Текст книги "Лекарь Империи 9 (СИ)"
Автор книги: Сергей Карелин
Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Глава 17
Муром. «Золотой Фазан»
Пауза стала длиннее. Шаповалов явно объяснял детали, и с каждым его сдавленным словом лицо Анны становилось все жестче, словно высеченным из холодного мрамора. Железная леди возвращалась, выстраивая вокруг себя привычную броню из цинизма и профессиональной отстраненности.
– Ерасов… – имя она не произнесла, а прошипела сквозь зубы, и в этом шипении было столько ненависти, что Корнелий невольно напрягся. – Я так и знала. Эта мразь. Этот завистливый, мелочный…
Она осеклась. Резко, словно сама испугалась той ярости, что рвалась наружу. Взяла себя в руки. Сейчас не время для эмоций. Сейчас нужно действовать.
– Держись, Игорь. Слышишь меня? Держись. Ничего не подписывай. Никаких признательных показаний, никаких протоколов допроса без моего одобрения. Ничего. Требуй адвоката.
Снова пауза. И ответ Шаповалова, видимо, был не тем, которого она ожидала.
– Что значит «поздно»? – ее голос стал ледяным. – Как это – уже подписал?
Ответ Шаповалова заставил ее сжать телефон так, что побелели костяшки пальцев. Она закрыла глаза, мысленно проклиная его благородство, его веру в систему, его наивную честность.
– Идиот. Благородный, принципиальный идиот, – прошептала она в трубку. – Ладно, ничего. Это поправимо. Я что-нибудь придумаю. Слышишь меня? Я вытащу тебя оттуда. Любой ценой.
Еще несколько коротких, тихих слов – прощание, обещание, поддержка. Потом – короткие гудки. Связь оборвалась.
Анна медленно, очень медленно положила телефон на белоснежную скатерть. Рука дрожала – мелкой, почти незаметной дрожью. Но Корнелий заметил. Он замечал все.
Бокал все еще был в ее левой руке. Желтоватого цвета вино колыхалось в такт дрожи, создавая на поверхности маленькие, расходящиеся волны. Круги по воде. Как от камня, брошенного в ее короткую, украденную минуту покоя.
– Анна? – голос Корнелия был спокойным. Но это было уже не теплое участие влюбленного мужчины. Это было профессиональное спокойствие инквизитора. Внутри него уже заработала безжалостная, холодная машина анализа: Кто? Что? Где? Когда? Почему?
Анна подняла на него взгляд. В ее глазах смешались ярость, бессилие и холодный, расчетливый страх. Коктейль эмоций, который она позволяла себе показать только ему. Одному ему во всем мире.
– Шаповалова арестовали.
Тишина. Одна секунда. Две. Три. В этой тишине утонули и звон бокалов, и тихая музыка, и приглушенные голоса других посетителей. Мир сузился до пространства между ними двумя.
Мышкин смотрел на неё не мигая.
– Я так понимаю, требуется моя помощь, – усмехнувшись сказал он.
– Да, – тут же кивнула Анна Витальевна.
Мышкин сладко улыбнулся. Бодаться с Владимирской Инквизицией он любил. И зачастую, показывал им, что значит «Сила по-муромски»!
* * *
Москва.
Я еще раз оглядел эту… компанию?
И да я готовился увидеть совсем других людей и в другом количестве.
Генералов в парадных мундирах, увешанных орденами. Важных чиновников в строгих, идеально отутюженных костюмах. Мрачных агентов в черной коже с непроницаемыми лицами. Ну в общем «Тайную Канцелярию» – чтобы громкое название отражало её суть.
Что угодно, только не… это.
Пожилой мужчина. Вязаная жилетка поверх клетчатой рубашки, теплые войлочные туфли. Седые волосы аккуратно зачесаны назад, короткая, ухоженная бородка с проседью.
Очки в простой роговой оправе. Он был похож на доброго дедушку из детской сказки или университетского профессора на пенсии.
Рядом с ним, за тем же столом, сидел мужчина лет пятидесяти в белом халате. Но халат был мятый, с пятнами от каких-то реактивов. Худой до болезненности, с острыми, выступающими скулами и запавшими глазами за толстенными линзами очков, которые делали его похожим на сову.
