Текст книги "Лекарь Империи 9 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Детская реанимация – это всегда высшая математика. Формулы, коэффициенты, миллиграммы на килограмм. Но за каждой цифрой – хрупкая, уникальная жизнь.

Одна ошибка в расчетах – и ты из спасителя превращаешься в убийцу. Я это знал слишком хорошо. И не собирался ошибаться. Не сегодня.

– День третий, – продолжил я, проводя на планшете новую черту. – Если динамика положительная – а она будет, я это видел – отключаем оксигенатор ЭКМО. Оставляем только насосную поддержку. Проверяем, справляются ли легкие сами.

– На сколько? – спросил Кашин, уже делая пометки в своем блокноте.

– Начнем с двух часов. Если сатурация держится выше девяноста двух процентов – увеличиваем до четырех. К концу дня – полное отключение оксигенации.

– Рискованно, – покачала головой Катя.

– Вся реанимация – это непрерывный, управляемый риск, – возразил я. – Но чем дольше ребенок на ЭКМО, тем выше вероятность фатальных осложнений. Тромбозы, кровотечения, инфекции. Это палка о двух концах: спасает жизнь, но может и отнять. Нужно найти идеальный баланс между поддержкой и самостоятельностью и вовремя убрать этот «костыль».

Обвел всех взглядом. Они согласно кивнули, обозначая, что не спорят и не будут.

– День четвертый-пятый, – я нарисовал следующий этап. – Полное отключение от ЭКМО. Переводим на обычную ИВЛ. И сразу начинаем респираторное отлучение – постепенно снижаем параметры, даем ему «окна» спонтанного дыхания.

– Экстубация?

– Если все пойдет по плану – день пятый-шестой. Но не будем торопиться. Реинтубация – это всегда травма. Физическая и психологическая. Помню случай в… – чуть не сказал, «в прошлой жизни»… – О котором читал. Мальчик, восемь лет, менингит. Поспешили с экстубацией. Через два часа – отек, дыхательная недостаточность, экстренная реинтубация. Сломали два молочных зуба, травмировали гортань. Он выжил, но до конца жизни панически боялся стоматологов и любых трубок во рту. Лучше подержать лишние сутки на ИВЛ, чем рисковать таким.

– После экстубации? – Катя смотрела на меня с таким вниманием, будто я диктовал ей священный текст.

– Долгая дорога домой, – я вздохнул. Самое сложное – не вытащить с того света. Самое сложное – вернуть к нормальной жизни. – Дыхательная гимнастика – начнем с самого простого. Выдохи через трубочку в стакан с водой, надувание воздушных шариков. Потом – спирометрия с нагрузкой. Ходьба, сначала по палате, потом по коридору, потом по лестнице.

Я посмотрел на Мишку через стекло реанимации. Он внимательно смотрел на нас, и в его глазах, казалось, было полное понимание.

– И самое главное, – добавил я, глядя прямо на него. – Психологическая реабилитация. Мальчик пережил околосмертный опыт. В шесть лет. Это травма, которая может остаться на всю жизнь. Нужен хороший детский психолог, арт-терапия, работа с родителями.

Дети после реанимации часто меняются. Становятся тревожными, боятся засыпать – вдруг не проснутся. Боятся больниц, лекарей, любых медицинских процедур. Нужно вернуть ему не только здоровье, но и украденное детство.

– Сколько всего займет реабилитация? – спросила Катя.

– В стационаре – две-три недели. Дома – месяцы. Полное восстановление… – я сделал паузу, подбирая слова. – Полного восстановления не будет. Фиброз легких, последствия миокардита – это навсегда. Но адаптация возможна. Через год он сможет жить почти нормальной жизнью. С ограничениями, но жить.

Жестокая правда. Но родители должны ее знать. Нельзя давать ложных надежд, которые потом обернутся еще большей болью. Их ребенок выжил, но остался инвалидом. Легким, функциональным, способным к полноценной жизни. Но инвалидом. И им придется научиться с этим жить.

– Понятно, – кивнул Кашин. На его лице не было и тени разочарования – только профессиональная решимость. – План принят. Начинаем сегодня?

