Текст книги "Лекарь Империи 10 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

Я помедлил. Как сказать отцу, что его дочь…

– Я не знаю, что это. Пока не знаю. Что-то блокирует ее нервную систему. Что-то, что выглядит как БАС, но им не является. И я понятия не имею, что это может быть.

Александр Четвертый дернулся, словно от удара. Едва заметно, но я увидел – плечи напряглись, челюсть сжалась.

– То есть? – его голос был ровным, но в нем звучала сталь.

– Я вижу, что это не БАС. Это точно. Нервные пути живы – я проверил каждый рефлекс, каждый проводящий путь. Сигналы идут от мозга к мышцам, но что-то их блокирует. Что-то не дает им дойти до цели.

Я повернулся к нему, встретил его взгляд.

– Но чтобы понять, что именно блокирует нервную систему Ксении, мне нужен полный доступ. К архивам. К полной истории болезни – не к той причесанной версии, что лежит в палате. Ко всем исследованиям, которые проводились. К заключениям всех специалистов.

Сделал паузу. Следующие слова были рискованными, но необходимыми.

– Даже к тем, которые были… изъяты из официальной документации.

Вот так. Карты на стол. Я знаю, что ты что-то скрываешь, «дядя Саша». И не уйду, пока не получу всю правду.

Александр Четвертый усмехнулся.

Не зло, не насмешливо. Скорее… с удовлетворением? Как шахматный гроссмейстер, чей оппонент наконец-то разгадал первый ход в сложной партии. Уголки его губ поползли вверх, в глазах мелькнуло что-то похожее на одобрение.

– Быстро вы, Илья Григорьевич. Очень быстро.

Он отошел от стекла, прошелся по комнате. Походка уверенная, но в ней чувствовалась усталость – человек, который слишком долго держит маску.

– Я думал, вы дольше будете настаивать на своей первоначальной версии. Будете требовать новые обследования, дополнительные анализы. Бегать по кругу, как белка в колесе. Как все остальные.

Все остальные? Значит, я не первый. Интересно, сколько лекарей прошло через эту комнату? Сколько специалистов сломало зубы об эту загадку?

– Но вы сразу поняли, что ответ уже есть, – продолжил Император. – Просто его нужно найти среди того, что уже известно. Не искать новое, а правильно интерпретировать старое.

Меня словно окатило ледяной водой. Кусочки пазла встали на место с почти слышимым щелчком.

Сукин сын. Он опять со мной играет. Всю дорогу сюда в экипаже с завязанными глазами. Весь этот спектакль в подвале с отравленным охранником. И теперь это. Он знал. Он с самого начала знал, что это не БАС.

– Вы знали, – сказал я вслух. Не вопрос – констатация факта. – Вы с самого начала знали, что это не БАС.

– Конечно, знал, – Император пожал плечами. Жест был неожиданно простым, человеческим. Не императорским. – Вы думаете, я привез бы вас сюда, рискнул бы раскрыть самую охраняемую тайну Империи, если бы речь шла о банальном, пусть и редком заболевании?

– Двуногий, да он издевается! – взвизгнул Фырк на моем плече. Бурундук подпрыгивал от возмущения, его маленькие лапки сжимались в кулачки. – Водит тебя за нос, как бычка на веревочке! Как последнего лоха! Скажи этому «дяде Саше», чтоб прекращал свои царские замашки! А то я ему сейчас в тапок нагажу!

Успокойся, Фырк. Хотя соблазн действительно есть. Особенно насчет тапка.

Ррык, развалившийся в углу комнаты, лениво приоткрыл один золотистый глаз. Его призрачный хвост мерно покачивался, отсчитывая невидимый ритм.

– А чего ты хотел, лекарь? – прогудел он с философским спокойствием тысячелетнего существа. – Он Император. Его жизнь – это вечная игра, где ставка – его голова и судьба Империи. Он не доверяет никому. Даже тем, кого сам привел. Особенно тем, кого сам привел.

Призрачный лев потянулся, его полупрозрачные мышцы заиграли под золотистой шкурой. Красиво, черт возьми. Даже будучи духом, он оставался идеальным хищником.

