при мне, у Венцеслава Гаста нет прав на древлянский стол, а если мы порешим мальчишку, волхвы враз объявят беглого боярина князем. И начнет он воду мутить вокруг Овруча.

Пораскинув умом, Аристарх пришел к выводу, что княгиня, пожалуй, права. С Добрыней торопиться действительно не следует. Сейчас Венцеслав Гаст, по слухам, ушел на Дон, но это вовсе не означает, что он сложил оружие. Этот будет мстить и княгине и ее воеводам до смертного часа.

– О Моравии я хотел с тобой поговорить, – вздохнул патрикий, присаживаясь на лавку.

– Я обещала Олегасту помощь и слово свое сдержу, – твердо сказала Ольга. – Воевода Фрелав уже готовит полки для похода.

– Святослава с ним пошли, – подсказал Аристарх.

– Смерти его хочешь! – вдруг взвилась Ольга. – Уймись, боярин, а то не посмотрю, что родович…

Патрикия даже под прошиб от нежданного гнева сестричады – вот ведьма! Только что в лицо не вцепилась старому человеку. Аж губы у нее перекосило.

– Окстись, – отмахнулся от нее боярин. – Ума, что ли, решилась? За кого ты меня принимаешь? С чего ты взяла, что Святослав мне не дорог? О нем и пекусь днями и ночами. Склоняю его к христовой вере. Боярина Юрия уговорил.

– Что ему Юрий, если он родную мать не хочет слушать, – вздохнула Ольга, успокаиваясь.

– Боярин Юрий едва ли не первый витязь во всей Руси, – возразил княгине Аристарх. – Он пример тому, что христианская вера не лишает человека ни мужества, ни силы, как о том брешут волхвы. А ты всего лишь женщина. Святослав скорее доблестного боярина послушает, чем тебя.

– Ну а Моравия здесь при чем?

– Раз ты обещала Олегасту помощь, то обязана сдержать слово, – наставительно заметил Аристарх. – Однако помощь эта может и запоздать. А после поражения Олегасту будет не до киевского стола. Да и зачем Руси великий князь, от которого отвернулась удача?

– Хитер ты, боярин, – прищурилась Ольга. – Решил пристегнуть Святослава к поражению Олегаста?

– А хоть бы и так, – усмехнулся Аристарх. – Святослав еще молод. И чем позже он научится одерживать победы, тем лучше для нас, княгиня. Ведь не княжич к власти-то придет, а волхвы. Святослав по младости лет не сразу разберется, кто ему друг, а кто враг. И все, что мы с тобой создавали такими трудами, пойдет прахом.

– Это я без твоих слов знаю, – нахмурилась Ольга.

– Так я поговорю с воеводой Фрелавом, чтобы он не слишком торопился?

– Поговори, – кивнула головой Ольга и, повернувшись к челядинке, возникшей в дверях, крикнула. – Лепка позови.

– Прощай, княгиня, – склонился в поклоне Аристарх. – Не буду больше докучать тебе своим присутствием.

Боярин Мечислав пришел на княжий двор только после того, как Святослав покинул Детинец. Княжича он всерьез побаивался и старался не сталкиваться с ним лицом к лицу. Мечиславу едва исполнилось шестнадцать лет, но вознесся он милостью княгини столь высоко, что многие почтенные мужи искали его благосклонности. Поначалу это льстило его юношескому самолюбию, но с течением времени стало раздражать. Он начал понимать, что Ольгины ближники ставят его ничуть не выше, чем наложниц князя Ингера. И что прозвище Блуд отнюдь не делает чести молодому боярину. Иные в его годы уже участвуют в битвах, а он все трется у бабьего подола. Возможно, Мечислав и не осмелился бы выйти из воли великой княгини, если бы не Малуша, дочь князя Мала, которая неожиданно запала ему в душу. И ему захотелось вдруг предстать перед ней не блудодеем, угождающим зрелой княгини, а отважным витязем, прославившимся ратными делами.

– Молод еще, – строго бросила ему княгиня. – На твой век войн хватит, боярин. Не гож ты пока для войны.

– А для ложницы гож? – вспыхнул молодой Мечислав.

Княгиня уже занесла руку для удара, но вовремя спохватилась. Все же не холоп перед ней стоял, а боярин. И этим ударом она не только его, но и свою честь роняла. Возраста Ольга пока не чувствовала, связью с юным Мечиславом не тяготилась и была твердо уверена, что сей грех ей простится. Тем более что в ее отношении к молодому боярину любви не было, а была только похоть, которую надо же как-то удовлетворять. Бог создал ее женщиной, а жизнь обошлась с ней неласково, дав в мужья старого и нелюбимого мужа. Так в чем же ее вина? Уж не в том ли, что тело ее требует мужских ласк, а плоть бунтует время от времени, требуя своего, греховного, но положенного женщине от Бога. Вины перед Мечиславом она не чувствовала, хотя и склонила его к прелюбодеянию если не силой, то принуждением, ибо давала ему никак не меньше, чем брала. Когда войдет боярин в возраст да наберется ума, то непременно оценит ее заботу. Еще и гордится будет тем, что ему дозволено было любить великую княгиню. К христовой вере она его не принуждала. Ольге казалось, что прелюбодеяние с язычником менее греховно, чем с христианином, и хотя отец Феоктист был другого мнения, переубедить княгиню ему так и не удалось.

– Ладно, боярин, скажи воеводе Фрелаву, что я дозволяю тебе участие в походе, – сказала Ольга. – Голову только не потеряй. Она мне еще пригодится.

Окрыленный Мечислав птицей вылетел на крыльцо, где едва не столкнулся с мальчишкой Ставром сыном боярина Улеба. Ставр был чем-то напуган и косил глазами на дверь соседней клети, где хранились припасы для княжьего стола.

– Малушу не видел? – спросил у него Мечислав.

– Там она, – кивнул Ставр на клеть. – Я мед принес княгине. Отец послал. Мед свежий, только что с пасеки.

– Ну и что? – рассердился Мечислав.

– Боярыня Татьяна велела отдать мед Малуше.

Ставр был напуган до такой степени, что не мог стоять спокойно на месте, а все время приплясывал, словно не земля под ним была, а раскаленные угли. Мечислав смотрел на него с удивлением, не в силах понять, что же так могло напугать в охраняемом детинце шустрого парнишку.

– Холоп Лепок сказал мне, чтобы я под ногами не путался. Что ему великая княгиня приказала.

– Лепок-то тут причем? – рассердился Мечислав.

– Он был там с Малушей, – понизил голос Ставр до шепота. – Вошел следом за ней. А меня в сторону оттолкнул, холопья морда.

– А ты что? – похолодел Мечислав.

– Сказал Добрыне, он как раз чистил коня на конюшне. Добрыня в клеть побежал. А потом они вышли.

– Кто они?

– Малуша и Добрыня, – вздохнул Ставр. – А Лепка все нет и нет. Может сходим, Мечислав посмотрим, а то мне одному страшно.

Мечислав огляделся по сторонам, но ничего примечательного во дворе не обнаружил. По случаю полуденной жары, челядины попрятались кто куда и только гриди, стоявшие у ворот детинца, по прежнему маялись на солнце.

– Пошли, – решительно сказал Мечислав и первым двинулся к клети.

Лепка они обнаружили почти сразу, недалеко от входа. Рослый холоп, обладавший к тому же чудовищной физической силой, лежал ничком в луже крови и хрипел перерезанным горлом. Но стоило только Мечиславу прикоснуться к его плечу, как он дернулся и затих. Похоже, умер. Молодой боярин растерянно вытер запачканную кровью руку о его белую рубаху и отступил назад.