Текст книги "Накануне (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Выходит, Сергей Миронович, в ЦК проникли националисты?

– В руководство партии пытались проникнуть носители буржуазной идеалогии. Не смотри на то что все они старые большевики, национализм для них был средством, инструментом чтобы ослабить центр и самим прийти к власти. Взять тех же Косиора и Постышева, они на Украине создавали свою партию, карманную: политбюро, ЦК, секретари не выбирались, а назначались по принципу личной преданности.

– Где гарантия что новый секретарь сумеет изменить положение, что не помешают ему?

– Продолжаю наседать на Кирова. – Косиор, ведь, не один год своих людей наверх продвигал.

– Гарантий, как ты говоришь, мы дать, Алексей, конечно, не можем, но ряд мер чтобы этого не случилось приняли. Во-первых, готовится постановление ЦК о запрете вмешательства партийных секретарей в деятельность местных Советов и исполкомов…

"О, как".

– … во-вторых, ограничить поле деятельности партийных органов агитацией и пропагандой, в связи с чем сократить штаты освобождённых партийных работников на местах.

"Спору нет, привлекательность партийного поста для обывателя упадёт многократно".

– Так, Сергей Миронович, они тогда ринутся в Советы и исполкомы.

– … а вот преодолеют избирательный барьер немногие: только самые дельные и те, кому народ доверяет. Так и очистим партию от примазавшихся.

"Судя по всему пока речь идёт о чистке в местных партийных органах".

– Ну что, Алексей, доволен моими ответами? – Киров легко поднимается со скамейки. – Вот и ты будь готов к таким испытаниям на предвыборных собраниях. Проголодался? Я – как зверь, проходил мимо столовой, ухой пахнет (берёт меня под руку) восхитительно. Будешь в Архангельске, разузнай как там рыбалка, охота…

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

31 июля 1937 года, 02:15

«Хорошо работается ночью: тихо, спокойно. Сегодня, наконец-то, дошли руки до аналогового вычислителя радиолокационного прицела для бомбера. Самого простого, не учитывающего сопротивление воздуха и баллистических характеристик авиабомбы, но лиха беда – начало. По результатам испытаний можно будет ввести поправочные коэффициенты, благо с операционным усилителем – это легче простого»…

Принцип работы прибора прост: на экране локатора обзора земной поверхности штурман бомбардировщика находит цель и включает прицел, который получает от датчиков высоту и скорость полёта самолёта в виде напряжений на своих входах. Оба логарифмируются на специальных усилителях, затем первый – делится пополам на резисторах (извлечение квадратного корня) и складывается со вторым (умножение скорости на корень квадратный высоты) на аналоговом сумматоре. Результат сложения подаётся на антилогарифматор, с которого уже снимается сигнал упреждения. Тот смешивается с отражённым сигналом приёмника РЛС и на экране радиолокатора перед штурманом на фоне изображения земной поверхности появляется яркая точка в месте ожидаемого падения бомбы.

– Есть такая точка. – Подражаю голосу известного спортивного комментатора, двигаю ползунок реостата, измеряя линейкой перемещение светлого пятнышка от центра экрана. – Есть квадратный корень. Есть умножитель. Ура-а-а! Есть вычислитель всепогодного прицела?

"Для учёта скорости ветра придётся ввести ещё один операционник, всего – пять штук. Хотя стоп! А зачем? Бомбер летит выше облаков или ночью, его не видно с земли: то есть преспокойно может выбрать направление атаки. Выбираем направление по или против ветра: штурман измерит скорость ветра и прибавит или вычтет её из скорости самолёта. Четыре операционника, а не пять! С питанием – килограмм восемь. Немало, это ещё без учёта веса РЛС. Вместе – около центнера"…

