Текст книги "Лекарь Империи 10 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5

Император не ответил. Ждал продолжения. Но в его глазах я видел – он знает. Знает, что я разгадал загадку.

– У Ксении не БАС, – сказал я. – У нее диффузная внутристволовая глиома. Редчайший тип опухоли. Настолько редкий, что в медицинской литературе описано меньше сотни случаев.

Я стоял посреди наблюдательной комнаты, чувствуя, как адреналин щекочет верх живота. Знакомое ощущение – так бывает после особенно сложной операции, когда понимаешь, что все кончено, пациент стабилен, и можно наконец выдохнуть. Только сейчас все только начиналось.

Император ждал. Он стоял у окна, скрестив руки на груди, и его костяшки побелели от напряжения. Филипп Самуилович замер с папкой в руках; его старые пальцы, пораженные легким тремором, чуть подрагивали. Эссенциальный тремор, не Паркинсон. Волнение усиливает симптомы. Даже Фырк притих на моем плече. Он тоже чувствовал напряжение.

Пора было озвучить вердикт.

Говори как на консилиуме – четко, без эмоций, только факты. Сейчас передо мной не отец. Передо мной самый важный и самый сложный случай в моей жизни. На данный момент, конечно.

– Диффузная. Интрамедуллярная. Глиома. Ствола. Головного. Мозга.

Я произнес это медленно, раздельно, чтобы каждое слово не ускользнуло от уха императора.

– Низкой степени злокачественности – уровень один или максимум – два по классификации ВОЗ. Медленнорастущая, что объясняет относительно позднее проявление симптомов. Но…

Я сделал паузу, встретив взгляд Императора.

– Но расположенная в абсолютно неоперабельной зоне. Она проросла в продолговатый мозг, мост и частично средний мозг. Как-будто кто-то залил жидким цементом главный распределительный щит в огромном городе. Щит, от которого идет провода ко всему: к свету, воде, связи, системе жизнеобеспечения. Любая попытка отколоть этот цемент, даже на миллиметр, приведет к обрыву тысяч проводов. Мгновенная и тотальная катастрофа.

Александр Четвертый медленно выдохнул. Это был даже не выдох, а тихий, свистящий звук, который издает человек, долго бывший под водой и наконец глотнувший воздуха. Его плечи обмякли, словно из него вынули стальной стержень.

– Да… – голос сорвался, он откашлялся и повторил тверже: – Да. «Приговор, не подлежащий обжалованию». Он так и сказал.

Облегчение. Он боялся услышать что-то новое, неизвестное. Старый, знакомый враг, пусть и непобедимый, пугает меньше, чем новая угроза. И одновременно – ужас. Теперь его последняя надежда на ошибку пятого целителя рухнула. Я подтвердил приговор.

Я мысленно прокрутил в голове вопрос, который сейчас должен был последовать. Тот самый вопрос, от которого сбежали все остальные.

– Возьметесь?

Он задал его почти шепотом. И в этом шепоте было больше мольбы, чем власти.

Я снова посмотрел на Ксению за стеклом. Ее ресницы дрожали – фаза быстрого сна. Она видела сны. Снится ли ей, что она бегает по этому саду за окном? Что снова играет на фортепиано? Я не могу отнять у нее даже эту возможность. Не имею права.

Я выдержал долгую, мучительную паузу, чувствуя, как на меня смотрят две пары глаз.

– Да.

Слово прозвучало оглушительно в наступившей тишине.

Император отшатнулся от окна, как от удара. Его рука метнулась к стене, пальцы вцепились в подоконник до хруста. Филипп Самуилович бросился к нему, но Александр остановил его резким, почти грубым жестом.

– Простите… – голос хриплый, сорванный. – Простите. Я просто… я уже не надеялся услышать это слово. Столько отказов. Столько «невозможно»…

Он с усилием выпрямился, силой воли собирая себя по частям. На моих глазах измученный отец снова надевал непроницаемую маску Императора.

– Вы не представляете, через что я прошел за эти два года. Пятый целитель сказал мне тогда: «Ваше Величество, за эту операцию не возьмется никто. Даже если будет просить сам Император». И знаете что? Старый хрыч оказался чертовски прав.