– Он проверяет всех. Смотрит, не сломаешься ли ты, не отступишь ли. Не побежишь ли жаловаться или требовать гарантий. Он ищет не просто лекаря. Он ищет равного себе в упрямстве. В готовности идти до конца, чего бы это ни стоило.

Мудрые слова для призрачной кошки. Хотя какая к черту кошка – это же лев размером с хорошую лошадь.

Я мысленно согласился со Рыком. Император действительно вел сложную игру. Многоуровневую, многоходовую. И я был в ней не игроком, а… кем? Фигурой? Пешкой, которую двигают по доске? Или все-таки партнером?

– Так в чем же игра, Ваше Величество? – спросил я вслух, глядя ему прямо в глаза. Серые встретились с серыми. – Чего вы от меня хотите на самом деле? Подтверждения того, что уже знаете? Или опровержения?

Александр Четвертый подошел к стеклу, положил ладонь на холодную поверхность. Жест был неожиданно нежным – так трогают лицо любимого человека. Или надгробие.

– Пять лучших целителей Империи осматривали ее, – сказал он тихо. Голос изменился – исчезла императорская сталь, остался просто уставший мужчина средних лет. – Четверо, включая академика Грушевского – вы знаете это имя?

Я кивнул. Грушевский был легендой. Семьдесят лет практики, тысячи спасенных жизней, десятки революционных методик. Если Грушевский сказал «безнадежно», то так оно и было.

Обычно.

– Все четверо поставили диагноз БАС. Ювенильная форма. Самая агрессивная, самая беспощадная. Приговор, который не подлежит обжалованию.

Он помолчал, не отрывая взгляда от спящей дочери.

– Но был и пятый…

Пауза затянулась. Я не торопил – иногда молчание красноречивее любых вопросов. Дай человеку время, и он сам расскажет то, что хотел скрыть.

Старый трюк из практики в приемном покое. Молчи и жди. Рано или поздно пациент выложит то, о чем стеснялся сказать.

– Пятый целитель, – продолжил наконец Император. – Очень старый. Девяносто с лишним лет. Очень своенравный – мог послать к черту любого, включая меня. И безумно, невероятно гениальный.

Он повернулся ко мне. В серых глазах плясали тени – не от света ламп, а от внутренней борьбы.

– Он осмотрел Ксюшу всего один раз. Пробыл с ней не больше часа. Провел одно-единственное исследование, которое другие сочли… неинформативным. Бесполезной тратой времени. И поставил совершенно иной диагноз.

– Какой? – не выдержал я.

– Не скажу. Пока не скажу. Это часть проверки.

Да что ж такое! Опять эти игры! У тебя дочь умирает, а ты устраиваешь мне квест «Угадай диагноз»?

– Диагноз, который давал надежду, – продолжил Император, не замечая моего внутреннего возмущения. Или делая вид, что не замечает. – Микроскопическую, безумную, почти нереальную – но надежду. Мне нужен не подхалим, который будет кивать и соглашаться. Мне нужен тот, кто скажет правду. Даже если она неприятна.

Интересный поворот. Может, он не такой уж и мудак, каким казался?

– Вы хотите, чтобы я прошел тем же путем, – сказал я. – Без подсказок. Без наводок. И пришел к тому же выводу. Или опровергнул его.

– Да.

– Зачем? Если диагноз уже есть…

– Потому что мне нужно знать, – голос Императора стал жестким, как закаленная сталь. – Мне нужно знать, что это не ошибка старого, выжившего из ума гения. Что это не его последняя попытка прославиться перед смертью. Не бред воспаленного воображения.

Я кивнул. Все встало на свои места.

– Я принимаю вызов, Ваше Величество, – сказал я твердо. – Но мне нужен полный карт-бланш. Любые обследования, которые я сочту нужными. Доступ ко всем данным – абсолютно всем, включая личные записи того пятого целителя. И никаких ограничений. Никаких «это слишком опасно» или «это неэтично». Если вы хотите правду – дайте мне возможность ее найти.

– Вы получаете все, – Император нажал кнопку на стене. – К сожалению, мне пора. Государственные дела не ждут.

Дверь открылась. В комнату вошел пожилой мужчина.