Ласково провожу рукой по железным рёбрам рабочих лошадок аналогового вычислителя – универсальным "кубикам", прижавшихся друг к другу боками. Внутри каждого – операционник с автоподстройкой нуля, сверху монтажная панель для коммутации "кубиков" между собой и подключения радиокомпонетов, определяющих обратную связь усилителей. Наступает решительный момент: проверка системы термостабилизации. Грош такой цена схеме, если её параметры плывут при малейшем изменении температуры окружающей среды, а температура на высоте, где работает бомбер наверняка будет меняться сильно. Это особенно важно для самых важных кирпичиков моего вычислителя – логарифмического и экспоненциального усилителей, в опирающихся в своей работе на характеристики двух полупроводниковых диодов, "слабых звеньев" всего вычислителя. Поэтому два этих кремниевых диода, тщательно отобранных по параметрам, убраны в небольшую жестяную коробочку от монпансье, температура в которой поддерживается постоянной при помощи специального устройства терморегулятора. Он построен на "элементах Пельтье", которые в зависимости от направления тока в них могут либо охлаждаться, либо нагреваться. Терморегулятор этот помещён в стандартный кубик, и отличется от других ему подобных лишь тем, что на его верхней панели помещены эти самые элементы.

Выкручиваю до упора ручку, максимально растягивая развертку: сейчас в каждом делении около ста метров. Послюнявив грифель химического карандаша, делаю им отметку на экране там, где застыла светящаяся точка от вычислителя. Затем надеваю брезентовую варежку и достаю из деревяного ящика небольшой кусок дымящегося "сухого льда" и кладу его на коробочку монпансье. Через секунду в регуляторе щёлкнуло реле, при этом точка на экране едва заметно дрогнула, но осталась на месте.

"Компаратор, получив сигнал от от термопары, сработал правильно, включив подогрев".

По мере испарения "сухого льда" щелчки становятся реже и, наконец, пропадают. Тогда я выдёргиваю из розетки электрический паяльник и касаюсь раскалённым жалом того места, где до этого находился лёд.

"Включилось охлаждение… хорошо держит температуру. Ну что, можно звонить Илюшину? (Бросаю взгляд на часы). Кой чёрт? Третий час"…

– Кхм, – слышу сзади чьё-то покашливание. – разрешите?

– Паша, ты? – Откладываю в сторону паяльник, поворачиваюсь к другу. – А чего так официально?

После того как Ощепков встретил Любу в наших отношениях повеяло холодом.

– Помните, вы обещали, – Паша отводит глаза. – что когда… после перелёта… если всё с рацией будет в порядке, то напишете представление на освобождение Любы… гражданки Щербаковой.

– Я своих обещаний не забываю, – показываю на стул подле себя. – в тот же день, когда Громов приземлился в Америке, документы на освобождение Любы с фельдъегерем ушли в Особое Совещание.

– Правда? – Поднимает голову Ощепков. – Спасибо! И когда теперь?

– От месяца до трёх… – Встаю и насильно усаживаю его. – Сядь, Паша, надо поговорить. Какие планы после Любиного освобождения?

– Уедем в Ленинград… – он снова отворачивает лицо.

– Зачем?! – Горячо перебиваю бывшего друга. – Оставайтесь у меня. Обещаю вам комнату в служебной квартире, здесь через дорогу…

Ощепков грустно усмехается.

"Ну да, после большой трёхкомнатной – комната в коммуналке… А что? Сейчас за неё душу дьяволу продадут! Пусть походит по базару, поищет… В Ленинград, ничего лучше они там не найдут. Васька Щербаков сам живёт в коммуналке. А с их настроениями, вполне могут вновь оказаться на нарах в скором времени.

– … пока комнату. – Продолжаю соблазнять его. – Покажете себя, отдельную квартиру пробью.

"В глазах тоска, нет, не так надо"…

– Ты знаешь, Паш, – тоже отворачиваю голову и меняю тон на безразличный. – НИИ-9 передаёт мне всю тематику по радиоуловителям… (краем глаза отмечаю, что Ощепков весь подобрался)… будем на базе "Подсолнуха" морские и авиационные установки создавать… (глаза загорелись). Сектор хочу создать для электрических расчётов, полей, антенн. Ищу начальника… Не согласишься?

"Молчит".

