Текст книги "Лекарь Империи 10 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Если выживу.

– Выживешь.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что ты упрямая, – сказал я с улыбкой. – Как твой… дядя Саша.

Слово «отец» так и просилось на язык, но я сдержался. Не мое дело. Мое дело – сделать так, чтобы она увидела это прекрасное море.

– А упрямые не сдаются, – закончил я. – Они вцепляются в жизнь зубами и не отпускают.

Она улыбнулась. Грустно, но с надеждой.

– Он очень хороший, знаете? Дядя Саша. Всегда был рядом, сколько я себя помню. Приносил игрушки, когда я была маленькой. Читал сказки – у него красивый голос, глубокий. Учил играть в шахматы – я у него даже выигрывала иногда, хотя подозреваю, он поддавался.

Ее взгляд затуманился воспоминаниями.

– Когда мне было восемь, я спросила, почему у меня нет мамы. Все дети говорили о мамах, а у меня ее не было. Он тогда… я никогда не видела, чтобы взрослый человек так плакал. Обнял меня и просто плакал, молча. А потом рассказал о ней. О том, какая она была красивая, добрая, умная. Показал портрет – я храню его рядом с собой.

– Можно взглянуть?

Она кивнула в сторону тумбочки. Я осторожно открыл ящик, достал небольшую миниатюру в овальной серебряной рамке. С портрета на меня смотрела молодая женщина с живыми, смеющимися глазами. Темные волосы, тонкие черты лица, чуть грустная улыбка. Красивая. И сразу стала понятно на кого похожа дочь.

– Единственное, что меня огорчает… – Ксения замялась.

– Что?

– Он не дает мне видеться с друзьями. Говорит, это опасно. Слишком опасно.

Она попыталась пожать плечами – вышло только легкое подергивание.

– Раньше они приходили – дети придворных, мои ровесники.

Ее голос стал тише.

– А потом я заболела. И их перестали пускать. Уже больше года я не видела никого, кроме лекарей, учителей и дяди Саши. Иногда мне кажется, что я не больна, а заключена. Что эта палата – не больничная, а тюремная камера.

Бедная девочка. Как будто паралича и смертельного диагноза мало – еще и тотальное одиночество. Ее заперли, чтобы защитить тайну Императора. Принесли ее детство, ее дружбу, ее последние радости в жертву политике.

– Это временно, – сказал я, хотя сам не очень в это верил. – После операции все изменится.

– Вы правда в это верите? – она посмотрела на меня своими серыми глазами-сканерами. Глазами отца.

– Стараюсь верить.

На второй день привезли Артема.

Я сидел в своем роскошном кабинете, в сотый раз просматривая трехмерную модель ствола мозга, когда дверь распахнулась без стука.

– Ни хрена себе хоромы!

Знакомый голос заставил меня вскочить. Артем стоял в дверях, ошарашенно озираясь по сторонам.

– Илюха, ты что – в лотерею выиграл? Или банк ограбил?

– Хуже, – я шагнул к нему и обнял. Крепко, по-мужски. – Сел в золотую клетку.

– В смысле?

Артем отстранился, внимательно меня разглядывая. Я, как лекарь, тут же отметил – он похудел. Темные круги под глазами, щетина, похоже, уже дневная. Не выспался, не поел нормально.

– Ну что, как тебе императорский эскорт? – спросил я, усаживая его в кресло.

– А то ты не знаешь! Среди ночи – три часа, мать их! – в дверь ломятся. Люди в черном, без опознавательных знаков. «Артем Воронов? Собирайтесь, поедете с нами». Я было дернулся, думал, арестовывают за что-то. А они: «По приказу Императора». Императора!

Он устало потер лицо ладонями.

– Сунули в машину, повезли. Куда – не сказали. Зачем – тоже. Сначала в поезде трясли, потом в машине не пойми по каким дорогам, потом еще фиг знает сколько по коридорам водили. И вот я здесь. Где, кстати, «здесь»? И что за херня, Илья, происходит?

Я вкратце обрисовал ситуацию. Без имен, без титулов, без статусов. Девочка четырнадцати лет, опухоль ствола головного мозга, операция, которую никто в мире не хочет делать.

Артем слушал, и лицо его становилось все серьезнее.

