Текст книги "Время учеников. Выпуск 2"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Даниэль Клугер,Павел (Песах) Амнуэль,Эдуард Геворкян,Александр Етоев,Андрей Измайлов,Николай Ютанов,Андрей Чертков,Владимир Васильев,Леонид Филиппов,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Хватило четырнадцати минут, вместе с бритьем и чисткой зубов. Все это время Юрковский говорил о пустяках, передавал приветы от незнакомых людей, ходил по комнате, комментируя репродукции на стенах.

В коридоре мелькало лицо доктора, но входить тот – не решался.

– Я готов. – Быков поднял чемоданчик, девять килограммов личных вещей.

– Ничего не забыл?

– Предписание, оно…

– Товарищ, можно вас? Документы на товарища Быкова готовы?

– Пожалуйста. – Доктор протянул коричневый конверт. Юрковский заглянул внутрь, потом сунул конверт во внутренний карман шинели.

– Все, Алексей, при нас документы. – Он нарочно сделал ударение на второй слог, на «у».

– До свидания, – попрощался с врачом Быков. – В другой раз сыграем.

– Непременно, непременно сыграете, а пока – прощайте. Слушайте утренние новости. – Юрковский повел Быкова наружу.

Идти пришлось к самому пирсу. Пропустили, часовой даже под козырек взял.

– Ты не упади, смотри, – предупредил Юрковский.

Из темноты выплыл катер, катерок даже, маленький, вертлявый.

– На нем? – не мог поверить Быков.

– Сто метров. Кабельтов – по-морскому. Вытерпишь?

Действительно, плыли всего ничего. До самолета-амфибии, что ждал их неподалеку. У люка их встретили, помогли забраться, с чемоданом было бы неловко.

– Можно взлетать, Владимир Сергеевич? – Летчик лихой, довольный. В три часа ночи, а довольный.

– Можно. – Узким проходом они прошли в салон.

– Однако, – только и нашел что сказать Быков.

– Нравится?

– Шахрезада, тысяча и одна ночь.

Салон занимал почти весь фюзеляж. Стол, диван, несколько кресел, даже буфет. Никакого пластика, дерево, кожа, шелк.

– Ты садись, садись, космопроходец.

Быков сел. Приятное кресло, в меру мягкое, в меру упругое. Тихо загудели турбины, гидроплан приподнялся на подушке, понесся вперед. Быков глянул в иллюминатор, не надеясь увидеть момент взлета, а просто – посмотреть.

– Видно что-нибудь? – Юрковский сидел вольно, свободно. Отдыхает.

– Темно.

– Ничего, Алексей. С завтрашнего дня светомаскировка станет историей. Вернее, с сегодняшнего. – Он потянулся, и Быков понял, что Юрковский устал. Очень устал.

– Как – историей?

– Сюрприз. Для всей страны сюрприз, но тебе скажу то, что остальные узнают в семь ноль-ноль по московскому времени. Атлантиды капитулировали. Все, конец, finita. Как напишут в газетах, последняя цитадель империализма пала. Жизнь входит в мирное русло. Приходит время наград. Давай, Алексей, верти дырочку в кителе.

Гидроплан прекратил набор высоты, теперь летели гладко, неколебимо.

– Дырочку?

– Или даже две. Наверное, две.

– Ты расскажи, что происходит, пожалуйста, только серьезно.

– Серьезнее некуда, дорогой. Мы вернули свое, Аляску и Калифорнию, Мексика – Техас, Южные штаты будут преобразованы в Свободную конфедерацию, Северные обретут независимость, каждый штат станет отдельной страной.

– Так быстро?

– Революционный порыв рабочего класса Америки плюс гений генералитета. И вот, покончив с ратными делами, правительство решило воздать должное отважным покорителям Венеры. – Володька часто говорил с иронией, но сейчас он пытался говорить с иронией. Или просто кажется – от недосыпа, от случившихся событий?

