Текст книги "Лекарь Империи 10 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

Пробуждение – это не только физиология. Это выбор. Решение вернуться. Иногда после такой травмы, после такого путешествия на тот свет, сознание… не хочет возвращаться.

Там, в темноте, нет боли. Нет страха. А здесь… здесь все это ждет снова. И нужно огромное мужество, чтобы сделать шаг обратно, в мир живых.

Двенадцать минут.

Тринадцать.

Я не выдержал. Наклонился к ее уху. Близко, так, чтобы мое дыхание касалось ее кожи.

– Ксюша, – прошептал я. – Послушай меня. Я знаю, там, где ты сейчас, спокойно. Тихо. Безопасно. Но здесь тебя ждут. Он ждет. Он так долго ждал, чтобы услышать твой голос.

Пауза.

– Помнишь, ты хотела увидеть море? Оно ждет тебя. Настоящее море. С чайками, которые кричат на рассвете. С волнами, которые щекочут пятки. С песком, горячим от солнца. С ракушками, в которых слышен шум прибоя.

Я не лекарь сейчас. Я – рассказчик. Я продаю ей мечту. Я рисую ей картину мира, в который стоит вернуться. Я даю ей причину. Самую сильную из всех.

– Пора просыпаться, Ксюша. Пора возвращаться к нам.

Я отстранился. Смотрел на ее лицо. Бледное, спокойное, неподвижное. Как у прекрасной восковой куклы.

Веки – ни дрожи, ни движения. Ресницы – темные полумесяцы на бледных, почти прозрачных щеках.

Четырнадцать минут.

– Пожалуйста, Ксюшенька… – Император уже не скрывал слез, они текли по его небритым щекам. – Вернись ко мне… Я так долго ждал…

Пятнадцать минут.

На ЭЭГ – четкие, уверенные альфа-волны. Мозг бодрствовал. Но глаза оставались закрытыми.

– Может, увеличить стимуляцию? – предложил Артем шепотом. – Нашатырь? Болевой раздражитель?

– Нет, – отрезал я. – Она должна захотеть сама.

Шестнадцать минут.

Семнадцать.

Ну же, Ксюша. Сделай выбор. Вернись. Сделай вдох. Глубокий, полный, как ныряльщик перед погружением. Открой глаза. Покажи нам, что борьба была не напрасной. Что чудо случилось не зря. Что Ррык отдал свою силу не впустую.

Восемнадцать минут.

И тут…

Ее ресницы дрогнули. Едва заметно. Как трепет крыльев бабочки.

– Смотрите! – выдохнул Артем.

Ресницы дрогнули еще раз. Потом еще раз. Сильнее.

Веки медленно, мучительно медленно, словно преодолевая огромное сопротивление, начали подниматься. Миллиметр за миллиметром. Как тяжелые театральные занавесы, открывающие сцену после долгого антракта.

Серые глаза – точная копия отцовских – смотрели прямо на меня. Не расфокусированные, не пустые. Ясные. Осмысленные. Понимающие.

Она смотрела на меня и видела меня.

Есть. Контакт есть. Это она. Ксения. Не просто набор рефлексов. Личность. Сознание. Она вернулась. Сердце, до этого сжатое в ледяной комок, сделало болезненный кульбит и забилось ровно. Мы победили. По-настоящему.

– Молодец, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри все пело и ликовало. – Отлично. А теперь, Ксюша, мне нужно проверить, все ли в порядке. Не пугайся. Просто выполняй мои команды. Хорошо?

Она попыталась кивнуть, но получилось только легкое подрагивание подбородка.

– Не надо кивать. Пока рано. Просто моргни один раз, если слышишь и понимаешь меня.

Моргнула. Четко, осознанно.

Отлично. Сознание ясное. Понимание речи сохранено.

– Теперь посмотри направо. Только глазами.

Глаза медленно, с видимым усилием, повернулись вправо. Движение было неровным, прерывистым, но абсолютно целенаправленным.