– Стоп! – он поднял руку. – Стоп, стоп, стоп! Не говори, кто она. Пожалуйста.

– Но…

– Я догадываюсь, Илья. Не дурак. Тайная резиденция, приказ Императора, четырнадцатилетняя девочка, которую прячут ото всех… Но знать точно не хочу. Пусть для меня она останется просто пациенткой. Самой важной в моей жизни, но просто пациенткой. Так будет правильнее. И безопаснее. Для всех.

Мудрое решение. То, чего не знаешь, не сможешь выболтать. Даже под сывороткой правды.

– Хорошо. Как там Муром? Мишка Шаповалов?

Артем улыбнулся – впервые с начала разговора.

– Мишке лучше. Намного лучше. Пришел в себя полностью. Узнает родных, говорит – пока простые слова, но говорит! «Мама», «папа», «пить».

Камень с души. Здесь я победил.

– А Игорь Степанович? Наверное, рад?

Улыбка сползла с лица Артема.

– Его арестовали.

– Что⁈ – я подскочил. – За что⁈

– Говорят – превышение должностных полномочий и халатность, повлекшая тяжкие последствия. Не знаю что конкретно, но по больнице ходят такие слухи.

– Бред же!

– Конечно, бред. Шаповалов – самый «правильный» лекарь из всех, кого я знаю, – Артем понизил голос, хотя мы были одни в огромном кабинете, – Кобрук ему помогает, вроде как у нее все схвачено, но сколько он пробудет в СИЗО – не известно.

Настораживает эта несправедливость. Но… сначала нужно спасти Ксению, чтобы выбраться оттуда. А потом я получу влияние и вытащу Игоря Степановича.

– Беда. Будем надеяться Кобрук справится. А Вероника? – с интересом спросил я, надеясь, что хотя бы у нее все в порядке.

– Переживает за тебя страшно. Места себе не находит. Мы все за тебя переживали – ни слуху, ни духу, теперь понятно, почему.Так что за операция нас ждет? Покажешь?

Я разложил на огромном столе снимки, схемы, расчеты. Артем изучал их молча, но я видел, как постепенно бледнеет его лицо.

– Охренеть, – выдохнул он наконец, отодвигаясь от стола, как от ядовитой змеи. – Это же… это же убийство, Илья.

– Десять процентов успеха, – мой голос звучал уверенно.

– Оптимист хренов. Я бы дал пять. От силы. И то если звезды сойдутся в правильном созвездии.

– Но ты поможешь?

– А у меня есть выбор? – он усмехнулся, но в глазах была неподдельная тревога. – Они же меня отсюда не выпустят, пока все не закончится. Так же?

– Так.

– Золотая клетка на двоих. Или уже на скольких? Кого еще притащат?

– Ага, команду кошмара, – пробормотал у меня в голове Фырк. – Все с гонором, все звезды. Вот увидишь, двуногий, передерутся еще до начала операции.

И знаете что? Ворчливый бурундук оказался прав.

– Целую команду, – усмехнулся я.

К вечеру нас всех собрали в большой симуляционной комнате.

Огромное белое пространство, залитое ровным, без теней, светом. Похоже на чистилище. Или на арену перед выходом гладиаторов. В центре – пустота.

Император так и не появился с момента нашего разговора. То ли занят, то ли решил дистанцироваться. Если операция провалится, он сможет сказать: «Я в этом не участвовал, это все они». Умно.

Команда собиралась постепенно. Первым вошел академик Неволин.

Я ожидал увидеть дряхлого старца, но вместо этого в комнату вплыл человек, излучающий гранитную уверенность и абсолютное превосходство. Да, седой. Да, в возрасте. Но спина прямая как струна, походка твердая, а взгляд острый как скальпель. Он окинул меня взглядом, каким ценитель оценивает картину сомнительного происхождения, и поморщился.

– Меня зовут Виктор Семенович. А вы и есть тот самый Разумовский? – голос неожиданно молодой, звучный, с бархатными нотками.

– Я.

– Хм.

Одно «хм», но в нем было столько презрения.

– Молодой человек, вы хоть понимаете, от чего меня оторвали? Я готовил доклад для Всемирного конгресса нейрохирургов! Революционная методика! Это прорыв! Это Нобелевская премия! А меня притащили сюда как какого-то…

Следом вошла профессор Астафьева.

