Текст книги "Лекарь Империи 9 (СИ)"
Автор книги: Сергей Карелин
Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Твердая мозговая оболочка. Белесоватая, плотная. А под ней – гематома. Темная, почти черная, свернувшаяся кровь, распирающая черепную коробку изнутри.
Два часа. Прошло ровно два часа. В Муроме уже точно знают результат. Помогло или нет. Жив или мертв. Почему они не звонят?
Может, Разумовский ждет стабилизации? Не хочет давать ложную надежду? Или, наоборот, оттягивает момент, когда придется сообщить о провале?
– Аспиратор.
Тонкая трубка погрузилась под оболочку. Откачка крови. Литр. Полтора. Как она вообще поместилась в черепе?
Мозг, освобожденный от давления, медленно расправился. Он был сдавлен, но жив. Розовый, пульсирующий в такт сердцу. Каждая извилина на месте. Парню повезло. Если это можно назвать везением – жить с дырой в черепе.
– Проверяем на кровотечение… Вот, артериола. Коагуляция.
Запечатать сосуд. Остановить кровь. Спасти мозг. Спасти личность. Спасти человека.
«Спасти Мишку. Разумовский сейчас делает то же самое. Спасает. Борется. Не сдается.»
– Гемостатическая губка на ложе. Начинаем закрывать.
Два часа тридцать минут.
Телефон молчал.
Твердая мозговая оболочка ушита. Костный лоскут возвращен на место. Крошечные титановые пластины для фиксации.
Собрать человека как сложный конструктор. Часть за частью. Восстановить целостность. Вернуть к жизни.
– Кожный шов. Нейлон три-ноль.
Последние стежки. Косметический шов – шрам, конечно, будет, но небольшой. Волосы отрастут, скроют.
У Мишки шрамов не будет. Только маленькие следы от капельниц на руках. Как боевые отметины. Он будет ими гордиться.
– Готово. В реанимацию. ИВЛ минимум на сутки.
Он вышел из операционной. Ноги подкашивались. Он сел прямо на холодный пол в коридоре, прислонившись спиной к стене.
Два часа сорок пять минут.
Слишком долго. Что-то случилось. Что-то очень плохое.
…
И тут зазвонил телефон.
Он не помнил, как вскочил. Один момент сидел на полу, обессиленный и разбитый, следующий – уже стоял, вцепившись в телефон как утопающий в спасательный круг.
Муром. Разумовский. Момент истины.
Палец дрожал над кнопкой ответа.
Нажать – и узнать. Не нажать – и жить в неведении еще секунду. Одну последнюю секунду, когда Мишка в его голове может быть еще жив.
Нажал.
– Разумовский?
Голос прозвучал как карканье умирающего ворона. Горло сжалось так, что воздух едва проходил.
«Скажи. Быстро. Одним словом. Жив или мертв. Да или нет. Плюс или минус.»
Молчание на том конце. Долгое. Бесконечное. Вечное.
Он подбирает слова. Значит, плохие новости. Если бы хорошие, сказал бы сразу. «Хорошие новости говори быстро, плохие – можно потянуть». Медицинская мудрость. Чертова мудрость.
Потом – выдох. Долгий, дрожащий, неверящий. Как у человека, который сам не верит в чудо, которое только что сотворил.
– Получилось.
Глава 10
«Получилось.»
Одно слово. Но в нем была целая вселенная. Вселенная, в которой его сын был жив. В которой антидот сработал. В которой невозможное стало возможным.
Слезы все еще текли по его щекам. Соленые дорожки на грязном, небритом лице.
Он не вытирал их – пусть текут.
Мишка был жив. Нужно было осознать это. Принять. Поверить.
– Как он? Насколько стабилен?
– Вирусная активность подавлена полностью. Мы взяли кровь через тридцать минут после введения антидота – ПЦР-тест отрицательный. Вируса в крови нет. Совсем.