Первое, что бросалось в глаза – идеальная выправка. Спина прямая, как струна, несмотря на возраст. Седые волосы аккуратно зачесаны назад, ни один волосок не выбивается из прически. Тонкие, старомодные усы, подстриженные с точностью до миллиметра. Темный костюм сидел безупречно.

Но главное – глаза. Умные, внимательные, все замечающие. И бесконечно печальные. Глаза человека, который видел слишком много смертей.

– Знакомьтесь, Илья Григорьевич, – сказал Император. – Филипп Самуилович Гольдман. Он… присматривает за Ксенией с самого начала ее болезни.

Старик поклонился. Движение было старомодным, из другой эпохи, но в нем чувствовалось достоинство.

– К вашим услугам, господин Разумовский.

– Он ответит на все ваши вопросы и обеспечит всем необходимым. В некоторых вопросах… – Император помедлил, – он знает больше меня.

Александр Четвертый направился к выходу, но в дверях обернулся.

– Илья Григорьевич. У вас есть время до завтрашнего вечера. Потом… потом мне нужен будет ответ. Окончательный.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

Я остался наедине с Филиппом Самуиловичем. И с загадкой, которую предстояло разгадать.

Без давления, ага. Всего лишь жизнь ребенка на кону. И моя репутация. И, возможно, моя собственная жизнь – кто знает, как отреагирует Император, если я провалюсь.

– Ну что ж, – сказал я, поворачиваясь к старику. – Начнем?

– Итак, – Филипп Самуилович аккуратно поправил манжеты. Движение было механическим, отработанным годами – так люди успокаивают себя в стрессовых ситуациях. – С чего желаете начать, господин Разумовский?

Его голос был мягким, с едва заметным акцентом.

– Для начала – без «господина», – сказал я. – Илья Григорьевич или просто Илья. Мы будем работать вместе ближайшие сутки, возможно – дольше. Формальности только мешают. Создают дистанцию там, где нужно доверие.

Старик улыбнулся. Грустно, но тепло – как улыбаются старые лекари, повидавшие все на свете.

– Как скажете… Илья. Тогда и вы зовите меня просто Филипп. Филипп Самуилович – это для молодых лекарей, которые боятся со мной разговаривать.

– Боятся? – я приподнял бровь. – Вы что, кусаетесь?

– О, да, – он хмыкнул. – Я имею репутацию… сложного человека. Педант, зануда, въедливый старик – это самое мягкое, что обо мне говорят. А уж что говорят за глаза…

Он подошел к окну, за которым спала Ксения. Положил ладонь на стекло – точно так же, как недавно Император.

– Но когда дело касается этого ребенка, я готов быть кем угодно. Хоть самим дьяволом. Хоть ангелом господним. Лишь бы помочь.

В его голосе звучала такая боль, такая глубокая, личная вовлеченность, что я невольно спросил:

– Вы давно ее знаете?

– С первой минуты жизни, – Филипп не отрывал взгляда от девочки. – Я принимал роды. Четырнадцать лет, три месяца и восемь дней назад. В два часа ночи. Частная клиника на Остоженке.

Помнит точное время. Это не просто профессиональная память. Это личное.

– Сложные роды, – продолжил он. – Очень сложные. Отслойка плаценты, массивное кровотечение. Мать…

Он замолчал. Адамово яблоко дернулось – сглотнул.

– Мать не выжила. Мы боролись четыре часа. Переливание крови, экстренная гистерэктомия, все, что могли… Не хватило минут. Может быть, секунд.

Он отвернулся от стекла, и я увидел в его глазах слезы. Не пролитые, сдержанные усилием воли, но они были.

Он не договорил, но я понял. Старик принял решение, и оно было окончательным. Либо спасти девочку, либо уйти вслед за ее матерью.

Вот это преданность. Или одержимость. Грань тонкая.

– Тогда давайте спасать, – сказал я твердо. – Покажите мне все. Абсолютно все данные. Официальные, неофициальные, вообще любые. Даже если это записи на салфетке.