Александр прошелся по комнате.

– Я умолял! Я, Император Всероссийский, стоял на коленях в кабинете академика Грушина! А он: «Я хирург, а не палач». И вышвырнул меня, как мальчишку! Утрирую, конечно, но суть ясна.

– Профессор Печерский был вежливее. Выслушал, посмотрел снимки, покачал головой. «Это не операция, это эвтаназия с мучениями. Девочка умрет на столе, и это будет милосердием по сравнению с альтернативой». Предложил морфий. Большие дозы. Чтобы конец был легким.

Он остановился у окна, прижал ладонь к стеклу. На холодной поверхности остался влажный отпечаток – ладонь вспотела.

– Я предлагал деньги. Миллионы. Десятки миллионов. Титулы – хотите стать князем? Пожалуйста! Графом? Без проблем! Землю, дворцы, власть – все, что угодно! Знаете, сколько согласились?

Пауза. Я молчал, давая ему выговориться.

– Один. Молодой хирург из Швейцарии. Доктор Хансруди Кеммерер. Восходящая звезда, амбициозный, жадный до славы. Согласился за пятьдесят миллионов франков. Приехал, посмотрел снимки…

Император усмехнулся. Горько, зло.

– Посмотрел и сказал: «Извините, я думал, это обычная глиома. А это… это я не трону даже за все золото мира. Я хочу войти в историю как великий хирург, а не как убийца». И уехал. В тот же день.

Теперь я понимал глубину его отчаяния. Когда даже деньги и власть бессильны. Когда твое положение ничего не значит перед лицом неумолимой болезни.

– А знаете, что самое страшное? – Александр повернулся ко мне. – Я начал ненавидеть их. Всех этих лекарей с их «этикой», «клятвой Гиппократа», «не навреди». Трусы! Все они трусы, прячущиеся за красивыми словами!

– Они правы, – сказал я спокойно.

Он дернулся, как от удара:

– Что⁈

– Они правы. С точки зрения классической медицины это действительно невозможно. Это не трусость, это здравый смысл. Опухоль расположена там, где проходят все жизненно важные пути. Тронешь – и человек мертв. Или хуже – овощ на аппаратах.

– Но вы же согласились!

– Потому что я не классический лекарь. У меня есть то, чего нет у них. И я готов рискнуть. Но это именно риск, а не гарантия.

– Вы – моя последняя надежда, Илья Григорьевич.

Он произнес это так тихо, что я едва расслышал.

– Последняя. После вас… после вас остается только сидеть рядом с ней и смотреть, как она угасает. День за днем. Час за часом. Видеть, как свет в ее глазах тускнеет. Как она перестает улыбаться. Как перестает надеяться. Как перестает бороться. А потом однажды утром…

Он осекся. Сглотнул. Адамово яблоко дернулось.

– Однажды утром я приду, а она уже не проснется. И я буду знать, что не сделал все возможное. Не нашел того единственного безумца, который попытался бы.

Тишина повисла в комнате.

– Двуногий, – прошептал Фырк. – Он на грани. Еще чуть-чуть – и сломается. Даже императоры не железные. Особенно когда речь о детях.

Бурундук был прав. Я видел эти признаки сотни раз. Родители у постели умирающих детей. Сначала отрицание, потом гнев, потом торг, потом депрессия… Император застрял где-то между торгом и депрессией. Опасное состояние. Могло качнуться в любую сторону.

– Я понимаю, Ваше Величество, – сказал я, стараясь говорить твердо, но не жестко. – И я сделаю все возможное. И невозможное тоже попытаюсь. Но…

– Но? – он напрягся, как струна перед разрывом.

– У меня есть условия.

– Все, что угодно!

Слова вырвались мгновенно, как пробка из бутылки шампанского. Даже не дослушав, даже не узнав, что именно я хочу. Готовность отдать все – признак полного отчаяния.

– Любые условия! Хоть полцарства! Хоть все царство! Хотите дворец? Будет дворец! Титул? Какой пожелаете! Деньги? Сколько унесете!

Он говорил быстро, захлебываясь словами, и я понимал – передо мной не Император, а отец, готовый на все. На что угодно. Продать душу дьяволу, если потребуется.