Отрицательный тест. Святой Грааль любого инфекциониста. Это означало, что антидот не просто подавил размножение вируса – он уничтожил его полностью. Тотальная эрадикация. Это было просто невероятно!
– Гемолиз остановлен. Эритроциты больше не разрушаются. Уровень свободного гемоглобина в плазме стремительно снижается – почки его выводят. Билирубин пока что повышен, но это вполне ожидаемо – печени нужно время, чтобы переработать все продукты распада.
Кровь в организме Мишки восстанавливалась. Больше не было того страшного, неумолимого процесса, когда его красные кровяные клетки лопались, как перезревшие ягоды. Кислород снова мог нормально переноситься по его маленькому телу. Его ткани наконец-то получали необходимое им питание.
– Свертываемость крови восстанавливается. МНО снижается, АЧТВ приходит в норму. Тромбоциты пока что низковаты – пятьдесят тысяч, но уже растут.
ДВС-синдром отступал. Его кровь снова помнила, как нужно сворачиваться. Это означало, что больше не было риска спонтанных, неконтролируемых кровотечений. И тромбозов тоже – хрупкий баланс в его организме медленно, но верно восстанавливался.
– Жизненные показатели стабилизируются. Давление сто пять на семьдесят – и это без вазопрессоров. Пульс сто пять ударов в минуту – синусовый ритм, без аритмии. Сатурация девяносто семь процентов – на обычном воздухе, мы уже отключили ему дополнительный кислород. Температура тридцать семь и восемь – это субфебрилитет, что вполне нормально после такого стресса для организма.
Цифры жизни. Красивые, правильные, обнадеживающие цифры. Его давление держалось само – значит, его сердце справлялось. Пульс был ровным – значит, его миокард работал. Сатурация была высокой – значит, его легкие дышали. Температура падала – значит, воспаление уходило.
– Что… что дальше? – Шаповалов сглотнул ком в горле.
На том конце провода повисла пауза. Долгая, тяжелая пауза. И Шаповалов понял – сейчас будет то самое «но».
– Игорь Степанович, – голос Разумовского стал мягче, – я не буду вас обманывать. Мы убили вирус. Это факт, это настоящая победа. Но…
Вот оно. То самое проклятое медицинское «но». Он знал его слишком хорошо. Он сам произносил его сотни, тысячи раз. «Операция прошла успешно, но…» «Мы остановили кровотечение, но…» «Опухоль удалена полностью, но…»
– Вирус успел нанести колоссальный ущерб его организму. И теперь его нужно восстанавливать. Долго и очень тщательно.
– Конкретнее. Пожалуйста.
«Мне нужна правда. Вся правда. Даже если она будет страшной. Особенно если она будет страшной. Я лекарь, я должен знать, к чему нам готовиться».
– Легкие. Острый респираторный дистресс-синдром. Его альвеолы были сильно повреждены, местами – необратимо. Будет фиброз. Не массивный, но он будет. Это приведет к снижению дыхательной функции процентов на двадцать-тридцать. Может быть, нам удастся восстановить ее с помощью физиотерапии, но это месяцы, если не годы, упорной работы.
Фиброз легких. Рубцы вместо нежной, эластичной альвеолярной ткани. Мишка всегда будет задыхаться при беге. Он не сможет заниматься спортом. Но… но он будет дышать. Сам. Это было главное.
– Сердце. Почки. Печень. Все это пострадало, но мы восстановим.
– Мозг?
– Мозг чист. Полностью. Гематоэнцефалический барьер выдержал. Нет никаких признаков энцефалита, отека или ишемии. Неврологический статус в норме. Все рефлексы сохранены. Мы не ожидаем никаких когнитивных нарушений.
«Мозг был цел. Мишка останется Мишкой. Он не будет овощем или инвалидом. Он будет думать, говорить, смеяться. Это… это было самое главное».
