Текст книги "Время учеников. Выпуск 2"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Даниэль Клугер,Павел (Песах) Амнуэль,Эдуард Геворкян,Александр Етоев,Андрей Измайлов,Николай Ютанов,Андрей Чертков,Владимир Васильев,Леонид Филиппов,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Соседи разошлись, кто-то увел и рыдающую в истерике госпожу Эвридику. Внизу была видна только одинокая фигура Миртила, неподвижно глядевшего вслед скрывшимся цистернам.

15 сентября (утро)

Газеты вышли вовремя, и это само говорило о том, что ничего из ряда вон ночью не случилось. Я немедленно принялся искать сообщения о ночных происшествиях. Ничего. Пресс-конференция премьер-министра об экономических реформах. Приватизаиця, как там было сказано, «отдельных объектов системы здравоохранения». Пунктов, значит, донорских. Это мы уже поняли. Реформы, реформы… Знаем мы эти реформы. Черные рубашки тоже начинали с заявлений о необходимости оздоровления экономики. А чем кончилось? Фронт, котел, лесоповал. И очередное оздоровление нации. Ох-хо-хо, господа реформаторы…

Еще одна статья доктора Марсия. Положительно необходимо выяснить у Харона, кто же это такой. Весьма смелые взгляды выражает, хотя и несколько безапелляционен. Впрочем, возможно, только на мой взгляд. Я, все-таки, человек консервативный. На этот раз он выражал серьезное сомнение в целесообразности сдачи желудочного сока. Оказывается, с медицинской точки зрения этот процесс не столь безобиден, как думали раньше. Действительно, у меня тоже последнее время побаливает желудок. И как раз после сдачи сока…

Гермиона все еще спала, вниз не спускалась, так что я позволил себе к чашке кофе рюмку коньяка. Интересно, если мы еще два года назад приняли решение о демилитаризации и значительном сокращении армии (строго говоря, не мы приняли решение, а марсиане), то откуда вдруг появилась ночная бесконечная колонна? А я еще спрашиваю, почему задерживают выплату пенсии…

На почту я отправился скорее по привычке, нежели в надежде на получение (наконец-то) пенсии. Погода была традиционно-дождливой и ветренной. Я машинально взглянул в сторону Марафин – откуда ночью полыхало грозное зарево. Может быть, мне показалось, но небо в той стороне затягивала темно-серая дымка. Нет, скорее, все-таки показалось, скорее, это дождевые облака.

Мостовая вся была покорежена следами гусеничных траков. Я вспомнил слова Пандарея о ремонте. Ну да, как же, так тебе армия и станет на это тратиться. Нет, похоже, опять все будет делаться силами и средствами мэрии, а средств и сил нет, так что придется неизвестно сколько времени спотыкаться о выбоины и терпеть. Терпеть, терпеть…

Проходя мимо стационара (бывш. особняк господина Лаомедонта), я обратил внимание на весьма внушительных размеров толпу. Люди тихо стояли у входа. Я проследил за направлением взглядов и обнаружил, что все читают новую вывеску. Она висела на месте старой и гласила, что отныне в здании располагается не донорский пункт, а предвыборный штаб кандидата в мэры нашего города господина Лаомедонта. Вот так-так. А мы еще не принимали всерьез слова Пандарея. А почему бы и нет, собственно? Чем это господин Лаомедонт хуже нашего нынешнего, с позволения сказать, господина мэра? Что этот ворюга, что тот… Интересно, где теперь будут собирать желудочный сок?

Я постоял немного, послушал, но все молчали, пряча друг от друга глаза. Конечно, непривычное объявление, не так легко подобное принять сразу же и всей душой. Я пошел дальше.

Город весь был увешан предвыборными плакатами господина Лаомедонта. Господин Лаомедонт был изображен красавцем, сверкавшим белозубой улыбкой и приветственно поднявшим руку. На некоторых плакатах он никого не приветствовал, а держал в руках рог изобилия, обрушивавший на наш город все мыслимые и немыслимые блага. Поглядим, поглядим. Странно, что никаких других кандидатов не было ни видно, ни слышно. Ну, с этим пусть разбирается окружная избирательная комиссия.

