Текст книги "Лекарь Империи 9 (СИ)"
Автор книги: Сергей Карелин
Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11
Четыре часа с момента введения антидота. Я стоял у кровати Мишки Шаповалова и считал. Считал вдохи, удары сердца, миллиметры ртутного столба. Потому что каждая из этих единиц, отвоеванная у смерти, была бесценна.
Мальчик спал. Не в коме, не в наркозном забытье – просто спал. Как обычный ребенок после тяжелого, изматывающего дня.
Грудная клетка мерно поднималась и опускалась в такт работе аппарата ЭКМО, но я видел и собственные дыхательные движения – слабые, неглубокие, но свои.
Он боролся. Он возвращался. По шажочку, но возвращался.
Рыжие волосы разметались по подушке – мокрые от пота, но уже не слипшиеся комками, как вчера. На щеках проступил легкий румянец. Не синюшность цианоза, не восковая бледность умирающего – нормальный, здоровый розовый цвет.
Кожа все еще казалась почти прозрачной, вены на висках просвечивали синими ручейками, но это пройдет. Главное – он был жив. Дышал. Его сердце билось без лошадиных доз адреналина.
Чудо? Нет. Наука. Медицина. И немного безумия, помноженного на отчаяние. Коктейль, который либо убивает, либо творит невозможное. Сегодня он сотворил.
Мониторы над кроватью пели свою монотонную электронную песню. Но теперь это была не панихида, а гимн жизни:
– АД: 105/70 мм. рт. ст.
– ЧСС: 92 уд/мин
– SpO2: 95%
– Температура: 37,2°C
Я смотрел на эти цифры и не верил.
Еще четыре часа назад его давление было иллюзией, нарисованной лошадиными дозами вазопрессоров – допамина, норадреналина, адреналина.
Всем, что только можно было влить в вены шестилетнего ребенка, чтобы заставить его сердце качать кровь. Сейчас – ни одного. Сердце справлялось само. 105 на 70 – идеальное давление для его возраста. Как в учебнике по педиатрии.
Пульс 92.
Ровный, четкий синусовый ритм, без единой экстрасистолы, без уродливых пробежек тахикардии. Четыре часа назад было двести десять, и я думал, оно просто разорвется от нагрузки.
А теперь – спокойное, мерное биение.
Тук-тук, тук-тук.
Музыка жизни.
Сатурация 95% – и это на минимальной поддержке ЭКМО! Легкие работали.
Не в полную силу, не идеально, но работали. Кислород поступал в кровь, углекислота выводилась. Газообмен был восстановлен. Четыре часа назад было 84% на стопроцентном кислороде – его легкие были забиты желеобразной массой, альвеолы не функционировали. А теперь…
Я активировал Сонар. Боль вдруг пронзила череп – резкая, как удар молнии. Последние сутки я использовал дар слишком часто, на пределе, и организм протестовал. Но мне нужно было видеть. Не предполагать, а знать наверняка.
Картина, открывшаяся моему внутреннему взору, была совершенно другой. Четыре часа назад я видел поле битвы после Армагеддона – разрушенные эритроциты, острые кристаллы вируса как осколки битого стекла, тотальное воспаление.
Сейчас… сейчас я видел, как на пепелище пробиваются первые ростки новой жизни.
Вирусная активность – абсолютный ноль.
Ни одного кристалла, ни одной активной вирусной частицы. Антидот сработал тотально, выжег заразу подчистую. Это работа Слез Феникса не иначе.
В крови плавали лишь безобидные остатки разрушенных вирусных оболочек – иммунная система, как мародеры на поле боя, лениво добивала трупы врага. Победа. Безоговорочная капитуляция.
Гемолиз был остановлен.
Эритроциты больше не лопались как мыльные пузыри. Более того – я видел, как из костного мозга в кровоток выходят молодые, полные сил ретикулоциты.
Юные солдаты крови, посланные на восстановление разрушенного королевства. Через несколько дней анемия начнет отступать. Кровь снова училась быть красной.
Легкие… Ох, какая разница!
Желеобразная масса, забивавшая альвеолы, рассасывалась. Я видел, как макрофаги, санитары организма, жадно пожирают остатки слизи, очищая дыхательные пути.