– Итого, – подытожил Разумовский. – Мишка будет жить. Но его восстановление займет месяцы. Возможны остаточные явления – снижение функции легких, хроническая сердечная недостаточность легкой степени, может быть, проблемы с почками. Но все это – корректируется. Лечится. Компенсируется. Главное – он будет жить.
Он будет жить. Инвалидом? Возможно. Хроником? Вероятно. Но он БУДЕТ ЖИТЬ. Расти. Учиться. Влюбляться. Жениться. Иметь детей. Состариться. Все это – будет. Потому что он был жив.
– Спасибо, – голос Шаповалова дрогнул. – Спасибо за правду. За моего сына. За это чудо.
– Это не чудо, Игорь Степанович. Это медицина. Наука. И немного удачи.
– И много мужества. Ты рискнул всем – своей карьерой, своей свободой, своей совестью. Ты ввел неопробованный препарат умирающему ребенку. Не каждый бы на это решился.
– На моем месте вы поступили бы точно так же.
* * *
Центральная Муромская больница
Я положил трубку и прислонился к холодной стене коридора. Усталость, до этого державшаяся где-то на периферии сознания, навалилась как снежная лавина.
Разговор был окончен. Отцу была сказана правда – жестокая, но честная. Его сын будет жить. Фиброз легких в шесть лет – это приговор на всю жизнь. Больное сердце – это костыль до самой смерти.
Но Шаповалов примет это. Потому что альтернатива была несравнимо хуже. Мертвый сын.
– Илья.
Голос Кобрук вернул меня в реальность.
Она стояла в нескольких шагах от меня вместе с Серебряным. Оба смотрели на меня с тем странным выражением, которое я уже слишком хорошо знал – смесь восхищения, неверия и легкого страха.
Взгляд людей, которые только что увидели чудо и совершенно не знают, как к нему теперь относиться.
Я для них теперь – человек, совершивший невозможное. Герой дня. Спаситель. Смешно.
Я просто лекарь, который рискнул и выиграл. Повезло. В следующий раз может и не повезти.
– Анна Витальевна. Магистр Серебряный.
Серебряный шагнул вперед. На его обычно непроницаемом лице играла легкая улыбка – не ироничная, как обычно, а почти… искренняя?
– Коллеги, – его голос звучал неожиданно торжественно, как у оратора на трибуне. – Позвольте выразить вам свое восхищение. То, что произошло сегодня – это не просто очередной медицинский успех. Это революция.
Революция. Громкое слово. Но, пожалуй, на этот раз точное. Мы нашли лекарство от чумы XXI века. Мы спасли безнадежного. Мы дали надежду тысячам, если не миллионам. Если это не революция, то что тогда?
– Вы спасли не одного мальчика, – продолжал Серебряный. – Вы спасли Империю. Тысячи, а может, и десятки тысяч жизней теперь будут спасены благодаря вашему открытию.
– Не моему, – поправил я его. – Снегирева. Я просто смог расшифровать его старые записи. А Арбенин их смешать в правильных пропорциях.
– Не скромничайте, господин целитель Разумовский. Эти записи лежали в забвении сто лет. Никто не смог найти, не то что их расшифровать. А вы смогли. За несколько дней. В условиях тотального хаоса и эпидемии. Это заслуживает самого глубокого восхищения.
Лесть? Или искреннее признание?
С Серебряным никогда не знаешь. Социопат, способный на эмпатию – это оксюморон. Но сейчас он казался искренним. Насколько вообще может быть искренним профессионал.
– Спасибо, магистр. Но, как вы совершенно правильно заметили, наша работа только начинается. Антидот нужно произвести в промышленных масштабах. Распространить по всей стране. Обучить лекарей его правильному применению. Это недели, а может, и месяцы тяжелой работы.
– Именно об этом я и хотел с вами поговорить, – Серебряный понизил голос, быстро оглядевшись по сторонам. – Но не здесь. У стен слишком много ушей. Пойдемте.