Поосторожнее с обещаниями, Ваше Величество. А то я ведь и правда могу попросить полцарства. Хотя что мне с ним делать?

– Мне не нужно ваше царство, – сказал я спокойно, усаживаясь за стол. – Мне нужны инструменты для работы. Люди. Оборудование. Время. И еще кое-что, о чем поговорим отдельно.

Я взял лист бумаги – обычный, в клеточку, из блокнота Филиппа Самуиловича. Ручка была дорогая, с золотым пером – наверное, стоила как моя годовая зарплата в Муроме. Почерк у меня врачебный – неразборчивый для посторонних. Но сейчас каждое слово должно было быть понятным. Это не рецепт, это приказ.

– Первое и самое главное – команда, – начал я, проговаривая вслух каждое написанное слово. – Мне нужен ассистирующий хирург. Не просто хороший – лучший нейрохирург Империи.

Я поднял взгляд на Императора.

– Представьте операцию как сложный балетный номер на минном поле. Я – премьер, но мне нужен партнер, который знает партию лучше меня. Который подхватит, если я оступлюсь. У которого руки ювелира, способные не дрожать восемь, десять, двенадцать часов подряд. Нервы из стальных тросов – никакой паники, даже если все полетит к чертям. И опыт. Сотни, лучше тысячи операций на стволе мозга.

– Академик Неволин, – мгновенно отозвался Филипп Самуилович, заглядывая в мои записи. – Виктор Семенович Неволин. Семьдесят один год, из них пятьдесят – в нейрохирургии. Провел больше полутора тысяч операций на головном мозге. Первым в Империи удалил опухоль эпифиза. Легенда.

– Характер? – спросил я, помня, что к гениальным навыкам обычно прилагается букет неврозов.

– Мерзкий, – честно ответил старик. – Высокомерный, желчный, не терпит возражений. Считает всех моложе шестидесяти желторотыми птенцами. Вас, простите, вообще за человека не сочтет.

Я задумался. Риск того, что он не будет мне подчиняться велик. Однако, в прошлой жизни, я и не с такими справлялся. Я спросил у Филлипа Самуиловича, чтобы знать, к чему быть готовым. И Неволин может не сомневаться – я буду. Главное – его опыт и навыки.

«Веселенькая» намечается операция.

– Плевать на характер. Главное – руки и мозги. Пишу – Неволин.

– Ох, интересное намечается мероприятие. Два петуха в одном курятнике. Перья полетят! – фыркнул у меня в голове Фырк.

– Да брось! Не до территориальных споров, когда на кону жизнь ребенка. Все будет нормально.

– Второе. Нейрофизиолог, – вслух продолжил я. – Специалист по интраоперационному мониторингу стволовых структур.

Я постучал ручкой по столу, формулируя мысль.

– Во время операции мне нужны будут глаза внутри мозга. Представьте сапера, разминирующего бомбу. Я – руки, которые режут провода. А нейрофизиолог – прибор, который пищит за миллисекунду до того, как я задену что-то критически важное.

– Профессор Астафьева, – снова Филипп Самуилович. Похоже, он был ходячей энциклопедией медицины Империи. Полезный старик. – Марина Львовна Астафьева. Заведующая лабораторией нейрофизиологии Императорской академии. Разработала половину протоколов интраоперационного мониторинга.

– Тоже с характером? – усмехнулся я.

– Педант до мозга костей, – вздохнул Филипп Самуилович. – Дотошная до занудства. Но в нейрофизиологии ствола ей нет равных.

– Отлично. Педантичность в нейрохирургии – не недостаток, а добродетель. Пишу – Астафьева. Третье, – я поднял голову, встретив удивленный взгляд Императора, – инженер-артефактор.

– Артефактор? – Александр нахмурился. – Зачем?

– Мне нужен зонд для термокоагуляции. Но не простой.

Я перевернул лист и начал рисовать схему.

– Смотрите. Обычный нейрохирургический зонд – это трубка диаметром два-три миллиметра. А мне нужен зонд толщиной в человеческий волос. Пятьдесят микрон. Это как если бы вам нужно было проткнуть иглой конкретную букву на странице книги, которая лежит в запертом сейфе, не открывая сейф.

