Текст книги "Лекарь Империи 9 (СИ)"
Автор книги: Сергей Карелин
Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
Чудовища. Настоящие чудовища в человеческом обличье.
Как они могут так спокойно обсуждать массовые убийства? Как могут раскладывать человеческие жизни по графикам и таблицам? Неужели образование, власть и положение в обществе настолько отделяют от простой человеческой эмпатии?
Или, может быть, они правы? Может, мой идеализм – это роскошь, которую мы не можем себе позволить во время чумы?
Нет. Если мы начнем убивать одних ради спасения других, где мы остановимся? Сегодня двести обреченных, завтра две тысячи неизлечимо больных, послезавтра…
Сзади послышались шаги. Тихие, мягкие, почти неслышные. Но в гулкой тишине подземелья я бы услышал и падение пылинки. Походка была тренированная – носок, плавный перекат, пятка.
Так ходят профессиональные убийцы. Или танцоры. Или Серебряный, который, как я подозревал, был и тем, и другим одновременно.
– Разумовский, постойте.
Голос был спокойным, ровным. Ни тени эмоций. Будто мы только что обсуждали погоду, а не план по организации массовых убийств.
Я не остановился.
Не хотел слушать его софистику и безупречно логичные аргументы с ледяными манипуляциями. С меня хватит на сегодня моральных уродов. Пусть идет к черту вместе со всем своим «Советом».
Но он догнал – легко, без видимых усилий. Пошел рядом, подстраиваясь под мой быстрый шаг. В полумраке коридора его бледное лицо казалось восковой маской. Неживое, неестественное. Как у покойника, которого загримировали для прощания.
– Я понимаю ваше отвращение, – сказал он тем же ровным тоном.
– Правда? – я не сдержал сарказма. – Менталист понимает отвращение к убийству? Человек, который ломает чужие разумы как спички, вдруг проникся моральными терзаниями?
Если мои слова его и задели, он никак этого не показал. Продолжал идти рядом, засунув руки в карманы брюк, глядя прямо перед собой.
– Вы правы. Я убивал. Много раз. Разными способами. Ломал разумы, стирал личности, заставлял людей делать… вещи, которые привели к их неизбежной смерти.
Он говорил об этом как о погоде. Без гордости, но и без тени раскаяния. Простая констатация фактов из профессиональной биографии.
– Но знаете, в чем разница между мной и ними? – он едва заметно кивнул в сторону двери, которую мы оставили позади. – Я никогда не прикрывался высокими словами. Не оправдывал свои действия благом человечества или исторической необходимостью. Я убивал, потому что мне приказывали. Или платили. Честно и цинично.
– И это делает вас лучше?
– Нет. Но и не хуже. По крайней мере, я не лицемер.
Странная логика. Извращенная. Честный убийца лучше лицемерного спасителя? Хотя в чем-то он был прав – открытое, неприкрытое зло честнее зла, которое рядится в одежды добродетели.
– С эстетической точки зрения их план безупречен, – продолжил Серебряный, словно читая лекцию. – Минимальные потери для достижения максимального результата. Чистая математика выживания. Триаж в масштабах целого государства.
Триаж. Медицинская сортировка. Когда в условиях массового поступления раненых их делят на тех, кого можно спасти, и тех, на кого уже не стоит тратить драгоценные ресурсы.
Я сам применял триаж в своей практике совсем недавно. Но одно дело – не тратить морфин на агонизирующего пациента, и совсем другое – активно убивать одного, чтобы забрать его органы для другого.
– С моральной точки зрения – отвратителен, – закончил он. – Превращение людей в сырье противоречит базовым принципам гуманизма. Даже я, при всем моем цинизме, нахожу это… неэлегантным.
Неэлегантным. Интересный выбор слов. Не чудовищным, не бесчеловечным – неэлегантным. Как будто мы обсуждаем плохо сшитый костюм, а не программу массового убийства.
Я резко остановился и повернулся к нему. В тусклом свете мигающих ламп его лицо было еще бледнее обычного, почти прозрачным. За стеклами очков глаза казались пустыми, как у рыбы на льду.
– И вы это поддерживаете? При всей вашей… «неэлегантности»?