Он жестом указал на пустую ординаторскую. Мы с Кобрук переглянулись.
Что он задумал? Серебряный никогда ничего не делал просто так. В этом я был уверен.
У него всегда был свой план. Обычно – даже несколько планов. И в каждом из них он выигрывал больше всех. Такой склад у человека.
Мы молча пошли за ним.
Ординаторская встретила нас привычным затхлым воздухом и полумраком. Серебряный включил свет, плотно прикрыл за собой дверь, на секунду прислушался.
Потом достал из кармана небольшой артефакт – гладкий металлический шарик, испещренный рунами.
– Глушилка, – коротко пояснил он, активируя артефакт. – Теперь нас никто не подслушает. Ни физически, ни магически.
Паранойя? Или просто обоснованная предосторожность? Зная Серебряного – скорее, второе. У него было слишком много врагов, чтобы позволять себе быть беспечным.
– Мне нужно немедленно ехать в столицу, – сказал он без каких-либо предисловий. – Эта информация должна попасть на стол лично Императору. Минуя все промежуточные инстанции. Напрямую.
Императору? Лично? Это уже было не просто медицинское открытие. Это была политика самого высшего уровня. Серебряный хотел конвертировать наш сегодняшний успех в свой личный политический капитал. Для себя, конечно.
Кобрук среагировала мгновенно:
– Надеюсь, магистр, вы не забудете упомянуть, чьими руками и в чьих стенах была одержана эта великая победа?
Умница. Она сразу же начала защищать интересы нашей больницы.
Она прекрасно понимала – если Серебряный присвоит себе все лавры, мы так и останемся безымянными статистами в его триумфе.
Серебряный улыбнулся – холодно, расчетливо:
– Разумеется, Анна Витальевна. Я подробно опишу роль каждого участника. Вашу безупречную организационную работу. Мужество господина целителя Разумовского. Профессионализм всей вашей команды.
Врет. Стопроцентно врет. Он опишет все так, что главным героем окажется он один. «Я организовал команду», «я обеспечил безопасность», «я лично стабилизировал магическую реакцию». Это была классическая схема присвоения чужих заслуг.
Я решил перехватить инициативу:
– Конечно, вы все опишете, магистр. Слишком много свидетелей, чтобы как-то исказить факты. Медсестры, лекари, даже уборщицы видели, что сегодня здесь произошло.
Я сделал небольшую паузу, глядя ему прямо в глаза:
– К тому же, пока вы будете добираться до столицы – а это минимум сутки даже на самом быстром экспрессе – мы можем сделать официальное заявление. Гильдии Целителей. Прессе. Что Центральная Муромская больница под руководством главврача Кобрук и при непосредственном участии целителя Разумовского создала антидот от «стекляшки». А за всеми подробностями в столицу уже едет наш уважаемый представитель – магистр Серебряный.
Шах. Если мы объявим об этом первыми, вся слава достанется нам. А Серебряному придется либо подтверждать нашу версию, либо выглядеть в глазах всех лжецом. А репутация для него была важнее любых денег – это был его главный капитал.
Улыбка медленно сползла с его лица. В его глазах появился холодный, колючий блеск. Он понял, что я не просто талантливый лекарь. Я был еще и опасным игроком.
Серебряный прищурился. Несколько долгих, напряженных секунд он изучал меня, как энтомолог изучает новый, неизвестный науке и потенциально ядовитый вид бабочки.
– Вы учитесь, господин целитель Разумовский, – наконец сказал он, и в его голосе не было ни тени иронии. – Учитесь играть в большую игру. Политика, интриги, манипуляции.
– Да, я реалист, – ответил я холодно. – В медицине Империи без политики не выжить. Особенно провинциальному лекарю.
– Разумно. Хорошо, я принимаю ваши условия. Именно так я и собирался поступить.
Конечно, собирался. Ретроспективно все всегда собирались поступать правильно. Но тот факт, что он так легко согласился, означает – мой блеф сработал.