– Нас всех собирают? Весь экипаж «Хиуса»?

– Всех, всех. Даже Иоганыч будет, медицина дала добро.

– И Миша?

– Разумеется, куда мы без него? Должен уже приземлиться. Миша наш вместе с Ляховым там летали, наверху. Обеспечивали господство в космосе. «Хиус», он целой флотилии стоит. Хотя, конечно, флотилия тоже без дела не осталась. – Юрковский встал, подошел к буфету. – Выпьем, Алеша? Шампанского? «Абрау Дюрсо», урожай шестьдесят шестого года. Знатоки хвалят.

– Не хочется. И поздно, то есть рано.

– Надо, надо. А то хозяин этого ковра-самолета обидится. – Юрковский по-гусарски хлопнул пробкой, пена просто клокотала. – За нас, Алеша. Сегодня – за нас..

Они выпили по бокалу, и Юрковский вернул бутылку в буфет.

– Или ты хочешь еще?

– Нет.

– Тогда я сосну, Алексей. Запарился. Нас утром примут, ранним утром. – Он снял пиджак, устраиваясь на диване, вытянул ноги, чтобы не помять безукоризненную стрелку. – Да, знаешь… Вроде обычая такого… Ты на одно желание имеешь право…

– Золотая рыбка?

– Весьма. И с норовом: не по ней – щукой обернется. Но простые желания исполняет справно – машину, квартиру, дачу там или еще что. Только в Москве квартиру не проси.

– Не дадут?

– Дадут. Но спроса на московские квартиры лет десять не будет. Подумай, чего хочешь. Не прогадай. Кого учу, ты умный. – Юрковский прикрыл глаза, нахохлился. – Запарился я…

Про желание Быков слышал и раньше. Значит, «Героя» дадут, раз желание. Ничего иного, если честно, он не ждал. И желание припас загодя. Просьбу. Хорошо выверенную просьбу.

Он тоже забился в угол кресла, но не спалось. В свете плафонов, горевших вполсилы, видно было, как сдал Володька. Сейчас он казался стариком; редкие волосы слиплись, череп, просто череп, а не голова. Стало стыдно своего здоровья, красной рожи, долгих дней ничегонеделания.

Тьма внизу, зато над тучами – луна. Большая, что прожектор. Для влюбленных старается.

Незаметно для себя он задремал и очнулся прямо перед посадкой. Снаружи серело, видна была тайга, тайга и снег.

– Отдохнул, герой? – Юрковский опять смотрелся молодцом. Умеет собираться, умеет, не отнять.

– Где мы, не пойму?

– Сейчас, недолго осталось. – И действительно, тайга надвигалась, ближе и ближе, затем показалось поле, бетон, фермы. – Новосибирск, друг мой, резервная столица.

Движение прекратилось нечувствительно, забытый бокал на столе не покачнулся. Это вам не на Венеру садиться, дорогие товарищи.

Через полчаса они были в зале ожидания – так определил для себя Быков комнату, в которую они попали из перехода метро. Над ними хлопотали не то парикмахеры, не то гримерши – подправляли прическу, пудрили кожу. Быкова заставили переодеться в парадную форму, выданную тут же, – «это теперь ваша». Сидит ловчее, чем своя, и материя добротная, но – покоробило.

– Ничего, Алексей, искусство требует жертв. Это для кинохроники. – Юрковский подмигнул, но вышло невесело.

– А где остальные? Миша, Иоганыч? – И, словно услышав, из другой двери, не той, откуда пришли они, показались и Крутиков, и Дауге.

– Гриша, – шагнул было к нему Быков, но тут их позвали:

– Проходите, проходите, товарищи! – звали так, что медлить было – нельзя.

Он пропустил всех вперед – Юрковского, Мишу, улыбнувшегося им какой-то смущенной, даже тревожной, улыбкой Дауге – и пошел рядом с последним, искоса поглядывая в застывшее, серое лицо Иоганыча. И шел Гриша не своим шагом, легким, даже разболтанным, а ступал на всю подошву, твердо и в то же время неуверенно, так ходит застигнутый врасплох пьяный сержант перед нагрянувшим командиром полка.