Если Неволин был огнем, то она была льдом. Строгий темно-синий костюм, волосы в идеальный пучок, ни грамма косметики. Очки в тонкой оправе делали ее похожей на директрису элитной школы для девочек.

– Профессор Астафьева Марина Львовна, – представилась она, протягивая руку. Рукопожатие крепкое, сухое, короткое. – Нейрофизиолог. Надеюсь, меня вызвали не зря. Мое время стоит очень дорого.

– Надеюсь, что не зря, – ответил я.

Она посмотрела на меня так, словно я был студентом, не выучившим урок.

– Надежда – не медицинский термин, молодой человек. Оперируйте фактами.

– О, эта тетка думает, что тебя живьем съест, двуногий. И не подавится, – хихикнул Фырк. – Но она плохо знает моего двуногого.

Третьим влетел – именно влетел – Доронин.

Молодой, тощий, с взъерошенными волосами, которые торчали во все стороны, как у безумного ученого из комиксов. В руках планшет, из карманов торчали какие-то инструменты и мотки проводов.

– Где пациент? Где оборудование? Мне нужны параметры! – он тараторил без остановки, его глаза лихорадочно бегали. – Точные параметры! Температура коагуляции? Глубина проникновения? Диаметр зонда?

– Успокойтесь, Иван Сергеевич, – холодно осадила его Астафьева. Похоже, они уже были знакомы. – Сначала дождемся всех.

– Ждать⁈ У меня семнадцать проектов в работе, Марина Львовна! Я не могу ждать!

Последней вошла Матрона Егоровна Железнова.

И если все предыдущие входили, то она материализовалась. Просто в какой-то момент она уже была в комнате, хотя секунду назад ее не было. Дородная, основательная, как русская печь. И взгляд. Взгляд человека, который видел все и уже ничему не удивляется.

Она окинула всех нас тяжелым взглядом и хмыкнула:

– Ну и сборище. Прямо консилиум нобелевских лауреатов.

– Я действительно номинирован на Нобелевскую… – напыжился Неволин.

– И чего это Император нас всех сюда стащил? – беззастенчиво перебила его Матрона. – Меня с дежурства сняли. Впервые за пять лет! У меня там две полостные операции были намечены!

Все смотрели на меня. Четыре пары глаз. Презрение, скепсис, нетерпение и усталое любопытство. Я стоял как первокурсник перед экзаменационной комиссией, состоящей сплошь из профессоров-садистов.

В этот момент двери распахнулись, и двое техников в белых комбинезонах ввезли в комнату… нечто.

Это был большой куб из матового, молочно-белого, полупрозрачного материала, установленный на специальной тележке. Внутри куба клубилась и медленно пульсировала какая-то туманная, светящаяся субстанция. От основания куба тянулись десятки проводов и тонких трубок к сложному аппаратному комплексу, который прикатили следом.

Вся «команда мечты» замолчала и с изумлением уставилась на этот странный объект. Даже Неволин забыл о своей Нобелевской премии.

– А вот и наш пациент, господа, – сказал я спокойно, с легкой усмешкой. – Прошу любить и жаловать.

Глава 7

Конструкция была размером с большой операционный стол. Хромированный каркас, густое переплетение трубок и проводов, россыпь мигающих индикаторов. В центре – прозрачная капсула из какого-то кристаллического материала, похожего на горный хрусталь. А внутри капсулы…

Внутри медленно пульсировало что-то розовато-серое. Размером с человеческую голову, но бесформенное. Как гигантский комок живого, дышащего теста. При каждой пульсации по его поверхности пробегали мимолетные искры – голубые, фиолетовые, золотистые.

– Господа, дамы, – Филипп Самуилович вышел вперед. Старик выглядел изможденным – наверное, не спал все эти дни, организовывая это чудо. – Перед вами уникальный симулятор. Совместная разработка лучших магов, алхимиков и инженеров Империи. Фактически – искусственно созданная модель человеческого мозга с имитацией конкретной патологии.

– Что за чушь? – фыркнул Неволин, скрестив руки на груди. – Мозг нельзя смоделировать! Это не механизм!

– Можно, если очень постараться, – возразил Доронин, уже вовсю сканируя симулятор каким-то жужжащим прибором. Его глаза горели фанатичным огнем. – О, интересно! Белковая матрица? Нет, полисахаридная! С включением органических полимеров! Гениально!