– Я тебя не тороплю, подумай, посоветуйся с Любой… До обеда времени хватит? Вот и отлично! А будет скучно, на досуге займёшься электронным микроскопом. Слыхал про такой?

"К сожалению Иоффе отнёсся к этой идее прохладно".

* * *

Когда месяц назад я зашёл к нему в Физтех, то понял, что все его мысли связаны с вычислительной техникой: у них началась разработка ламповой ЭВМ. Самое начало.

"Идеи витают в воздухе"…

Абрам Фёдорович поначалу ограничивался туманными фразами, видимо опасаясь конкуренции с моей стороны, но заметив моё полное равнодушие к этой идее, пригласил своих людей из теоретического отдела Бронштейна, Канторовича и других рассказать о ЛВМ подробнее.

Архитектура машины будет более или менее повторять РВМ-1 (это скорее программируемый калькулятор, чем универсальная ЭВМ), но во весь рост встала проблема с памятью: поскольку ЛВМ значительно быстрее РВМ, то хранить программу на перфоленте не представляется возможным. ЛВМ с перфоленточным вводом большую часть времени бы ждала когда загрузится очередная команда, поэтому было решено сделать программу хранимой в памяти. Сделать память на лампах можно, но на каждую её ячейку пойдёт две лампы и это не считая управления. ЛВМ быстро стала превращаться в монстра, занимающего огромный зал и пожирающего десятки киловатт электроэнергии.

"Ферритовую память они у меня не получат: режим секретности у них – никакой, да и производитель ферритовых колец пока в СССР один".

– А если попробовать хранить информацию на электронно-лучевой трубке? – Таращу глаза, имитируя процесс озарения.

– Это как? – Поворачиваются ко мне присутствующие.

Кратко объясняю присутвующим, благо большинство из них – физики и разжёвывать не надо, процессы происходящие в слое люминофора ЭЛТ при попадании электронного луча на некую область экрана (он разбит на участки, представляющие собой ячейки памяти): светящаяся точка (единица), до того как она сама собой погаснет, доли секунды сохраняет положительный электрический заряд. Чтение информации происходит так: на экран ЭЛТ с внешней стороны накладывается пластина с металлическими контактами, каждый напротив своей ячейки (образуя запоминающий конденсатор), и вновь подаётся электронный луч. Если ячейка уже имеет заряд, то с пластины можно снять положительный импульс, если же заряда нет, то и импульса не будет.

– Так после такого чтения, – разочарованно произносит Бронштейн. – луч затрёт первоначальное значение, хранящееся в ячейке…

– Правильно, – соглашаюсь я. – для этого надо создать схему регенерации, которая будет постоянно пока включено электропитание перезаписывать ячейки памяти.

"Концепцию динамической памяти – в массы. Вижу, что мои слова упали на благодатную почву – в добрый путь".

* * *

– Нет, не слышал…. – вяло интересуется Паша. – а почему он электронный?

– А потому, – подхожу к книжному шкафу и достаю из его недр картонную папку с тесёмками. – что в отличие от оптического микроскопа в нём работает не световой поток, а пучки электронов. Здесь ты найдёшь переводы немецких патентов, некоторые соображения насчёт улучшений, которые можно внести в конструкцию микроскопа, всё что удалось почерпнуть из бесед с учеными ФИАНа… Займись делом, наукой. Встряхнись, хватит копаться в прошлом!

– В прошлом, говоришь… – зло проскрипел он. – расстреляли такого человека, гения, который первый понял, оценил идею радиоуловителя, который столько сделал для страны Красной Армии. Да сейчас бы уже каждая дивизия имела свой РУС! Столько людей, лучших… ни за что… Забыть, говоришь?

– Да будь Тухачевский трижды гений, – в сердцах бросаю папку на стол. – нет для изменника иной меры наказания, только пуля.

– Ну да, – зло усмехается Ощепков. – немецкий, английский…. какой там ещё?… шпион. Веришь этому? Ты – молод, следовательно – глуп!

– Хорошо, – с усилием беру себя в руки. – а вот как насчёт честности? Ты мне веришь?