На почте все по-прежнему – никаких пенсий. Правда, над окошком выдачи – тоже плакат господина Лаомедонта. На этом плакате кандидат в мэры протягивал мне крупную купюру. На купюре значилось: «Помощь нуждающимся и немощным.» По дороге домой заглянул в трактир к Япету, вспомнил, что вышел из дома не позавтракав толком. Взял бифштекс по-фермерски, поджаренные булочки и кружку пива. Япет поставил заказ, рассеянно пожелал приятного аппетита и вернулся к стойке. Я не сразу заметил причину его рассеянности. Как не обратил поначалу внимания на то, что в трактире было непривычно тихо. Хотя почти все наши оказались уже здесь. И все читали газеты. Неужели я пропустил что-то важное? Я отставил бифшекс в сторону и заглянул в газету, которую держал перед собой ветеринар Калаид. «Вестник Милеса». Конечно, я-то утром просмотрел только нашу городскую. Наскоро позавтракав я оглянулся, в поисках свободного экземпляра.

Первым оторвался от чтения Парал. Против ожидания, он не отпустил никаких язвительных замечаний по поводу прочитанного. Огляделся по сторонам с видом несколько обалделым и сказал: «Вот это да…» Я попросил у него газету. Он молча протянул ее мне, ткнул пальцем во вторую полосу, а сам закурил сигарету и задумчиво окутался белесым дымом.

Я спешно принялся за чтение. Статья называлась «Нам не зажать рот» и была написана господином Корибантом. А рассказывалось в ней о непримиримой борьбе автора статьи со зверской правительственной цензурой, в свое время вычеркнувшей в его поэтической публикации, подписанной икс-игрек-зет слова «А на далеком горизонте зловещий Марс горит пожаром…» Едва я начал читать, как у меня тут же появилось чувство, что за мной наблюдают. Я огляделся. Нет, все сидели, уткнувшись в газеты. Видимо, ощущение появилось от смелости сказанного в статье. Конечно, на первый взгляд повод мелкий – лирическая строка, вырезанная чересчур бдительным чиновником. Но автор не скупился на язвительные выпады в адрес властей вообще, на филиппики в защиту свободы слова, и тому подобное. Что же до чтения между строк, то тут можно было усмотреть и того больше.

Нет, положительно, происходят какие-то перемены. Я еще не знаю, к лучшему ли, но – происходят. Почти с отчаянием подумал я о все еще отсутствующем Хароне. Конечно же, он участвует в этих переменах. Так позвони же, скажи, черт возьми, что происходит? Чего нам ожидать? А ведь он-то мог бы, наверняка мог бы рассказать.

Я снова пробежал глазами статью. Наш мэр прямо назывался пособником столичных властей (ясно, что автор метил в марсиан) и провинциальным интриганом.

16 сентября

Не погода, а просто наказание. Ветер и дождь, ветер и дождь. Правда, температура прежняя – десять градусов по Цельсию. То ли из-за погоды, то ли от нервов, но экзема моя обострилась настолько, что ни о чем другом не могу думать. Ни мази, ни таблетки, купленные у Ахиллеса, не помогают. Пишу и чешусь, чешусь и пишу. Из дома не выходил и выходить не собираюсь, лучше уж терпеть ворчание Гермионы, чем узнавать новости, погружающие и мозг, и душу в самый настоящий хаос. Где же, в конце концов, Харон? И что происходит на свете? Впечатление такое, что в обществе вот-вот взорвется бомба – куда там атомной.

17 сентября

Все-таки, есть в природе нечто, неподдающееся рациональным объяснениям (уже не первый раз мне приходится об этом писать). Я имею в виду человеческую способность к пророчествам, предсказаниям и предчувствиям. Пусть на уровне смутных прозрений, на уровне, может быть, подсознания, но есть, есть. Вот, написал вчера: «В обществе вот-вот взорвется бомба». И что же? Взорвалась! Причем прямо с утра. Взорвалась-таки бомба. Даже сейчас, по прошествии нескольких часов, стоило мне вспомнить об этом – и тут же начали дрожать руки. Да, бомба взорвалась, и взрыв этот имел представлял собой появление очередной статьи в «Вестнике Милеса».