– Уже начали, – я позволил себе легкую улыбку. Он меня понял.

Я вышел из реанимации с чувством глубокого удовлетворения.

План составлен, лечение идет, команда знает, что делать. Теперь главными лекарствами станут время и терпение. Медицина – это не только экстренные решения и драматические спасения. Это еще и долгая, рутинная, почти незаметная работа по восстановлению.

День за днем, процедура за процедурой, маленький шаг за маленьким шагом. Не так эффектно, как ночная операция, но не менее важно.

В коридоре меня поджидал Киселев. Заведующий хирургией, наш временный начальник, улыбался так широко, что казалось, его лицо вот-вот треснет пополам.

– Илья Григорьевич! – он схватил меня за руку и принялся трясти ее, как старый насос. – Поздравляю! Вся больница гудит! Вы – герой! Спаситель!

– Спасибо, Игнат Семенович. Но давайте без пафоса.

– Как без пафоса⁈ Вы совершили революцию! Нашли лекарство от чумы века! Да это же Нобелевская премия, не меньше!

Нобелевская премия? За расшифровку чужой формулы и безумный риск? Вряд ли. Нобелевский комитет любит фундаментальные, многолетние исследования, а не практическую медицину в полевых условиях.

Хотя… кто знает? В этом мире свои правила.

– Это была командная работа, Игнат Семенович. Без ординаторов, без помощи главврача – ничего бы не было.

– Скромничаете! – Киселев понизил голос, заговорщически наклонившись ближе. – Но вот что странно… До сих пор нет никакого официального заявления. Обычно о таких прорывах трубят на всех углах. Пресса, телевидение, экстренный бюллетень от Гильдии Целителей… а тут – тишина.

Он был прав. Молчание было странным, почти зловещим. Но я не мог рассказать ему о договоренности с Серебряным. О двух днях тишины.

О государственных диверсиях и политических играх. Киселев – хороший хирург, но ужасный сплетник. Разнесет по больнице за час, по городу – за день.

– Так нужно, – уклончиво ответил я.

– Понимаю, понимаю, – закивал он, хотя по его лицу было видно, что он не понимает ровным счетом ничего. – Высокая политика, да? Столичные игры? С этим Серебряным… Ладно, не мое дело. Но если нужна какая-то помощь – хирургическое отделение к вашим услугам! Все, что угодно!

Киселев удалился, довольный собой и оказанным вниманием, а я остался стоять посреди коридора, внезапно ощутив пронизывающий холод, не имеющий отношения к сквознякам.

Странное чувство.

Все поздравляют, восхищаются, называют героем. А я чувствую только глухую, сосущую усталость и беспричинную тревогу. Почему Серебряный не звонит? Прошли почти сутки с его отъезда. Он обещал связаться, как только доберется до столицы и оценит обстановку. Что-то пошло не так? Или он решил нас кинуть, присвоить все лавры и исчезнуть?

– Илья Григорьевич!

Молодая медсестра из приемного покоя бежала ко мне по коридору, размахивая руками так, словно пыталась взлететь.

– Вас срочно ищет Анна Витальевна! Очень срочно! Сказала – как увидите, чтобы сразу к ней!

– Что случилось?

– Не знаю, но она места себе не находит! Вам звонила?

Я полез в карман. Телефон был мертв – холодный черный прямоугольник, не подающий признаков жизни.

Забыл зарядить! Никогда такого не было. Похоже батарея уже приходит в негодность и телефон разряжается сам с собой. Пора покупать новый.

– Спасибо, уже иду к ней.

Кабинет главврача находился в административном крыле.

Дверь кабинета была приоткрыта. Изнутри доносился голос Кобрук – громкий, взволнованный, на грани истерики:

– Где он⁈ Почему он не отвечает⁈ Это же… это предательство!

Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

Кобрук металась по кабинету как тигр в клетке. Волосы, обычно уложенные в безупречную прическу, были растрепаны – она явно запускала в них пальцы от нервов.

Лицо было красным, в глазах блестели злые, бессильные слезы. На столе – три пустые чашки от кофе. На полу – несколько скомканных и разорванных листов бумаги.