Следующий час Филипп таскал папки, диски, распечатки. Стол прогибался под тяжестью документов. МРТ – десятки снимков за два года. КТ с контрастом и без. ПЭТ – позитронно-эмиссионная томография. Анализы крови – общий, биохимия, гормоны, онкомаркеры, аутоантитела. Моча, кал, ликвор. Электромиография – проверка проводимости нервов. Электроэнцефалография – активность мозга. Генетические тесты – полное секвенирование генома. Биопсии – те немногие, что удалось взять с периферических нервов.

– Это официальные данные, – Филипп положил последнюю папку. Вытер пот со лба – таскать тяжести в его возрасте нелегко. – То, что есть в истории болезни. То, что видели все консультанты.

Он огляделся, словно проверяя, не подслушивает ли кто. Потом полез во внутренний карман пиджака.

– А это…

На свет появилась флешка. Обычная, на восемь гигабайт. Потертая, явно не новая.

– Это неофициальные данные. Исследования пятого целителя. Его личные записи, размышления, гипотезы. То, что Император приказал никому не показывать.

– Почему? – я взял флешку, повертел в руках. Обычная флешка, а может содержать ключ к спасению. Или окончательный приговор. – Зачем вы нарушили приказ Императора?

– Потому что тот человек был гением, – Филипп выпрямился. – Да, старым – девяносто четыре года. Да, своенравным – мог послать к черту любого, от санитара до министра. Да, на грани безумия – разговаривал сам с собой, забывал имена, путал даты. Но гением.

Он подошел ближе, понизил голос:

– За семьдесят лет практики он ни разу не ошибся в диагнозе. Ни разу, вы понимаете? Тысячи пациентов, сотни редчайших случаев – и всегда точное попадание. Его называли «диагностической машиной». И если он сказал, что у Ксении не БАС…

– То это не БАС, – закончил я.

– Именно.

Я вставил флешку в ноутбук. Открылась папка с десятками файлов. Документы, таблицы, сканы рукописных заметок. Почерк неразборчивый, торопливый – лекарь старой школы, когда рецепты были шифром, понятным только фармацевтам.

– Как его звали? Этого пятого целителя?

Филипп покачал головой.

– Простите, не могу. Прямой приказ Императора – не раскрывать личность до тех пор, пока вы сами не придете к диагнозу. Если вы найдете тот же ответ независимо – тогда скажу. Но не раньше.

– Двуногий, да что за детский сад! – возмутился Фырк. Бурундук топал лапками по моему плечу. – Секреты, тайны, недоговорки! Тебе что, пять лет? Скажи старому пердуну, чтоб выкладывал все начистоту!

– Это проверка, – прошептал Ррык из своего угла. Лев лежал, положив массивную голову на лапы, но глаза были открыты и внимательны. – Последняя проверка. Если ты найдешь ответ сам, без подсказок – значит, ты достоин. Значит, диагноз верен. Если нет… то и диагноз того целителя ничего не стоит. Просто бред старика.

Логика железная. Жестокая, но железная. Независимая верификация – основа доказательной медицины.

– Хорошо, – кивнул я. – Работаем с тем, что есть. Филипп, мне нужны ответы на несколько вопросов. И прошу – максимально подробно, любые детали могут быть важны.

– Слушаю вас внимательно.

– Первое. Была ли травма? Любая – физическая, психологическая. За полгода-год до начала симптомов.

Старик задумался, потер подбородок. Потом глаза его расширились.

– Да! Точно! Как я мог забыть… Ксения упала с лошади. За восемь месяцев до первых признаков болезни. Мы были в загородной резиденции, она каталась на своей любимой кобыле – Грозе. Спокойная лошадь, но что-то ее напугало. Фейерверк, кажется.

– И?

– Гроза встала на дыбы. Ксюша не удержалась, упала. Головой об землю – шлем треснул от удара. Потеря сознания на несколько минут, ретроградная амнезия, тошнота, головокружение. Классическое сотрясение мозга средней степени тяжести.

Черепно-мозговая травма. Возможный триггер. Запускающий механизм для чего-то, что дремало в организме.

– Как лечили?

– Стандартно. Постельный режим, ноотропы, сосудистая терапия. Через неделю все симптомы прошли. МРТ показала небольшой очаг контузии в височной доле – размером с горошину. Через месяц на контрольном снимке его уже не было.

– Второе. Были ли в семье похожие случаи? У матери, у родственников матери?