– Он магически скопирован с Ксении. Лучшие маги Империи постарались, над этим. Все повторяет ее организм до миллиметра. Вы будете тренироваться на нем, – продолжил Филипп, игнорируя их перепалку. – Оттачивать технику, отрабатывать взаимодействие. Симулятор реагирует как живая ткань. Если допустите критическую ошибку – он «умрет». Покажет остановку витальных функций.

– Какую операцию мы отрабатываем? – резко, как выстрелил, спросил Неволин. – И почему я, академик, должен подчиняться этому… мальчишке? – он ткнул в меня пальцем.

Пора. Момент истины.

Я молча подошел к проектору, вставил в него небольшой кристалл-носитель. На белой стене появилось изображение. Снимок МРТ. То самое размытое, зловещее пятно в самом центре человеческого мозга.

– Диффузная интрамедуллярная глиома ствола головного мозга, – произнес я четко, громко, чтобы услышал каждый.

На секунду в комнате повисла тишина.

А потом комнату взорвало.

– Вы с ума сошли⁈ – Неволин побагровел так, что я всерьез испугался за его сосуды. – Это неоперабельно! Категорически! Абсолютно!

– Я не буду участвовать в этом… в этом преступлении! – Астафьева резко сняла очки и начала яростно протирать их платком. Ее руки заметно дрожали – первая эмоция, которую я у нее увидел. – Это не медицина, это варварство! Вы хотите починить швейцарские часы кувалдой!

– Технически невозможно создать инструмент для такой операции! – запричитал Доронин, хватаясь за свои взъерошенные волосы. – Слишком глубоко! Слишком тонко! Погрешность в микрон – и пациент мертв! Это даже не ювелирная работа, а субатомная физика!

– А я вообще не понимаю, о чем речь, – буркнула Матрона Егоровна, скрестив на груди свои могучие руки. – Но если эти умники говорят, что невозможно, значит, невозможно. Я тридцать пять лет в операционной, всякого насмотрелась. Но чтобы оперировать то, что оперировать нельзя…

Они развернулись к выходу. Синхронно, как по команде. Единым фронтом гениев, столкнувшихся с задачей, которую считали ниже своего достоинства. Все, кроме Артема, который стоял в углу, белый как полотно, и Филиппа, который лишь грустно качал головой.

– Стойте!

Громогласно произнес я.

Они остановились у самой двери, но не обернулись.

– Нам нечего слушать, юноша, – произнес Неволин. – Диагноз – приговор. Диффузная глиома ствола – это смерть. Любое вмешательство – не лечение, а убийство. Просто более быстрое. Тема закрыта.

Старик сделал шаг к выходу. Еще один – и он исчезнет, а за ним и остальные. И тогда все.

– Академик, вы правы.

Это заставило его замереть. Нога, уже занесенная для следующего шага, застыла в воздухе.

– Вмешательство скальпелем – убийство. Классическая резекция – самоубийство. Попытка выпарить опухоль – безумие. Поэтому я и не предлагаю ничего из этого.

Неволин наконец развернулся полностью. В его глазах читался вопрос и скепсис в равных пропорциях.

– И что же вы предлагаете, юноша? Молиться? Или, может, танцы с бубном?

Я проигнорировал сарказм. Неспешно, отмеряя каждый шаг, я подошел к проектору.

Сарказм – это защитная реакция. Он пытается скрыть свою растерянность. Хороший знак. Значит, я его зацепил. Теперь – факты. Только факты, от которых он не сможет отмахнуться.

– Я не собираюсь вырезать опухоль, – сказал я, включая проектор. – Это действительно невозможно – она проросла ствол насквозь, как корни дерева прорастают землю. Попытка удалить ее – все равно что пытаться вытащить арматуру из бетона. Бетон рассыплется.

Щелчок мыши. На экране появился снимок – не обычный МРТ. Он было отражением того, что показывал Сонар. Достаточно близко, чтобы передать суть.

– Но я собираюсь уничтожить ее командный центр.

Астафьева развернулась. Резко, словно ее дернули за невидимую нить.