Альвеолы расправлялись – не все, многие погибли безвозвратно, но живые, как герои, брали на себя их функцию. Газообмен восстанавливался.
Но… вот оно. Цена спасения. Фиброз.
В нижних долях, там, где повреждения были максимальными, уже начиналось рубцевание. Соединительная ткань, как ремонтная бригада, заполняла пустоты от погибших альвеол.
Эти шрамы на его легких останутся навсегда. Он будет жить, но никогда уже не сможет бежать так быстро, как другие дети.
Сердце. Миокард все еще был отечным, воспаленным, как у боксера после тяжелого боя. Но некроз был остановлен. Кардиомиоциты больше не гибнут массово.
Я видел даже признаки регенерации – молодые клетки делились, пытаясь залатать пробоины. Не полностью, сердечная мышца плохо регенерирует. Рубцы будут и здесь.
Хроническая сердечная недостаточность в будущем почти гарантирована. Но это в будущем. Которое у него теперь есть.
Почки. Канальцы были частично забиты продуктами распада, но фильтрация шла. Моча образовывалась – мутная, концентрированная, но она была. Острый тубулярный некроз не развился. Повезло.
Функция была снижена процентов на тридцать, но почки – удивительный орган. Они восстановятся.
Печень была увеличена, она работала на пределе, перерабатывая токсины от массовой гибели клеток. Но она справится. Это единственный орган, способный к полной регенерации. Через пару месяцев будет как новая.
И мозг.
Самое важное. Он был полностью чист.
Никаких признаков отека, воспаления, ишемии. Гематоэнцефалический барьер выдержал. Нейроны были живы, синаптические связи сохранены. Мишка останется Мишкой.
Не растением, не инвалидом с задержкой развития.
Он будет думать, говорить, смеяться, плакать. Будет жить полноценной жизнью. Пусть с одышкой и таблетками, но полноценной.
– Господин лекарь, как он?
Тихий, почти благоговейный шепот вырвал меня из транса. Рядом стояла медсестра Марина, с тревогой глядя на мальчика. В руках у нее был лоток с лекарствами для утренних назначений, но она, кажется, забыла, зачем пришла, завороженная картиной мирно спящего ребенка.
– «Как он, как он…» Живой, дурында! – проскрипел у меня в голове Фырк с ноткой облегчения в голосе. – Чего еще тебе надо? Не пляшет джигу на кровати, конечно, но для человека, который четыре часа назад был одной ногой в могиле, – очень даже бодрячком!
– Стабилен. Положительная динамика по всем показателям. Вирус уничтожен полностью, – ответил я, и слова прозвучали даже для меня самого как сводка с фронта после безоговорочной победы.
– Это чудо, – она торопливо перекрестилась, ее глаза наполнились слезами. – Вчера я молилась всем святым. И вот – услышали.
Святые? Может быть.
Или просто наука сработала. Формула столетней давности, современные технологии и отчаянное безумие лекаря, решившегося на эксперимент. Но если ей легче верить в божественное вмешательство – пусть. Вера – тоже лекарство. Иногда самое сильное.
– Продолжайте мониторинг, – сказал я, возвращаясь к роли руководителя. – Записывайте все показатели каждый час. Любые изменения – немедленно мне.
– Конечно, Илья Григорьевич, – она смахнула слезу. – Вы идите отдыхайте. Вы же на ногах вторые сутки.
Вторые сутки… Я потерял счет времени. Организм работал на чистом адреналине и остатках кофеина. Скоро и он закончится. Нужно поспать. Но сначала…
– Фырк, – мысленно прошептал я. – Что видишь ты?
Призрачный бурундук материализовался у меня на плече, его усики подергивались от волнения.
– Все чисто, двуногий! – взвизгнул он у меня в голове. – Астральное тело мальчишки крепнет с каждой минутой! Серебряная нить – связь души с телом – толстая как корабельный канат! Никаких следов темной энергии вируса. Даже эхо не осталось. Ты выжег эту дрянь дотла!
– Это не я. Это антидот.
– Антидот, который ТЫ решился применить! – восторженно возразил Фырк. – Не скромничай, герой!
Герой. Снова это слово. Серебряный, медсестры, теперь Фырк. Но я не чувствовал себя героем. Я чувствовал лишь чудовищную усталость и тихое, глубокое удовлетворение. Мы сделали невозможное.