– Нет, – ответ был мгновенным. – Мать была абсолютно здорова. Я знал ее родителей – дожили до восьмидесяти с лишним, умерли от старости. Братья и сестры – трое братьев, две сестры – все живы, здоровы. Никаких неврологических заболеваний.

– А со стороны отца?

Филипп покосился на меня. В глазах мелькнуло понимание – я знаю, кто отец.

– Отца мы не знаем, но я уверен, что с ним все было в порядке.

Все понятно. Он до последнего будет хранить тайны своего императора.

– Третье. Тот пятый целитель – какое исследование он провел? То самое, единственное?

– Магнитно-резонансная спектроскопия, – ответил Филипп. – Очень специфическая методика. Позволяет определить химический состав тканей. Какие вещества накапливаются в конкретной области мозга.

Я открыл файлы с флешки. Нашел результаты спектроскопии. Графики, пики, цифры. Для обычного лекаря – китайская грамота. Но я не был обычным лекарем. В моей прошлой жизни я защищал диссертацию именно по МР-спектроскопии опухолей мозга.

Спасибо тебе, прошлая жизнь.

Норадреналин – норма. Глутамат – норма. ГАМК – норма. N-ацетиласпартат – чуть снижен, но в пределах допустимого. И еще один пик. Высокий, острый, не характерный для нормальной ткани мозга.

Холин.

Холин – маркер разрушения клеточных мембран. Появляется при некрозе, воспалении или…

Или при опухоли. Но МРТ не показывает опухоль. Парадокс.

– Филипп, мне нужно поговорить с Ксенией? Не как лекарю с пациентом. Просто… поговорить. Как человек с человеком.

Старик улыбнулся – впервые за все время искренне, тепло.

– Конечно. Она проснулась десять минут назад – я вижу по монитору. Ждет вас. Она всегда чувствует, когда рядом происходит что-то важное.

Я вернулся в палату. Ксения лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. На нем были нарисованы облака и птицы – кто-то очень постарался сделать комнату менее больничной. Художник был талантливый – облака казались объемными, а птицы вот-вот готовы были взлететь.

– Не спится? – спросил я, садясь на стул рядом с кроватью.

– Я много сплю днем, – ответила она. Голос тихий, но четкий. – А ночью думаю. Или читаю. Или просто… мечтаю.

Я заметил электронную читалку на специальном держателе. Хитрая конструкция – экран на уровне глаз, управление голосовое и одна кнопка, которую можно нажать подбородком. Один из немногих способов хоть что-то делать самостоятельно, когда тело не слушается.

– О чем мечтаешь сейчас?

Она помолчала, собираясь с силами. Говорить ей было тяжело – каждое слово требовало усилий.

– Я мечтаю увидеть море. Настоящее. Не на картинке, не в кино, не в виртуальной реальности. Почувствовать соленый ветер на коже. Услышать, как волны бьются о берег – говорят, это особенный звук, ни на что не похожий. И просто… просто идти по песку.

Последние слова она произнесла с такой тоской, что у меня сжалось сердце. Сжалось и заныло, как старая рана.

– Просто идти, – повторила она, и в глазах блеснули слезы. – Это ведь так просто, правда? Люди делают это не задумываясь. Встал и пошел. Куда хочешь, когда хочешь. А для меня это… это как полететь на Луну. Как стать невидимкой. Как вернуть маму. Невозможно.

– Пока невозможно, – поправил я мягко.

Она грустно улыбнулась. Взрослая, понимающая улыбка на детском лице.

– Вы добрый. Все лекари добрые – это профессиональное. Но не надо. Я не маленькая. Я знаю свой диагноз.

– И какой же?

– БАС. Боковой амиотрофический склероз, ювенильная форма. Филипп Самуилович думает, что скрывает, но я не глупая. У меня есть интернет, я умею читать. Прогрессирующий паралич, потеря речи, потом – дыхательная недостаточность. Финал известен.

– А если это не БАС?

Она медленно, с усилием повернула голову. Посмотрела на меня внимательно, изучающе. В серых глазах – точная копия отцовских – мелькнула искра. Надежда? Или недоверие?

– А что же тогда?