Паника. Настоящая, глубокая паника. Что-то случилось. Что-то очень серьезное.

– Илья Григорьевич! – она бросилась ко мне, едва не сбив с ног. – Наконец-то! Где вы были⁈ Почему телефон выключен⁈

– Разрядился. Что происходит, Анна Витальевна?

– Серебряный! – она всплеснула руками, и это был жест полного отчаяния. – Эта гадина нас кинула!

Так. Спокойно. Факты, только факты. Эмоции потом. Лечи панику, а не ее симптомы.

– Объясните спокойно. Что именно случилось?

– Он не звонит! – Кобрук схватилась за голову. – Больше суток прошло! Он должен был позвонить сразу, как приедет в столицу! Доложить о ситуации! А он молчит!

– Может, не смог? Занят на встрече?

– Занят⁈ – она рассмеялась коротким, истерическим смешком. – Он обещал! Дал слово! А теперь молчит! Знаете, что это значит?

– Что?

– Он нас предал! Поехал к Императору, доложил о прорыве и присвоил все лавры себе! «Я, великий менталист Серебряный, в одиночку создал антидот!» А мы – безымянные помощники! Статисты в его триумфе!

Серебряный на такое способен. Профессиональный манипулятор, социопат. Использовать людей и выбрасывать за ненадобностью – его стиль.

Но что-то не сходилось. Она назвала косвенные признаки. Сутки это слишком мало. Да и с его стороны слишком глупо так поступать. Свидетелей слишком много – вся моя команда, персонал реанимации, Арбенин. Такую ложь не удержать. Должна быть другая причина.

– У вас есть зарядное устройство? – спросил я, пытаясь вернуть разговор в конструктивное русло.

– Что? Да, конечно… – она растерянно порылась в ящике стола, достала спутанный шнур. – Но при чем тут…

Я подключил телефон к розетке у стола. Подождал несколько секунд. Экран мигнул, появилась заставка производителя, а затем – настоящий шквал уведомлений, посыпавшихся одно за другим с назойливым жужжанием.

Семнадцать пропущенных вызовов. Двадцать три сообщения. Что происходит?

Я открыл журнал звонков. Два от Вероники – понятно, папу наверно встретила. Три от Кобрук – она искала меня. Один неизвестный муромский номер. И…

Одиннадцать звонков с одного и того же номера. Серебряный.

Первый был вчера в девять вечера. Последний – пять минут назад. Он очень, очень настойчиво пытался до меня дозвониться.

В этот самый момент телефон зазвонил. Это был он.

Я нажал кнопку ответа.

– Разумовский слушает.

Шум. Помехи. Потом голос, тихий, напряженный, почти шепот, который я с трудом узнал:

– Разумовский! Наконец-то! Черт возьми, где вы были⁈

Серебряный. Но что с его голосом? Дрожащий, полный тревоги. Я никогда не слышал его таким.

– Телефон сел. Что происходит? Где вы?

– Слушайте внимательно! – его голос стал еще тише, почти неразборчивым. – У меня мало времени. Может, минута, может, меньше.

– Я слушаю.

– Никому не верьте! Вы слышите? НИКОМУ!

– Не понимаю…

– Нет времени объяснять! Те, кто создал вирус – они знают об антидоте! Они идут за вами! За формулой! За всеми, кто был причастен!

Создатели вируса. Значит, моя догадка верна – это теракт. И теперь террористы идут за нами.

– Кто они? Откуда вы знаете?

– Потом! Главное – не доверяйте никому! Особенно… – звук стал прерывистым, слова тонули в треске помех. – … обрук!

– Что? Повторите! – крикнул я в трубку.

– Кобрук! Не доверяйте Кобрук! Она…

Связь оборвалась.

Глава 13

Я стоял посреди кабинета Кобрук с телефоном в руке, уставившись на потухший экран. В ушах все еще звучал напряженный шепот Серебряного: «Не верь Кобрук! Она…»

Она что? Предательница? Агент «Клана Обновления»? Или Серебряный просто пытается нас поссорить, чтобы сохранить контроль над ситуацией?

Фырк нервно заерзал на моем плече, его когти впились в ткань халата сильнее обычного.