Мы убили дракона. Но теперь нужно восстанавливать разрушенное королевство. Камень за камнем. Клетка за клеткой.
– Поэтично! Для уставшего двуногого. Иди домой, поспи. Мальчишка не умрет без тебя пару часов.
Домой. К Веронике. К теплу, уюту, к нормальной, человеческой жизни. Заманчиво. Невыносимо заманчиво.
Я бросил последний взгляд на Мишку. Мальчик спал, и на его лице промелькнула тень улыбки. Может быть, ему снились хорошие сны.
Дом, родители, игрушки. Нормальная жизнь шестилетнего ребенка, которую мы у него отвоевали. Он получит эту жизнь. И это все, что имело значение.
Путь до ординаторской занял целую вечность. Или пятнадцать минут – время текло странно, то замедляясь до вязкости патоки, то ускоряясь до размытых вспышек.
Нужно было дойти. Переодеться из этого пропотевшего, пропахшего лекарствами халата. Умыть лицо. Может, даже присесть на пять минут.
А потом – домой. К Веронике. Которая, наверное, не спит, ждет. Переживает. Я должен был позвонить, но телефон сдох еще вчера. Или позавчера? Дни слились в одно бесконечное дежурство.
Коридор хирургии был пуст и тих. В такое время здесь обычно никого – ночная смена в операционных, дневная еще не пришла. Только дежурный санитар дремлет где-то в подсобке.
Но свет в ординаторской горел. Странно. И голоса – приглушенные, но различимые. Кто-то не ушел домой? Или пришел слишком рано? Какая разница. Зайду, переоденусь и уйду. Нет сил на разговоры.
Я толкнул дверь и замер на пороге.
Они все были здесь. Вся команда «искателей сокровищ».
Величко сидел на кушетке, обхватив голову руками – поза человека, дошедшего до самого предела физической и моральной усталости.
Фролов и Муравьев стояли у окна, негромко переговариваясь – их вечный способ справляться со стрессом, обсуждать все подряд.
Артем мерил комнату быстрыми, нервными шагами – накопленная энергия не давала ему усидеть на месте. Кристина застыла на стуле, уставившись в пустоту – тот самый взгляд человека, увидевшего слишком много за слишком короткое время.
И Вероника. Моя Вероника стояла посреди комнаты, кусая губы – ее способ справляться с тревогой.
Они не ушли. После всего – поисков, часов расшифровки формулы, напряжения ожидания – они остались. Ждали. Но чего? Меня? Новостей? Подтверждения чуда или известия о катастрофе?
Первым меня заметил Артем. Он резко остановился посреди шага, уставился на меня. Остальные проследили за его взглядом.
Тишина.
В ней было все – страх, надежда, отчаяние, мольба. Они смотрели на меня, и я видел один и тот же немой вопрос в каждом взгляде.
Они боятся спросить. Боятся услышать ответ. Потому что от этого ответа зависит слишком много. Не просто жизнь одного мальчика – будущее медицины, надежда тысяч больных, смысл их бессонных ночей и титанических усилий.
Артем сделал шаг вперед. Еще один. Сглотнул. Когда он заговорил, голос дрогнул, выдавая все то напряжение, что он так старательно скрывал за своей активностью:
– Илья… – он сделал паузу, пытаясь взять себя в руки. – Слухи ходят… медсестры шепчутся… что-то произошло в детской реанимации… но мы боимся верить.
Еще одна мучительная пауза. Он собирался с духом для главного вопроса, который висел в воздухе, тяжелый и острый, как занесенный над головой скальпель.
– Это правда? У нас… у нас получилось? – наконец, спросил он.
У НАС получилось. Не у меня – у нас. Потому что это была правда. Без них, без их упорства, без их самоотверженности и веры в меня – ничего бы не было. Я просто нажал на поршень шприца. Они дали мне оружие для этой битвы.
Я смотрел на их измученные, бледные, невыспавшиеся лица.
Они заслужили правду. Всю правду. Но сейчас, в эту секунду, им нужно было другое. Им нужна была победа. Чистая, без сносок и уточнений. Потом будут оговорки – про долгую реабилитацию, возможный фиброз, месяцы борьбы. Но сейчас – только триумф.