– Вот это мы и выясним. Ксюша, мне нужно посмотреть твои старые видео? Филипп Самуилович сказал, у вас есть записи до болезни.

– Зачем?

– Хочу увидеть, какой ты была. Как двигалась, как говорила, как смеялась. Это поможет понять, что именно изменилось. Иногда важны не симптомы, а их последовательность. Что появилось первым, что вторым.

Она подумала, потом кивнула. Минимальное движение, но я заметил.

– Попросите Филиппа. У него целый архив. Даже…

Она замолчала.

– Даже что?

– Даже записи с маминых похорон.

Следующие три часа я провел, изучая данные. Филипп принес ноутбук с видеоархивом – терабайты записей. Вся жизнь Ксении, задокументированная с параноидальной тщательностью.

Первые шаги – неуверенные, с падениями, но упорные. Даже в год было видно – упрямая девчонка.

Первые слова. Трехлетка на утреннике в частном садике – танцует. Неуклюже, но с энтузиазмом. Костюм снежинки, корона набекрень.

И так далее, и так далее… Время итак уже было далеко за полночь, но меня это не останавливало. Я смотрел видео.

Последняя запись – месяц назад. Полная неподвижность. Только глаза живые. В них – ужас. Ужас человека, запертого в собственном теле.

Стоп. Что-то не так.

Я вернулся к записям годичной давности. Потом к тем, что через полтора года. Сравнил.

Паралич прогрессировал, но…

– Филипп, – позвал я. – Смотрите сюда.

Старик подошел, наклонился к экрану.

– Что именно?

– Атрофия мышц. Точнее, ее отсутствие. При БАС мышцы истончаются – нет нервной стимуляции, нет работы, мышца усыхает. А здесь…

Я показал на экран.

– Смотрите на предплечья. Год назад и сейчас. Объем практически одинаковый. Да, тонус снижен, но массы не потеряла.

– Может, из-за массажа? Мы делаем ежедневно…

– Массаж помогает, но не настолько. При полном параличе в течение двух лет мышцы должны были уменьшиться минимум на тридцать процентов. А тут – максимум десять.

Значит, нервно-мышечная связь не прервана полностью. Что-то поддерживает трофику. Но что?

Я вернулся к медицинским данным. МРТ. То самое пятно в стволе мозга. Взял первый снимок – два года назад. Потом последний – неделя назад.

Наложил их друг на друга в графическом редакторе. Сделал полупрозрачными, чтобы видеть оба одновременно.

– Фырк, что видишь?

Бурундук прищурился, разглядывая экран.

– Пятно как пятно. Размытое, овальное. Одинаковое на обоих снимках. Не растет.

– Именно. Не растет вширь. За два года – ни миллиметра. При БАС была бы прогрессия. Зона поражения увеличивалась бы. А тут…

Раз за разом опровергая диагноз БАС, я понимал, что двигаюсь в правильном направлении. Я увеличил изображение. Максимально. Пиксели расползлись, но…

– Смотрите на плотность. На интенсивность сигнала в центре пятна.

Филипп присмотрелся.

– Боже мой. Она увеличилась.

– Минимально. На пять-семь процентов. На грани погрешности измерения. Но увеличилась. Пятно не растет вширь, но становится плотнее. Как будто…

– Как будто что-то замещает нормальную ткань, – закончил Филипп. – Медленно, постепенно, клетка за клеткой.

– Ррык, – позвал я. – Можешь взглянуть на это… астрально?

Лев лениво поднялся, подошел к экрану. Его призрачные глаза засветились золотом – цвет магического зрения.

– Интересно, – прогудел он после долгой паузы. – Очень интересно. Это не некроз – мертвая ткань выглядит иначе. Не опухоль – нет характерного свечения. Это… замещение. Что-то чужеродное замещает нормальную ткань. Медленно, но неуклонно.

– Что-то?

– Не знаю. За две тысячи лет я видел все виды болезней. Рак, инфекции, паразиты, проклятья, одержимость… Но такого не видел никогда. Это что-то новое. Или очень, очень старое.

Старое? Что он имеет в виду?

Я открыл результаты спектроскопии. Тот самый пик холина. Но теперь я смотрел внимательнее. Рядом с холином был еще один пик. Маленький, едва заметный.