Он достал из кармана портсигар с искусной гравировкой. Щелкнул крышкой. Предложил мне сигарету, я отказался. Он закурил сам, выпустив облачко дыма, которое тут же растворилось в сыром воздухе подземелья.
– Я не поддерживаю и не осуждаю. Я просто прошу – не сжигайте мосты. Не принимайте окончательного решения сгоряча.
– Почему вам это так важно?
Он пожал плечами – жест был неестественным, словно он копировал человеческие эмоции по памяти.
– Потому что вы – ключевой элемент. Ваши способности, ваши знания, ваш опыт – все это критически важно для успеха. Без вас их план обречен на провал.
Фырк зашипел у меня на плече, распушив свой астральный хвост.
– Осторожнее, двуногий. Он что-то задумал. Менталисты никогда не делают ничего просто так. Он играет свою игру.
Я смотрел на Серебряного, на тлеющий огонек его сигареты, на его непроницаемое лицо, и пытался разгадать его истинные мотивы.
Он был прав. Без меня их план был мертв. Но почему он, убийца на службе государства, так заинтересован в том, чтобы я остался в игре? Что это давало лично ему? Контроль?
Возможность быть рядом с единственным человеком, который может создать антидот? Или что-то еще, более сложное и темное? Я оказался в еще более запутанной и опасной игре, чем мог себе представить.
Но я добьюсь от него правды.
Серебряный сделал еще одну затяжку, потом неожиданно сказал:
– А вдруг есть другой способ?
Я насторожился.
– Что вы имеете в виду?
– Вы изучали записи Снегирева. Нашли формулу антидота. Но вы уверены, что изучили все? Что не пропустили что-то важное?
Холодок пробежал по спине. Он просто прощупывает почву, пытаясь выудить информацию или…?
– Снегирев был гением, – продолжил Серебряный. – Параноидальным гением. Он не мог оставить только один, чудовищный путь. Должна быть альтернатива. Запасной план. Что-то, что вы пропустили.
– Я изучил все его записи. Все тайники. Все формулы.
– Все, что вы нашли, – мягко поправил он. – Но что, если есть еще? Что, если он спрятал что-то так глубоко, что обычными методами это не найти?
Он шагнул ближе. Запах табака смешался с чем-то еще – едва уловимым озоном. След ментальной магии.
– Позвольте мне просканировать лабораторию Снегирева. Мои способности менталиста могут уловить то, что недоступно обычному восприятию. Психические отпечатки, эмоциональные следы, остаточные мыслеформы.
Ни за что. Пустить менталиста в святая святых Снегирева? Это все равно что дать волку ключи от овчарни. Он прочитает все тайны, все секреты. К тому же Фырк будет точно против.
– Рад, что ты ценишь мои чувства, двуногий, – добродушно произнес Фырк. – Хоть кто-то.
– Комната Снегирева – не проходной двор для менталистов! – мой тон не оставлял места для дискуссий. – Это место памяти великого ученого. Я не позволю вам копаться в его наследии своими ментальными щупальцами.
– Даже ради спасения миллионов?
– Особенно ради спасения миллионов. Некоторые тайны должны оставаться тайнами.
– Вы что-то скрываете, Разумовский.
Это было утверждение, а не вопрос. Он изучал меня, как энтомолог изучает редкую, неизвестную науке бабочку – с холодным профессиональным интересом.
– Все мы что-то скрываем, – парировал я. – Вы, например, скрываете истинную причину, по которой помогаете этому «Совету».
Тонкие губы дрогнули – не улыбка, просто мышечный спазм.
– Туше. Но моя тайна не поможет создать антидот. А ваша – может.
– Там нет ничего, кроме того, что я уже нашел. Формула у нас есть. Компоненты известны. Остальное – дело техники.
– Техники, которой у нас нет, – отрезал он. – А время уходит.
Он был прав, черт его дери. Формула без точной методики – как рецепт без указания количества ингредиентов. Можно получить лекарство, а можно – сильнодействующий яд.
– Я найду способ, – сказал я упрямо. – Без превращения людей в подопытных кроликов.
Глава 19
– Это невозможно, – тут же ответил Серебряный. – Мы пытались. Искали.
– Мало искали, – отрезал я. – Прошло недостаточно времени, чтобы со всей уверенностью заявлять, что невозможно найти подобное лекарство.