Уже одно название, вынесенное в заголовок гигантскими буквами, шокировало читателей – «Есть ли жизнь на Марсе?» Сама статья занимала целую страницу. В ней автор, некий доктор Махаон (ни разу не слыхал этого имени) обстоятельно и академично, с множеством цифр и ссылок на авторитетнейших ученых – астрономов, биологов и т. д. – доказывал: вот уже миллионы лет, как на Марсе нет никаких признаков жизни. В лучшем случае – одноклеточные, типа земных амеб. Что же касается загадочных вспышек, наблюдавшихся два месяца назад астрономами Милесской обсерватории, то они, скорее всего, имеют характер вулканический.

При всей обстоятельности и академичности общий тон статьи показался мне откровенно оскорбительным – особенно в конце, когда господин Махаон начал иронизировать по поводу «легковерных обывателей, обожающих сенсации и упрямо не желающих расставаться с антинаучной точкой зрения». «На Марсе жизни нет и никогда – в обозримом историческом прошлом – не было», – так заканчивалась статья. Из чего можно было сделать вывод: а кто не согласен, тот дурак. Не люблю я эту безапелляционность нынешних, с позволения сказать, ученых. Вот и доктор Марсий грешит ею. Каждый считает себя гением, а возможных оппонентов – ничтожествами. Не то, чтобы я принципиально возражал против положений статьи, но против недопустимо критиканского тона, кроющегося за кажущейся академичностью – да, безусловно.

Обсуждать прочитанное с Гермионой бесполезно, Артемида опять куда-то запропастилась. В полном расстройстве я позвонил в редакцию городской газеты господину Корибанту, заместителю Харона и спросил, читал ли он статью в «Вестнике Милеса»? На мой вопрос господин Корибант ответил, что еще не успел, но если я хочу узнать подробности предвыборной платформы кандидата в мэры господина Лаомедонта, то он весьма советует не пропустить сегодняшний номер нашей газеты.

Как-будто кого-нибудь может интересовать предвыборная платформа господина Лаомедонта в то время, когда неизвестно, есть жизнь на Марсе или ее нет?

Я попытался дозвониться до мэрии, но там никого не было. Автоответчик сообщал одну и ту же фразу: «Извините, мэрия временно не работает, по всем вопросам обращайтесь через три дня к секретарю». Несмотря на то, что автоответчик говорил нежным голоском очаровательной Тионы, никаких теплых чувств он у меня не вызвал.

Поистине, безответственность наших сограждан перешла всякие границы. И не только господина Корибанта или мэра, но и моего дорогого зятя. На Марсе жизни нет, а он торчит в столице и в ус не дует!

Словом, ничего мне не оставалось делать, кроме как отправиться в трактир и попытаться узнать хоть что-нибудь.

Предвыборные плакаты и портреты господина Лаомедонта по-прежнему красовались на всех стенах и во всех витринах. И вот что удивительно: мальчишки всегда обрывали афишы и объявления, а тут, несмотря на то, что прошло целых два дня, ни один листок не был даже надорван. Может быть, кто-то специально следит за порядком? Слава Богу, хоть что-то стабильное в этом безумном мире.

В отличие от сотрудников редакции и членов городского совета, наши были заняты обсуждением статьи в «Вестнике Милеса». Едва я вошел, все точно по команде повернулись в мою сторону, я даже немного встревожился.

«А вот Аполлон, – сказал Димант, – он у нас учитель астрономии, пусть ответит.» Как-будто можно объяснить научную теорию Полифему или тем более Пандарею! Однако делать нечего. Пришлось прочесть целую лекцию. Клянусь, никогда я не волновался так, как в этот раз! Я постарался говорить с максимальной объективностью, тщательно подбирая слова, потому что в отличие от чиновников, прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько серьезна и опасна тема. Я ссылался и на теории Птолемея, и на новейшие исследования докторов Бриарея и Котта из Марафинской астрофизической обсерватории. К концу я чувствовал себя словно на защите диплома в университете.