– Хорошо. Теперь налево.

Влево.

– Вверх.

Вверх.

– Вниз.

Вниз.

Глазодвигательные нервы в порядке. III, IV и VI пары черепных нервов функционируют. Это была уже огромная победа.

– Двуногий, – зашептал Фырк, вцепившись в мой воротник от волнения. – Все нервничают! Скажи им что-нибудь!

Я выпрямился и, не оборачиваясь, поднял руку.

– Всем замереть! – скомандовал я громко, зная, что меня услышат через стекло. – Ни звука! Ни движения! Это важно!

За спиной воцарилась абсолютная тишина. Я повернулся обратно к Ксении.

– А теперь, Ксюша, самое сложное. Попробуй что-нибудь сделать. Любое движение. Пошевели пальцем, рукой, чем угодно. Не торопись. Не напрягайся. Просто подумай о движении. Представь его. И пусть тело само решит, готово ли оно.

Я приподнял изголовье функциональной кровати. А она перевела взгляд на свою левую руку, безвольно лежащую поверх одеяла. Маленькая, бледная, с тонкими синими венками под почти прозрачной кожей.

Она смотрела на нее с такой отчаянной концентрацией, словно пыталась сдвинуть ее одной лишь силой мысли.

Секунда.

Две.

Пять.

Десять.

Ничего. Рука лежала неподвижно, как восковая.

Я видел, как в глазах Императора за моей спиной надежда медленно сменяется первобытным ужасом. Но я видел другое.

Я видел это не глазами. Я видел это Сонаром.

Титаническая битва в ее моторной коре. Миллиарды нейронов кричали, посылая сигналы, которые обрывались, терялись, упирались в мертвые зоны. Старые проводящие пути, поврежденные сдавлением, молчали.

Но мозг, этот гениальный, упрямый орган, искал обходные маршруты. Прокладывал новые тропинки там, где было непроходимое болото. Как вода, которая всегда найдет себе дорогу.

– Давай, Ксюша, – прошептал я. – Еще немного. Ты почти справилась.

Я понимал. Это было физически больно – видеть, как четырнадцатилетняя девочка ведет титаническую борьбу за право пошевелить одним-единственным пальцем.

Пятнадцать секунд.

Двадцать.

И тут…

Мизинец дрогнул.

Едва заметно. На миллиметр. Но он дрогнул.

Потом безымянный.

Потом вся кисть чуть приподнялась над одеялом. На пару миллиметров. На одну короткую, бесконечную секунду. И упала обратно.

Но она двигалась!

Движение! Есть! Это не просто рефлекс. Это волевое, осознанное движение! Связь «мозг-мышца» восстановлена! Не полностью, не идеально, но она есть! Фундамент заложен. Остальное – дело времени и реабилитации.

Ксения уставилась на свою руку с таким изумлением, словно та только что превратилась в чистое золото.

– Я… – ее губы зашевелились, но звук был едва слышен. – Я… шевелю…

Слезы хлынули из ее глаз, скатываясь по вискам, но это были уже не слезы отчаяния. Это были слезы чуда.

Эти слова стали сигналом. Детонатором.

За стеклом наблюдательной комнаты взорвались аплодисменты. Нестройные, хаотичные, но абсолютно искренние. Я видел, как Неволин подпрыгнул, как мальчишка, и заорал что-то нечленораздельное, победно вскинув кулак.

Астафьева сорвала с носа очки и со смехом швырнула их куда-то вверх. Доронин, этот безумный гений, схватил монументальную Матрону Егоровну за талию и закружил ее по комнате – и она, о чудо, не сопротивлялась, а даже смеялась, отбиваясь от него полотенцем.

Артем не кричал. Он просто медленно сполз по стене на пол, закрыл лицо руками, и его широкие плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

А Император…

Александр Четвертый, самодержец Всероссийский, властитель половины Евразии, рухнул на колени у кровати своей дочери. Он взял ее маленькую, только что ожившую руку в свои огромные ладони и прижал к губам, покрывая поцелуями.