– Командный центр? У опухоли нет командного центра. Это не армия, это…

– Это колония, – перебил я. – Колония клеток. И как у любой колонии, у нее есть ядро. Метаболическое ядро – зона наиболее активного роста, откуда идут сигналы к периферии.

Новый слайд. ПЭТ-скан с радиоактивной глюкозой. На фоне серой, неактивной массы мозга – яркое, пылающее пятно.

– Вот оно. Два миллиметра в диаметре. Расположено в дорсальной части моста, между ядром отводящего нерва и медиальной петлей. Это источник. Остальное – просто реактивная зона, клетки, которые следуют приказам центра.

Взъерошенный Доронин оторвался от своего планшета. Его глаза за толстыми стеклами очков заблестели. Я узнал этот взгляд – так смотрит инженер, которому только что предложили спроектировать вечный двигатель. Невозможная, но безумно интересная задача.

– Подождите… подождите-подождите! – он подскочил ко мне, его пальцы забегали по экрану планшета, вызывая какие-то схемы. – «Выключить»? Вы имеете в виду точечную термоабляцию? Но… это же невозможно! Чтобы прижечь ядро размером в пару миллиметров на такой глубине, нужен зонд… он должен быть не толще иглы! И при этом способным генерировать импульс с точностью до десятых долей градуса! Таких технологий не существует!

Вот. Теперь Доронин говорит как инженер. Он обсуждает не «как навести», а «каким инструментом работать».

Я кивнул. Первый пошел.

– Именно поэтому вы здесь, Иван Сергеевич. Я слышал, вы лучший инженер-артефактор в Империи. Вы можете создать такой зонд?

Доронин закусил губу, его взгляд забегал по моим схемам.

– Теоретически… если использовать монокристалл адамантина в качестве световода… и магическую фокусирующую линзу на конце… и систему охлаждения на микротрубках… Черт, это безумие! Но… это может сработать. Это гениально! Но даже если я создам такой зонд… – он поднял на меня взгляд. – Как вы собираетесь наводить его? Погрешность стереотаксической рамы – плюс-минус полмиллиметра. Вы промахнетесь.

Теперь его вопрос логичен. Он создал «снайперскую винтовку», но не понимает, у кого есть такой же «снайперский глаз».

– Рама даст нам базовые координаты, – объяснил я, подходя к проектору и указывая на схему. – Грубую наводку. А дальше…

Я постучал себя пальцем по виску.

– Дальше навигатором буду я. Я буду вести зонд, ориентируясь не на статичные снимки, а на живую, пульсирующую картину внутри ее мозга. Ваша задача – дать мне идеальный инструмент. Моя – провести его по единственно верному пути.

Доронин замер на секунду, переваривая услышанное. А потом его лицо расплылось в безумной, восторженной улыбке.

– Идеальный инструмент и идеальный оператор… – прошептал он. – Боже мой. Это… это самая красивая инженерная задача в моей жизни. Я в деле!

А вот и первый союзник. Доронин – инженер. Он мыслит не как лекарь, а как технарь. Для него нет «невозможно». Есть задача и поиск решения. Он уже не видит пациента. Он видит сложнейшую техническую проблему. И его глаза горят азартом.

В комнате повисла тишина. Слышно было только тихое гудение вентиляции и едва различимое попискивание симулятора.

– Даже если это возможно технически… – первой нарушила молчание Астафьева. – При прохождении зонда через ствол мозга вы вызовете каскад рефлексов. Раздражение ретикулярной формации – потеря сознания. Задели вагусное ядро – брадикардия вплоть до остановки сердца. Коснулись дыхательного центра – апноэ. Это минное поле, где каждый квадратный миллиметр – потенциальная смерть.

– Именно поэтому вы здесь, Марина Львовна.

Я смотрел ей прямо в глаза, не позволяя отвести взгляд.

– Ваша система интраоперационного мониторинга – лучшая в Империи. Шестьдесят четыре канала ЭЭГ, соматосенсорные вызванные потенциалы, моторные вызванные потенциалы, мониторинг черепных нервов. Вы можете отследить активность каждого ядра в стволе. И предупредить меня за мгновение – буквально за миллисекунду – до того, как рефлекс станет необратимым.

Я повернулся к Артему, который все это время молча стоял в углу. Наши взгляды встретились.