Я устало улыбнулся. И просто кивнул.
– Да. Получилось.
Одна секунда звенящей, оглушительной тишины.
Две.
Три.
А потом мир взорвался.
– ДААААА! – Артем подпрыгнул так высоко, что чуть не ударился головой о низкий потолок ординаторской. – ПОЛУЧИЛОСЬ! МЫ СДЕЛАЛИ ЭТО!
– АААА! ААААА! – Фролов и Муравьев бросились обниматься, как будто только что выиграли войну, потом, в едином порыве, схватили ошеломленную Кристину и закружили ее по комнате.
– Мы победили! Победили! – кричали они хором, их голоса срывались от счастья.
Кристина расплакалась – тихо, почти беззвучно, но слезы облегчения, радости, освобождения от невыносимого напряжения текли ручьем по ее щекам.
И тут Величко вскочил с кушетки. На его обычно мрачном, сосредоточенном лице сияла совершенно детская, восторженная улыбка.
– Парни! – заорал он, перекрывая общий гвалт. – Героя – качать!
Что? Нет, подождите, это же…
Но было поздно. Артем и «хомяки» бросились ко мне как спортивная команда, прорвавшаяся к зачетной зоне на последней минуте матча.
– Нет! Стойте! Что вы… АЙ!
Они подхватили меня – Артем за плечи, Фролов и Муравьев за ноги – и с дружным криком подняли над головами, как драгоценный трофей.
– Опустите! Немедленно! Это же… это непрофессионально!
– РА-ЗУ-МОВ-СКИЙ! РА-ЗУ-МОВ-СКИЙ! РА-ЗУ-МОВ-СКИЙ!
Они скандировали и подбрасывали меня вверх. Я болтался в воздухе как тряпичная кукла, совершенно потеряв контроль над ситуацией. Это было безумие.
Я лекарь, серьезный, ответственный человек. А меня качают как футболиста после забитого гола. В больнице. В ординаторской. Это было нарушением всех возможных правил, регламентов и просто здравого смысла.
– Ого! – Фырк вцепился в мой воротник всеми четырьмя астральными лапами, чтобы не свалиться. – Двуногий, тебя обожествляют! Поклонение живому божеству! Это круче любого ордена! Наслаждайся моментом, пока не уронили!
– Фырк, ты не помогаешь!
– А должен? Это же весело! Смотри, даже хмурый Величко улыбается!
И правда. Величко стоял в стороне, но улыбался во весь рот. Я никогда не видел его таким… счастливым? Живым? Человечным? Обычно он был как скала – неприступный, холодный, отстраненный. А сейчас – просто человек, радующийся общей победе.
– РА-ЗУ-МОВ-СКИЙ! РА-ЗУ-МОВ-СКИЙ!
Даже Кристина присоединилась к скандированию, хлопая в ладоши. Слезы все еще текли по ее щекам, но она улыбалась сквозь них.
А Вероника… Она стояла в стороне, прикрыв рот рукой, плача и смеясь одновременно. Наши взгляды встретились на долю секунды, когда я был в высшей точке полета, и я увидел в ее глазах такую гордость, такую безграничную любовь, что на мгновение забыл обо всей нелепости ситуации. Она гордилась мной. Моя женщина. И плакала от счастья. Ради одного этого взгляда стоило рисковать всем.
– Хватит! – крикнул я, но в голосе не было настоящего протеста. – Опустите меня! У меня голова кружится!
– Еще разок! – крикнул Артем. – За победу!
– РА-ЗУ-МОВ-СКИЙ!
Последний подброс, и они осторожно опустили меня на пол. Я пошатнулся – частично от головокружения, частично от запредельной усталости. Артем тут же подхватил меня под локоть, не давая упасть.
– Ты герой, Илья! Настоящий герой!
– Я просто лекарь…
– Который спас ребенка от неизлечимой болезни! Нашел лекарство от чумы! Совершил невозможное!
Невозможное. Может быть. Но это была командная работа. Без Фырка и его подсказки про дневник – не нашли бы формулу. Без Величко и его системного подхода – не расшифровали бы. Без «хомяков» и их упорства – не собрали бы компоненты. Без Артема и Кристины – не было бы поддержки. Без Вероники – я бы просто сошел с ума от напряжения.