Некоторое время все молчали. Потом Полифем задиристо спросил: «Ты можешь ясно ответить: есть жизнь на Марсе или нет?» Ну вот попробуй такому что-нибудь объясни! О чем же я толковал перед ним битых полчаса? Не дождавшись ответа, Полифем тут же сделал вывод: «Все ясно, старички, это провокация. Этот Махаон марсианский агент. Решил усыпить бдительность, сволочь. Дескать, жизни на Марсе нет и не было, так что живите спокойно, все в полном порядке. А они пока что приберут все к рукам.» – «А что, есть еще что прибирать?» – ядовито поинтересовался Парал. «Нет, – сказал Димант, – тут надо подумать как следует. Может, сегодня на Марсе жизни и правда, нет. Вчера, может, была, а сегодня – нет». – «А куда ж она, по-твоему, могла деться? – ехидно спросил Парал. – Это пенсия сегодня – есть, а завтра – тю-тю. Марсиане – не пенсия». – «Это точно, – подтвердил Полифем. – Насчет пенсии – это правильно. А насчет марсиан – не может такого быть, чтобы не было. Кто-то же нас завоевал? Или не завоевал? Кто-то за наш желудочный сок платил? Или не платил?» Тут он замолчал. Потому что всем, как мне показалось, пришла в голову одна и та же мысль. Первым ее высказал Морфей. «Старички, – сказал он. – А что, если их всех того… А?» – «Кто? – спросил Полифем. – Лаомедонт, что ли?» И все снова замолчали. Потому что вот как раз-таки господин Лаомедонт, по мнению большинства наших сограждан, очень даже мог – не только марсиан, но и кого угодно.

Я высказался в том смысле, что сомнения в жизни на Марсе высказывались учеными давно. «Да ладно тебе, – сказал Полифем. – Нашелся тоже ученый. Астроном-гастроном».

Все-таки грубость и бесцеремонность его бывают порой просто возмутительны. В конце концов, что может понимать в астрономии одноногий отставной унтер-офицер?

Заика Калаид задергался, зашипел. Когда все к нему обратились, он выдавил из себя: «Ж-жизнь на З-земле з-за-ародилась м-милл-лиа-ард лет наз-зад…» «Отчего же, – съязвил Парал. – Может, они нашим желудочным соком отравились?» – «Так этим сволочам и надо», – заявил Полифем. «Ну нет, – возразил Ахиллес, – в статье-то сказано: миллион лет как жизни на Марсе нет…» – «Мало ли что там сказано.» Тут в разговор вмешался Зет, двоюродный брат Калаида. «Старички, – задумчиво произнес он, – а откуда Минотавр обо всем заранее узнал? Вот ведь и напился еще неделю назад. Ведь не просто так напился…» «А кто же теперь будет платить за желудочный сок?» – спросил вдруг Борей. После этих слов воцарилась глубокая тишина. Действительно, если марсиан нет – неважно, по какой причине – то как же теперь будет с желудочным соком?

Полифем налился кровью, положил костыль поперек стола и широко открыл рот. По всему видно было, что он сейчас призовет нас всех то ли на Марс, то ли еще куда. Но тут дверь отворилась и в трактир вошел неожиданный посетитель. При его появлении мы мгновенно забыли и о статье, и о марсианах и даже о желудочном соке. Потому что к нашему столу, в сопровождении молодого Эака и с обаятельной улыбкой на устах приближался не кто иной, как кандидат в мэры господин Лаомедонт.

«Здравствуйте, друзья! – сказал он. – Прекрасная сегодня погода, верно?» Каждый из нас ответил на приветствие по-своему: кто кивнул, кто промычал что-то невразумительное, кто сделал вид, что не слышит. Лаомедонт выглядел довольным. Остановившись перед столом он произнес небольшую речь о том, как славно заживем именно мы – конкретные люди, сидящие здесь – под его, Лаомедонта, руководством. Надо только не забыть проголосовать через месяц именно за него.

«А памятные открытки, – добавил он, – вам вручат сейчас». Эак тут же раздал всем запечатанные конверты, после чего господин Лаомедонт нас покинул. Любопытный Полифем тут же разорвал конверт. «Ух ты, – сказал он, – хорошенькое напоминание. Старички, тут сотенная!» Действительно, в каждом конверте оказалась сотенная купюра и открытка с портретом господина Лаомедонта.