Его взгляд был взглядом фанатика – горящим, лихорадочным. Пальцы непрерывно постукивали по столу в нервном, рваном ритме.
И девушка. Молодая, моя ровесница.
Блондинка, но не гламурная столичная кукла. Стрижка – практичная, а не модная. Черная кожаная куртка была расстегнута, под ней виднелась простая белая футболка. Узкие кожаные брюки, высокие армейские сапоги на толстой подошве. На пальце правой руки – массивный серебряный перстень с гербом.
Это? Это вся хваленая Тайная Канцелярия? Разочарование било через край. Я ехал на встречу с теневой властью, а попал на собрание… кого? Пенсионеров, сумасшедших профессоров и студенток?
Пожилой мужчина поднялся. Движение было неспешным, но уверенным. Спина прямая, плечи расправлены. Несмотря на домашний вид, в нем чувствовалась старая военная выправка.
– Илья Григорьевич. Рад наконец познакомиться.
Голос. Я узнал этот голос. Слышал его на конференциях в записях лекций, которые считались классикой в этом мире. Мягкий баритон с легкой хрипотцой.
– Князь Васнецов, – представился он. – Андрей Петрович. И прошу вас, без титулов. Здесь мы все равны.
Васнецов. Легенда кардиологии. Автор революционного метода коронарного шунтирования. Лейб-медик трех императоров. Гений, признанный при жизни.
И покойник последние пять лет.
– Но вас же… – нахмурился я.
– Убили на охоте? – он грустно улыбнулся. – Официальная версия. Несчастный случай, шальная пуля. На самом деле – инсценировка. Иногда смерть – лучший способ остаться в живых. Особенно когда знаешь слишком много о готовящемся заговоре.
Мужчина в халате даже не встал. Он продолжал барабанить пальцами по столу, глядя на меня так, словно я был редкой бабочкой под микроскопом.
– Федор Ильич Громов. Профессор вирусологии, специалист по биомагическим угрозам. Возможно, читали мои работы.
Читал. «Квантовая природа магических вирусов», «Биотаумическая эволюция патогенов». Блестящие, прорывные исследования и совершенно безумные, на первый взгляд, выводы. Его с позором выгнали из Императорской Академии за «подрыв основ научного метода».
– Читал. Особенно ту, где вы утверждаете, что вирусы – разумны.
– Не разумны, – поправил он, не прекращая своего нервного барабанного боя. – Квази-разумны. Обладают коллективным полем принятия решений на квантовом уровне. Но это сейчас не важно.
Девушка поднялась. Плавное движение – не заученная манерность, а природная грация хищника.
– Настя Шелестова.
Короткое, крепкое рукопожатие. Ладонь сухая, на костяшках – мозоли. Она определенно занималась боевыми искусствами.
Шелестова. Теперь я узнал герб на ее перстне. Одна из пяти богатейших и влиятельнейших семей Империи. Нефть, сталь, оружие. Миллионы рублей активов.
– И это все? – я не смог сдержать разочарования. – Вся Тайная Канцелярия – это три человека в подвале?
Васнецов усмехнулся. Морщины в уголках его глаз стали глубже.
– А вы ожидали подземный бункер? Сотни агентов в черном? Огромные компьютеры и мигающие экраны?
– Было бы неплохо, чтобы было что-то в этом роде.
– Реальность всегда прозаичнее фантазий, молодой человек. Настоящая Тайная Канцелярия – это мы. Точнее, то, что от нее осталось после последней большой чистки.
– Чистки?
– Присядьте, Илья Григорьевич. История длинная. Коньяку? Чаю? Или сразу к делу?
– К делу. И к объяснениям. Полным объяснениям.
Я сел на предложенный стул. Жесткий, неудобный. Интресно, специально такой – чтобы не расслабляться.
Васнецов вернулся в свое кресло. Сложил руки домиком – классический профессорский жест.
– Илья Григорьевич, то, что я сейчас расскажу, знают единицы в этой стране. Даже Император не в курсе всех деталей. Готовы услышать правду?