– Но это невозможно… – сказал Филипп Самуилович.

– Для обычной инженерии – да. Но с магией? Артефактор может создать зонд из стабилизированной энергии, который будет твердым на конце и эфемерным у основания. Который сможет проникнуть на глубину восемь сантиметров через крошечное отверстие. И который будет нагреваться с точностью до десятой доли градуса.

Филипп Самуилович задумался. Впервые за все это время.

– Доронин. Иван Сергеевич Доронин. Гений из Академии. Ему тридцать два, но он уже создал скальпель из чистой энергии, имплант для слепых, протез руки, управляемый мыслью…

– Звучит как-то, что нам нужно. Характер?

Филипп Самуилович поморщился:

– Странный. Разговаривает сам с собой. Но гений. Несомненный.

– Пусть будет хоть сумасшедший, лишь бы руки росли откуда надо. Четвертое – операционная сестра.

Я посмотрел на Филиппа Самуиловича.

– Хирург может быть гением, но без хорошей операционной сестры он как пианист-виртуоз без рояля. Мне нужна лучшая. Высшей категории. Опыт работы в нейрохирургии минимум двадцать лет. Которая подаст инструмент раньше, чем я попрошу. Которая не дрогнет, если все пойдет не так – а оно пойдет не так, это я гарантирую. Которая сможет стоять у стола пятнадцать часов и на шестнадцатом часу быть такой же собранной.

– Матрона Егоровна, – Филипп Самуилович улыбнулся. Впервые за все время я увидел на его лице теплую, искреннюю улыбку. – Матрона Егоровна Железнова. Пятьдесят три года, тридцать из них – в операционной.

– Железнова? – переспросил я. – Та, что ассистировала при разделении сиамских близнецов?

– Она самая. Двадцать два часа в операционной. Ни разу не присела.

– А характер?

– Как у фельдфебеля царской армии. Молодые медсестры ее боятся как огня. Но в операционной она – бог.

– Отлично. Мне как раз нужен фельдфебель, а не институтка из благородных девиц.

Я дописал имя и посмотрел на Императора.

– Это основная команда. Но есть еще одна позиция. Самая важная.

– Анестезиолог, – кивнул Александр. – Я удивился, что вы не назвали его сразу.

– Потому что анестезиолог будет не из вашего списка. Это будет мой человек, – я произнес это слово с особым нажимом. – Друг. Тот, кому я доверяю абсолютно.

Я поднял руку, останавливая готовые сорваться с губ возражения.

– Его зовут Артем Воронов. Ему тридцать четыре года. Он работает в Центральной Муромской больнице. Да, провинция. Да, не академик. Но… Операция продлится минимум двенадцать часов. Может быть, пятнадцать. Все это время Ксения будет балансировать между жизнью и смертью. Анестезия должна быть достаточно глубокой, чтобы полностью выключить болевые реакции, но не слишком глубокой, иначе начнется отек мозга. Это как идти по канату над пропастью с завязанными глазами. Один неверный шаг – и падение. Я доверю жизнь Ксении только ему.

Император нахмурился, явно не ожидая такого поворота.

– Разве не лучше взять более опытного? Из столицы? У нас есть профессора, чьи имена гремят на всю Империю…

– У вас есть профессора, которые привыкли работать по протоколам, – мягко, но непреклонно прервал я его. – Делать как написано в учебнике. А мне нужен тот, кто забудет про учебники и будет делать как нужно. Кто поймет меня с полувзгляда, с полужеста. Мы с Артемом провели вместе много часов в операционной. Он знает, как я думаю. Я знаю, что могу ему довериться.

И еще мне нужен хоть один нормальный, свой человек в этом змеином гнезде. Тот, с кем можно будет поговорить без оглядки на титулы, регалии и политические игры. Мой тыл.

Император смотрел на меня несколько долгих секунд, оценивая. Затем медленно кивнул.

– Хорошо. Артема Воронова доставят. Что еще?

Теперь самое сложное. То, что может показаться им безумием. Но без этого я не начну.

– Самое главное и самое сложное. Мне нужен симулятор.