Если бы действительно пьян.

Из довольно непритязательного перехода они прошли в чертоги – высокие потолки, мрамор, яркий дневной свет, странный на такой глубине – над ними метров пятьдесят породы, не меньше. По ровной, без складочки, дорожке они прошли вглубь, где и остановились. Напротив, за столиком с гнутыми ножками, сидел человек. Не первое лицо государства, даже не второе, но третье – несомненно. Хотя – как посмотреть. Откуда посмотреть. Для многих – он самый первый.

А рядом, но на своем неглавном месте – рангом пониже, все больше незнакомые, за исключением одного Краюхина, в генеральском мундире, покрытом чешуей орденов. Tiranosaurus Rex, вспомнил Быков рисунок Дауге.

– А, вот они, наши герои. – Человек за столиком был непритворно доволен. Он любил быть добрым – к своим, награждать, давать заслуженное. – Именно благодаря вам, таким как вы, наступил сегодняшний день. Впереди… Ах, какая впереди жизнь! С нынешнего дня… – Речь лилась, плавная, ласковая, сверхтекучая. Потом перешли к протокольной части: «За проявленные при этом мужество и героизм…» Всем вручили по ордену, а Быкову, как и предсказывал Юрковский, еще и Золотую Звезду. Дыры в кителе не потребовалось, по крайней мере сейчас – на орденах были хитрые крючочки, как у клещей. Держатся. Когда присосется, начинает раздуваться.

– А сейчас мы по-простому, по-семейному присядем. – Их провели в новый зал. Сколько же их здесь нарыто.

– Ну, здесь все свои. – Третье лицо огляделся с удовлетворением. К своим относились и Краюхин, и порученец, и, разумеется, новонагражденные. Остальные – свита, репортеры, телевизионщики – остались за дверью. – Большое дело своротили. По русскому обычаю… – Он хлебосольно повел рукой. – Жаль, времени мало. Ну, вы потом продолжите, верно, Николай Захарович?

– Непременно продолжим. – Краюхин потер руки, изображая продолжение. – Традиция!

– Чем богаты, как говорится. – Руководитель собственноручно резал хлеб, пахучий, ржаной. Сало, огурцы, лук уже лежали на блюде. – Мы по-русски, попростому. Я слышал, вам, космогаторам, нельзя, но вы уж уважьте старика. – Из запотевшего графина он разлил водку по маленьким пузатым стопочкам. – Во здравие…

Выпили все, лишь Дауге запнулся, и Юрковский подтолкнул Иоганыча, давай, мол.

Быков захрустел огурцом, руководитель одобрительно поглядел на него:

– Люблю таких, парень. В работе тоже, чай, не последний?

– Алексей Петрович проявил себя с наилучшей стороны, – аттестовал Быкова Краюхин.

– Помню, как же. Значит, так. Начнем вот с тебя. Юрковский, да?

– Так точно. – Володька, не спросясь, налил себе вторую стопку. Лицо бледное, но улыбчивое. Переморгаем, Володька. Не то видели.

– Ну, Юрковский, о чем мечтаешь, чего не хватает для счастья?

– Я бы просил вас и в вашем лице правительство распорядиться о выделении средств для комплексного освоения Венеры, в частности – создать многопрофильный институт Венеры.

– Губа не дура. Ты кто, геолог?

– Так точно. – Но третью стопку не взял.

– Получишь институт геологии Венеры. Только учти, работать – кровь из носу! Нам много чего из Венеры получить нужно, много!

– Так точно. – А Володька дерзит, дерзит, шельмец. Нашел время.

– Ну а тебе? – Руководитель повернулся к Дауге.

– Семнадцать… Семнадцать городов… – почти прошептал Иоганыч.