«Фальшивка, – убежденно заявил Парал. – Что он, дурак что ли – такими деньгами разбрасываться?» – «А мы проверим», – сказал Полифем и заковылял к стойке. У стойки Япет долго рассматривал курюру на свет, мял ее, нюхал. Наконец, сказал с тяжелым вздохом: «Настоящая».

Мы онемели. А Полифем уже заказал себе рюмку самого дорогого коньяку. «С дрянной собаки хоть шерсти клок, – заявил он. – Хрен я за него проголосую».

Действительно, как бы сладко ни улыбался господин Лаомедонт, как бы ни швырял деньгами, но иметь в мэрах города гангстера – это, знаете ли, как-то…

К проблемам, затронутым в статье доктора Махаона мы больше не возвращались. Да и что толку спорить? Все равно – никто и никогда не узнает правды о марсианах.

18 сентября (первая половина дня)

Из-за экземы я с трудом уснул накануне. И спал плохо, видел отвратительные сны. Под утро мне вообще приснилось нечто невообразимое: Минотавр и Лаомедонт, оба пьяные вдрызг, едут в обнимку верхом на цистерне с надписью «Желудочный сок». Проснулся совершенно разбитым, а вспомнив все новости последней недели, так и вовсе почувствовал себя только что не на кладбище.

Не знаю, почему, но возвращения зятя я уже ждал не просто с нетерпением, а, как писали в старых романах – «сгорая от нетерпения». Мне почему-то казалось, что вот приедет Харон и все, по крайней мере, объяснит. Боже мой, когда же я, наконец, научусь: ни от событий, ни от объяснений нельзя ждать ничего хорошего. В таком мире мы живем.

Так оно и произошло. Что же – Харон, наконец-то, вернулся. Был он мрачен и настолько озабочен, что даже не обратил внимание на неуверенную улыбку и бегающие глазки Артемиды. Так я и не удосужился с ней серьезно поговорить. Вечно что-то мешает: то одно, то другое. Слава Богу, повторяю, что Харону, похоже, не до того было, семейного скандала я бы, наверное, не перенес.

Приехал он к обеду. Спасибо лаомедонтовым деньгам – Гермиона с утра отправилась по магазинам, так что к возвращению Харона у нее и впрямь получилось нечто вроде праздничного стола.

Увы, зять мой, как всегда, и на это не обратил никакого внимания. Впрочем, Гермиона привыкла и давно уже не обижалась на подобное поведение.

Мне не терпелось узнать, какие новости он привез из столицы, но я сдерживал вполне естественное любопытство, понимая, что новости могли оказаться не очень приятными. Во всяком случае, непредназначенными для женских ушей. Поэтому я сидел молча в ожидании обеда, а Харон быстро просматривал газеты, изредка ругаясь шепотом. Содержание некоторых номеров, по-моему, приводило его в настоящую ярость.

Вошла Гермиона с супницей, разлила по тарелкам и тихонько вышла. Еще один признак всеобщей растерянности. Обычно они с Артемидой стараются присутствовать при всех мужских разговорах. А тут тихонько уселись в кухне. Ну, Артемида – понятно почему. Но и Гермиона не предприняла никаких попыток остаться в нашем обществе.

Обед закончился в молчании, но за десертом я все-таки спросил – обычным, по возможности, беспечным тоном: «Что новенького?» – «Новенького? – Харон нехорошо усмехнулся. – Боюсь, что очередная смена властей, отец.» Я не поверил собственным ушам. Хотя, если разобраться – именно этого следовало ожидать.

«То есть как? – спросил я. – А марсиане?» Харон пожал плечами. «Разве вы не читали газет? – спросил он. – Вот, например, доктор Махаон доказывает, что жизни на Марсе нет вот уже более миллиона лет. А раз нет жизни, то и марсиан, соответственно, тоже. И не было.» Все это он говорил с нескрываемым сарказмом. Я счел это вполне естественной реакцией на непроходимую и очевидную глупость газетных публикаций и решил подождать, пока он немного успокоится. Но он продолжал говорить.