– Что? – Император и Филипп Самуилович переглянулись в полном недоумении.

– Симулятор? – переспросил старый лекарь. – Вы имеете в виду компьютерную модель?

– Нет. Реальный, физический, функционирующий симулятор. Фантом, имитирующий болезнь Ксении с точностью до миллиметра. С точным воспроизведением анатомии ствола мозга, расположения опухоли, плотности тканей, реакций на температурное воздействие.

Я встал и подошел к окну. За стеклом Ксения все еще спала. Или делала вид – я заметил, как на мониторе чуть участился ее пульс.

– Я не прикоснусь к девочке, – сказал я твердо, глядя на Императора, – пока не проведу эту операцию виртуально. Не войду в ствол ее мозга и не удалю опухоль. Пока мои руки не запомнят каждое движение до уровня рефлекса.

– Таких симуляторов не существует, – покачал головой Филипп Самуилович. – Есть компьютерные модели, но они слишком примитивны. Двухмерные картинки. Есть трупный материал, но мертвая ткань не реагирует как живая. Нет кровотечения, нет отека, нет электрической активности.

– Тогда создадим, – решительно сказал я.

Я вернулся к столу, взял новый лист бумаги. План формировался в голове прямо на ходу, безумный, дерзкий, но, как мне казалось, абсолютно выполнимый. Руки двигались сами, воплощая образ из головы на бумаге.

– У вас есть маги-иллюзионисты? – спросил я, не отрываясь от чертежа.

– Конечно. Лучшие в Империи.

– Алхимики, способные создать биосовместимый гель с консистенцией мозговой ткани?

– Да, но я не понимаю…

– Инженеры-биомеханики? Специалисты по созданию протезов?

– Разумеется, однако…

– Тогда слушайте.

Я рисовал и объяснял одновременно. Император и Филипп Самуилович наклонились над столом, следя за быстрым движением ручки.

– Основа – алхимический гель. Полисахаридная матрица с включениями белковых комплексов. Консистенция должна точно имитировать мозговую ткань – восемьдесят процентов воды, двадцать процентов сухого вещества. Плотность – один и три сотых грамма на кубический сантиметр.

В гель встраиваем сеть микроскопических датчиков. Пьезоэлектрические – для регистрации давления моего инструмента. Термопары – для контроля температуры. Электроды – для имитации биопотенциалов ядер ствола. Все это подключается к артефакту-процессору, который в реальном времени будет обсчитывать реакции.

– Но как вы увидите, что происходит внутри? – спросил Император. В его голосе я услышал нотки, которых не ожидал. Не просто интерес. Азарт.

– Вот тут и нужны иллюзионисты. Поверх физической модели накладывается многослойная визуальная иллюзия. Которая по моим ментальным командам будет воссоздавать визуальную и тактильную картину. Я буду видеть и ощущать симулятор как настоящий мозг.

Филипп Самуилович присвистнул.

– Это же… гениально! Комбинация магии, алхимии и технологии!

– И еще, – я дописывал последние детали, – система обратной связи. Если я задену что-то критическое – дыхательный центр, например – симулятор должен «умереть». Перестать реагировать, имитировать остановку всех жизненных функций. Чтобы я знал – ошибся. И мог попробовать снова.

Я закончил и отложил ручку. В глазах Императора горел огонь. Не императорский – инженерный. Говорят, в молодости он увлекался механикой. Попал в точку.

– Интересная мысль. Дерзкая. Безумная, – он взял схему, повертел, разглядывая под разными углами.

– Но в принципе… да, осуществимая. Потребуется команда из двадцати-тридцати специалистов. Алхимики, инженеры, маги, программисты артефактов. Дня три-четыре на создание. Но да, это можно сделать.

– Отлично, – я потянулся. Спина затекла от долгого напряжения. – Пока вы будете собирать команду и создавать симулятор, я съезжу в Муром. У меня там пациенты, которых я не могу бросить.

Нужно было вернуться. Проверить Веронику, убедиться, что с ней все в порядке. Проведать Мишку Шаповалова, Яну Смирнову, Ашота… И просто выдохнуть перед самым сложным испытанием в моей жизни.