– Достаточно, – пожал плечами Серебряный.
– И вы это поддерживаете? – прищурился я. – При всей вашей… «неэлегантности»?
Он достал из кармана серебряный портсигар с искусной гравировкой. Щелкнул крышкой. Предложил мне сигарету, я отказался. Он закурил сам, выпустив облачко дыма, которое тут же растворилось в сыром воздухе подземелья.
– Ваш идеализм благороден, целитель Разумовский, – сказал он, глядя на тлеющий кончик сигареты. – И абсолютно непрактичен. Вы не мыслите цифрами.
– Мой идеализм? – я сделал шаг к нему, понижая голос. – Это называется врачебная этика. И она написана кровью. Кровью тех, на ком «прагматики» вроде вас и вашего «Совета» ставили свои эксперименты. Вы не понимаете, что предлагаете на самом деле.
– Просветите меня.
– Давайте проследим вашу безупречную логику, – сказал я. – Сегодня вы приходите к пациенту, который кричит от боли, у которого метастазы в костях, и предлагаете ему «героическую смерть». Он в агонии. Он согласится на что угодно, лишь бы это прекратилось. Это не добровольный выбор. Это эвтаназия под давлением невыносимых страданий. Он выбирает не спасение тысяч, он выбирает избавление для себя.
Серебряный молчал, внимательно слушая.
– Хорошо, – продолжил я, – допустим, это мы проглотили. Что будет на следующей неделе? Вы придете к пациенту с прогнозом в шесть месяцев. Он не в агонии. У него есть время. Он хочет дождаться свадьбы дочери. Увидеть, как родится внук. Провести последнее лето на даче. Но он знает, что болен. Знает, что «занимает койку». Он видит новости, где прославляют «героев нации». Он слышит шепот родственников, которые смотрят на него с надеждой… но не на выздоровление. А на его жертву. Вы не предлагаете ему выбор, Серебряный. Вы вручаете ему пистолет из чувства вины и говорите, что его долг – нажать на курок.
Я сделал еще шаг, почти упираясь в него.
– А дальше? Когда лекарства не будет хватать? Вы придете к человеку, которому остался год. Целый год жизни! А других больше не останется. Всех срочных вы уже убили. Он может работать, путешествовать, любить! Но его имя уже в вашем списке. И вот уже вся его жизнь превращается в ожидание «подвига». Каждый прожитый им день для себя будет считаться эгоизмом. Вы отнимете у него не просто год жизни. Вы отнимете у него право прожить этот год без чувства стыда за то, что он все еще дышит.
Я отступил, чувствуя, как дрожат руки от сдерживаемой ярости.
– Вот, что вы предлагаете на самом деле. Не «Проект Искупление». А государственный механизм по принуждению к самоубийству под предлогом высшего блага. Вы хотите, чтобы одни умирали ради других. Но никто не думает о тех, кто будет умирать.
Серебряный несколько секунд молчал, глядя на меня своими нечитаемыми глазами.
– Все именно так… – он медленно выпустил дым.
– И мой долг, Серебряный, – закончил я, и мой голос стал твердым как сталь, – моя единственная обязанность – бороться за всех и каждого. И за тех кому остался год, и за тех, кто болен стекляшкой. Моя работа – дать одним это время, а других вылечить. И мне по силам это сделать. Вот в чем разница между мной и вами. И поэтому я никогда не буду в этом участвовать.
Серебряный смотрел на меня долго, изучающе. Потом сделал шаг назад, как будто сдавался и кивнул.
– Хорошо, – сказал он. – Я не буду настаивать. Но не уезжайте из Москвы сразу.
– Почему?
– Я помогу вам в поисках, – выдохнул Серебряный. – Но сначала мне нужно убедить этих троих, чтобы они тоже не торопились. А это будет не просто. В этой клинике сейчас восемьсот пациентов со стекляшкой. Треть из них – дети. Вы можете им помочь пока мы ищем решение.
Манипуляция. Бьет по самому больному – по моему чувству долга, по врачебной клятве. Но действенная, зараза. Я действительно не буду просто ждать, сложа руки, зная, что могу помочь хотя бы некоторым из них.