Миоинозитол.

Миоинозитол плюс холин – классическое сочетание для…

Нет. Не может быть.

Я открыл другие файлы. Анализ ликвора – спинномозговой жидкости. Белок – повышен. Незначительно, но повышен. Глюкоза – норма. Клетки… В ликворе были обнаружены «атипичные клетки». Единичные, их списали на артефакт. На загрязнение при заборе.

– Филипп, делали цитологию этих клеток? Микроскопию?

– Нет. Их было слишком мало – две-три на миллилитр. Решили, что это ошибка.

Или не ошибка. Если я прав…

– Мне нужно посмотреть гистологию биопсии. Ту, что брали с периферического нерва.

Филипп принес снимки. Срезы ткани под микроскопом, окрашенные разными красителями.

Норма. Абсолютная норма. Никаких изменений. Но если поражен только ствол мозга, периферия будет чистой. Логично.

Я встал, прошелся по комнате. Мысли неслись вскачь, складываясь в безумную картину.

Травма головы запустила процесс. Генетическая предрасположенность сделала организм уязвимым. Что-то – инфекция? Токсин? Аутоиммунный процесс? – начало замещать нормальную ткань ствола мозга.

Но что?

Что может замещать нервную ткань? Что растет медленно, избирательно, без признаков воспаления? Что дает пик холина и миоинозитола на спектроскопии?

Опухоль. Но не обычная опухоль.Диффузная инфильтративная опухоль ствола мозга. Но почему ее не видно на МРТ?

Потому что она изоденсна. Имеет ту же плотность, что и нормальная ткань. Отличается только химическим составом.

Какая опухоль может быть изоденсной? Глиома. Низкозлокачественная диффузная глиома. Но глиомы у детей агрессивны, быстро растут… Кроме одного типа.

И тут меня озарило. Как молнией ударило. Нет. Не может быть. Это слишком редко. Слишком… Но все сходилось. Каждая деталь. Каждый симптом. Каждый лабораторный показатель.

Я открыл глаза.

– Двуногий, – встревоженно пискнул Фырк. – Ты чего побелел как мертвец? Что ты там надумал?

То, что думать страшно. Но если я прав, то понятно, почему Император так отреагировал. Понятно, почему он искал того, кто не побоится. Потому что это действительно безумие.

В дверях стоял Император.

Он вернулся тихо, незаметно – я даже не услышал, как открылась дверь. Стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на меня. Под глазами залегли темные круги – он не спал всю ночь. Костюм помят, галстук ослаблен. Небритая щетина серебрилась на щеках.

Император Всероссийский выглядел как обычный измученный отец у постели больного ребенка. Что, в общем-то, соответствует действительности.

– Не спали, Ваше Величество? – спросил я.

– А вы? – он кивнул на гору документов, пустые чашки кофе, исписанные листы.

– Тоже. Но у меня была работа. А вы могли отдохнуть.

– Отдохнуть? – он криво усмехнулся. – Для императора не существует такого слова.

Он замолчал, сжал переносицу пальцами. Жест усталости и отчаяния.

– Ну что, Илья Григорьевич? – спросил он, выпрямляясь. Маска Императора вернулась на место. – Нашли?

Я медленно кивнул. Смотрел ему в глаза – долгим, тяжелым взглядом человека, который знает правду и не хочет ее озвучивать.

– Нашел. И теперь я окончательно понял, зачем вам понадобился именно я. Почему не кто-то из ваших придворных медиков. Почему не профессор Грушевский. Почему не иностранные светила.

Пауза. Пусть слова повиснут в воздухе. Пусть он поймет – я знаю. Все знаю.

– Вам не нужен был диагност, – продолжил я. – Диагноз уже был. Тот самый пятый целитель – он все правильно определил. И вы это знаете.

Я встал, подошел к окну. За стеклом спала Ксения. Такая хрупкая. Такая беззащитная. Такая обреченная.

– Вы хотите, чтобы я провел операцию, за которую не возьмется ни один здравомыслящий хирург в этом мире. Операцию на стволе головного мозга. В самом его центре. Там, где сходятся все жизненно важные пути. Там, где малейшая ошибка означает мгновенную смерть.