– Я за ней приехал.
– Хорошо. Тогда начнем с главного. Эпидемия «стекляшки» – не случайность. Не теракт одиночек. Не происки внешних врагов. Это первый этап государственного переворота.
Слова повисли в теплой, прокуренной тишине комнаты как гильотина перед падением.
– Вы серьезно?
– Абсолютно. Заговор готовился годами. В нем замешаны министры, генералы, промышленники. Четверть Сената. Треть Думы. И, что самое страшное, – он сделал паузу, глядя мне прямо в глаза, – верхушка Гильдии Целителей.
Гильдия. Организация, которой я присягал на верность. Которая должна была стоять на страже здоровья всей Империи. Оказалась… рассадником предателей? Мир, в который я так старался вписаться, в который так верил, рушился. Что ж, любым Империям приходит конец. Эта не исключение.
– Но… зачем? – вырвалось у меня. – Какой смысл убивать собственный народ?
– Хаос – лучший катализатор перемен, – вступил Громов. Его пальцы перестали барабанить по столу и сложились в замок. – Когда люди умирают тысячами, когда правительство бессильно, они готовы принять любую власть, которая пообещает спасение. Классическая схема. Создать проблему, предложить единственное решение, стать героем.
– План элегантен в своей простоте, – добавила Настя. Она встала и подошла к карте на стене. – Эпидемия выкашивает население, особенно в густонаселенных центральных областях. Паника нарастает. Император вводит чрезвычайное положение, передавая власть военным и Гильдии. И тут – о чудо! – появляются спасители с готовым лекарством. Герои, победившие чуму. Народ ликует, требует наградить героев. А что может быть лучшей наградой, чем вся полнота власти?
– Бред. Это слишком сложно. Слишком много переменных.
– Именно поэтому план готовился годами, – Васнецов достал из-под стола пухлую папку и протянул ее мне. – Взгляните. Это лишь малая часть доказательств, которые нам удалось собрать.
Я открыл папку. Документы, фотокопии, выписки с банковских счетов.
Секретные приказы о поставках новейшего лабораторного оборудования в закрытые научные городки под видом сельскохозяйственных проектов. Переводы огромных сумм на счета подставных благотворительных фондов.
И списки. Сотни фамилий, должностей, званий. Это была не просто горстка заговорщиков. Это была раковая опухоль, пустившая метастазы во все органы власти.
– Откуда все это у вас?
– Я возглавлял Тайную Канцелярию последние пятнадцать лет, – спокойно сказал Васнецов. – Официально, с личной санкции Императора. Мы следили, собирали информацию, готовились нанести удар и обезглавить заговор. Но они оказались быстрее. Нанесли удар первыми.
– Пять лет назад прошла так называемая «ночная чистка», – продолжил он, и его голос стал жестче. – За одну ночь бесследно исчезли сорок семь наших лучших агентов по всей Империи. Просто исчезли. Испарились. Меня должны были убрать на следующее утро. Но мы успели инсценировать мою «трагическую гибель» на охоте.
– И с тех пор вы действуете из подполья?
– Именно. Нас осталось мало. Те, кому удалось вовремя скрыться. Те, кто был слишком глубоко под прикрытием. И те, кто присоединился позже, – он кивнул на Настю.
– Моего отца убили два года назад, – сказала она ровным тоном. Без эмоций, как будто зачитывала биржевую сводку. – Официально – автокатастрофа на горном серпантине. На самом деле – он отказался финансировать их проект «Очищение». Я продолжила его дело. Только с другой стороны.
Информация накатывала волнами. Слишком много, слишком быстро. Государственный переворот. Убитый князь. Тайное правительство в подвале. Я приехал лечить людей, а попал в плохой шпионский роман.
– Допустим, я вам верю. Допустим, заговор реален. Какое отношение ко всему этому имею я?
– Самое прямое, – Васнецов наклонился вперед, его взгляд стал острым, как скальпель. – Вы создали антидот. Единственный человек в Империи, кто смог расшифровать и, главное, понять гениальный замысел Снегирева.
– И?