– Что? Семнадцать городов? Эка ты хватил, братец. – Но тут Краюхин сказал ему что-то на ухо. – Больной, да? Ну ладно, поправляйся, поправляйся. Я не тороплю.

Быков заметил, как переглянулись Крутиков и Юрковский, переглянулись с облегчением.

– Ты выпей, выпей, Гриша, – поспешил со стопкой Юрковский.

– Во, молодец! Первое лекарство! А тебе чего?

– Спасибо, у меня, кажется, все есть… Не надо… – Миша покраснел, не то от выпитого, не то – просто.

– Все, говоришь? Дача, к примеру, на море есть?

– Нет, но…

– А дети, жена?

– Есть. – Быков заметил, как краснота сменилась бледностью – быстро, мгновенно.

– На Черном море дачу хочешь или на каком другом?

– На Черном, пожалуйста. – Миша теребил платок, не решаясь вытереть пот.

– Да ты не бойся, не бойся. Вдругорядь только не говори – все есть: позавидуют и отберут. В Крыму будет дача. Отдыхай!

Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:

– Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был. Быков вытянулся, руки по швам.

– Разрешите обратиться!

– Давай, давай, на что созрел? Не продешеви… – Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать – пряник или петушка на палочке.

– Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года… – Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал – внутренним слухом.

– Рассмотреть дело? – Руководитель не удивился, только поскучнел. – Он тебе что?

– Я… понимаете… – Быкова сбило это «что». – Считаю своим долгом коммуниста.

Опять встрял Краюхин – на ухо, но внятно:

– Невеста – спецпереселенка. А тот – отец ее.

– А, невесты. – Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. – Бабье, бабье… – И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: – Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.

Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:

– Да, ребята, вы нынче того… Мало вам Голконды, черти, нашли где…

– Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, – перебил его Краюхин. – А я распоряжусь. – Он скрылся в отсеке пилотов.

Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.

– Сейчас, Гришенька, сейчас. – Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. – Сейчас… – Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. – Потерпи, полегчает.

Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.

– Ты поспи, поспи, – уговаривал Дауге Миша.

– Зачем мы вернулись? Семнадцать городов. – Он смотрел на Быкова, не узнавая. – Зачем…

– Ничего, Гришенька, ничего. Отдохнешь, поправишься, – уговаривал его Юрковский. Дауге всхлипнул тихонько и умолк.

– Заснул. Два грамма, к вечеру очистится от седуксена. Вредно, но лучше, чем веревка на шею.

– Он все болеет? – Быков вглядывался в лицо Дауге, усталое, изможденное. Все мы тут не красавчики, но Иоганычу досталось больше других.

– Поправляется. – Юрковский поколдовал с креслом, и оно разложилось. Миша укрыл Дауге откуда-то взявшимся пледом.

– А что он насчет городов?

– Переживает. Считает, что без него города бы уцелели.

– Какие города?

– Те самые. Детройт, Филадельфия, Бостон, другие… Ну и Москва с Киевом.

– Какой ты все же, Алеша, неосторожный… Попросил бы Николая Захаровича, он бы уладил потихоньку, не сразу, но уладил бы. Амнистия будет, под нее…

– Сам хорош, Михаил. Не нужно ничего, вот я какой гордый, – Юрковский.

– Да я…

– Погодите, погодите. Города…

– Разбомбили города, крепко разбомбили. Иначе с чего бы они капитулировали, американцы. Как начали – по городу в час, так они и не выдержали, – нехотя объяснил Юрковский.

– Понимаешь, Алеша, Гришенька на себя все валит, думает, без него ничего бы не случилось. – Крутиков вздохнул, отвернулся к иллюминатору. – А было бы то же самое, только в десять раз хуже.

– Не понял.

– Он, Гриша, и придумал эту красную дрянь привезти сюда, на Землю. За ней мы, собственно, и летали. – Юрковский тоже избегал смотреть на Быкова.

– Красную дрянь?