– В этом вопросе ты не можешь быть объективным, – цедит сквозь зубы Павел. – ты на стороне Кирова.

– А магнитофонная плёнка, она на чьей стороне? – В нерешительности гляжу на папку.

– Какая ещё плёнка? – Впервые за время разговора он поднимает на меня глаза.

– … С записью разговора заговорщиков, помнишь тогда в тридцать шестом на испытаниях под Севастополем?

– Ты шпионил за маршалом?! – Вскрикнул Ощепков, вскочив со стула.

– Это вышло совершенно случайно, хотя это не важно. Что важно, так это то, что записано на плёнке. Её свидетельств тебе достаточно? Отлично! Достану я тебе её…

"По мне так, надо было этот разговор на совещание заговорщиков на пластинку записать".

– … а пока поверь мне на слово. Так будешь брать папку?

– Ладно, давай, посмотрю.

Москва, Ленинградское шоссе д.45,

Авиазавод N 39.

31 июля 1937 года, 06:15.

– Ты уже бывал, Алексей, у Ильюшина? – Голованов с переднего сиденья ЗИСа поворачивается ко мне, сидящему на заднем.

– Нет, ни разу, – кручу головой. – а что это мы на Центральный аэродром свернули?

– Так короче, от шоссе пришлось бы через завод Менжинского топать…

От Аэровокзала свернули направо и по краю лётного поля доехали до ангара, прилепившегося к старинному двухэтажному кирпичному зданию с жестяной крышей. В этот момент начали открываться высокие деревянные двери ангара и нашему взору открылся, подсвеченный сверху и сзади сигарообразный силуэт двухмоторного самолёта с длинными закруглёнными крыльями и тупым застеклённым носом.

"ДБ-3"…

Открываю дверь остановившейся машины и застываю разглядывая самолёт, Голованов обойдя ЗИС сзади встаёт рядом со мной.

– Вам, товарищи командиры, – пожилой авиамеханик непонимающе переводит взгляд с двух ромбов моего спутника на мои три шпалы и обратно. – начальника ЦКБ? Ваня, покличь Сергея Владимировича.

Юркий ученик срывается с места, но ему навстречу от центрального входа ЦКБ уже спешит сам начальник.

– Здравия желаю, – по-военному приветствует нас он, крепко пожимая руки. – хотите взглянуть на моё хозяйство?

– К сожалению времени нет, товарищ Ильюшин, мы с Алексеем сегодня убываем к избирателям: он – на север в Архангельск, я – на юг в Краснодар…

– Значит трое нас, – смеётся он, показывая белые зубы. – я тоже кандидат в депутаты, лечу на восток в Саранск.

* * *

– Значит, говоришь, обязательно под брюхом быть должна… – Ильюшин, склонившись над моим рисунком, хмурит лоб.

– Да, антенна должна быть направлена на землю и при этом вращаться вокруг вертикальной оси…

– С какой угловой скоростью? – Хором спрашивают меня старшие товарищи.

– Давайте прикинем, – подхожу к ученической доске, висящей на стене кабинета, и беру в руки мел. Скорость ДБ-3 на высоте примерно 400 километров в час, это означает, что за секунду он пролетает чуть больше ста метров. Одно большое деление на экране – сто метров, наименьшее – десять метров при самой точной развёртке. Таким образом за одну десятую секунды, чтобы изображение не начало искажаться, антенна должна сделать полный оборот.

– Десять оборотов в секунду… – делает заметку в блокнот Ильюшин. – вот ещё не пойму, это ты такой художник или на самом деле антенна кривая?

– Не кривая, а отражателем специальной формы, – быстро рисую на доске усечённый параболоид. – косекансной. Это нужно, чтобы объекты, расположенные от радиоуловителя на разных расстояниях на экране выглядели одинаково яркими. Такой эффект достигается за счёт особой формы диаграммы направленности, как полуоткрытый веер: в одной плоскости узкий, в другой – треугольный. Этот веер крутится и создаёт круговое изображение поверхности земли вокруг самолёта. Чем выше самолёт, тем больше радиус круга.