– Останьтесь на пару дней. Спасайте тех, кого можете спасти обычными методами. Облегчайте страдания. Делайте то, что умеете лучше всего – лечите, – он протянул мне руку. – А заодно… может, решение придет само. Озарение. Находка. Случайная встреча. Судьба любит преподносить сюрпризы тем, кто их достоин.
Говорит загадками, но что-то мне подсказывает, что делает это не просто так. Намекает на случайную встречу. Что же, подождем.
– Посмотрим.
Он кивнул, бросил окурок на каменный пол, растер носком идеально начищенного ботинка. Развернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.
– И еще, Разумовский. Будьте осторожны. Не все в «Совете» так… сдержанны, как я. Некоторые могут решить, что вы из ценного союзника превратились в проблему. А проблемы они привыкли решать радикально.
Угроза? Или предупреждение? С менталистами никогда не знаешь.
– Не стоит мне угрожать, – мотнул головой я.
– Это совет. Бесплатный. Следующий будет стоить очень дорого.
Он растворился в темноте коридора. Его шаги стихли неестественно быстро – то ли он действительно ушел, то ли использовал какой-то ментальный трюк, чтобы стать неслышимым. Остался только слабый запах табака и озона.
Я остался один в гулком коридоре. Нужно было думать. Нужно было найти выход из этого кошмара.
– Фырк, где ты?
Бурундук тут же материализовался у меня на плече – взъерошенный, как ершик для мытья бутылок. Его усики подрагивали от возмущения.
– Тут я, двуногий. Слышал весь этот бред! Эти упыри совсем охренели со своим «Проектом Искупление»! Проект Мясорубка, вот как это надо называть!
Из воздуха рядом со мной начал проступать серебристый силуэт. Сначала смутные контуры, потом детали – грива, мощные лапы, янтарные глаза. Ррык, призрачный лев этой больницы, материализовался с ленивой грацией. Он громко зевнул, демонстрируя полупрозрачные клыки размером с мой палец.
– Что за шум в моих владениях? – голос у него был глубокий, рокочущий, как далекий гром. – Почему стены дрожат от негативной энергии? Последний раз такое было, когда главврача в прошлом века поймали на воровстве морфия.
Я вкратце пересказал суть предложения «Совета». С каждым моим словом Фырк все больше ершился. К концу моего рассказа его хвост превратился в пушистую метелку, а глаза горели праведным гневом.
– Они совсем с ума сошли! – взвизгнул он. – Профессор Снегирев бы их за такое в порошок стер! Он всю жизнь спасал людей! Создавал лекарства! А эти… эти выродки хотят превратить медицину в скотобойню!
Ррык слушал с тем же выражением ленивого интереса, с каким большие кошки наблюдают за птицами за окном. Когда я закончил, он потянулся – движение было текучим, завораживающим. Мышцы перекатывались под его призрачной шкурой как волны под тонким льдом.
– А, так вы про записи того странного типа? Снегирева?
Я резко повернулся к нему. Мое сердце заколотилось как бешеное.
– Ты знал Снегирева?
Ррык лениво зевнул, и принялся вылизывать лапу – огромную, размером с обеденную тарелку.
– Знал – сильно сказано. Видел? Да. Говорил? Пару раз. Он захаживал сюда… дай подумать… лет сто назад? Или девяносто? Время для меня течет иначе.
Фырк подпрыгнул на моем плече, чуть не свалившись от возмущения.
– Почему ты раньше молчал, облезлый коврик⁈ Это же важнейшая информация!
Ррык перестал вылизываться и посмотрел на Фырка с выражением оскорбленного достоинства.
– Во-первых, я – не коврик. Я – дух-хранитель этой больницы, и мне больше восьмисот лет. Во-вторых, никто не спрашивал. Вы же не спрашиваете меня про каждого, кто тут работал за последние три века.
Ррык видел, как строили эту больницу. Видел всех ее лекарей, всех пациентов. Был свидетелем всех триумфов и всех трагедий.
– Что он здесь делал? О чем говорил? – аккуратно спрашивал его я.
Ррык задумался. Его полупрозрачный хвост мерно покачивался из стороны в сторону, отсчитывая невидимый ритм.