Голос Императора изменился мгновенно. Стал холодным, режущим, как арктический ветер.

– Исключено.

Глава 6

Я замер и напрягся. А вот сейчас пойдут условия императора. Нужно их сделать максимально выгодными для себя и своих пациентов.

– Простите, что?

– Вы не покинете это место до окончания операции.

Император произнес это тоном, которым отдают приказы о казнях. Спокойно, буднично, без эмоций. Это не обсуждается, это уже решено, смиритесь.

– Почему⁈ – я встал так резко, что стул с грохотом опрокинулся. – Я не заключенный! Не раб! Не крепостной! Я свободный человек и лекарь, у которого есть обязательства перед другими пациентами!

– Двуногий, осторожнее! – испуганно заверещал на моем плече Фырк. – Это же Император! Он тебя сейчас в порошок сотрет и по ветру развеет!

Но мне было плевать. Ярость поднималась из живота горячей волной, заливала грудь, стучала в висках.

– Да, вы свободный человек и можете уйти прямо сейчас. Дверь открыта.

Он указал на выход. Действительно, дверь была приоткрыта. Виднелся коридор, мягкий свет ламп.

– Никто не станет вас удерживать. Вас проведут до машины и отвезут в Муром. К вашим пациентам, к вашей обычной жизни. Мы забудем об этом разговоре, как будто его не было.

Он сделал паузу, глядя мне в глаза, не мигая.

– Но если уйдете – не возвращайтесь. Операции не будет. Ксения проживет столько, сколько отмерено. Год, может, полтора. Будет умирать медленно, день за днем. Она очень дорога мне. А я буду сидеть рядом и держать ее за руку, которую она не чувствует. И мы оба – и я, и она – будем знать, что был шанс. Был человек, готовый попытаться. Но он выбрал других пациентов.

Сукин сын. Манипулятор. Шантажист высшей пробы. Бьет по самому больному – по врачебному долгу.

– Это шантаж!

– Это предосторожность.

Александр подошел ближе. Теперь между нами было меньше метра, и я чувствовал запах его одеколона – что-то дорогое, с нотками бергамота и табака. Он начал ходить вокруг меня, как хищник вокруг добычи. Медленно, размеренно.

– Вы хотели правды? Всегда требуете честности? Получите. Вы сейчас – самый ценный и одновременно самый уязвимый актив Империи. Единственный человек в мире, готовый оперировать девочку. Единственный, у кого есть хотя бы призрачный шанс ее спасти.

Он остановился прямо передо мной.

– Вы думаете, у меня нет врагов? Думаете, императорская власть – это сплошные балы и парады? Половина аристократии мечтает меня свергнуть. Четверть генералитета планирует военный переворот. Три моих двоюродных брата имеют права на престол и с удовольствием воспользуются любой моей слабостью.

Логика железная, черт возьми. Циничная, жестокая, но абсолютно железная. Он прав.

– Но есть и другой вариант, – продолжил Император. – Если кто-то узнает, что есть лекарь, способный ее спасти… Что, вы думаете, произойдет?

Я молчал, но ответ знал.

– Правильно. На вас начнется охота. Похищение, пытки, убийство – что угодно, лишь бы операция не состоялась. А может, наоборот – похитят и заставят оперировать, но так, чтобы она умерла. И это будет выглядеть как медицинская ошибка.

– Бред! Паранойя! Кто вообще знает обо мне?

– Пока никто, кроме присутствующих, – вмешался Филипп Самуилович, привлекая внимание. – Его Величество прав, Илья Григорьевич. Два года назад мы пытались сохранить болезнь Ксении в тайне. Приглашали консультантов, якобы для другой пациентки. Через неделю весь двор знал. Пришлось объявить, что девочка умерла, и спрятать ее здесь.

– Двуногий, – прошептал Фырк с неподдельным ужасом. – А ведь они могут быть правы. Если кто-то узнает, что ты – единственная надежда императорского бастарда… Ой, не завидую я тебе. И Веронике не завидую. И всем, кто тебе дорог.

Император прав. Недоброжелатели могут добраться не только до меня, но и до Вероники. Когда у человека есть слабости, обычно, ими начинают пользоваться.