– Двуногий, мне это очень не нравится! – прошипел он прямо в ухо. – Этот менталист-психопат что-то мутит! Может, он сам крот и специально вас с железной леди стравливает? Разделяй и властвуй – классика жанра!

Логично. Но что если он прав? Что если Кобрук действительно…

Нет. Стоп. Думай рационально, Илья.

Анна Витальевна Кобрук – человек, который рисковал своей карьерой, чтобы прикрыть мои авантюры с экспериментальными методами лечения. Который лично отправился искать компоненты для антидота в пыльных театральных подвалах.

Она могла бы уничтожить меня десять раз, если бы захотела. После истории с Журавлевым, после скандала с Некрасовым, после любого из моих конфликтов с начальством.

Но вместо этого она меня защищала. Использовала – да, безусловно, в своих административных играх. Но защищала.

С другой стороны, Серебряный – менталист. Он мог увидеть в ее мыслях то, что скрыто от всех. Страх. Двойную игру. Ложь.

Это было как дифференциальная диагностика. Симптомы одни – паника, тревога, – а диагнозов может быть два, абсолютно противоположных. И ошибка в выборе лечения – фатальна.

– Ну что? – Кобрук смотрела на меня с нескрываемой тревогой. Морщины на ее лбу стали глубже, а в глазах плескалось нетерпение, смешанное со страхом. – Что он сказал? Почему связь оборвалась?

Момент истины. Сказать правду? «Серебряный считает, что вы предательница»?

И что дальше – открытая конфронтация? Паника? Или она действительно предательница и, поняв, что раскрыта, нанесет удар первой? Нет. Слишком рискованно. Нужно больше информации. Нужно время, чтобы разобраться.

Держи друзей близко, а врагов – еще ближе. Особенно когда не можешь отличить одних от других.

– Это был Серебряный, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал естественно. – Связь плохая, он в метро или где-то еще. Сказал, что добрался до столицы и начал переговоры.

Полуправда – лучшая ложь. Навык, отточенный годами медицинской практики, когда нужно сообщить родственникам правду, но не всю. Когда нужно дать надежду, не давая ложных обещаний.

– И? – Кобрук подалась вперед. – Какие переговоры? С кем? О чем конкретно?

– Ничего конкретного, – я пожал плечами, изображая досаду. – Только то, что встречается с важными людьми из Тайной Канцелярии. Связь прервалась, не успел толком ничего рассказать.

Я достал телефон, сделав вид, что проверяю сообщения. На самом деле мне нужно было отвести взгляд, чтобы она не прочитала ложь в моих глазах. Администраторы ее уровня – те еще психологи, умеют видеть людей насквозь и без ментальной магии.

– Странно, – Кобрук нахмурилась еще сильнее. – Он обещал докладывать о каждом шаге. Это не похоже на него.

О да, очень похоже. Серебряный никогда не играет в открытую.

– Тут от него куча пропущенных, – сказал я, листая журнал звонков. – Видимо, очень хотел дозвониться. Одиннадцать звонков за последние сутки.

– Одиннадцать? – в голосе Кобрук прорезались нотки неподдельной тревоги. – Это… необычно. Даже для него. Видимо действительно пытался связаться с вами, – тут же успокоилась она. – А я уже панику подняла.

Она права. Одиннадцать звонков – это не просто проблемы со связью. Это крик о помощи. Или отчаянная попытка предупредить. Серебряный не из тех, кто будет настойчиво названивать просто так. Он попал в беду. А это значит, что его слова о предателе… могут быть правдой.

Я почувствовал, как атмосфера в кабинете меняется. Кабинет главврача, который еще вчера был нашим штабом, теперь казался ловушкой. Я смотрел на нее и искал признаки лжи.

Расширенные зрачки? Учащенное дыхание? Пот на висках? Нет, она выглядела просто взволнованно. Или она гениальная актриса, или она говорит правду. Или я схожу с ума от недосыпа и стресса.

– А глазки-то бегают, двуногий! – подлил масла в огонь Фырк у меня в голове. – У нее глазки бегают! И пульс подскочил! Я чую ее страх! Она боится, что ты ей не поверишь!