– Странный был человек. Не такой, как другие лекари. Он… видел больше.
– В смысле?
– Он видел меня. И не просто видел – говорил со мной. Как ты сейчас.
Значит, Снегирев тоже мог общаться с всеми духами. Как и я.
– Что он говорил?
– Всякое. В основном бормотал про «баланс» и «цену». Говорил, что за каждое спасение нужно платить. Что нельзя просто брать жизненную силу из ниоткуда – закон сохранения энергии работает и в магии.
Баланс и цена. Те же слова, что и в его дневнике. Снегирев понимал что-то, чего не понимаем мы.
– Еще он говорил про груз, – продолжил Ррык. – Что каждый спасенный – это груз на душе спасителя. Потому что, спасая одного, ты неизбежно не спасаешь другого. Выбор – это всегда отказ от альтернативы.
Философия Снегирева. Глубокая, мрачная, выстраданная. Философия человека, который слишком много видел и слишком много понимал.
Впрочем, она очень схожа с моей.
– И пахло от него… – Ррык принюхался к воспоминаниям. – Странно пахло. Озоном, как после грозы. Старыми книгами. И еще… смертью. Не гнилью, нет. А именно смертью – тем самым моментом, когда жизнь уходит из тела.
Озон и смерть. Жуткое сочетание.
– Ррык, это очень важно – он оставлял здесь что-то? Прятал? Может, говорил о каких-то тайниках?
Лев перестал умываться и посмотрел на меня своими янтарными глазами. В них мелькнуло что-то… понимание? Или жалость?
– Нет, – коротко ответил лев.
Я достал из кармана визитку, которую мне дал Серебряный. «Метрополь», президентский люкс. Конечно.
– Сначала мне нужно отдохнуть. И подумать. Слишком много всего навалилось за один день.
Фырк фыркнул.
– Отдохнуть он собрался! Двуногий, у нас тут апокалипсис назревает, Совет психопатов планирует геноцид, а ты в кроватку собрался!
– Уставший лекарь – мертвый лекарь, а вместе с ним и его пациент. Мне нужна ясная голова. Несколько часов сна, душ, нормальная еда. А потом – будем решать все проблемы.
– Будь осторожен, – предупредил Фырк. – Мало ли что в голове у этих психопатов. Они выглядели загадочно и зловеще
Загадочно и зловеще. Но другого пути у нас не было.
– Спасибо за предупреждение, – кивнул я.
Ррык начал растворяться, его контуры становились все прозрачнее, тая в полумраке коридора.
– Удачи, лекарь. Она тебе понадобится. Му-аха-ха-ха.
Он исчез, оставив после себя только легкий запах озона и старой шерсти.
– Что это с ним? – нахмурившись спросил я.
– Да шуточки это все его, – буркнул Фырк. – Не обращай внимания. Коврик он и есть коврик.
Номер в «Метрополе» оказался не просто люксом – это были настоящие царские апартаменты. Ковры ручной работы, паркет из морёного дуба. Мебель красного дерева с инкрустацией слоновой костью.
Огромная хрустальная люстра, которая, вероятно, стоила как годовой бюджет нашей муромской больницы. И вид из панорамных окон на Москву – Кремль был подсвечен, его рубиновые подсветки горели, купола соборов золотились в свете прожекторов.
Серебряный явно хотел продемонстрировать, какие блага ждут тех, кто сотрудничает с «Канцелярией». Тонкая, почти неприкрытая манипуляция – показать пряник после кнута.
Но мне было плевать на эту показную роскошь.
Я рухнул на огромную кровать, даже не разувшись, и уставился в расписной потолок. Там, среди пухлых ангелов и улыбающихся херувимов, крутилась одна навязчивая мысль. Проблема вагонетки в самом извращенном ее виде.
Классическая дилемма: неуправляемая вагонетка несется на пятерых привязанных к рельсам человек. Ты стоишь у стрелки и можешь переключить ее, направив вагонетку на другой путь, где привязан всего один человек. Что выбрать? Бездействие, и пять смертей на твоей совести? Или действие, и ты становишься прямым убийцей одного?