– Но, – он поднял один палец, – я прошу об одолжении. О небольшой отсрочке. Подождите пару дней с вашим официальным заявлением.
– Почему? – прямо спросила Кобрук, мгновенно учуяв подвох.
– Информация об антидоте – это оружие. Мощнейшее политическое оружие, – Серебряный снова понизил голос. – В правильных руках оно спасет тысячи жизней. В неправильных – может быть использовано для шантажа, манипуляций, даже для государственного переворота.
Интересный поворот. О чем он не договаривает?
– Объяснитесь, – потребовал я.
Серебряный помолчал, видимо, решая, сколько именно информации можно нам рассказать.
– Вы же не думаете, что эта эпидемия – случайность? Модифицированная «стекляшка», появившаяся одновременно в трех крупных городах Империи? Это биологическая атака. Теракт. Или, что еще хуже – государственная диверсия.
Собственно об этом и писал Снегирев. Слишком агрессивный вирус. Слишком быстрое распространение. Слишком удачное время – осень, самое начало сезона ОРВИ.
– Кто за этим стоит?
– Я не знаю точно. Но у меня есть некоторые подозрения. В Тайной Канцелярии я работал с секретными архивами. Там были упоминания о некой группе… назовем их «Архивариусы». Люди, которые считают, что Империя развивается неправильно. Что нужна полная «перезагрузка». И эпидемия – это идеальный способ дестабилизировать ситуацию в стране.
«Архивариусы». Звучит странно, но где-то я это уже слышал. В Империи, где магия была реальностью, а мертвые оставляли зашифрованные послания, теории заговора имели крайне неприятное свойство оказываться правдой.
– И вы думаете, что они попытаются уничтожить антидот?
– Или присвоить его себе. Представьте на секунду – группа, которая контролирует и саму болезнь, и лекарство от нее. Это идеальный инструмент для получения абсолютной власти. «Подчиняйтесь нам, или вы все умрете от чумы».
Кошмарный сценарий. Но, к сожалению, вполне реалистичный. Слишком реалистичный.
– Поэтому, – продолжил Серебряный, – мне нужно доставить эту информацию по защищенным каналам. Лично Императору и начальнику Тайной Канцелярии. Они смогут обеспечить необходимую защиту. И вам, и вашему антидоту.
Кобрук хотела что-то возразить, но я опередил ее:
– Хорошо, магистр. Два дня. Но не больше. Люди умирают каждый час.
– Договорились. Два дня, и вы получите официальное разрешение на массовое производство. Может быть, даже императорский патент.
Императорский патент на лекарство. Это сотни тысяч рублей. Но, что гораздо важнее – это тысячи спасенных жизней. Все остальное было вторично.
Серебряный направился к двери.
– Магистр, – окликнул я его у самой двери. – Мы еще не закончили.
Он обернулся с вопросительно поднятой бровью:
– Что еще, господин целитель Разумовский?
– Яна Смирнова.
Наша медсестра. Девушка в коме, которую он должен был исцелить. Его долг передо мной. И проверка – человек он слова или обычный лжец?
На лице Серебряного на мгновение промелькнуло раздражение:
– Сейчас? Вы серьезно? Люди умирают тысячами по всей Империи. Каждая минута моего промедления – это десятки новых смертей. А вы тут о какой-то девчонке?
Манипуляция. Он пытался вызвать во мне чувство вины. «Ты мелочный эгоист, который думает об одном-единственном пациенте, когда гибнут тысячи». Это не сработает.
– Магистр, – мой голос стал холодным как январский ветер. – Я выполнил свою часть нашей сделки. Я нашел антидот, который вы считали невозможным. Я рискнул своей карьерой, своей свободой, а может быть, даже и своей жизнью. Теперь ваша очередь.