– Мы все герои, – сказал я, оглядывая свою команду. Уставшие, растрепанные, но счастливые лица. – Каждый из вас. Без вас ничего бы не было. Вы дали мне оружие для этой битвы. Я просто нажал на поршень шприца.
– Но решение принимал ты, – серьезно сказал Величко, делая шаг вперед. – Ответственность была на тебе. Если бы мальчик умер – судили бы тебя. Ты рискнул всем – карьерой, свободой, совестью. И победил. Это и делает тебя героем.
Может быть, он прав. А может, я просто безумец, которому сегодня повезло. Грань между героизмом и безумием тонка, как лезвие скальпеля.
– Коллеги, – я поднял руку, призывая к тишине. – Спасибо за… это. Правда, спасибо. Но праздновать рано.
Эйфория в комнате немного поутихла. Они снова стали серьезными, сосредоточенными.
– Мы спасли одного мальчика. Одного из тысяч. По всей Империи сейчас умирают дети и взрослые от этой дряни. Нам нужно наладить массовое производство антидота. Распространить формулу. Обучить лекарей. Работы – непочатый край.
Глава 12
Все понимающе посмотрели на меня, и замолчали.
– А Серебряный? – спросила Кристина, нарушив наступившую тишину. – Он вылечил Яну?
– Не знаю, – покачал головой я. – Как раз собирался пойти к ней. Должен был уже.
Если Серебряный сдержит слово. Все с Яной будет хорошо.
А еще если он не предаст. Если не присвоит все лавры себе. То мы и победим «Стекляшку». Слишком много «если». Но выбора не было. Он был нашим единственным выход «наверх». Приходилось доверять социопату. Ирония судьбы.
– А сейчас, – продолжил я, стараясь говорить бодро, хотя каждое слово давалось с трудом. – Всем по домам. Спать. Есть. Восстанавливаться. Это приказ главного героя дня.
Все устало засмеялись. Напряжение спало, и на смену ему пришла тяжелая, свинцовая усталость.
– А ты? – Вероника подошла ко мне, ее рука нашла мою. Теплая, живая, настоящая.
– А я к Яне.
– Только недолго, прошу тебя. Ты должен отдохнуть.
Пока команда собиралась я пошел к Яне. Она все еще лежала в отдельной палате реанимации, тихая и неподвижная.
Вокруг нее царил идеальный порядок – свежее белье, работающие мониторы, капельница с питательным раствором. Но сама она оставалась в глубокой коме, запертая в собственном разуме.
Я встал у кровати, активируя Сонар.
Но… что это? Отек мозга, который я видел в прошлый раз, спадает. Медленно, но уверенно. Нейронные связи, разорванные ментальной атакой на её мозг, начинают восстанавливаться!
Слабые, едва заметные импульсы пробегали по коре головного мозга, как первые ручейки после засухи. Серебряный не обманул меня и уже провел ритуал.
И это естественное восстановление, которое началось после.
Я достал телефон. Нашел номер Серебряного. Нажал вызов. Длинные, мучительные гудки. Никто не отвечал.
Либо уже в поезде и вне зоны доступа, либо… либо он просто игнорирует меня. Если он обманул, я его из-под земли достану. Но сейчас… сейчас у меня просто не было сил на злость. Только глухая, всепоглощающая усталость. Разберемся завтра. Сначала – отдых.
Я нашел Веронику в коридоре, где она ждала меня и мы все вместе направились к выходу. Вышли из больницы – усталые, счастливые, опустошенные. Осенний вечер встретил нас промозглым холодом и густым, молочным туманом. Не спеша пошли домой
На углу тускло светилась вывеска круглосуточного магазина. «Продукты 24 часа» – криво написанные неоновые буквы, половина из которых не горела. Типичный ларек на окраине – все необходимое и ничего лишнего.
– Зайдем? – предложила Вероника. – Есть хочется ужасно. Дома шаром покати, я вчера не успела в магазин сходить.
Еда. Простая человеческая потребность, которую я игнорировал последние сутки. Сейчас, когда адреналин окончательно отпустил, желудок напомнил о себе болезненным спазмом.
Когда я последний раз нормально ел? Позавчера? Кажется, это был бутерброд в ординаторской. Или это было вчера? Дни слились в один бесконечный, изматывающий марафон.