– Снегирев знал о заговоре. Возможно, не в нынешнем виде, но он знал о самой идее, о людях, которые за ней стояли. Иначе зачем прятать формулу? Зачем все эти сложные шифры, тайники, загадки? Он готовился. Он оставлял оружие против заговорщиков. И вы – единственный, кто может это оружие найти и применить.
– Я нашел антидот. Все.
– Нет, не все, – Громов вскочил со стула и подошел к меловой доске на стене. Он начал быстро, лихорадочно рисовать формулы. – Структура вашего антидота, точнее, его магической составляющей, содержит уникальные резонансные маркеры. Биохимические подписи. Знаете, что это значит?
– Что каждая партия уникальна?
– Что можно отследить источник заражения! – он резко повернулся ко мне, его глаза горели за толстыми линзами. – Снегирев встроил в формулу механизм обратной идентификации! Если настроить антидот определенным образом, он будет работать как локатор! Мы сможем узнать, где и кем был создан конкретный штамм вируса!
– Но для этого нужны оригинальные записи Снегирева, – добавил Васнецов. – Полные записи. Его лабораторные журналы, теоретические выкладки. А они…
– В Муроме. В его тайной лаборатории.
– Именно. И вы – единственный, кто знает, где она находится.
Вот оно. Истинная причина, зачем я им нужен. Не антидот – его формулу я уже, по сути, передал Арбенину. Им нужен был доступ к архивам Снегирева. Ключ от тайной комнаты.
– Я лекарь, не шпион. И не собираюсь участвовать в ваших политических играх, – я встал и направился к двери. – Если вам нужны архивы – ищите их сами. Я вам не слуга.
– Подождите!
Голос Васнецова остановил меня у самого выхода. В нем появились новые нотки. Отчаяние?
– Есть еще одна, самая главная причина, по которой вы здесь. Проблема с массовым производством антидота.
Моя рука замерла на холодной дверной ручке. Один поворот – и я свободен. Могу уйти, вернуться в Муром, к Мишке, к Веронике, и попытаться забыть этот разговор как страшный сон.
Но… массовое производство. Без него все мои усилия, все риски, все бессонные ночи были бессмысленны.
– Что за проблема? – спросил я, не оборачиваясь.
– Вернитесь. Пожалуйста. Это важно.
В голосе старого князя была искренняя просьба. Не приказ, не манипуляция. Просьба.
Я медленно обернулся. Старик стоял у стола. В руках у него была новая папка. Толще предыдущей.
– Мы немедленно организовали три подпольные лаборатории. Закупили через подставных лиц лучшее оборудование, которое только смогли достать. Собрали лучших специалистов из тех, кто остался нам верен. Все химические компоненты из списка Снегирева удалось воспроизвести или найти современные аналоги.
– Но?
– Кроме одного.
«Слезы феникса». Конечно. Самый редкий, самый загадочный, самый магический компонент.
Я знал, что с ним будут проблемы. И теперь они пришли ко мне, чтобы я их решил. Ловушка захлопнулась.
– Теперь все понятно, – покачал головой я. – Вы не можете его синтезировать.
Это был не вопрос, а констатация факта.
– Это невозможно! – взорвался Громов. Он подскочил к доске и с яростью ученого, столкнувшегося с неразрешимой задачей, начал чиркать мелом. – Мы пытались! Термическая активация от криогенных температур до точки плавления платины! Магическая катализация с использованием редчайших реагентов! Даже пытались воссоздать структуру на квантовом симуляторе! Но она распадается! Молекулярная структура парадоксальна! Вещество одновременно существует и не существует в нашей реальности! По всем законам физики и магии – это невозможно!
Он не просто жаловался на неудачу. Он перечислял методы. И все они были… внешними. Они пытались создать чудо, а не принять его. Мой взгляд скользнул по хаосу формул на доске, и зацепился за маленький, почти незаметный символ в углу одной из самых сложных схем. Древний алхимический знак. Символ добровольной жертвы.
– Но у вас ничего не вышло, – сказал я тихо, но так, чтобы услышал каждый. – Потому что вы пытаетесь синтезировать то, что нельзя синтезировать. Для этого нужна человеческая жертва.