– Моя девочка… – всхлипывал он, как ребенок. – Моя храбрая, сильная девочка…

А потом он встал. Резко, порывисто. Повернулся ко мне.

И обнял.

Не пожал руку. Не похлопал по плечу. Обнял. Крепко, по-мужски, по-отцовски.

Что⁈ Он… обнимает меня? Мысли смешались. Не пожал руку, не похлопал по плечу.

Обнял. За спиной сомкнулись руки, стиснувшие меня с силой стального обруча. Я чувствовал, как его тело дрожит.

– Спасибо, – прошептал он мне прямо в ухо. – Спасибо. Спасибо тебе.

Тройное спасибо получается.

– Двуногий, – пропищал Фырк, зажатый где-то между моей грудью и его плечом. Как обычно паясничал. – Я задыхаюсь! Император меня душит! Это цареубийство наоборот!

Наконец Александр отпустил меня. Отступил на шаг. Его глаза были красными от слез, но уже сухими – он снова брал себя в руки.

– Илья Григорьевич, – сказал он, и его голос, хоть и дрожал, снова обретал официальные, властные нотки. – Империя в долгу перед вами. И я лично в долгу. В неоплатном долгу.

– Я просто делал свою работу, Ваше Величество.

– Нет, – он покачал головой. – Вы сделали невозможное. Вы вернули мне Ксению.

В этот момент дверь палаты распахнулась. Вся наша безумная команда, не в силах больше сдерживаться, ввалилась внутрь.

– Можно? – спросил Неволин, но, не дожидаясь ответа, устремился к кровати.

Он подошел, склонился над Ксенией. В его глазах горела смесь профессионального интереса и искреннего, неподдельного восхищения.

– Ксения, – сказал он мягко, совсем не своим обычным язвительным тоном. – Я академик Неволин. Я ассистировал на твоей операции. Можешь пошевелить пальцами еще раз?

Она сосредоточилась. Мизинец медленно поднялся. Потом опустился. Потом безымянный.

– Невероятно, – выдохнул Неволин. – Через сутки после тотального отека ствола мозга – и уже произвольные движения. Это… это переписывает все существующие учебники по неврологии.

– Напишем новые, – хмыкнул Доронин, сияя. – С главой про криоабляцию.

– Ксюша, – я снова склонился над ней. – Сейчас ты устанешь. Это нормально. Твой мозг проделал колоссальную работу. Артем даст тебе лекарство, которое поможет уснуть. Не сопротивляйся. Сон – лучшее лекарство сейчас.

– Но я только проснулась, – запротестовала она слабым, почти беззвучным голосом.

– И еще проснешься. И с каждым разом будет легче. Обещаю.

Артем уже готовил шприц с легким седативным.

– Не бойся, – сказал он, вводя препарат в катетер. – Это просто поможет тебе отдохнуть.

Веки Ксении начали тяжелеть.

– Дядя Саша… – прошептала она. – Ты будешь здесь, когда я проснусь?

– Всегда, – ответил Император, снова беря ее за руку. – Всегда буду рядом.

Она улыбнулась и закрыла глаза. Через несколько секунд дыхание выровнялось, стало глубоким. Уснула.

Все стояли вокруг кровати, молча глядя на спящую девочку. На живое чудо, которое мы совершили все вместе.

– Господа, – сказал наконец Филипп Самуилович, появившийся в дверях, как добрый дух. – Прошу всех покинуть палату. Пациентке нужен абсолютный покой.

Мы вышли в коридор – толпа уставших, опустошенных и безмерно счастливых людей. Адреналин окончательно схлынул, оставив после себя только приятную, звенящую пустоту. Как после хорошего секса или марафонского забега, который ты все-таки выиграл.