То, что я узнал повергло меня не то, что в шок. Я даже не могу подобрать правильного определения своему тогдашнему состоянию. Правильно будет охарактеризовать его как временное полное отупение. Только и сумел выдавить: «Как это может быть? Как они могут с нами так поступить?» На что Харон ответил, что еще как могут, потому что с нами только ленивый не поступает как захочет.

По его словам выходило так, что марсиане еще около месяца назад начали интенсивную подготовку к возвращению. Загрузили все запасы сока, выкачанного из наших желудков. И, наконец, улетели.

Я вспомнил вереницу цистерн, проходивших ночью через наш город. Мне стало нехорошо. Что же это получается, господа марсиане? В тот самый момент, когда народ в вас поверил и даже ощутил некую благодарность – за то что вы, наконец, позаботились о нем, обеспечили ему стабильное и безбедное существование, обеспечили источником дохода, независящим от инфляции, девальвации, приватизации и национализации и Бог знает, чего еще – в этот самый миг, повторяю, вы вдруг закрываете пункты приема желудочного сока! Мало того – вы выпускаете из тюрьмы господина Лаомедонта, которым он, этот народ, был сыт уже по горло! И вы еще смеете считать себя цивилизованной властью? Вы такие же эгоисты и гангстеры, господа, как господин Лаомедонт и его подручные, ничуть не лучше. Хоть вам и удалось пересечь космическое пространство.

В конце Харон сказал: «Вот так-то, отец. Они нас покинули. Улетели. Фью-ють! И сделали ручкой. Так что никаких марсиан больше нет. А насчет того, были ли они, тут доктору Махаону виднее.» – «Но послушайте, Харон, они же просто не имеют права! – в полной растерянности промямлил я. – Существует же, в конце концов, какая-то ответственность. Перед обществом, перед людьми. Сейчас, когда народ принял их, наконец, с открытой душой, когда мы нашли общий язык, когда впервые – за столько-то лет! – никто не ругает власти… Ну, не без претензий, конечно… – я смутился и замолчал под ироничным взглядом моего дорогого зятя. Но все-таки сказал: – А как же желудочный сок?» «Собственно, почему вы думаете, что их потребность в сем субстрате бесконечна? – с интересом спросил Харон. – Вам никогда не приходило в голову, что им нужно конечное, вполне определенное количество и что получив его, они попросту уберутся восвояси?» Нет, конечно же, нет. Никогда такое не приходило мне в голову.

«Представьте себе, – заметил Харон. – А ведь я писал об этом. Да и не один я.» Как-будто в нынешней ситуации может иметь серьезное значение – кто о чем писал.

Наш разговор прервался неожиданным образом. В столовую вошла Гермиона. Глаза ее были широко раскрыты и она, по-моему, заикалась почти как Калаид. Во всяком случае, ни я, ни Харон не смогли понять звуков, которые она издавала. В конце концов, под нашими недоуменными взглядами она и вовсе замолчала, только указала рукой на входную дверь. Мы с Хароном одновременно посмотрели туда. Не знаю, как у моего зятя, а у меня немедленно появилось желание если не исчезнуть, то сделаться очень маленьким.

Дверь распахнулась, и на пороге нашей уютной семейной гостинной появился господин Лаомедонт собственной персоной. Он сделал вид, что не замечает нашего изумления. Улыбнулся точь-в-точь как на предвыборном плакате, в левой руке на отлете – шляпа. Пока я собирался с мыслями, господин кандидат в мэры прочувствованно пожал мне руку и по-моему, даже справился о здоровье. Пишу так неуверенно, потому что не очень контролировал собственные мысли в тот момент. Повернувшись к Харону, господин Лаомедонт попросил того уделить ему несколько минут для важного разговора. Харон молча указал ему на дверь своего кабинета, и они скрылись там.

Я осторожно выглянул в прихожую. Оказывается, господин Лаомедонт прибыл в сопровождении Эака и Никострата. Оба молодых человека держались официально. Я сделал неожиданный вывод: оба молодых человека были похожи друг на друга как родные братья. Или так только казалось – из-за общего выражения лиц? Никострат старательно делал вид, что не узнает Артемиду, стоявшую в двух шагах от него.

Я вернулся в столовую. Мы с Гермионой посмотрели друг на друга и, по-моему, вспомнили об одном и том же – о злосчастной статье Харона, в которой нынешний кандидат в мэры был назван обыкновенным гангстером.