– Предположим самолёт летит на высоте пять километров, – вступает в разговор Голованов. – что увидит штурман на экране?

– Это зависит от размера антенны, которую Сергей Владимирович сможет поместить под фюзеляж. Чем больше, тем лучше.

– Если вблизи центра тяжести самолёта за бомболюком, – мометально отвечает Ильюшин. – то не больше полутора метров в диаметре.

– Тогда… – быстро считаю в уме апертуру и угловую разрешающую способность антенны. – прямо под брюхом – предметы от 80 метров и больше, а на дальности двадцать километров – от 350-ти.

– То есть крупные объекты, как завод, река, порт… – понимающе кивает головой комдив. – Дальность ДБ-3 четыре тысячи километров, то есть от нашей границы можно за ночь обернуться до Кёльна и обратно…

– Правильно. – Подтверждает конструктор. – согласно технического задания вся территория Германии вплоть до границы с Францией должна быть под нашим прицелом.

– Другой вопрос. – Голованов рассматривает чертёж бомбардировщика. – Положим штурман видит цель, но пилот-то нет…

– У нас на самолёте предусмотрено управление из кабины штурмана, – Ильюшин с полуслова улавливает мысль. – он увидит цель, вставит ручку управления в специальное гнездо и возьмёт управление на себя. (В кабинет заходят два лётчика – майора и останавливаются у двери)… Вот знакомьтесь, шеф-пилот ЦКБ, Владимир Константинович Коккинаки и штурман-испытатель Александр Матвеевич Бряндинский. Вчера вернулись из полёта Москва – Баку – Москва с полной боевой нагрузкой с пулемётами и патронами. Над Каспийским морем сбросили десять стокилограммовых учебных бомб.

– Получается, что Берлин летали бомбить? – Улыбается Голованов.

– Выходит так… – смеются лётчики-рекордсмены.

"Все они ровесники, симпатичные открытые лица, у всех железные рукопожатия"…

– У ребят тут, Александр Евгеньевич, предложение одно возникло… – хитро улыбается Ильюшин.

"Позвольте мне угадать… предлагают лететь в Америку на ДБ-3"?

Так и есть, перебивая друг друга, рассказывают о преимуществах маршрута по "ортодромической дуге": Москва – Скандинавия – юг Гренландии – Северная Америка. После триумфального завершения перелёта Громова и отмены полёта Леваневского на ДБ-А началось соревнование среди авиаторов: "Кто будет третьим"?

Мы с Олей к отстранению Леваневского никакого отношения не имели, авиаторы справились сами. В тот момент Туполева настигли уголовные дела открытые еще при Ежове: растраты, нецелевое использование средств. Находясь под следствием, чтобы доказать абсурдность обвинений, он написал письмо товарищу Сталину, в котором припомнил как Леваневский публично обвинял авиаконструктора во вредительстве при разработке самолёта АНТ-25, триумфатора перелётов через Северный полюс, и уже в свою очередь обвинил пилота. По словам Туполева, на самом деле, это Леваневский в 1935 году дискредитировал АНТ-25, а сейчас, испугавшись ответственности, готовит побег в США на самолёте ДБ-А, добавив зачем-то, что данный самолёт ненадёжен. В результате, перелёт – отменили, лётчика на время расследования отстранили от полётов.

С интересом наблюдаю за разговором: Голованов, совсем ещё недавно сам энтузиаст трансконтинентальных перелётов, пытается охладить пыл лётчиков скептическими вопросами.

– А дальности хватит?

– Вдвоём полетим со штурманом, – порывисто приглаживает непокорные курчавые волосы Коккинаки. – вместо стрелка возьмём горючее…

– Всё-таки больше семи тысяч вёрст…

– … и без кислородного оборудования. – Добавляет штурман. – Попеременно будем вести машину.

– Слышал, – Ильюшин вопросительно смотрит на меня. – что Громов очень хвалил Алексееву рацию. Ещё на двадцать кило облегчим аэроплан.

"Техника особой секретности, блин… Да без проблем, есть на складе одна, от которой Чкалов отказался".