В комнате повисла тишина, в которой слышно было только треск дров в камине и стук моего собственного сердца.
– Добровольная жертва, Илья Григорьевич, – мягко, но твердо поправил Васнецов. – Принципиальная разница.
– Разницы особой нет, – отрезал я, чувствуя, как внутри закипает холодный гнев. – Жертва есть жертва. Называйте вещи своими именами.
Они даже здесь пытаются играть словами. «Добровольная». Как будто от этого что-то меняется. Как будто от этого на руках не останется кровь.
– Поверьте, мы пытались найти другой путь, – продолжил Васнецов, и в его голосе прозвучали оправдывающиеся нотки. – Пробовали использовать эссенции крови редких магических существ – грифона, мантикоры. Пытались создать искусственную Искру в лабораторных условиях, смоделировать акт воли. Но все тщетно. Мы пришли к выводу, что без добровольной человеческой жертвы, без этого уникального акта свободной воли, структура не стабилизируется.
– Значит, вы в тупике, – констатировал я.
Они привели меня сюда не для того, чтобы я помог им с синтезом. Они привели меня, чтобы я, как лекарь, как создатель антидота, подтвердил их страшный вывод. Чтобы я дал им моральное право… на что? На убийство?
– У нас есть решение, целитель, – раздался холодный, расчетливый голос Насти Шелестовой.
В нем не было ни сомнений, ни сочувствия. Только целеустремленная сталь. Я посмотрел на нее и понял – вот кто здесь настоящий хищник.
Она медленно поднялась со своего места у камина. Пламя отражалось в ее глазах, превращая холодный серый цвет в расплавленное золото.
– Правда, оно вам очень не понравится.
Глава 18
– Я слушаю, – мой голос прозвучал суше, чем я планировал.
Громов отложил бумаги, снял свои толстые очки, протер их о полу халата. Встал, подошел к доске на стене.
– Позвольте представить вам «Проект Искупление» с научной точки зрения, – Громов взял кусок мела. Пальцы дрожали, мел постукивал о доску, оставляя белые точки. – Оставим эмоции в стороне. Только цифры. Чистая математика.
Он начал чертить график. Линии, на удивление, были уверенными, несмотря на дрожь в руках – видно, что он рисовал подобное сотни, если не тысячи раз.
Экспоненциальная кривая роста заболеваемости. Прогнозы смертности. Статистические выкладки.
– По нашим самым консервативным расчетам, основанным на текущей скорости распространения и летальности в семьдесят процентов, без антидота в ближайшие полгода погибнет четыре миллиона человек.
Он добавил еще одну линию – жирную, уходящую почти вертикально вверх.
– При худшем сценарии – мутация вируса, повышение контагиозности, срыв карантинных мероприятий – до десяти миллионов. Это четверть населения центральных губерний Империи.
Десять миллионов. Население Швеции. Или Бельгии.
Целая страна, стертая с лица земли невидимым врагом.
Каждый из них – чей-то отец, мать, ребенок, возлюбленный. У каждого своя история, свои мечты, свои несбывшиеся надежды. Но для Громова это были просто цифры на доске.
Статистические единицы.
Он, наверное, и собственную смерть воспримет как конечную точку на графике индивидуальной продолжительности жизни.
– И это оправдывает убийство невинных? – мой голос прозвучал холодно.
Анастасия резко встала. Она обошла стол, каждый ее шаг был выверен, каблучки цокали по каменному полу.
Она остановилась за моей спиной.
– Мы не убийцы, целитель Разумовский! – ее голос взлетел на октаву выше. – Мы реалисты! Мы предлагаем выбор там, где его нет!
Холодные пальцы легли на мое плечо. Даже через одежду я чувствовал их ледяное прикосновение.
– Представьте себе, – я почувствовал ее дыхание на своем ухе. – Человек умирает от рака. Панкреатический рак, четвертая стадия. Метастазы в печени, легких, костях. Морфин уже почти не помогает. Он кричит от боли двадцать часов в сутки. Остальные четыре проводит в наркотическом забытьи.
Ее голос стал тише, интимнее.