Я подошел к нему ближе, глядя ему прямо в глаза:
– Или наш разговор о доверии и сотрудничестве был просто пустой болтовней? Или слово менталиста Серебряного ничего не стоит?
Прямой вызов его чести. Для аристократа это было серьезно. Репутация человека, который не держит своего слова, в высшем обществе – это была социальная смерть. Серебряный смотрел на меня долгим, оценивающим взглядом. Я чувствовал, как он пытается прощупать мои мысли ментально. Но у него не получилось. Интересно…
– Вы невыносимы в своем благородстве, Разумовский, – наконец сказал он. – Мир рушится, а вы думаете о какой-то одной девчонке.
– Для лекаря нет никакой статистики. Есть только конкретные пациенты. Каждый из них – это целая вселенная для кого-то. Яна – это целая вселенная для своих родителей. И я обещал им свою помощь. Потому что я знал – вы человек слова. Или я все-таки ошибался?
Последний аргумент. Либо он сейчас согласится, либо наше хрупкое сотрудничество закончится. И он это прекрасно понимал. Без меня его позиция была довольно шаткой – я был единственным, кто провел успешное применение антидота. Мой опыт был бесценен.
Серебряный тяжело вздохнул:
– Вы утомляете меня Разумовский. Хорошо. Ведите меня к ней. Но у меня есть час, максимум.
Победа. Он выполнит свое обещание. Значит, с ним все-таки можно иметь дело. Очень осторожно, постоянно оглядываясь и держа скальпель за спиной, но можно.
– Спасибо, магистр. Вы не пожалеете.
– Я уже жалею, – бросил он через плечо. – Где ваша пациентка?
– Неврологическое отделение, третий этаж. Палата триста восемь. Я предупрежу персонал, чтобы вас пропустили.
Серебряный коротко кивнул и вышел.
Мы остались с Кобрук вдвоем. Она медленно подошла к столу, провела рукой по поцарапанной поверхности, затем села на его край и устало потерла виски.
– Вы действительно ему доверяете?
Доверяю? Серебряному? Человеку, который поставил под угрозу вс больницу, чтобы меня проверить? Это было бы клиническим безумием.
– Я доверяю не ему, Анна Витальевна. Я доверяю его амбициям.
– То есть?
– Подумайте логически, – я сел в кресло напротив нее. – Принести самому Императору лекарство от чумы века. Спасти Империю. Стать национальным героем. Это его успех, который возвысит его навсегда. Он никогда не упустит такой шанс.
– Логично, – кивнула она. – Но он попытается присвоить все заслуги себе. И ваш договор о двух днях, для него ничего не будет стоить. А шумиха в прессе… Это может сработать, но нужно все подготовить…
– Конечно, попытается. Поэтому у меня есть план.
Кобрук наклонилась ближе, в ее уставших глазах вспыхнул знакомый огонек интриги.
– Какой план?
Рассказать? Нет, слишком рискованно. Стены имеют уши, даже с магической глушилкой Серебряного. Лучше перестраховаться.
– Пока не могу раскрыть все детали. Слишком много неизвестных. Но суть простая – мы создадим столько неопровержимых свидетельств нашего с вами авторства, что Серебряный просто физически не сможет их все уничтожить или исказить.
Кобрук посмотрела на меня своими проницательными глазами.
– Вы все продумали, – в ее голосе прозвучало уважение.
– Стараюсь. В медицине Империи без грамотной политической защиты долго не проживешь. Особенно после такого грандиозного открытия.
Грустная правда. Спасение миллионов жизней должно быть вне всякой политики. Но реальность, к сожалению, была совершенно другой. Каждое великое открытие – это не только научный прорыв, но и жестокая, беспощадная борьба за авторство, финансирование и признание.
Кобрук встала.
– Нужно сообщить матери мальчика. Она все еще в истерике. Наверное, думает, что мы уже убили ее сына. – произнесла она.