– А твоя задача, друг, быть готовым к кризу. К любому. Атропин под рукой для вагусного криза. Адреналин для остановки. ИВЛ в режиме «готов». И главное – не паниковать. Что бы ни случилось.

Артем кивнул. Коротко, по-военному. Без тени сомнения. Мы понимали друг друга без слов.

– А моя задача? – в дверях стояла Матрона Егоровна. Оказывается, она не ушла. Она стояла и слушала. – Что должна делать старая операционная сестра?

– Быть моей памятью, – ответил я, глядя на эту основательную, невозмутимую женщину с огромным уважением. – Операция продлится часы. Десять, двенадцать, может, пятнадцать. Концентрация ослабнет. Руки устанут. Глаза перестанут четко видеть. Вы должны помнить каждый мой шаг, каждое движение. И напоминать, если я начну отклоняться от плана.

– Ого, двуногий! А ты, оказывается, не только резать умеешь, но и языком чесать! – восхищенно проскрипел в голове Фырк. – Смотри-ка, всех построил! Этот старый павлин Неволин аж клюв свой заткнул. Ледышка Астафьева растаяла. А сумасшедший профессор сейчас от восторга в штаны наложит! Прямо секта имени Разумовского!

Я мысленно усмехнулся.

– Я не нейрохирург, парень. Откуда мне знать ваш план? – хмыкнула Матрона Егоровна, но я видел, что она не сдвинулась с места. Ждала.

– Вы работали на сотнях операций. Видели, как работают лучшие. Вы умеете читать хирурга как открытую книгу – по дыханию, по напряжению плеч, по микродвижениям пальцев. Вы поймете, когда я делаю что-то не так. И остановите меня.

Она снова хмыкнула. Несогласие, но уже и не отказ. Этого было достаточно.

Я повернулся к последнему бастиону – к Неволину. Старик стоял, скрестив руки на груди. Лицо – непроницаемая маска презрения, но в его глазах, отражавших свет от симулятора, я видел крошечную искорку. Интерес. Профессиональный азарт. То, что заставляет хирурга в семьдесят один год продолжать оперировать, а не сидеть в кресле-качалке, пописывая мемуары.

– Академик Неволин. Вы провели тысячу пятьсот тридцать семь операций на головном мозге. Из них двести восемьдесят четыре – на стволе. Вы знаете эту область как свою квартиру. Каждый изгиб, каждую борозду, каждое ядро.

– Льстить не надо, юноша. Факты мне известны.

– Это не лесть. Это признание вашего опыта. Который мне нужен. Потому что мой план сработает только если вы – именно вы – будете контролировать макродвижения. Я вижу микромир, клеточный уровень. Но я могу потерять общую картину. Зациклиться на деталях. А вы… вы видите лес, а не отдельные деревья.

Пауза повисла в комнате. Долгая, тягучая, как сироп.

– Даже если все это сработает… – Неволин наконец медленно покачал головой. – Это безумие.

– Академик, год назад вы дали этой девочке ноль шансов. Помните? Вы смотрели на снимки, видели расположение опухоли и сказали отцу: «Готовьтесь к худшему. Медицина бессильна». Я читал ее карту и видел там вашу фамилию.

Старик дернулся, как от физического удара. Помнил. Конечно, он помнил. Такие диагнозы не забываются. Они остаются рубцами на совести даже самого опытного лекаря.

– Я предлагаю десять процентов. Один шанс из десяти. Это мало, но бесконечно больше нуля. Выбор за вами: остаться в истории человеком, который подписал смертный приговор ребенку. Или человеком, который рискнул ради одного шанса из десяти.

Я протянул руку и выключил проектор. Комната погрузилась в мягкий полумрак, освещаемая лишь ровным светом симулятора. Все было сказано. Больше слов – только испорчу эффект.

– Я свой выбор сделал. А вы?

Тишина растянулась на минуту. Две. Три. Фырк ерзал на моем плече, еле сдерживаясь, чтобы не заверещать от нетерпения. Я чувствовал, как его маленькое сердечко колотится о мою шею. Ррык в углу приподнял свою огромную голову, его золотые глаза внимательно следили за людьми, не мигая.

Первой сдалась Астафьева. Она решительно надела очки и подошла к своему пульту.

– Покажите мне параметры мониторинга. Детально. Какие именно ядра нужно отслеживать, с какой частотой, какие пороговые значения.