– Так, – Филипп хлопнул в ладоши, возвращая нас к реальности. – Всем отдыхать. Это приказ. Никакой работы минимум сутки.

– Но мониторинг… – начала было Астафьева.

– Дежурим по очереди. Артем первый. Илье лучше отдыхать – без тебя справимся, – подмигнул ей старик. – Остальные – марш по койкам.

Без меня они справятся… но вообще да, дальше только дело техники.

Команда нехотя, но с явным облегчением начала разбредаться. Неволин, проходя мимо, вдруг остановился и хлопнул меня по плечу. Жест немыслимый еще два дня назад.

– Вы изменили мою жизнь, Разумовский, – сказал он тихо. – В свои годы я увидел то, что считал невозможным. Спасибо за этот урок смирения.

Урок смирения. Для него. А для меня – урок того, что даже самые высокие горы гордыни могут рухнуть. Что даже в самом черством академике живет мальчишка, который все еще верит в чудеса. Возможно, эта ночь изменила не только его.

И он ушел, не дожидаясь ответа.

Я медленно двинулся по коридору к своим апартаментам, мечтая только о подушке. Но мой путь преградила Анастасия Шелестова.

Она выглядела… иначе. Обычно идеальный, тугой пучок растрепался, несколько светлых прядей выбились, обрамляя лицо. Макияж почти полностью смазался, под глазами залегли темные круги усталости. И в ее взгляде не было привычной ледяной надменности. Только глубокая усталость и что-то еще… уважение?

– Разумовский, – сказала она.

– Анастасия.

– Поздравляю. Это было… – она на мгновение замялась, ища слово. – Невероятно. Я никогда не видела ничего подобного.

Комплимент от циничной королевы. День чудес определенно продолжался.

– Спасибо.

Она помолчала, явно собираясь с мыслями.

– Вы не хотите остаться в Москве? После такого триумфа перед вами открыты абсолютно все двери. Императорская клиника. Собственная лаборатория. Неограниченное финансирование. Любые исследования, какие пожелаете.

С чего бы вдруг ей такое предлагать? Ощущение, что она ведет свою игру.

Но! Собственная лаборатория – это ничто по сравнению с командой, которая пойдет за тобой в ад. С девушкой, которая ждет тебя дома. С простым человеческим счастьем, которое не купишь ни за какие императорские гранты.

– Анастасия, – сказал я устало. – Все, чего я сейчас хочу – это спать часов двенадцать. А потом вернуться в Муром. В свою больницу к своим пациентам. И своей невесте.

Последнее слово я произнес четко, с мягким, но отчетливым нажимом.

Ее лицо дрогнуло. На одну короткую секунду маска безупречной аристократки упала, и я увидел живую, настоящую эмоцию. Разочарование? Ревность? Или просто злость от того, что желанная игрушка не досталась?

– Невесте? – ее голос мгновенно стал холоднее. – Что ж… у каждого свои представления о счастье.

Она резко развернулась – движение отточенное, как у балерины на сцене – и пошла прочь. Ее каблуки цокали по кафельному полу в бешеном, яростном ритме. Обиделась.

Похоже надеялась на другое. Совсем на другое. И под императорской клиникой имела ввиду совсем не работу в ней.

– Двуногий, – хихикнул Фырк у меня на плече. – Ты только что отшил одну из самых влиятельных и злопамятных женщин Империи! Она тебя до конца жизни запомнит!

– Пусть помнит.

Я свой выбор сделал.

Из-за угла, бесшумно ступая по мягкому ковру, появился Васнецов. И прямиком ко мне. Что за паломничество?

– Илья Григорьевич, – он слегка поклонился, и в этом жесте было непривычно много искреннего уважения.

– Приветствую.

– Позвольте выразить мою личную и глубочайшую благодарность. Вы сделали не просто медицинское чудо. Вы спасли Империю.

Я скептически приподнял бровь. Театральность?