– Да, конечно. – кивнул я
– Скажу ей, что Мишка стабилен и идет на поправку. И что она сможет увидеть его, как только он окончательно очнется.
– Это может ее немного успокоить. Или вызвать новую, уже радостную истерику.
– Пусть. Слезы радости всегда лучше слез горя.
Кобрук направилась к двери, но на пороге обернулась.
– Илья Григорьевич, спасибо. За все. Вы дали этой больнице будущее. И надежду тысячам людей.
– Я просто делал свою работу.
– Нет. Вы делали невозможное. И у вас получилось. Это больше, чем просто работа. Это призвание.
Призвание. Красивое слово. Но было ли оно правдивым?
Не так уж и важно. Важно то, что я спасаю жизни. А мотивы… мотивы вторичны.
Кобрук ушла.
Я остался один в этой пустой ординаторской. Откинулся на спинку и закрыл глаза.
Усталость. Не просто физическая – экзистенциальная. Усталость человека, который только что решал – жить этому ребенку или умереть. И выиграл. На этот раз.
– Эй, двуногий! Ты там еще живой?
Фырк спрыгнул с моего плеча на стол. Его усы топорщились от возбуждения, а глаза горели, как два маленьких уголька.
– Пока жив, – пробормотал я, не открывая глаз.
– Мы сделали это! МЫ СДЕЛАЛИ ЭТО! – Фырк запрыгал по столу, как сумасшедший. – Мы спасли мальчишку! Мы нашли лекарство! Мы победили чуму! Мы герои! Мы легенды! Нас теперь в учебники истории впишут!
– Ты герой, Фырк. Без твоей подсказки о дневнике Снегирева ничего бы не было.
– Ну да, я, конечно, молодец! – маленький бурундук гордо выпятил свою пушистую грудь. – Но и ты тоже ничего! Для двуногой обезьяны. Ты смелый, умный, упрямый. И благородный до тошноты!
– Спасибо. Наверное.
– Ты вообще знаешь, что теперь будет? СЛАВА! Тебя орденами завалят! Может, даже графом сделают! Или бароном! Барон Разумовский – звучит!
– Мне не нужны никакие титулы, Фырк.
– А что тебе тогда нужно? Деньги? Власть? Женщины? Хотя нет, у тебя же есть Вероника. Втюрился и тебе её достаточно.
Вероника. Нужно было найти ее, рассказать ей все. Она, наверное, волнуется.
– Мне нужно, чтобы эта эпидемия наконец-то закончилась. Чтобы больше никто не умер от этой чумы. Чтобы дети росли здоровыми.
– Скучно! Где золото? Где дворцы? Где гаремы?
– В твоих фантазиях. А в реальности – работа. Мишка стабилен, но он еще не здоров. Нужно постоянно следить за его восстановлением. Корректировать терапию. Предотвращать возможные осложнения.
– Ты неисправимый упрямец, двуногий. Спас мир – и сразу же обратно к работе.
– Мир еще не спасен. Мы спасли всего одного мальчика. А тысячи все еще болеют. Нужно как можно скорее наладить массовое производство антидота. Обучить лекарей. Распространить протокол лечения по всей стране.
* * *
Владимир. Бар «Три медведя».
Шаповалов сидел за угловым столиком, в самом темном и незаметном месте. Маленький, прокуренный бар в двух кварталах от больницы – негласное убежище лекарей после особенно тяжелых смен.
Стены, пропахшие табаком, пролитым пивом. Потертая, расцарапанная мебель. Тусклый, желтый свет от одинокой лампы под абажуром.
Перед ним стоял граненый стакан с пивом. Сегодня можно было.
Восемнадцать часов прошло с начала его смены. Семь операций. Двадцать один спасенный. Трое умерших прямо на столе. Обычная статистика для хирурга во время эпидемии. Но сегодня все эти цифры казались неважными. Потому что главная цифра была – один.
Один спасенный сын.
Он допил пиво, оставил на столе деньги – больше чем требовалось.