– У него осталось три дня. Может, четыре. Дни невыносимой агонии. Дни, когда он будет молить о смерти, проклиная бога за то, что тот не забирает его.
Я знал таких пациентов. Видел их глаза – в них не было ничего человеческого, только первобытная, всепоглощающая боль и отчаянная мольба о конце.
Но это не давало права…
– И вот мы приходим к нему, – продолжила девушка, ее пальцы сжали мое плечо сильнее. – И говорим: у вас есть выбор. Умереть через три дня в агонии, забытым всеми, очередной статистической единицей в отчете. Или умереть завтра, без боли, зная, что ваша смерть спасет тысячи жизней. Что ваше имя войдет в историю как имя героя. Что ваши дети будут учить о вашей жертве в школах.
Она обошла меня и встала напротив. В ее глазах горел фанатичный огонь – такой я видел у сектантов перед актом самосожжения.
– Разве это не гуманно? Разве это не милосердно? Мы даем смысл бессмысленной смерти!
Я резко сбросил ее руку и вскочил. Стул с протестующим скрипом отъехал по каменному полу.
– Это манипуляция, – твердо сказал я. – Вы используете страх смерти и отчаяние умирающих. Вы эксплуатируете их беспомощность.
– О, какие громкие слова! – Анастасия театрально всплеснула руками. – Манипуляция! Эксплуатация! А что вы делаете каждый день, целитель? Разве вы не манипулируете пациентами, убеждая их согласиться на опасную, калечащую операцию? Разве не эксплуатируете их страх смерти, чтобы заставить их следовать вашим предписаниям?
Удар ниже пояса. И он попал точно в цель – я действительно часто убеждал, давил, почти заставлял пациентов соглашаться на рискованные процедуры. Но…
– Я убеждаю их ради спасения ИХ жизни! А не ради того, чтобы превратить их в сырье для лекарств!
Васнецов медленно поднялся.
Движение было тяжелым, словно на его плечах лежал невидимый груз всего мира. В отличие от остальных, в его глазах я видел настоящую, неподдельную муку. Человек, разрывающийся между долгом и совестью. Между необходимостью и человечностью.
– Илья Григорьевич, – его голос дрогнул. – Поверьте, если бы был другой путь… Любой другой путь…
Он подошел к столу, взял толстую папку. Его руки дрожали – не от старости, от запредельного напряжения. Он раскрыл ее передо мной.
– Мы искали альтернативы. Все лучшие умы Империи, оставшиеся нам верными, работали над этой проблемой. Синтетический аналог «Слез феникса» – невозможен, не хватает технологий. Магический барьер для изоляции городов – вирус адаптируется и пробивает его слишком быстро. Тотальный карантин – уже поздно, слишком широкое распространение.
Он перелистывал страницы – отчеты, расчеты, аналитические выкладки. На каждой странице стояла печать «Совершенно секретно» и жирная красная резолюция: «Неудача».
– И вот что у нас есть, – он открыл последнюю страницу. – Две тысячи триста семьдесят четыре пациента в терминальной стадии онкологии и неизлечимых магических болезней. Люди, которым осталось жить от нескольких дней до нескольких недель.
Это был список. Длинный, напечатанный мелким шрифтом. Каждая строчка – имя, возраст, диагноз, прогноз.
'Иван Петрович Сидоров, 67 лет, карцинома легких с метастазами в мозг, прогноз: 3–5 дней.
Мария Степановна Иванова, 54 года, глиобластома, прогноз: неделя.
Николай Воробьев, 8 лет, магическое выгорание четвертой степени, прогноз: 48 часов'
Восьмилетний мальчик. И они хотят предложить ему «стать героем».
Умереть, чтобы жили другие. Мой взгляд застыл на этой строчке, и хмурился. Я снова видел Мишку, лежащего на реанимационной кровати.
И понимал, что выбор, который они предлагают, – это не выбор. Это чудовищная, запредельная жестокость, прикрытая красивыми словами о героизме и высшем благе.
Восемь лет. Ребенок. Они хотят использовать даже детей.