Я на цыпочках подкрался к двери в кабинет и прислушался. В этот самый момент господин Лаомедонт сказал: «Интересы демократии…» Дальше я не расслышал, но мне стало по-настоящему плохо. Когда господа лаомедонты говорят о демократии, здравомыслящий человек испытывает неодолимое желание немедленно последовать примеру Миртила. То есть, сбежать как можно дальше и сидеть как можно тише.

Что ответил Харон, я не расслышал. Вскоре господин Лаомедонт вышел. Харон сопровождал его. Лицо моего зятя было совершенно бесстрастно. Лицо кандидата сияло доброй улыбкой.

«Надеюсь, вы передумаете», – сказал он. Повернувшись к нам с Гермионой, произнес: «Всего хорошего, господа».

На этот раз ни Гермиона, ни Артемида не усидели в кухне. Мы стояли втроем в каком-то столбняке и во все глаза смотрели на Харона, ставшего с уходом новоиспеченного кандидата еще более мрачным.

Оглядев нас по очереди, всех троих, Харон сообщил: «Господин Лаомедонт желает принять меня на работу.» Честно говоря, я ожидал услышать совсем другое. «На работу? – недоверчиво переспросила Артемида. – На какую работу?» Тогда Харон с неприятной усмешкой сообщил, что господин Лаомедонт, ценя его высокие профессиональные качества и принципиальность позиции, предложил стать пресс-секретарем предвыборного штаба. А может быть, принять участие в компании в качестве кандидата на пост вице-мэра. Естественно, при мэре-Лаомедонте.

Гермиона прижала руку к груди и медленно опустилась на диван. Артемида молча хлопала глазами. Я осторожно нащупал стул за спиной и тоже сел.

«Мало того, – добавил он, – мне предложена зарплата в несколько раз превышающая нынешнюю.» Мне оставалось только развести руками и поблагодарить Бога. Но по лицу моего зятя я видел, что не все с этим предложением обстояло гладко.

«И что же? – осторожно спросил я. – Надеюсь, вы согласились?» Харон посмотрел на меня так, будто я спросил: «Надеюсь, вы согласились ограбить Национальный банк?» «Разумеется, нет, – ответил он. – Неужели вы не знаете, что из себя представляет этот тип? Как вы могли предположить, что я соглашусь?» Артемида задохнулась от негодования и пулей вылетела из гостинной. Гермиона последовала за ней.

Я понимаю, что есть идеалы. Есть принципы. Человек не может жить без принципов. Прекрасно! Вот же он, удобный момент для того, чтобы попытаться воплотить их в жизнь! «Харон, – сказал я. – Не мне вас судить, вы человек взрослый. Не знаю, может быть он предложил вам что-то противозаконное?» – «Противозаконное? Конечно нет. Я просто должен буду создать образ идеального избранника народа из этого уголовника!» Нет, все-таки, его не переделаешь. Но я не мог уйти просто так, я должен был объяснить ему то, чего он не видел. При всем своем уме и всей своей принципиальности.

«Послушайте, Харон, – сказал я, – нельзя же так, в конце концов…» – «Как? – спросил он обманчиво-кротким голосом. – Как нельзя, отец?» Ох, как я не люблю выяснять отношения… Еще со времен женитьбы. Покойница как раз-таки очень любила расставлять все точки и прочие знаки препинания. Артемида в этом отношении многое взяла от матери. А вот я не могу. Не могу! Стоит подумать о каком-то принципиальном споре, как я тут же – заранее – начинаю чувствовать себя виноватым. Неизвестно в чем и неизвестно почему. Начинаю сомневаться даже в очевидном. Причем состояние это никоим образом не связано с уверенностью в собственной правоте. Вот знаю, что прав, а чувствую себя виноватым.

Словом, пока я мучительно искал слова, которые не обидели бы моего зятя и в то же время прояснили для него реальную ситуацию, в гостинную вошла Артемида. Не вошла, а влетела. Глаза горят, щеки красные. Девица-громовержица, да и только. Я на всякий случай быстренько ретировался в дальний угол. Артемида встала с грозным видом напротив мужа, подбоченилась и выдала ему. Честное слово, мне даже стало неловко. Неприятно слышать от собственной дочери выражения подобного рода. Да и она, к тому же, сама не без греха… Так что я старался не слышать ее тирады.