– Или она боится, потому что поняла, что Серебряный в беде, и теперь мы остались одни против целой организации? Не путай меня, Фырк! – мысленно рявкнул я.

– Нужно что-то делать! – Кобрук снова начала мерить шагами кабинет. – Раз он молчит, мы должны действовать сами! Готовить официальное заявление, созывать пресс-конференцию! Мы не можем больше ждать!

– Подождите, Анна Витальевна, – я вежливо, но твердо остановил ее. – Давайте не будем торопиться. Прошло чуть больше суток. Может, у него действительно серьезные встречи, и он не может говорить. Давайте дадим ему еще двенадцать часов. Если до вечера не будет новостей – будем действовать по нашему плану.

Мне нужно было время. Время, чтобы все обдумать в одиночестве. Проанализировать каждый факт, каждое слово.

– Хорошо, – она нехотя согласилась. – До вечера. Но ни часом больше.

– Я попробую перезвонить, – сказал я, поднимаясь. – Нужно прояснить ситуацию. С эпидемией шутки плохи, а без массового производства антидота мы долго не продержимся.

Кобрук кивнула, но в ее глазах читалось явное сомнение. Она чувствовала, что я чего-то недоговариваю. Годы административной работы научили ее распознавать ложь и полуправду лучше любого детектора. Но пока она решила не давить.

– Я пока займусь документами для Гильдии. Нужно подготовить официальный отчет о создании антидота. И заявку на финансирование массового производства.

Документы. Бюрократия. Даже в разгар эпидемии, когда люди умирают сотнями, нужно соблюдать формальности. Империя без бумажек – что человек без костей. Распадается на хаотичную, неуправляемую массу.

Я вышел в коридор, плотно прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Нужно было поговорить с Серебряным без свидетелей. Особенно без Кобрук.

Коридор административного крыла был пуст – слишком рано для большинства начальников, слишком поздно для ночной смены. Идеальное место для приватного разговора.

– Ты правда собираешься звонить этому психу? – Фырк перебрался мне на голову и уцепился лапками за волосы, видимо, ища опору. – А если он тебя загипнотизирует через телефон?

– Не загипнотизирует. Для глубокого ментального воздействия нужен прямой визуальный или физический контакт. Это азы защиты от ментальных атак.

– Откуда ты знаешь?

– Читал в одном учебнике. Был такой спецкурс в медицинском.

Я набрал номер Серебряного. Гудок. Второй. На третьем он ответил.

– Наконец-то! – его голос был тихим, напряженным, совсем не похожим на обычную холодную уверенность. – Разумовский, черт вас возьми, у меня тут большие проблемы со связью. Наконец-то они прошли.

– Я так и подумал. Что происходит? Где вы?

– Слушайте внимательно, времени мало, – зашептал он еще тише. – Я на встрече с очень влиятельными людьми из Тайной Канцелярии. Теми, кто может обеспечить прямой выход на Императора.

Тайная Канцелярия. Секретная служба Империи. Те самые люди, которые знают все обо всех и могут заставить исчезнуть неугодных без следа. Если Серебряный встречается с ними, дело было гораздо серьезнее, чем я думал.

– И?

– Они… – он замолчал, словно подбирая слова. – Они проверяли всех причастных к созданию антидота. Фоновая проверка, понимаете? И нашли кое-что интересное.

– Что именно?

– По их данным, главврач Кобрук может быть связана с не самыми хорошими людьми, которые называют себя Клан Обновления.

Клан Обновления. Та самая организация, которая могла стоять за этой эпидемией. Я читал об этом в желтой прессе. Но кто в наше время ей верит? А оказалось, что они не врут.

– «Может быть связана»? – я постарался вложить в голос максимум скепсиса. – Это прямое обвинение или просто догадка?

– Понимаете, Разумовский, – Серебряный явно выбирал слова очень осторожно. – Есть косвенные признаки. Денежные переводы на счета, связанные с подставными организациями Клана. Несколько встреч с людьми, которые потом оказывались агентами Клана. Но все это может быть простым совпадением. Или ее используют втемную – она сама не знает, с кем на самом деле имеет дело.