– И еще, – Васнецов достал вторую папку. – Тысяча пятьсот двенадцать приговоренных к смертной казни за тягчайшие преступления. Серийные убийцы, насильники детей, государственные изменники, военные преступники.
Эти строчки читались иначе. Григорий Мясников по прозвищу Потрошитель, 37 доказанных убийств. Федор Козлов, изнасилование и убийство двенадцати малолетних девочек. Полковник Зубов, продажа военных секретов врагу, приведшая к гибели трех полков…
Монстры. Настоящие монстры в человеческом обличье. Но…
– Они тоже люди, – сказал я тихо.
– Люди? – Анастасия рассмеялась. Смех у нее был как треск разбитого стекла. – Они перестали быть людьми в тот момент, когда совершили свои преступления!
– Нам нужно всего пять процентов от общего числа, – Васнецов говорил устало, словно повторял заученный, ненавистный ему текст. – Пять процентов, Илья Григорьевич. Около двухсот человек. Двести жизней, которые и так обречены, против четырех миллионов.
Громов вернулся к доске, дописал новое, финальное уравнение.
– Математически это даже не дилемма. Двести против четырех миллионов – это соотношение один к двадцати тысячам. С точки зрения статистики, это погрешность измерения. Эмоционально – да, сложно принять. Но цифры не лгут, господа. Цифры – это чистая истина.
Цифры не лгут. Но они и не рассказывают всей правды.
За каждой цифрой – история, судьба, последний вздох. Мать, которая хочет увидеть, как ее дочь пойдет в первый класс. Старик, мечтающий дождаться правнуков.
Даже у приговоренного к смерти убийцы, возможно, есть мать, которая будет оплакивать его смерть. Самого его мне не жалко.
Фырк зашипел у меня на плече, его шерсть встала дыбом.
– Они считают людей как скот на бойне! Двуногий, это же чистой воды фашизм! Только вместо расовой чистоты – медицинская целесообразность!
Он был прав. Когда начинаешь делить людей на полезных и бесполезных, на достойных жизни и расходный материал – это первый шаг к катастрофе.
– Вы понимаете, к чему это приведет? – я говорил медленно, взвешивая каждое слово. – Сегодня мы убьем двести обреченных. Завтра решим, что можно использовать не только терминальных больных, но и просто тяжелых, с плохим прогнозом. Послезавтра – что преступники с пожизненным заключением тоже вполне подойдут. А там и до инвалидов недалеко. И душевнобольных. И просто неугодных режиму.
– Не передергивайте! – Анастасия стукнула кулаком по столу. – У нас есть четкие, строгие критерии! Только добровольное согласие! Только терминальная стадия!
– «Добровольное» согласие умирающего в агонии человека – это оксюморон. Человек в таком состоянии согласится на что угодно, лишь бы прекратить боль.
– Значит, пусть лучше умрут миллионы? – Громов резко повернулся от доски. В его глазах за толстыми стеклами очков блеснуло что-то нехорошее. – Вы готовы взять на себя личную ответственность за их смерть?
Вот он, главный удар. Переложить ответственность. Классическая манипуляция – если ты не с нами, значит, ты убийца миллионов.
Я встал так резко, что стул опрокинулся с грохотом, который эхом прокатился по подвалу.
– Врач дает клятву спасать жизнь. Спасать до последней секунды. До последнего вдоха. До последнего удара сердца! А вы просите меня стать вербовщиком смерти и торговцем последней надеждой. Фактически – палачом в белом халате!
Фырк матеаризовался из ниоткуда и подпрыгнул на моем плече, его мысленный голосок звенел от возмущения.
– Правильно, двуногий! Покажи этим упырям, что медицина – это не торговля смертью! Что есть черта, которую нельзя переступать!
Анастасия медленно поднялась, обошла опрокинутое кресло. В ее глазах мелькнуло нечто хищное – как у кошки, загнавшей мышь в угол.
– Знаете, в чем ваша проблема, Разумовский? – ее голос стал тихим, почти ласковым. – Вы романтик и идеалист. Вы все еще верите в детские сказки про абсолютное добро и абсолютное зло.
Она подошла ближе, встала в полушаге от меня.