– Большая часть маршрута проходит над сушей, – продолжает приводить новые аргументы Бряндинский. – над обитаемой территорией. Не так, как через полюс: или пан – или пропал.

– Вы же понимаете, – кивает головой Голованов. – что такие вопросы решаются в Политбюро. К тому же я знаю, что скажет товарищ Сталин. Пусть покажут на что они способны над нашей территорией: Москва – Дальний Восток.

– Мы готовы! – Хором отвечают все трое. – Хоть завтра вылетать.

– Я завтра не могу…. – включаюсь я в разговор. – но спецрадиостанцию можете получить на моём складе в любое время.

– Всё равно, – стоит на своём комдив. – такие вопросы с бухты-барахты не решаются, через инстанции прыгать нельзя. Давайте ваши предложения, пойду с ними к наркому…

– Ну что, товарищ Ильюшин, – Голованов возвращается к первоначальной теме, когда довольные лётчики выходят из кабинета. – берётесь за установку радиоприцела на ДБ-3?

– Поможем, конечно, советом… – легко соглашается он. – только у вас и самого, товарищ Чаганов, есть всё для этой работы….

"Как это"?

– … два ДБ-3, аэродром и даже бригада авиаконструкторов. – Озорно подмигивает Ильюшин.

– Ничего не понимаю.

– Аэродром Остехбюро в Подлипках, Центральный испытательный, знаешь? Там работает бригада конструктора Чижевского. В начале года мы им передали два самолёта: один для работ по радиоуправлению, а из другого они пассажирский хотят сделать.

– Их же передали в первый главк (авиационный, наркомата оборонной промышленности).

– Не в наш, а в третий… артиллеристам.

– Зачем артиллеристам аэродром? – Мотаю головой.

– Рядом завод номер 38 Курчевского, – поясняет Голованов. – пушки там его испытывали на разных самолётах.

– Площадка небольшая, расширяться некуда, вокруг постройки – подхватывает конструктор. – наши от него сразу отказались, а после ареста Курчевского аэродром передали артиллеристам. Чижевский не знает что делать, но идти под начало к Туполеву не хочет.

– Давай, Алексей, съездим туда сейчас, посмотрим что да как. – Быстро принимает решение Голованов.

Главный конструктор ЦКБ провожает нас до машины, комдив неожиданно садится рядом со мной на заднем сиденьи.

– Не произвела моя идея впечатление на Сергея Владимировича… – Грустно вздыхаю я когда ЗИС тронулся с места.

– Своих забот у него полон рот, а прицел твой центровку изменит, аэродинамику… – Начал объянять Голованов и вдруг замолчал, думая о другом. – Я тебе не рассказывал в подробности, что произошло в Испании, ну когда мы "Кондор" по ветру пустили… так вот Мамсуров тогда самолёт немецкий захватил, новый совсем… и ведущего конструктора в плен взял. На аэродроме в Подлипках этот конструктор, Роберт Луссер, и работает вместе с Чижевским, только об этом мало кто знает.

"Дела… мало того, что элиту люфтваффе помножил на ноль, он ещё "мессера" с собой прихватил".

* * *

– А здесь у вас что? – Голованов показывает на самолёт в самом конце стоянки, укрытый брезентом.

Владимир Чижевский, бригадир конструкторов лётно-испытательной станции в Подлипках, высокий поджарый мужчина средних лет в рабочей куртке, даёт знак техникам чтобы они сняли чехлы.

"На "мессера" не похож, скорее на слегка уменьшенную копию АНТ-25, только шасси не убираются совсем".

– Экспериментальный самолёт БОК-1, – торжественно провозглашает конструктор. – данный экземпляр используется для испытаний турбокомпрессорного наддува по теме БОК-7, стратосферного разведчика.

У Чижевского приподнятое настроение, чувствуется, что он рад видеть у себя "купцов" во главе с заместителем начальника Управления ВВС РККА.

– Стратосферного? – Подаю голос я.

– С двигателем АМ-34ТК достигает высоты выше 14 тысяч метров. – Охотно поясняет он.