– Вы ведете нечестную игру, ваше величество, – резонно сказал я.

– Жизнь вообще нечестна, – философски заметил Император. – Особенно к маленьким девочкам, которые ни в чем не виноваты. Но я не деспот, Илья Григорьевич. Я не держу вас силой.

Он отошел к двери и широко ее распахнул. Свет из коридора сделал его силуэт темным, почти зловещим.

– Вы можете отказаться прямо сейчас. Без последствий, без обид, без претензий. Мы забудем друг о друге. Вы вернетесь к своей жизни, я – к своей. Ксения… Ксения проживет столько, сколько проживет. Мне не по чину просить или умолять. Я привык к беспрекословному исполнению всех моих приказов. Но именно вам я не хочу отдавать приказ, Илья Григорьевич. У меня ощущение, что я достаточно о вас узнал. Поэтому решайте сами. Либо вы уходите, либо остаетесь – но тогда до конца. До операции. Успешной или нет – не важно. Но до конца.

Проходимец. Умный, расчетливый проходимец. Он же знает – знает! – что я не уйду. Знает, что для меня здоровье пациента важнее собственной свободы. Он видел, как я бился за каждого больного. И сейчас использует мою клятву, мой долг против меня самого. Однако, он должен понимать, раз так хорошо меня узнал, что я не оставлю своих пациентов на волю судьбы.

Я посмотрел на девочку за стеклом. Она не спала – я видел, как дрожат ее ресницы. Я медленно подошел к опрокинутому стулу. Поднял его и аккуратно поставил на место.

И устало, но твердо сказал:

– Закройте дверь, Ваше Величество. Сквозит.

Четырнадцать лет. Парализована. Умирает. И мечтает увидеть море.

А я тут размышляю о своей свободе.

– О моих пациентах в Муроме позаботятся? – спросил я. Вопрос прозвучал твердо и уверенно.

В глазах Императора мелькнуло торжество.

– Разумеется. Если понадобится, я отправлю лучших лекарей из столицы. Но на сколько я знаю, ваша команда прекрасно справляется без вас. Кстати, я слышал, Михаил Шаповалов пришел в сознание. Узнает маму, пытается говорить.

Ну да. Император. У него глаза и уши везде. Наверное, знает, что я ем на завтрак и какого цвета носки ношу. Паранойя и тотальный контроль – две стороны одной медали.

– И Веронике передадут, что я на важном правительственном задании?

– Если хотите. Можете написать письмо. Его доставят. Без цензуры, – добавил он, уловив мой скептический взгляд.

В общем-то, условия были достойными. А мне было действительно интересно заняться случаем Ксении.

– Я остаюсь, – спокойно ответил я.

– Благодарю, – ответил Александр Четвертый. – вы приняли верное решение.

Император слегка поклонился. Жест был неожиданным – императоры не кланяются простым смертным.

– Вам будут предоставлены лучшие апартаменты. Любая еда – хоть устрицы из Франции, хоть черная икра ложками. Любые развлечения – книги, музыка, что пожелаете. Библиотека, лаборатория, тренажерный зал – все к вашим услугам. Просто…

– Просто не покидая территорию, – закончил я за него. – Золотая клетка остается клеткой, Ваше Величество. Даже если прутья из чистого золота.

– Но золотая, – усмехнулся он без веселья. – А это лучше, чем железная в каземате.

Туше. Намек понят.

– Филипп, – обратился он к старику, – проводите Илью Григорьевича в его покои. И распорядитесь насчет команды. Всех, кого он назвал – сюда. Немедленно. Если надо – силой.

– А если откажутся? – спросил Филипп Самуилович.

– Не откажутся, – голос Императора снова стал жестким, как сталь. – Объясните им, что это не просьба. Это приказ. Именем Императора.

Он направился к выходу, но в дверях остановился.

– Илья Григорьевич. Я знаю, что вы думаете обо мне сейчас. Но мне абсолютно плевать.

Дверь за ним закрылась с тихим щелчком.

Император, он и есть Император.

– Пойдемте, – мягко сказал Филипп Самуилович. – Покои действительно великолепные. Вы удивитесь.