Используют втемную. Это меняло дело. Она могла быть не предательницей, а жертвой. Пешкой в чужой, сложной игре. Это объясняло ее панику. Она боится не разоблачения, а того, что ее подставили.

– Поэтому вы сказали не доверять ей?

– Я сказал быть осторожным. Не раскрывать всех карт. Страховаться. Но это не главное, Разумовский. Главное другое.

– Что может быть главнее?

– Тайная Канцелярия Императора хочет видеть вас. Лично. Здесь, в столице.

Я прислонился к холодной стене коридора. Мрамор приятно холодил спину через тонкую ткань халата.

– Меня? Зачем?

– Они не готовы запускать массовое производство антидота, пока не встретятся с его создателем. Они должны убедиться, что вы не самозванец. Что формула – не ловушка. Что весь этот проект – не грандиозная афера, цель которой – получить доступ к государственным ресурсам.

Логично. Слишком логично. Если бы я был на их месте, я бы тоже хотел лично проверить человека, который якобы за три дня создал лекарство от смертельной эпидемии, потрясшей всю Империю.

– И что вы им сказали?

– Что вы гений. Что формула настоящая. Что я лично видел, как она работает. Но они хотят услышать это от вас. Хотят задать вопросы, на которые может ответить только настоящий создатель. И проверить вас на ментальную ложь.

Проверка на ментальную ложь. Прекрасно. Мало мне одного Серебряного, теперь будет целый консилиум менталистов.

– Я не поеду, – сказал я твердо. – У меня тут умирающий ребенок на ЭКМО. Ему нужен постоянный контроль, коррекция дозировок, наблюдение за реакцией на антидот. Если я уеду, он может умереть.

– Ваш коллега Кашин справится.

– Кашин не знает всех нюансов. Он не видел, как вирус мутирует, адаптируется. Не понимает, как работает магическая составляющая формулы.

– Разумовский! – голос Серебряного стал жестче. – Речь идет не об одном ребенке, а о миллионах жизней! Без одобрения Канцелярии не будет массового производства. Без массового производства эпидемия выкосит половину Империи!

Шантаж. Чистой воды эмоциональный шантаж. «Откажешься – будешь виноват в смерти миллионов». Классический прием манипулятора. Но, черт возьми, он был прав.

Что важнее? Конкретная жизнь здесь и сейчас, за которую я несу прямую ответственность? Или гипотетические миллионы, которых я никогда не увижу?

Клятва Целителя этого мира говорит о долге перед пациентом. Мой пациент – Мишка. Но если я спасу его, а из-за меня умрут тысячи других… смогу ли я с этим жить?

Такое решение меня разрывало.

– Двуногий, выбор хреновый, – прозвучал в голове прагматичный голос Фырка. – Но если ты не поедешь, антидот так и останется в одном шприце. А если поедешь, у мальчишки хотя бы есть шанс. И у всех остальных тоже. Иногда нужно пожертвовать ферзем, чтобы выиграть партию.

Без массового производства все наши усилия были каплей в море. Мы спасем десяток, может, сотню больных здесь, в Муроме. А в это время по всей Империи будут умирать тысячи.

– Кроме того, – продолжил Серебряный, и в его голосе появились хищные, торжествующие нотки, – я выполнил свою часть сделки. Яна Смирнова. Помните ее?

Яна. Наша медсестра, лежавшая в коме после нападения Борисовой. Мой долг перед ней, который я переложил на Серебряного.

– Она по-прежнему в коме, – заметил я.

– Я снял ментальный блок, который мешал ее мозгу восстановиться. Запустил процесс регенерации нейронных связей. Она уже показывает признаки пробуждения. Через день-два полностью придет в себя. Моя часть сделки выполнена, Разумовский. Теперь ваша очередь.

Он специально приберег этот козырь напоследок. Знал, что я буду сопротивляться, и подготовил аргумент, против которого я не смогу устоять. Долг чести.

Диагностический центр. Пока не запущен. Барон фон Штальберг до сих пор готовит документацию после моего согласия.