– Четырнадцать? – Голованов проводит рукой по гофрированной серебристо-красной обшивке крыла.

– Три дня назад лётчик Стефановский с наблюдателем Рено достигли высоты 14100 метров… – лицо Чижевского мрачнеет. – всего проведено около ста вылетов. К сожалению, вчера в полёте турбокомпрессор полностью разрушился: обрыв лопаток. Не держат температуру…

– Кабина герметичная?

– Герметичная, рассчитанная на двух членов экипажа, – вновь веселеет конструктор. – является отдельным элементом, не включённым в конструкцию самолёта, обогревается тёплым воздухом из радиатора двигателя. Стёкла двойные между ними – влагопоглотитель. Кислород подаётся из регенератора, углекислота – поглощается химическими поглотителями из кабинного воздуха, прогоняемого вентилятором.

"Как в космическом корабле… Ещё два пункта в список для Оли: турбокомпрессор и гермокабина".

Голованов переходит к соседнему самолёту, тоже укрытому брезентом.

"А теперь, "горбатый""…

– Трофейный германский самолёт Бф-109! – Брезент как занавес падает к нашим ногам. По пожелтевшей траве аэродрома, придерживая рукой пилотку, к нам бежит лётчик в чёрном комбинезоне.

– Капитан Стефановский, – останавливается перед Головановым, лихо сдвигая головной убор на затылок. – товарищ комдив, разрешите присутствовать?

– Летали на этом аэроплане? – Кивает тот в сторону "мессера". – Что можете рассказать?

У лётчиков завязывается оживлённый разговор, а я увожу конструктора в сторонку.

– Покажите мне пожалуйста, товарищ Чижевский, ваше хозяйство.

– Прошу за мной, товарищ капитан госбезопасности. – В глазах пробегает тревога, он с сожалением оглядывается на Голованова.

"Ну да, ГБ – не свой брат, поэтому надо недоверие сразу ломать"…

– Не буду вас интриговать, – неспеша идём к аэродромной вышке. – сразу скажу, хочу вас забрать у артиллеристов в свой НИИ радиопромышленности. Мы, кроме прочего, занимаемся также вопросами радиообнаружения и радионавигации. Область эта новая, так что сами понимаете, наши приборы будет нужно устанавливать на разные типы самолётов и испытывать их в полёте. Вкратце, это то, что нам нужно от вас. Но я, конечно, понимаю – у авиаконструкторов всегда есть свои интересы, свои планы: готов их выслушать и обсудить.

– Спасибо, товарищ Чаганов, – облегчённо выдыхает Чижевский. – что понимаете это. Моя бригада, мы… хотим нечто большего, чем быть испытателями узлов и агрегатов для других КБ. Мы хотим работать как конструкторы самолётов, иметь своё КБ…

Конструктор испытующе смотрит на меня.

– Своё КБ должно иметь какую-то специализацию: истребители, разведчики или бомбовозы. В чём будет ваш конёк?

– Высотные стратосферные истребители-разведчики, – выпаливает Чижевский, его губы расплываются в улыбке. – и тяжёлые двухмоторные истребители-бомбардировщики.

"Интересно, тяжёлый истребитель – это случаем не Ме-110? Если так, то Луссер, как его главный конструктор, обратил нашего в свою веру. Так а высотник – не на базе Ме-109"?

– Здесь у нас чертёжная. – Хозяин открывает передо мной входную дверь в одноэтажную кирпичную постройку, стоящую по соседству с командной вышкой, из которой пахнуло прохладой. Посреди небольшой комнаты (два стола и один кульман) замечаю целующуюся пару: плотный, небольшого роста, с большими залысинами на голове мужчина лет сорока и молодая фигуристая женщина в белом платье.

– Роберт! Светлана! – Возмущенно кричит Чижевский.

– Энтшультиген… – Извиняется немец, размыкая объятия.

Молодая дама напротив ничуть не смущена, неспеша скрывается за чертёжной доской и из-за неё с любопытством изучает мою фигуру.

"Не боится моей формы, значит – наш человек"…