– Вряд ли. После всего случившегося меня уже сложно чем-то удивить.

Но я ошибался.

Филипп не соврал – апартаменты были не просто великолепны. Они были абсурдно роскошны. Три комнаты, каждая размером с мою квартиру в Муроме. Спальня с кроватью, на которой можно было бы устроить небольшой балет – четыре метра в ширину, с балдахином из темно-синего бархата и периной, в которой тонешь как в облаке. Кабинет – дубовые панели на стенах, камин из цельного куска белого мрамора, библиотека от пола до потолка, заставленная фолиантами в кожаных переплетах. Гостиная с панорамным окном на тот самый сад, который был виден из палаты Ксении.

– Это западное крыло, – пояснил Филипп, открывая тяжелые шторы. Солнечный свет ворвался в комнату, заиграв на хрустальных подвесках огромной люстры. – Полностью в вашем распоряжении. Звоните – и прислуга исполнит любое желание.

– Кроме желания выйти отсюда, – усмехнулся я.

– Кроме этого, да, – старик не стал притворяться. – Но поверьте, Илья Григорьевич, это для вашей же безопасности. Император не преувеличивал насчет врагов. Слишком многие заинтересованы в смерти Ксении.

– Почему? – я опустился в кресло. Мягкое, удобное, засасывающее как трясина. – Она же бастард.

Филипп Самуилович одобрительно посмотрел на меня и подошел к бару – да, тут был и бар, полный хрусталя и бутылок с дорогим алкоголем – налил себе в бокал коньяка. Мне предложил жестом, я отказался.

– Я не сомневался, что вы все поймете. Видите ли, мертвый бастард – это проблема. Живой бастард – это инструмент. Ее можно выдать замуж за нужного человека. Можно использовать как заложницу. Можно шантажировать Императора ее безопасностью.

Он сделал глоток, поморщился – коньяк был крепким.

– Но главное – живая Ксения делает Императора уязвимым. Он сильно любил ее мать, но она была ему не по статусу и умерла при родах. Это стало для него большой потерей и всю свою любовь он отдал дочери. Любит ее больше жизни. Готов на все ради нее. А правитель, у которого есть слабость – это подарок для заговорщиков. Мертвая Ксения…

Получается, в этом мы похожи с Императором, мы бережем свои слабости.

– Сломает его, – закончил я за Филиппа Самуиловича.

– Именно. Сломленный отец – слабый правитель. А слабого правителя легко свергнуть. Особенно если у тебя есть армия, деньги и права на престол.

Грязная, циничная, кровавая политика. И посреди всего этого змеиного клубка – четырнадцатилетняя девочка, которая ни в чем не виновата. Которая просто хочет жить.

Следующие два дня тянулись странно. Время словно загустело, как патока. Минуты превращались в часы, часы – в дни.

Я изучал медицинские данные до рези в глазах. Строил трехмерные модели ствола мозга на основе МРТ-снимков, рисовал схемы оперативных доступов, рассчитывал углы входа зонда. И проводил время с Ксенией.

Она оказалась удивительным собеседником. За внешней хрупкостью скрывался острый, как скальпель, ум и едкое, самоироничное чувство юмора.

– Знаете, господин лекарь, что самое смешное в моей ситуации? – спросила она как-то вечером, когда я читал ей вслух.

– Что?

– Я прочитала больше книг о путешествиях, чем иной путешественник за всю жизнь. Знаю названия всех морей – Средиземное, Черное, Красное, Желтое, даже море Лаптевых, хотя кто такой этот Лаптев, я не помню. Могу по памяти нарисовать карту любого побережья – вон, на потолке, видите? Это Скандинавия. Я сама нарисовала. Ну, продиктовала художнику, что где рисовать.

Действительно, на потолке ее палаты была детальная, точная карта с фьордами и заливами.

– Но я ни разу не видела настоящего моря. Ни разу не трогала песок – он правда такой, как пишут? Мелкий, сыпучий, просачивается сквозь пальцы? Ни разу не пробовала морскую воду – правда ли она настолько соленая, что щиплет язык?

– После операции увидишь, – пообещал я, откладывая книгу. – И потрогаешь. И попробуешь.