Час назад я провел полный инструктаж для Кашина и за Мишку на ЭКМО можно не переживать. Звезды как будто специально так складываются, чтобы я немедленно ехал в Москву.

– Я согласен, – сказал я. Препятствий для этого я не видел. Все было предельно логично, хоть первым порывом и было остаться здесь и быть нужным здесь. Но нет. Теперь я твердо знал, что больше нужен в столице.

– Отлично, – в голосе Серебряного появилось удовлетворение. – Времени нет. Они ждут вас завтра утром. Максимум – завтра к обеду.

– Это невозможно! Поезд до столицы идет долго!

– Тогда летите самолетом. Два часа, и вы на месте. Ночной рейс в полночь, прибытие в два часа ночи. Успеете выспаться в гостинице и к девяти быть на встрече.

Самолет. Я ненавидел летать.

В прошлой жизни это была просто нервозность, нелюбовь к турбулентности. В этой – почти фобия. Магические летательные аппараты Империи были чудом инженерии и колдовства, но от этого не становились безопаснее.

Одно неверное заклинание маршевого двигателя – и ты превращаешься в огненный шар, падающий с высоты десяти километров.

– Хорошо, – сказал я сквозь зубы. – Я прилечу. Встречайте в аэропорту.

– Отлично. И Разумовский… будьте предельно осторожны. Доверяйте только себе. И мне, разумеется.

– Вам? После того, как вы только что меня шантажировали?

На том конце раздался короткий, сухой смешок.

– Это не шантаж. Это взаимовыгодное сотрудничество. Вы получаете даже больше, чем я. В конце концов, о вас узнают нужные люди в Империи. А я получаю репутацию человека, который помог спасти Империю. Все в выигрыше.

– Кроме тех, кто умрет, пока мы играем в эти политические игры.

– Добро пожаловать в большую политику, целитель Разумовский. Здесь смерть – это статистика, а спасение – валюта.

Он отключился.

Я остался стоять в пустом коридоре с мертвым телефоном в руке. Фырк спустился с головы на плечо и ткнулся мокрым носом в шею, словно пытаясь утешить.

– Ты правда полетишь?

– А у меня есть выбор?

– Всегда есть выбор, двуногий. Вопрос только в цене.

Цена. Да, вопрос был именно в цене. Цена моего отказа – миллионы жизней. Цена согласия – возможная ловушка, из которой я могу не выбраться.

Иногда героизм – это не броситься в огонь, а войти в кабинет к чиновнику. Второе часто требует гораздо больше мужества. Потому что чиновников я терпеть не мог. Но другого выбора не было. Нужно играть против них.

– Эй, двуногий, ты там не завис? – Фырк пощекотал меня усами по щеке. – У тебя такое лицо, будто ты квадратное уравнение в уме решаешь.

– Хуже. Я решаю уравнение с кучей неизвестных, где каждый ответ может быть смертельным.

– И какой ответ?

– Пока не знаю. Но кажется, выбора у меня нет.

Я толкнул дверь кабинета. Кобрук подняла голову от бумаг. По ее лицу было видно – она все еще ждет объяснений.

Момент истины. Сказать правду? Всю правду? Про Тайную Канцелярию, про подозрения, про ультиматум? Или продолжать игру в недомолвки?

Я посмотрел ей прямо в глаза.

Усталые, но внимательные глаза человека, который видел слишком много, чтобы удивляться, но недостаточно, чтобы перестать надеяться. Если она предательница, то она скрывает это виртуозно. Если ее используют втемную, она об этом не знает. В любом случае, открытая конфронтация сейчас только навредит.

– Я лечу в столицу, – сказал я твердо, не оставляя пространства для возражений. – Немедленно.

* * *

Утро во Владимире

Владимирская областная больница встречала утро привычной, почти умиротворенной суетой. Санитарки с размеренным шуршанием мыли полы, наполняя коридоры запахом хлорки.

Медсестры носились, разнося утренние лекарства, их тележки тихонько поскрипывали, как сверчки в летнюю ночь. Лекари нервно готовились к обходу, переговариваясь у сестринских постов.

Очередной день на пике эпидемии.