– Но мир не черно-белый. Он серый. И иногда, чтобы сделать большое добро, приходится запачкать руки в малом зле. Иногда нужно стать монстром, чтобы победить других монстров.
– Тот, кто сражается с чудовищами, рискует сам стать чудовищем, – процитировал я Ницше из прошлой жизни.
– О, вы читали философов! – она саркастически поаплодировала. – Браво! Но Ницше также говорил о сверхчеловеке. О том, кто способен переступить через мораль толпы ради высшей цели.
– Гитлер тоже так думал. И мы знаем, чем это закончилось.
Лицо Анастасии исказилось гневом. Маска светской дамы окончательно слетела, обнажив истинную сущность – фанатичку, готовую на все ради своей цели.
– Вы просто трус, Разумовский! Слабак, прячущийся за высокими словами! Боитесь запачкать свои драгоценные ручки и взять на себя ответственность за трудное, но необходимое решение!
Высшее благо. Трудное решение. Необходимая жертва. Любимые эвфемизмы всех тиранов и массовых убийц в истории человечества. Сталин тоже говорил о необходимых жертвах, отправляя миллионы в ГУЛАГ. Пол Пот оправдывал геноцид построением нового, идеального общества.
– Нет, – отрезал я и развернулся к двери. – Я давал клятву спасать жизни. Я шел в медицинский, чтобы именно этим и заниматься. И я – не могу по-другому. Это противоречит моей природе. Каждый раз, когда я думаю о том, что какой-то человек может умереть – я теряю смысл жизни. Можете называть меня трусом сколько угодно. Но я не буду участвовать в массовом убийстве. Ни под каким соусом. Ни под какими красивыми названиями.
– Подождите! – Васнецов вскочил, опрокинув стакан с водой. Вода растеклась по столетним документам, размывая чернила. – Илья Григорьевич, прошу вас! Хотя бы выслушайте весь план! У нас есть протоколы, как минимизировать страдания! Как сделать процесс максимально гуманным!
Максимально гуманное убийство. Что дальше? Милосердный геноцид? Добрый концлагерь?
– Нет, – я даже не обернулся. – Нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы меня убедить участвовать в этом.
– Даже если завтра в вашей больнице начнут умирать дети? – голос Громова был холодным как скальпель. – Даже если среди них будут ваши пациенты? У Миши Шаповалова ведь есть друзья. Такие же маленькие как он.
Удар в спину. Подлый, расчетливый. Он знал про моих пациентов. Изучил, подготовился.
Я замер с рукой на дверной ручке.
– Их смерть будет на вашей совести, Разумовский, – добавила Анастасия. – Каждый ребенок, каждый пациент, который умрет из-за отсутствия антидота – это будет ваша вина. Потому что вы могли их спасти, но отказались.
Классическая манипуляция. Перекладывание вины. Но часть меня – маленькая, гадкая, предательская часть – шептала: а вдруг они правы? Вдруг мой идеализм, моя клятва Гильдии убьют больше людей, чем их безжалостный прагматизм?
Нет. Нет, черт возьми!
Я дернул тяжелую дубовую дверь с такой силой, что она с грохотом ударилась о каменную стену. Эхо прокатилось по подземному коридору, как раскат грома.
– Идите к черту! – крикнул я в проем, уже не заботясь о вежливости. – Все! С вашим проектом, вашей математикой и вашим проклятым высшим благом!
Я вышел и хлопнул дверью так, что с низкого сводчатого потолка посыпалась вековая штукатурка.
Подземный коридор встретил меня могильным холодом. Стены из грубого, неотшлифованного камня, покрытые вековым налетом сырости и черной плесени, давили с обеих сторон.
Пахло затхлостью, гнилью и чем-то еще… формальдегидом? Нет, этот запах прилип к моей одежде в той комнате. Но под ним был другой. Старый, въевшийся в камни. Запах страха и застарелой смерти.
Сколько тайн похоронено под этими плитами?
Мои шаги гулко отдавались от стен, многократно усиленные эхом. Топ-топ-топ – как отсчет метронома. Или как стук моего собственного сердца – учащенный, неровный. Руки дрожали от адреналина и праведного гнева.