Доронин, словно очнувшись, подскочил к симулятору.

– Мне нужны характеристики зонда! Материал, диаметр, теплопроводность! И алгоритм нагрева! Линейный? Импульсный? Градиентный?

Матрона Егоровна подошла к столу с инструментами, накрытому стерильной простыней. Сдернула ее одним резким движением.

– Что ж, покажите вашу схему, Разумовский. Посмотрим, что за бред вы там нарисовали. И если это полная херня, я первая вас отсюда выкину. За шкирку. Как котенка.

Неволин стоял дольше всех. Он смотрел на меня долгим, тяжелым, оценивающим взглядом. Потом медленно, очень медленно кивнул.

– Хорошо. Попробуем. Но если эта девочка умрет из-за вашей самоуверенности, юноша… Я лично позабочусь, чтобы вас больше никогда не подпустили к операционной. Ни в этой жизни, ни в следующей.

– Договорились.

Они остались. Не из веры в меня – ее не было. Не из сострадания к Ксении – они ее даже не видели. Они остались из профессионального азарта.

Из страха упустить шанс сделать невозможное. Из опасения, что какой-то мальчишка может оказаться прав, а они – нет. Но остались. И это все, что мне было нужно.

Симулятор гудел как потревоженный улей. Десятки проводов тянулись от него к мониторам, на экранах которых уже бежали бесконечные столбцы цифр, графики и трехмерные диаграммы.

Доронин носился вокруг установки с какими-то приборами, что-то измерял, калибровал, бормотал себе под нос формулы, понятные, кажется, только ему одному.

– Готово! – выкрикнул Доронин, отскакивая от установки, словно она была раскаленной. – Зонд откалиброван! Диаметр – пятьдесят три микрона! Температурный диапазон – от тридцати семи до девяноста градусов с точностью в одну десятую! Скорость нагрева – два градуса в секунду!

– Мониторинг подключен, – доложила Астафьева, не отрывая взгляда от своих экранов. Ее пальцы летали над сенсорной панелью. – Отслеживаю активность шестнадцати ядер ствола. Пороговые значения установлены. При приближении к критическим параметрам – звуковой сигнал.

– Инструменты готовы, – Матрона Егоровна разложила на столике все необходимое с маниакальной аккуратностью. Скальпели, пинцеты, ретракторы – все блестело стерильной чистотой. – Хотя какие тут инструменты… Одна игрушка светящаяся.

Неволин надел хирургические очки с мощным увеличением, превратившись в некое подобие стрекозы.

– Начинаем. Разумовский, вы ведете зонд. Я контролирую общую траекторию по данным рамы. Малейшее отклонение – останавливаемся.

Я взял манипулятор. Тонкая, почти невесомая рукоятка, похожая на стилус для планшета, только в сто раз точнее. От нее тянулся световод – тоньше человеческого волоса, гибкий, светящийся изнутри мягким голубым светом.

Глубокий вдох. Выдох. Еще один вдох.

Сонар активировался мгновенно. Мир вокруг словно расслоился. Я видел симулятор не как розовую гелевую массу в прозрачной капсуле, а как живую, пульсирующую трехмерную карту. Каждый «сосуд», каждое «ядро», каждый «проводящий путь». Алхимики и маги постарались на славу – имитация была почти идеальной.

– Начинаю введение. Точка входа – пять миллиметров каудальнее большого затылочного отверстия.

Зонд коснулся поверхности. Я почувствовал на кончиках пальцев легкое сопротивление – «твердая мозговая оболочка». Чуть больше давления – мягкий прокол.

– Прохожу оболочки… Вхожу в ткань… Глубина – пять миллиметров.

На мониторах Астафьевой забегали зеленые линии ЭЭГ. Симулятор «ожил», имитируя реакцию живого мозга на вторжение.

– Параметры в норме, – подтвердила она своим ровным, бесцветным голосом. – Продолжайте.

Глубже. Десять миллиметров. Пятнадцать. Зонд медленно, микрон за микроном, погружался в вязкую, податливую массу, оставляя за собой тончайший, почти невидимый канал. Все шло по плану.

– Приближаюсь к первой опасной зоне. Позвоночная артерия справа.