– Давно пора, двуногий! – раздался в голове заботливый, но ехидный голос Фырка. – Еще час – и ты начнешь жевать собственный халат от голода! А он, между прочим, не стираный.
Мы зашли. Магазинчик встретил нас волной тепла и божественным запахом свежей выпечки и пряностей. За прилавком дремал продавец – пожилой узбек в выцветшей тюбетейке, положив голову на скрещенные руки. Услышав скрип двери, он встрепенулся, протер глаза и тут же заулыбался, сверкнув золотыми зубами.
Мы взяли курицу – золотистую, с хрустящей корочкой, источающую умопомрачительный запах. Свежие овощи – упругие помидоры, пахнущие летом, хрустящие огурцы, пучок кинзы и укропа. Горячий лаваш. Кусок сулугуни. И несколько красных, глянцевых яблок, пахнущих осенним садом.
– И вот это, – Вероника решительно поставила на прилавок пыльную бутылку вина. Красное, сухое, не особо дорогое, но и не дешевое.
– Праздник? – старик-продавец подмигнул, ловко пробивая наши покупки на стареньком аппарате.
– Да, – Вероника устало, но счастливо улыбнулась. – Празднуем жизнь.
– Хороший праздник! – одобрил продавец, упаковывая все в пакет. – Самый лучший! Жизнь – это дар. Нужно радоваться каждому дню!
Мудрость простого человека, сказанная без всякого пафоса. Радоваться каждому дню. Мы, лекари, видим смерть так часто, что разучились радоваться жизни, воспринимая ее как должное.
А она – чудо. Каждое биение сердца, каждый вдох, каждое мгновение сознания – невероятная, статистически маловероятная удача в холодной, безразличной вселенной.
Дома было тепло и тихо. Вероника включила свет на кухне, а я, бросив пакеты на пол, побрел в душ. Нужно было смыть с себя эти сутки – пот, больничные запахи и усталость.
Горячая вода – величайшее изобретение человечества. Я стоял под упругими струями, подставив лицо, и чувствовал, как напряжение, сковавшее мышцы стальным корсетом, медленно уходит.
Плечи расслабились, спина перестала ныть. Я смывал с себя ответственность за чужую жизнь. Временно. Завтра она вернется, никуда не денется. Но сейчас, в эти несколько минут, я был просто уставшим человеком под горячим душем.
На кухне Вероника уже накрыла на стол. Курица, разделанная на аппетитные куски, лежала на большом блюде. В салатнице пестрели свежие овощи. Нарезанный лаваш, сыр. Два бокала. Бутылка вина была откупорена и, как говорят сомелье, «дышала».
– За что выпьем? – спросила она, разливая по бокалам темно-рубиновую жидкость.
– Даже не знаю. За жизнь? За победу? За удачу?
– За нас, – просто предложила она, поднимая свой бокал. – За то, что мы вместе прошли через это. И остались людьми.
– За нас.
Бокалы соприкоснулись с тихим, мелодичным звоном. Вино было терпким, с легкой кислинкой. Обычное столовое вино из обычного магазина. Но сейчас, в этот момент, оно казалось божественным нектаром.
Первый глоток алкоголя после такого напряжения ударил в голову как кувалда. Мир слегка поплыл, но это было приятное, расслабляющее
Ели мы молча, медленно, смакуя каждый кусок. Соленая, пряная корочка курицы хрустела на зубах. Сочные помидоры взрывались во рту летней свежестью. Хлеб был мягким, еще теплым.
– Другое дело! – раздался в голове довольный голос Фырка, который, видимо, тоже наслаждался процессом на каком-то своем астральном уровне. – А то я уже думал, ты начнешь фотосинтезом питаться, как комнатное растение! Ешь, двуногий, ешь! Тебе нужны калории, чтобы твой гениальный мозг не усох до размеров грецкого ореха!
– Ой! – Вероника вдруг хлопнула себя по лбу, отчего я едва не подпрыгнул. – Я же совсем забыла!
– М-м? – промычал я, дожевывая кусок курицы, который, казалось, был лучшим из всего, что я ел в этой жизни.
– Папа! Папа звонил вчера!
Кусок курицы, который я с таким наслаждением жевал, застрял в горле. Я закашлялся, схватив бокал с вином и сделав большой глоток.