– Не думайте, что я преувеличиваю, – продолжил он, правильно истолковав мой взгляд. – Его Величество… он очень привязан к Ксении. Она – его тайна, его слабость, его единственная настоящая любовь. Если бы она умерла… – Он помолчал, подбирая слова. – Он бы погрузился в такую депрессию, что Империя осталась бы без руля. В самый разгар политического кризиса, экономических проблем, эпидемии. Страна бы развалилась. Гражданская война, интервенция, хаос.

Драматично. Очень драматично. В стиле старой аристократии. Возможно, он даже искренен. Но я слишком устал для этих придворных игр и высокопарных речей.

– Я спас девочку. Точка. А спасение Империи – это, уж простите, побочный эффект, а не главная цель.

– Вы спасли не одну девочку, Илья Григорьевич. Вы спасли миллионы жизней. Родина вас не забудет.

Пафосно. Определенно пафосно.

– Я рад, что смог помочь. Благодарю за добрые слова. А теперь, если позволите, я действительно очень хочу спать.

– Конечно, конечно. Отдыхайте. Вы заслужили это, как никто другой.

Он поклонился еще раз и так же бесшумно растворился в полумраке коридора. Как они это делают? Специальная подготовка имперских разведчиков?

Наконец-то я добрался до своих апартаментов. Дверь закрылась за мной с тихим щелчком, отсекая весь мир. Я рухнул на кровать прямо в одежде, не раздеваясь. Фырк спрыгнул с плеча и устроился на подушке рядом, свернувшись в теплый, пушистый комок.

– Эй, двуногий, – сказал он, и в его голосе не было привычного сарказма. – Ты молодец. Серьезно. Без шуток. Ты спас девчонку. И не просто спас – дал ей шанс на нормальную жизнь.

– Мы спасли, – поправил я, глядя в потолок. – Все вместе. Команда.

– Ну да, команда. Но без тебя они бы даже не попытались.

– А без Ррыка мы бы не успели.

Фырк притих.

– Да. Старый кот… Надеюсь, с ним все будет хорошо.

– Я тоже надеюсь.

Сон накрыл меня как черная, теплая лавина. Без сновидений, без тревог, абсолютный и исцеляющий.

Я проснулся от яркого солнечного луча, нагло бьющего прямо в глаза. Судя по его углу – уже давно полдень. Я проспал часов четырнадцать, не меньше.

Тело затекло и болело в каждой мышце, во рту был привкус вчерашнего коньяка и тотального истощения. Но голова была ясной. Отдохнувшей. Готовой снова думать.

Душ. Горячий, почти обжигающий. Он смывал не только пот и грязь, но и все напряжение последних, бесконечных дней. Вода тугими струями струилась по спине, и я физически чувствовал, как расслабляются сведенные узлом мышцы плеч и шеи.

Я переоделся в чистое. Не в больничную робу, а в свою обычную одежду, которую кто-то, видимо, принес из моих вещей. Джинсы, простая черная футболка, кроссовки. Почти как нормальный человек.

Кухня встретила меня густым, божественным ароматом свежесваренного кофе. Настоящего, не больничной бурды из автомата.

Я налил себе полную чашку кофе, отрезал толстый кусок свежего, еще теплого хлеба. Масло, клубничное варенье. Эта простая, незамысловатая еда показалась мне настоящей амброзией.

– Проснулись?

В дверях стоял Филипп Самуилович. Свежий, идеально выбритый, в безупречно отглаженном костюме. Как ему это удается? Он вообще спал?

– Доброе утро. Или уже день?

– Половина первого. Вы хорошо отдохнули. Садитесь, поговорим.

Он налил себе кофе и сел напротив.

– Вчера был… насыщенный вечер, – начал он с легкой, усталой улыбкой.

– Это очень мягко сказано.

– После того, как вы ушли спать, Его Величество провел несколько часов с Ксенией. Они говорили.

– О чем?