Вот она. Пульсирует в такт невидимому сердцу. Сонар показывает ее как алую реку жизни. Всего полмиллиметра зазора. Одно неверное движение – и я проткну ее. В реальности это означало бы массивное субарахноидальное кровоизлияние. Мгновенная смерть. Спокойно. Дыши. Ты делал и не такое.

– Корректирую траекторию. Отклонение влево на ноль-два миллиметра.

– Вижу на мониторе, – подтвердил Неволин. Его голос был напряженным, но все еще ровным. – Хорошо. Продолжайте.

Двадцать миллиметров. Тридцать. Зонд послушно шел вперед, погружаясь в тайны самого древнего и самого важного участка мозга.

– Вхожу в ствол мозга. Продолговатый мозг, уровень перекреста пирамид.

Напряжение в комнате можно было резать ножом. Даже Филипп Самуилович, стоявший в стороне, замер и, кажется, перестал дышать. Доронин впился взглядом в свой монитор, его пальцы нервно постукивали по краю стола.

– Сорок миллиметров… Пятьдесят… Прохожу ретикулярную формацию…

– Осторожно! – предупредила Астафьева. – Вижу нарастание активности! Еще немного и…

– Контролирую. Шестьдесят миллиметров… Семьдесят…

Цель была близко. Я видел ее Сонаром – яркое, злое пятно, пульсирующее чужеродной, раковой энергией. Метаболическое ядро опухоли.

– Подхожу к цели… Еще три миллиметра… Два…

– Давление растет! – крикнул Артем, не отрывая взгляда от своего монитора. – Сто шестьдесят на сто!

– Это нормальная реакция, – отмахнулся я, полностью сосредоточенный на кончике зонда. – Еще миллиметр…

И тут симулятор взвизгнул. Пронзительно, оглушительно, как пожарная сирена.

На главном мониторе вспыхнула надпись, выжженная на сетчатке кроваво-красными буквами:

«КРИТИЧЕСКОЕ ПОВРЕЖДЕНИЕ СОСУДОДВИГАТЕЛЬНОГО ЦЕНТРА. НЕОБРАТИМЫЙ КОЛЛАПС. СМЕРТЬ ЧЕРЕЗ 0.3 СЕКУНДЫ.»

Я рефлекторно отдернул руку, но было поздно. Симулятор «умер». Индикаторы погасли, на всех мониторах вытянулись идеально прямые, безжизненные линии.

– Какого черта⁈ – я в ярости ударил кулаком по столу. – Я шел идеально! По всем расчетам до сосудодвигательного центра было еще полтора миллиметра!

Невозможно! Я все рассчитал! Траектория была идеальной! Я чувствовал расстояние, каждый микрон! Какого черта⁈

Астафьева, единственная сохранившая ледяное спокойствие, подошла к мониторам и пролистала запись последних секунд:

– Пульсация ткани. Смотрите – вот здесь, на отметке семьдесят один миллиметр. Систола сердца вызвала микросмещение ткани мозга. Всего на ноль-два миллиметра. Но зонд в этот момент оказался ровно напротив критической зоны.

– Вы хотите сказать, что мозг… двигается?

– Конечно, двигается! – рявкнул Неволин, подходя ближе. Его лицо побагровело от раздражения. – Это не мертвый препарат в формалине! Живая ткань пульсирует в такт сердцу! Смещается при дыхании! Любой первокурсник это знает!

– Опаньки-опаньки! Первый блин комом! – прокомментировал в голове Фырк. – Или, в нашем случае, первая дырка в мозгах. Ничего, двуногий, со всеми бывает! Главное – не проткнуть настоящий мозг!

Черт. Конечно, знаю. Но одно дело – знать теоретически, как аксиому из учебника. Другое – ощутить это на кончиках пальцев. Учесть этот микроскопический танец живой ткани.

Я сделал глубокий вдох, заставляя ярость отступить.

– Перезапускаем. Доронин, перенастройте симулятор.

– Уже делаю! Две минуты!

Семнадцать.

Семнадцать раз за последние восемь часов я убил Ксению.

Поначалу это был профессиональный азарт. Команда, собранная Императором, скрипя зубами, но взялась за работу. Академик Неволин цедил сквозь зубы, но ассистировал. Астафьева следила за «нервами» симулятора, Доронин колдовал над своим зондом. Мы были полны энтузиазма.