– Микробы, что актиноидами питаются, ураном, плутонием. Мы их привезли, тут немножко над ними поколдовали, а потом распылили в нужном месте и в нужном количестве. Все ядерное оружие атлантидов и того… сгнило, в общем.

– Понимаешь, Алеша, не мы, так другие бы добрались. Представь, атлантиды, ведь хуже бы было, правда? – Миша уговаривал и убеждал. Кого?

– А Москва, Киев?

– Не все, значит, сгнило, но процентов девяносто – точно. Потому мы их и сломали. Два к пятнадцати, кто может выдержать. Ты лучше вот что скажи, Алексей, тебе что, жена нужна обязательно с незапятнанной биографией? Хорошо, рыбка наша золотая в добром расположении духа оказалась, а то…

– Не мне. Она… Она отказывалась… Боится, что и меня из-за нее…

– Дураки вы, – вернулся Краюхин. – Берите бумагу, Алексей Петрович, пишите заявление.

– Какое?

– Прошу зачислить курсантом высшей школы космогации… Пишите, пишите.

– Зачем?

– Чтобы я, говоря высоким штилем, мог, в случае чего, спасти вашу шкуру, Алексей Петрович.

– Да, Лешенька, пиши. – Крутиков наконец обернулся, глаза умоляющие.

– Простите, Николай Захарович, вы не находите, что нам следует… – начал Юрковский.

– А мы туда и летим, в Ашхабад. Я связался с нужными людьми, есть у меня дружок, учительницу доставят прямо на наш аэродром. Должны успеть, ребята шустрые. А у тех пьянка по случаю победы… Опередим.

– Вы о чем? – Быков переводил взгляд с Краюхина на Юрковского.

– Да ты не беспокойся, не беспокойся. – Юрковский положил руку на плечо Быкова. – Сиди. Пиши лучше.

Быков взял протянутую авторучку и блокнот, прислушался – двигатели на форсаже, быстро летим – и вывел крупными буквами: «Председателю ГКМПС товарищу Краюхину Н.3.», помедлил минутку и продолжил, дописал лист, вырвал, скомкал, и начал другой.

Третий.

Четвертый…

Сергей Лукьяненко
ЛАСКОВЫЕ МЕЧТЫ ПОЛУНОЧИ

От того проснулся, что Рюг во сне тихонько завизжал. Вначале я вспотел, страх высыпал по коже ознобистыми пупырышками, потом раскрыл глаза и присел на кровати – спиной прижимаясь к стене, а руки выставив перед собой. Сна как и в помине не было.

Но это был всего лишь Рюг. И визжал он так, понарошку, то ли приснилось ему что-то противное, то ли вспомнилось. В свете от окна его бритая макушка слегка поблескивала, и до меня сразу дошло, что мы не в моей комнате, и даже не у Рюга, а у русского Ивана.

Верите не верите, а мне как-то сразу легче стало. Я сидел, смотрел на блестящую голову Рюга и раздумывал, не намазать ли ее зубной пастой или фломастером написать какоенибудь слово. Но тут Рюг дрыгнул ногой, сбрасывая одеяло, и тихонечко сказал: «Ой!». Не просыпаясь, конечно.

И мне сразу расхотелось над ним издеваться. Я встал, подошел к двум составленным вместе креслам, на которых Иван постелил Рюгу, наклонился над ним и тихонечко подул в ухо. Это всегда помогает, я знаю, мне так Вузи делала, а я однажды проснулся и увидел.

Рюг замер и задышал чаще.

– Дрыхни, – сказал я ему погрубее, но тихо. Чтобы Иван не услышал, что кто-то не спит, и чтобы Рюг во сне мою грубость почувствовал. Когда говорят ласково – это плохо. Это почти всегда опасность.

Рюг теперь нормально спал, наверное, я ему все плохие сны выдул. Я подошел к окну, и посмотрел в сад. Было тихо, мамаша с хмырем Пети небось уже спали. Где-то далеко кричали про дрожку, привычно и скучно.