– О правде. Он рассказал ей, что он ее отец. Официально. Открыто.

Я кивнул. Правильно. Давно пора. Хватит лжи и недомолвок. Эта девочка заслужила знать, кто она. И кто ее отец. Возможно, это самый смелый поступок, который Император совершил за последние годы – не на поле боя, а у постели своего ребенка.

– Мне показалось, она и так знала. Или, по крайней мере, догадывалась.

Филипп улыбнулся.

– Я тоже так думаю. Дети часто понимают гораздо больше, чем мы, взрослые, полагаем. Но одно дело – догадываться. Другое – услышать это от него самого. Теперь она знает точно. Она – дочь Императора. Пусть и незаконная.

– Он признает ее официально?

– Нет. По крайней мере, не сейчас. Слишком опасно. У него есть законные наследники, которые, мягко говоря, не обрадуются появлению внезапной конкуренции. Да и политическая ситуация… Скандал с внебрачным ребенком – последнее, что сейчас нужно Империи.

Разумно. Жестоко, но разумно. Мир большой политики не прощает слабостей. Особенно таких. Она так и останется его тайной. Его болью и его радостью, скрытой от всех.

– К тому же, – продолжил Филипп, – ей предстоит длительная реабилитация. Месяцы, а может, и годы. Физиотерапия, логопед, психолог, ей придется заново учиться ходить… Лучше, если она проведет это время вдали от любопытных глаз и публичного внимания.

– Где?

– Есть специальный частный санаторий в Сочи. Тихое, уединенное место, лучшие специалисты в Империи, полная конфиденциальность. Императорская семья часто отправляет туда… деликатных пациентов.

Деликатных. Хороший эвфемизм для бастардов, сумасшедших родственников и прочих неудобных скелетов в царском шкафу.

– Но это вас уже не касается, – мягко добавил Филипп. – Ваша работа здесь закончена. Блестяще закончена. Дальше – дело реабилитологов.

Закончена. Странное чувство. Как будто из тебя вынули стальной стержень, который держал тебя в запредельном напряжении последние дни. Пустота. И огромное облегчение.

Я сделал свое дело. Теперь ее судьба в руках других. И это правильно. Я хирург экстренной помощи, а не реабилитолог.

Я молча кивнул. Не спорил. Моя работа здесь действительно была сделана.

– И еще, – Филипп отставил свою кофейную чашку. – Раз уж вы теперь официально знаете о родственных связях Его Величества и Ксении, с вас возьмут магическую клятву о неразглашении.

– Магическую?

– Стандартная процедура для государственных тайн высшего уровня. Наложение молчания. Если попытаетесь рассказать кому-либо о том, что видели и слышали здесь, – язык просто не повернется. Физически не сможете произнести запретные слова.

Магическая цензура. Изящно. И стопроцентно действенно. Не нужно угроз, не нужно шантажа. Просто щелчок пальцами – и ты не можешь говорить. Государственная тайна под надежным замком. Впрочем, я и не собирался болтать. Но сам факт… неприятен.

– Формальность, – добавил Филипп, видя выражение моего лица. – Уверен, вы и так не стали бы болтать.

– Разумеется.

– Отлично. С остальной команды тоже возьмут клятву. С Неволина, Астафьевой, со всех, кто был в операционной. Лучше перестраховаться.

– Когда?

– Сегодня вечером. Но сначала, – он встал, – Его Величество хочет с вами поговорить. Лично. С глазу на глаз.

– Сейчас?

– Да.

– Нет, я сначала проверю пациентку.

Она главнее чем император. По крайней мере для меня. Я допил свой кофе и тоже встал.

Лекарь. Да. Несмотря на дворцы, интриги, императоров и магические клятвы, в первую очередь я – лекарь. И мой первый долг – перед ней. Перед маленькой девочкой, которая вчера вернулась с того света. Император подождет. Сначала – пациент.

– Идемте.