– Налей всем за мой счет, – сказал он бармену. – Пускай выпьют за моего сына. Сегодня у него второй день рождения.
Бармен понимающе кивнул. Не стал задавать лишних вопросов. Вместо этого пошел к крану и стал наливать очередной стакан.
Шаповалов встал и вышел.
На улице начинался дождь. Мелкий, холодный, осенний. Шаповалов поднял воротник своего старого пальто и пошел под дождем без зонта. Холодные капли били по лицу, смешиваясь с остатками высохших слез.
Дождь смывает грязь. С улиц, с души, с совести. Может быть, он смоет и эту проклятую чуму. Символически.
* * *
Особняк в глухом пригороде Мурома. Полночь.
– Докладывайте.
Голос был неожиданно сильным для такого старого, почти иссохшего тела, скрытого в глубоких тенях массивного кресла у камина.
Властный. Привыкший к беспрекословному подчинению.
Вторая фигура стояла по стойке смирно в трех шагах от кресла.
– Операция «Очищение» идет согласно утвержденному плану, магистр Архивариус. Фаза первая завершена успешно.
– Хорошо. Паническая составляющая?
– Нарастает по экспоненте. Население требует от властей объяснений и решительных действий. Правительство находится в полной растерянности – у них нет никаких эффективных мер противодействия. Министр здравоохранения области подал в отставку вчера вечером. Эта информация пока не опубликована, но в узких кругах уже известна.
– Отлично.
– Гильдия Целителей в полном хаосе. Глава Гильдии созвал экстренное собрание. Обсуждают введение тотальных карантинных мер. Эффективного лечения они не имеют. Пытаются адаптировать старые протоколы – пока безрезультатно.
– Идеально. Еще неделя такого хаоса, и в городах начнутся уличные беспорядки. Две недели – и правительство падет. Император будет вынужден ввести в стране чрезвычайное положение. А там…
Мужчина не договорил, но сержант все понял. План был известен им обоим. Хаос, паника, падение правительства.
И на этой волне всеобщего страха – приход новой власти. Тех, кто предложит единственное верное решение. Тех, кто «случайно» окажется готов к этому кризису.
– Есть одно осложнение, – сержант чуть напрягся.
Мужчина в кресле замер. Его пальцы перестали барабанить по подлокотнику.
– Какое осложнение? – его голос стал тише. И от этого – гораздо опаснее.
– Информация из Мурома. Пока что неподтвержденная, но она поступает сразу из трех независимых источников.
– Говорите.
– Центральная Муромская больница. Есть сведения, что они нашли способ лечения. Создали антидот.
Тишина. Долгая, тяжелая, вязкая тишина. Только треск сухих поленьев в камине нарушал ее. Искры взлетали вверх по дымоходу и гасли в его непроглядной темноте.
– Повторите, – голос мужчина был абсолютно спокойным. Слишком спокойным.
– По имеющимся данным, муромские лекари создали эффективный антидот против нашего патогена. Первое успешное применение – несколько часов назад. Пациент – шестилетний мальчик. Терминальная стадия заболевания. После введения антидота – полная ремиссия.
– Это невозможно.
Три слова, произнесенные с абсолютной, непоколебимой уверенностью. Как математическая аксиома.
– Тем не менее…
– НЕВОЗМОЖНО!
Мужчина вскочил с кресла. Его движение было неожиданно резким и быстрым для его возраста. Он подошел к камину и встал спиной к огню. Его тень легла на лицо, полностью скрывая его черты.
– Магистр…
– МОЛЧАТЬ!
Мужчина тяжело дышал, хватаясь за каминную полку.
– Кто? – он резко повернулся к сержанту. – Кто создал этот антидот?
– По имеющимся данным – целитель Илья Григорьевич Разумовский. Молодой лекарь. Но уже успевший нашуметь в области.
– Разумовский… – мужчина задумался. – Я его знаю…