Но это был детский сад по сравнению с тем, что предлагала «Канцелярия». У них было не пять и один. У них были миллионы и сотни. Четыре миллиона потенциальных жизней против двухсот уже обреченных. С точки зрения чистой, незамутненной математики выбор был очевиден. Двести меньше чем четыре миллиона. Неравенство, которое поймет даже первоклассник.
Но люди – это не цифры. За каждой проклятой статистической единицей стояло лицо, имя, целая история.
Перед глазами невольно встали пациенты из Мурома. Многие из них могли бы жить, если бы у нас был антидот. Но какой ценой? Превратить медицину в конвейер по заготовке сырья? Сделать из лекарей – целителей, давших клятву спасать – палачей с благими намерениями?
Сегодня мы убьем двести обреченных. Завтра решим, что можно использовать не только терминальных больных, но и просто тяжелых – все равно шансов мало. Послезавтра добавим в список инвалидов – они же обуза для общества.
Потом душевнобольных – от них все равно никакой пользы. Только нагрузка на бюджет.
А там и до «неполноценных» рас недалеко. Я знал, как это работает. Читал про нацистскую программу T-4 в своем мире. Все началось с гуманного умерщвления неизлечимо больных «из милосердия». Закончилось газовыми камерами Освенцима. Когда переступаешь черту единожды, остановиться уже невозможно.
Но что, если они правы? Что, если мой идеализм убьет больше людей, чем их прагматизм? Что, если, отказываясь запачкать руки, я обрекаю на смерть миллионы?
Это была не дилемма вагонетки. Это была русская рулетка с миллионом патронов в барабане.
Должен быть другой способ. Обязан быть! Снегирев не мог не оставить альтернативы. Человек, который предвидел все на век вперед, должен был подумать и об этической стороне.
Хотя… «Слезы Феникса». Для их создания маг должен отдать всю свою жизненную силу. Это тоже своего рода человеческая жертва. Добровольная, но жертва. Может, в этом и есть разница? Добровольность? Осознанный выбор, а не манипуляция отчаявшимися?
Я встал и подошел к окну. Москва сияла миллионами огней. Где-то там, в сотнях больниц, прямо сейчас умирали люди. Каждую минуту. Каждую секунду. Пока я тут философствую.
– К черту! – я ударил кулаком по толстому бронированному стеклу. Оно даже не дрогнуло. – Я найду другой путь!
Фырк, дремавший на шелковой подушке, подскочил от моего крика.
– Двуногий, ты чего буйствуешь?
– Все нормально.
Не раздеваясь, лег обратно на кровать и тут же провалился в сон. Мне нужна была свежая глава. Пары часов должно было хватить, чтобы выспаться.
Так и случилось. Ближе к обеду я проснулся. Быстро накинул куртку и вышел на улицу. в Москву. До клиники я добрался практически бегом. Подошел к служебному входу, тому, что вел прямо к тому подвалу где я встречал с «Канцелярией». И замер.
У двери кто-то стоял.
Фигура в кожаных брюках. Анастасия Шелестова.
– Я знала, что вы вернетесь, целитель.
Ее голос был спокойным, уверенным. Голос человека, который всегда получает то, что хочет.
– Что вы здесь делаете в такой час?
– Жду вас. Нам нужно поговорить. Без свидетелей и протоколов. Откровенно.
Она шагнула ближе. Запах ее духов – тяжелых, французских, с нотками жасмина и еще чего-то… металла? – ударил в нос.
– О чем говорить? Я уже сказал свое мнение.
– О реальности, целитель Разумовский. О том, что ваш идеализм убивает людей.
Она закурила тонкую папиросу с длинным мундштуком. Дым поплыл в морозном воздухе, создавая причудливые, рваные узоры.
– Знаете, сколько человек умерло от «стекляшки», пока мы с вами вели эту милую беседу? Семьдесят три. Я проверила статистику перед выходом. Семьдесят три жизни за четыре часа. Только в Москве.
– Это не моя вина.
– Нет? – она выпустила струйку дыма мне прямо в лицо. – А чья? Вы могли бы уже сегодня начать работу над проектом. Могли бы спасти их. Но выбрали свою драгоценную, чистенькую мораль.
– Я выбрал не становиться убийцей.
– Вы уже убийца. Убийца по бездействию. Это тоже выбор, целитель.