Но, с другой стороны, я ее понимаю. Я Харона не понимаю. И не хочу понимать.

Артемида объяснила мужу, кем его считает. Самым мягким словом было, по-моему, слово «мул». После чего хлопнула дверью – теперь уже основательно.

На зятя жалко было смотреть. Взгляд, который он бросил на меня, просил о помощи. И я сказал: «Харон, мальчик мой. Не хочу обвинять вас в чем бы-то ни было, вам и так тяжело. Но согласитесь, ведь часть вины за происходящее – и немалая часть – лежит на вас.» Харон уставился в дверь. Вид его стал отрешенно-задумчивым, и это меня приободрило. Я продолжил: «Ведь это вы – да-да, именно вы – несете значительную часть ответственности за то, что происходит! В глубине души вы знаете, что я прав. Вы не хотите кривить душей, идти против принципов. Очень хорошо. Вы верите в идеалы. Замечательно. Но ведь все это на словах! Что выходит на деле из этой вашей принципиальности, вы подумали?» Теперь он уставился на меня, как давеча в дверь. Вид его из отрешенно-задумчивого стал удивленным. «О чем вы говорите, отец? – спросил он. – Я понимаю, что она ваша дочь, но, между нами говоря, самая настоящая шлюха!» Я задохнулся. Нет, говорить с ним решительно не стоило. Я последовал примеру Артемиды – хлопнул дверью и ушел к себе.

18 сентября (вечер)

Я ходил по комнате, натыкаясь на мебель, и дискутировал с зятем. То есть, в действительности я был в полном одиночестве. Харон отправился разыскивать сбежавшую жену, Гермиона занималась хозяйством. А я поднялся к себе – выпить рюмку коньяку и успокоиться. Но успокоиться не смог. Слова переполняли меня, я должен был выговориться. Мне представилось, что Харон сидит в кресле напротив, а я расхаживаю перед ним и говорю: «Вы критиковали нашего старого премьер-министра, обличали коррупцию в его окружении. И вы преуспели в том, что эти обвинения стали общим местом. Может быть, именно поэтому, когда появились марсиане, кроме кучки свихнувшихся идеалистов – извините меня, Харон, но это так – никто и не подумал вступиться за старую власть. Власть сменилась. Появились марсиане. И что же? Пробовали вы найти общий язык с ними? Не критиковать, но указывать – честно и принципиально – на их ошибки? Вам ведь позволили это делать! Вам даже предложили – цивилизованно, по-деловому. А что же вы? Со всей язвительностью обрушились на них! Каков результат? – я осуждающе покачал головой. – Марсиане ушли. Может быть, и из-за вашей позиции тоже. Они ведь считали вас элитой общества! Вы отвергли союз с ними. Каков итог на этот раз? Долгожданная свобода? Да ничуть не бывало! Просто нас, слабых и беззащитных, вы лишили хоть и небольшого, но стабильного источника дохода. Микроскопических средств к существованию. Тех самых, которых не обеспечите нам ни вы, ни вам подобные.» Я замолчал, чтобы просто перевести дух. Воображаемый Харон, разумеется, не возражал.

«Теперь появляется новая власть, – продолжил я тоном ниже. – Да, не идеальная. Да, может быть, в прошлом, преступная. Этой новой власти сейчас мало кто доверяет. Ей, помимо всего прочего, не достает опыта. И она пытается протянуть руку вам, опереться на вас, справедливо полагая, что вы поможете ей навести порядок в нашей несчастной стране. И что же вы? Отвергаете – с типичным интеллигентским презрением и высокомерием!» «И вы считаете, что народу нужны именно такие правители? – с обычным своим сарказмом спросил бы Харон. – Гангстеры? Вы верите, что они будут заботиться о нашем спокойствии и благоденствии? Вы правда так думаете?» Тогда я рассказал своему воображаемому оппоненту о разговоре с господином Никостратом, о фонде, созданном господином Лаомедонтом для поддержки нуждающихся.