Мы шли по коридорам. Это были те же самые белые стены, что и вчера, но теперь я замечал детали, на которые раньше не обращал внимания.

Картины на стенах, цветы в нишах. Как удивительно меняется восприятие в спокойном состоянии.

У двери в палату Ксении стоял охранник – новое дополнение к пейзажу. Молодой гвардеец в безупречной форме. Он молча кивнул нам и открыл дверь.

Внутри было светло и солнечно. Шторы были распахнуты, и утренний свет заливал комнату золотом. У постели, в кресле, сидел академик Неволин и что-то сосредоточенно читал с планшета.

При нашем появлении он встал. И сделал нечто невообразимое.

Он отложил планшет, выпрямился и, глядя на меня, сказал:

– Илья Григорьевич. Моя очередь дежурить. Хочу вам доложить.

Доложить. Мне. Академик Неволин, живая икона нейрохирургии, человек-гора, который вчера называл меня «юношей», собирается докладывать мне, как старшему по званию. Мир определенно перевернулся. Или просто встал на свое место.

– Слушаю вас, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально ровно.

– Пациентка стабильна. Ночью спала спокойно, без дополнительной седации. Просыпалась дважды – попить воды и в туалет. Мочеиспускание самостоятельное, функция тазовых органов, по предварительным данным, сохранена.

Хорошая новость. Очень, очень хорошая.

– Неврологический статус без отрицательной динамики. Движения в левой руке – в пределах трех баллов по шкале оценки мышечной силы. Может удержать легкий предмет. В правой – два балла, есть мышечные сокращения. Ноги – пока только один балл, но есть положительная динамика в рефлексах.

– Чувствительность?

– Сохранена полностью. Тактильная, болевая, температурная – все в норме. Это отличный прогностический признак.

Действительно отличный. Если чувствительность есть, значит, восходящие проводящие пути в спинном мозге не повреждены. А раз сигналы идут вверх, к мозгу, то рано или поздно пойдут и вниз, к мышцам.

Ксения не спала. Она полулежала с поднятым изголовьем функциональной кровати на высоких подушках и смотрела в окно. При звуке наших голосов она повернула голову – движение было медленным, но уже гораздо более уверенным, чем вчера.

– Доброе утро, господин волшебник, – улыбнулась она.

Голос окреп. Это был уже не слабый шепот, а тихий, но четкий, звонкий детский голосок.

– Доброе утро, принцесса. Как себя чувствуешь?

– Это самый лучший день в моей жизни.

– Почему?

– У меня появился шанс снова стать нормальной, – она медленно, с усилием, подняла левую руку и пошевелила пальцами. – Видите? Уже лучше, чем вчера. И… – Она на мгновение замялась, ее щеки тронул легкий румянец. – И у меня появился папа. Настоящий папа. Который любит меня.

Она сказала это открыто, без тени стеснения. При Неволине, при Филиппе.

Она говорит это открыто, при всех. Значит, тайна больше не тайна. По крайней мере, для этого узкого круга посвященных. С них со всех возьмут магическую клятву. Жестокая необходимость, но она защитит и ее, и Императора.

– Я рад за тебя, – сказал я искренне. – Ты молодец. Ты боролась и победила.

– Это вы победили. Вы и ваша команда. Я просто лежала.

– Нет. Самое трудное сделала ты. Ты решила вернуться. Решила открыть глаза. Это требовало больше мужества, чем вся наша операция.

Она смущенно отвела взгляд.

– Илья, – Филипп осторожно тронул меня за локоть. – Нам пора. Его Величество ждет.

– Идите, господин волшебник, – сказала Ксения. – Папа хочет вас отблагодарить. Он всю ночь думал, как это сделать.

Интересно.

– Увидимся позже, принцесса.

– Обязательно. Вы же не уедете, не попрощавшись?

– Обещаю.

Мы вышли. В коридоре Филипп повернул не в ту сторону, откуда мы пришли вчера.