Она открыла сумочку, достала изящную чековую книжку в кожаном переплете. Жест был отработанный, почти механический – так она, очевидно, решала все проблемы в своей жизни. Купить, продать, подкупить.
– Давайте начистоту. Сколько? Миллион? Два? Десять?
– Вы думаете, дело в деньгах?
– В конечном счете, все дело в деньгах. Или во власти, что, по сути, одно и то же. Хотите личную клинику? Будет. Собственную кафедру в Императорском университете? Запросто. Дворянский титул? Я могу это устроить. Графство, с землями и крепостными.
Крепостные. Империя отменила крепостное право на самом деле не так давно, но для таких, как она, простые люди, видимо, все еще оставались собственностью, активом, который можно купить или продать.
– Мне ничего не нужно от вас.
Ее глаза сузились. Они казались абсолютно черными, как два провала в бездну.
– Тогда чего вы хотите? Славы? Признания? Памятника при жизни?
– Я хочу остаться лекарем. А не палачом.
– О, какое благородство! – она театрально всплеснула руками, ее тонкая папироса чертила огненные узоры в воздухе. – Целитель Разумовский, последний рыцарь медицины! Хранитель священной клятвы!
Сарказм сочился из каждого слова, как гной из инфицированной раны.
Она бросила окурок на мокрый асфальт, с силой растерла его подошвой. Движение было резким, раздраженным.
– Вы ищете другой способ? Альтернативу? – в ее голосе появились новые, насмешливые нотки. – Что, если я скажу вам, что его нет? Что мы проверили все возможные варианты?
– Вы проверили не все.
– Нет? И что же мы упустили? Может, у вас есть какие-то тайные знания? Скрытые резервы?
Она знает. Или догадывается. Опасно.
– У меня есть идеи.
– Идеи! – она рассмеялась. – Пока вы генерируете идеи, люди генерируют трупный яд!
Маска светской дамы окончательно слетела. Передо мной стояла не аристократка, а хищник. Голодный, злой, готовый к прыжку.
– Хватит игр, Разумовский. Время вышло. Проект «Искупление» одобрен на самом верху.
Холодок пробежал по спине.
– Что значит – на самом верху?
– А то и значит. Все документы подписаны. Указы изданы. Исполнители назначены.
Она сделала паузу, явно наслаждаясь эффектом. Садистка.
– И знаете, кто поставил свою подпись под всем этим? Его Императорское Величество Александр Пятый. Лично. Собственноручно.
Император. Самодержец Всероссийский. Если он одобрил этот план…
– Очень сомневаюсь, что вы говорите правду.
– О, хотелось бы мне уметь так хорошо лгать. Но нет, это чистая правда. И знаете что? Через… – она посмотрела на свои золотые часики, усыпанные бриллиантами, – … сорок три минуты мы все встречаемся с Его Величеством. Для окончательного инструктажа.
– Мы?
– Вы, я, Васнецов, Громов и Серебряный. Узкий круг. Те, кто будет непосредственно руководить проектом.
А вот уже меняет расстановку сил. Если она не врет и все действительно так серьезно, то… все что они говорили ложь…
– Я не пойду, – я решил продолжить играть в их игру и посмотреть, что дальше будет.
– О, пойдете, – в ее улыбке было что-то акулье. Ей нравилась моя реакция. Рано радуется. – Видите ли, это не приглашение. Это приказ. Императорский приказ.
Приказ Императора не обсуждают. За отказ – в лучшем случае каторга. В худшем – расстрел на месте за государственную измену. Только мне его лично никто не отдавал. Они меня совсем за дурака держат.
– Вот значит как…
– Да. Вы находитесь на территории Империи. Работаете в имперской больнице. Лечите имперских граждан. Для трибунала этого будет более чем достаточно.
Она достала из сумочки плотный конверт. На нем – императорская печать из красного воска.
– Это предписание немедленно явиться.
Я не взял конверт. Пускай думает, что я робею.
– И знаете, что самое забавное? – она наклонилась ближе, ее губы почти касались моего уха. – Его Величество особенно заинтересован именно в вас.
Именно во мне…
Теперь мне стало понятно, что здесь происходит. И это не то, чем казалось мне с самого начала. Что ж, поиграем в эту игру.