Но в хирургическом отделении царило особенно хорошее, почти праздничное настроение. Еще бы – их временный заведующий, грозный и неприступный Игорь Степанович Шаповалов, вчера совершил невозможное.

Новость о том, что его сын, умиравший от «стекляшки», выжил благодаря новому чудо-лекарству, облетела больницу быстрее официальных сводок. Это была их общая победа. Победа медицины над смертью.

Сам Шаповалов стоял у сестринского поста, проверяя утренние назначения. После первого за долгое время ночного сна, он вернулся к работе. Вернулся другим человеком – отдохнувшим, но со странным, тихим светом в глазах.

Больница не может стоять. И сегодня он доказывал это своим примером.

– Игорь Степанович, может, кофе? – старшая медсестра Валентина Павловна с материнской заботой поставила перед ним дымящуюся чашку. – Вы неважно выглядите

– Спасибо, Валюша, – Шаповалов устало, но искренне улыбнулся. – Но я в порядке. Лучше скажи, как там Серов в третьей палате?

– Температура спала до тридцати семи и двух, дренаж чистый. Думаю, к вечеру можно будет переводить в общую палату.

– Отлично. А Шевчук после вчерашней резекции?

– Жалуется на боли, но это нормально после такой обширной операции. Назначила обезболивающее по вашей стандартной схеме.

Обычный утренний ритуал. Привычный, успокаивающий обмен информацией. Шаповалов любил эти моменты – когда все идет по плану, когда огромная, сложная машина хирургического отделения работает как швейцарские часы.

Он поднял чашку, сделал первый, самый вкусный глоток. Горячий, горький кофе приятно обжег горло, разгоняя остатки тумана в голове.

И в этот момент за его спиной, словно возникнув из воздуха, материализовались две фигуры.

Мужчины в строгих темных костюмах выглядели в этом царстве белых халатов и зеленых хирургических пижам абсолютно чужеродно. Высокие, подтянутые, с одинаково короткими стрижками и лицами, лишенными каких-либо эмоций. Профессиональные исполнители, чья работа – не лечить, а карать.

– Мастер-целитель Игорь Степанович Шаповалов? – голос первого был холодным и официальным, как зачитывание приговора.

Шаповалов медленно обернулся. Чашка с кофе все еще была в его руке.

– Да, это я. Чем могу помочь?

Второй мужчина достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение на котором Золотой герб Инквизиции Гильдии Целителей – змея, обвивающая скальпель на фоне имперского орла – хищно блеснул в лучах утреннего солнца.

Раскрыв удостоверение, он извлек на на свет сложенную вчетверо бумажку и развернув ее прочитал…

– Именем Императора и Устава Гильдии, вы арестованы по подозрению в применении методов лечения, повлекших тяжкие последствия для здоровья пациента, и неподчинении приказу вышестоящего по рангу.

Слова ударили как пощечина. Шаповалов почувствовал, как мир вокруг на мгновение качнулся и поплыл.

– Что? – нахмурился он. – Каком еще неподчинении?

– Это решит трибунал, – отрезал первый инквизитор. – А пока вы пройдете с нами.

– Но… пациенты… отделение…

– Ваш заместитель примет дела. Не усложняйте ситуацию сопротивлением.

Валентина Павловна, все это время стоявшая рядом с открытым ртом, выронила поднос с лекарствами. Ампулы с оглушительным звоном разбились о кафельный пол, разбрасывая веер острых осколков и разливая лужицы прозрачных, бесполезных теперь препаратов.

– Игорь Степанович! – она бросилась к нему, но второй инквизитор одним коротким движением преградил ей путь.

– Не вмешивайтесь, или будете арестованы за препятствование правосудию.

Шаповалов медленно, очень осторожно поставил чашку на стол. Руки едва заметно дрожали. Всего минуту назад он был героем, спасшим сына. Теперь – преступником.

– Можно хотя бы взять вещи? Предупредить жену?

– Ваши вещи будут переданы позже. Родственники будут уведомлены официально. Пойдемте.

Инквизиторы встали по бокам от него, не касаясь, но всем своим видом давая понять, что готовы применить силу при малейшей необходимости.