– Куда мы идем?

– В кабинет Его Величества. Это в другом крыле.

– Двуногий! – Фырк вцепился в мое плечо, его коготки нервно забарабанили. – Куда он нас ведет? В пыточную? В темницу? Сейчас тебя поблагодарит и в расход! Как ненужного свидетеля! Я же говорил – надо было сваливать сразу после операции!

– Не паникуй, – мысленно ответил я ему. – Если бы хотели убрать – убрали бы тихо. Яд в утреннем кофе, несчастный случай в душе, внезапная аллергическая реакция. Зачем весь этот спектакль?

– Не убедительно! А если это часть ритуала? Сначала благодарность, потом топор?

– Тогда я хотя бы умру отблагодаренным.

Мы шли долго. Коридоры становились все роскошнее. Полированный мрамор вместо больничной плитки. Изящная лепнина на высоких потолках. Картины в тяжелых золоченых рамах.

Стены украшали огромные гобелены, изображавшие сцены из истории Империи.

История, вытканная из нитей и красок.

– Его Величество в очень хорошем настроении, – сказал вдруг Филипп, нарушая тишину. – В лучшем за последние годы. Он очень, очень вам благодарен.

– Это хорошо?

– Смотря что вы попросите.

Я остановился.

– В смысле – попрошу?

Филипп тоже остановился и повернулся ко мне.

– Илья Григорьевич, вы спасли его дочь. Единственного человека, которого он по-настоящему любит. В этом мире, в его мире, такие долги принято оплачивать. Он готов дать вам все. Титул, поместье, деньги, должность. Что угодно. Но…

– Но?

– Мой вам совет – не наглейте. Просите разумно. Император щедр, но не любит, когда его щедростью злоупотребляют.

Значит, это не просто благодарность. Это ритуал. Игра, в которой я должен сделать правильный ход. Слишком много попросишь – сочтут наглецом. Откажешься – сочтут интриганом. Чертова дворцовая политика.

Мы подошли к массивной дубовой двери. Темное, почти черное дерево, покрытое искусной, глубокой резьбой. Двуглавые орлы, скипетры, державы – все символы императорской власти.

У двери застыли два гвардейца в парадной форме. При нашем приближении они как по команде взяли на караул.

Филипп постучал. Три коротких, два длинных. Код.

– Войдите, – раздался из-за двери знакомый голос.

Филипп открыл тяжелую дверь и жестом пригласил меня войти.

Кабинет был огромным. Метров сто площади, не меньше. Высоченные, метров пять, потолки с гигантской хрустальной люстрой. Окна от пола до потолка, выходящие в залитый солнцем парк.

Книжные шкафы вдоль всех стен – тысячи томов в тисненых кожаных переплетах. Мраморный камин, в котором уютно потрескивали дрова, хотя на улице было тепло.

А за массивным столом из красного дерева сидел Александр Четвертый.

Но не в парадном мундире. Не в строгом деловом костюме. В простом домашнем свитере темно-синего цвета и джинсах. Обычный мужчина средних лет, уставший, но безмерно счастливый.

При моем появлении он встал. Обошел стол. Подошел ко мне.

– Илья Григорьевич, – он протянул руку.

Я пожал ее. Рукопожатие было крепким, уверенным. Рука – рабочая, сильная, не изнеженная.

– Ваше Величество.

Он не отпускал мою руку. Смотрел мне в глаза – серые, ясные, точно такие же, как у Ксении.

– Спасибо, – сказал он просто. – От всего сердца. Спасибо.

– Я делал свою работу, Ваше Величество.

– Нет. Вы совершили чудо. И теперь… – Он наконец отпустил мою руку. Его голос стал более официальным, императорским. – Теперь я буду вас благодарить. И не смейте отказываться.

Он указал на глубокое кожаное кресло напротив своего стола.

– Присаживайтесь, Илья Григорьевич. У нас долгий разговор.