– Так. И? – выразительно посмотрел на неё я.
– Он приедет завтра. Остановится в моей старой квартире. Я оставила ключи у консьержки. Будет просто приходить в гости. Не переживай, он не будет жить с нами.
Хоть что-то. Жить под одной крышей с алкоголиком, хоть и бывшим– удовольствия мало. Мне хватало всего и на работе.
– Ты не рад? – Вероника нахмурилась, заметив, видимо, отсутствие восторга на моем лице.
– Рад. Просто… неожиданно. И я устал. Не уверен, что смогу произвести хорошее впечатление.
– Ты только что спас ребенка от смертельной болезни. Нашел лекарство от чумы. Ты герой дня. Какое еще впечатление тебе нужно произвести?
Герой. Она сказала это так просто. А я чувствовал себя выжатым лимоном. Солдатом после боя, который чудом выжил, но понимает, что впереди еще вся война. Героизм – это для плакатов. В реальности – это просто работа на пределе, когда у тебя не остается другого выбора.
– Я просто лекарь, Вероника. Уставший, не выспавшийся, эмоционально выгоревший лекарь.
– Он это оценит, – уверенно сказала она. – Папа уважает профессионалов. А ты – лучший лекарь, которого я знаю.
– Ладно, – я тяжело вздохнул. – Познакомимся получше завтра.
– Вот и правильно! – Вероника встала, подошла ко мне сзади и обняла за плечи. – А сейчас – спать. Ты еле держишься на ногах.
– А ты?
– И я. Вместе. Обниматься и спать до утра.
Обниматься и спать. Простые человеческие радости, которых я был лишен последние сутки. А может, и дольше. Эпидемия отнимает не только жизни – она крадет нормальность.
Превращает лекарей в солдат на передовой. А солдатам не положено обниматься и спать до победы. Но сегодня – можно. Сегодня я не лекарь. Сегодня я просто уставший мужчина, который отчаянно хочет спать рядом с любимой женщиной.
Мы легли прямо так, в домашней одежде. Вероника прижалась ко мне, положила голову на плечо. Ее волосы пахли шампунем с ароматом яблок и чем-то еще, неуловимо ее – теплым, родным запахом.
Сон накатил как цунами. Черная, теплая волна без сновидений и тревог. Сон человека, дошедшего до самого края и переступившего через него.
Будильник вырвал меня из глубокого сна ровно в шесть тридцать.
Вероника еще спала, свернувшись клубочком под одеялом и что-то бормоча во сне. Я тихо выскользнул из постели, стараясь ее не разбудить.
Быстрый душ – ледяная вода на лицо, чтобы проснуться окончательно. Кофе – двойной, черный, горький как лекарство. Бутерброд с сыром, проглоченный на ходу – топливо для организма, не более.
На улице было солнечно, но обманчиво холодно. Осень показывала свой характер – ночные заморозки, утренний иней на траве, пронизывающий до костей ветер.
Дорога до больницы заняла пятнадцать минут быстрым шагом, холодный воздух прочистил голову и окончательно прогнал остатки сна. Я снова был готов к бою.
С каждым шагом по гулким коридорам больницы я просыпался окончательно. Человек во мне, жаждущий сна и покоя, уступал место лекарю. Мозг, отдохнувший за ночь, заработал с привычной, холодной четкостью, выстраивая план на день.
В реанимации меня уже ждали. Дежурная смена – Кашин, Валентина Петровна, молоденькая ординаторша Катя.
– Илья Григорьевич! – она улыбнулась мне почти тепло. – Как хорошо, что вы пришли. Нужно обсудить план дальнейшего лечения.
– Доброе утро, – кивнул я. – Давайте сначала пациента посмотрим, а потом будем строить глобальные планы.
Приоритеты. Всегда приоритеты. Сначала – конкретный больной, который лежит перед тобой. Потом – спасение человечества. Иначе можно увлечься стратегией, потерять фокус и наделать фатальных ошибок в тактике.
Я подошел к кровати. Мишка не спал. Он лежал с открытыми глазами и внимательно рассматривал узоры из трещин на потолке. Дети в больнице часто этим занимаются от скуки, превращая дефекты штукатурки в драконов и замки.
Увидев меня, он попытался улыбнуться. Интубационная трубка в горле мешала, но глаза – ясные, осмысленные – улыбнулись совершенно отчетливо.
В сознании. Адекватен. Узнает. Прекрасно!
Мозг, мой главный страх, точно не пострадал. Когнитивные функции были сохранены. Это уже была половина победы. Он все понимал. Он боролся. Он хотел жить. Это самое главное. Медицина бессильна, если пациент сдался.
– Привет, чемпион! – я присел на край кровати, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и ободряюще. – Как себя чувствуешь? Если хорошо – моргни два раза.
Мишка сосредоточенно, очень старательно моргнул два раза. Четко, осознанно.
– Отлично! Что-нибудь болит? Если да – моргни один раз, если нет – два.
Два уверенных моргания.
Не болит. Хороший признак. Значит, тотальное воспаление спадает, поврежденные ткани начинают восстанавливаться. Боль – это сигнал тревоги, крик организма о повреждении. Нет боли – нет острого, агрессивного процесса.
– Молодец. Сейчас я тебя внимательно посмотрю, а потом расскажу, как мы будем возвращать тебя домой, к родителям. Хочешь домой?
Два частых, восторженных моргания и слабая попытка кивнуть, насколько позволяла трубка.
– Конечно хочешь. Скоро, обещаю. Но сначала нужно еще немного подлечиться.
Я провел полный осмотр. Аускультация легких – хрипы значительно уменьшились. В верхних долях дыхание было уже почти чистым, в средних – лишь единичные сухие хрипы на выдохе.
В нижних долях – еще слышались влажные, но уже не такие обильные, как вчера. Легкие очищались. Медленно, но верно. Но я слышал и другое.
Крепитация. Тихий, сухой треск, похожий на хруст снега под ногами. Признак начинающегося фиброза. Рубцы. Это навсегда.
– Итак, коллеги, – обратился я к команде, выпрямляясь. – Давайте обсудим план восстановления.
Мы собрались у сестринского поста. Я взял планшет, на котором Катя вела протокол, и открыл чистую страницу, начав чертить схему.
– День первый-второй – сегодня и завтра. Продолжаем ЭКМО, но на минимальных параметрах. FiO2 снижаем до сорока процентов, поток – до пятидесяти от расчетного. Задача – дать легким и сердцу возможность работать самостоятельно, но со страховкой. Мы как бы учим их заново дышать и качать кровь.
Я нарисовал график. Ось X – время, ось Y – параметры поддержки. Плавная нисходящая кривая – постепенное снижение зависимости от аппаратов.
Кашин внимательно следил за моими пояснениями, его лицо было серьезным и сосредоточенным.
– А если будет десатурация при снижении?
– Тогда немедленно возвращаемся на предыдущий уровень поддержки и ждем еще сутки. Торопиться нам некуда. Лучше медленно, но верно. Любая спешка сейчас может привести к срыву компенсации.
– Медикаментозная терапия? – спросила Валентина Петровна, уже готовя блокнот для записей.
– Продолжаем антифибротическую терапию. N-ацетилцистеин – сто пятьдесят миллиграммов на килограмм в первые сутки, потом снижаем до ста. Добавляем пентоксифиллин – он улучшает микроциркуляцию и, по некоторым данным, снижает активность фибробластов. Преднизолон – начинаем с двух миллиграммов на килограмм, снижаем на ноль-пять миллиграмма каждые три дня. Резко отменять нельзя – получим синдром отмены.
Конкретные препараты, конкретные дозы. Никаких «примерно» или «по ситуации». В реанимации нужна математическая точность. Ошибка в одном нуле после запятой может стоить жизни.
– Кардиопротекторы?
– Обязательно. Предуктал – тридцать пять миллиграммов два раза в день. Милдронат – двести пятьдесят миллиграммов в сутки внутривенно. И верошпирон – двадцать пять миллиграммов для профилактики ремоделирования миокарда.
– Это же почти взрослые дозы, – заметила Катя, удивленно подняв брови.
– Уменьшенные в два раза, – пояснил я. – Для его веса – двадцать килограммов – самое то. И помните, он перенес критическое состояние. Его организм сейчас работает на таких предельных режимах, как у взрослого спортсмена на финише марафона.