Вот только что-то было неправильно. Совсем-совсем неправильно, я это чувствовал и мучился, но никак не мог понять, в чем дело. На всякий случай решил подойти к двери в спальню Ивана и послушать.

Тут-то до меня и дошло.

За дверью тарахтело, шипело, булькало. Негромко и совсем нестрашно. Я облизнул губы и покосился назад. Но Рюг сладко спал. Стало так завидно, что я пожалел, что не разбудил его.

– Иван… – зачем-то сказал я.

Обидно было – до слез! Ну как же так! Почему?

Дверь к нам он запер, только все это ерунда была. Объяснял же я ему, что двери нигде не запираются, а он… «на полчаса работы»… И забыл. Вот так всегда, стараешься, а тебе не верят!

Я немножко подергал дверь, чтобы на той стороне с задвижки соскочил стопор. А потом повернул ручку, и дверь легко открылась. Мне все-таки хотелось верить, что это полная ерунда, что мне примерещилось и сейчас Иван от шума проснется, вскинется на постели и громко спросит: «Лэн, что, не спится? Слушай, по ночам детям надо спать, а не пугать мирных постояльцев!»

Но Ивана в спальне не было, конечно же. Потому что звук мне не померещился, шел он из ванной, а еще там шумела вода.

У меня еще немножко оставалась надежда, что Иван не успел. Что он только раздевается, или сыплет в воду «Девон», или размышляет, стоит ли… Он же умный мужик, не какой-нибудь дрянь-человечек!

И я сиганул через всю комнату, чуть не налетев на кресло, которое Иван зачем-то оттащил к окну. Само окно было зашторено, и света в комнате было чуть-чуть – из холла да из щелки плохо прикрытой двери в ванную.

Глупо это было, конечно. Как Вузи говорит иногда, приходя с вечеринки: «Ах как хотелось обманываться!»

Лежал Иван в ванне, в горячей зеленой воде, от которой воняло «Девоном», голый, красный, с глупой блаженной улыбочкой на лице. Из полуоткрытого рта стекала слюна, тоже густо-зеленая, значит, все по правилам сделал, закусил «Девончиком». А приемник стоял на полочке и радостно шипел.

Дело, конечно, не в том, что он шипит и булькает, про это каждый пацан знает. Это просто побочный эффект, а все дело в волнах, которые слег излучает. Мне-то ничего, на детей, говорят, он почти не действует, даже если в ванну забраться.

А вот Ивану нравилось. Он то улыбался, то хмурился, то что-то бормотал неразборчиво.

– Иван, – сказал я зачем-то. Словно он мог меня сейчас услышать…

– Где Буба? Он мне срочно нужен… – тихо, но разборчиво прошептал Иван. Ему было сейчас хорошо и интересно.

А я смотрел на него, и мне было так паршиво! Словно со мной эта беда случилась!

Ну почему, почему именно Иван?

Надо было мне к нему пораньше подойти, до того как Рюг пришел, ну вместо того, например, чтобы в саду играть в спасателей из сериала «Марсианские пустыни», рассказать все еще раз, про то, что слег – это такая гадость, которую даже один раз нельзя пробовать, а то хуже мертвого станешь, может, он и понял бы, но не мог же я все растолковывать, когда взрослым пытаешься что-то рассказать, они никогда не верят, они же все – взрослые, они себя самыми умными считают, и попробуй переспорь, когда тебе только одиннадцать лет, и ты ходишь в коротких штанишках и ешь кашу на завтрак, ничего бы я не смог, не поверил бы мне Иван и все равно забрался бы в эту вонючую зеленую воду, а теперь стой, хлюпай носом, только Ивану уже все равно, слишком много в нем любопытства и слишком мало терпения, любопытным быть просто, и лезть куда не надо – тоже, а быть терпеливым – трудно, почему-то все думают, что если человек все на свете хочет узнать, и немедленно, то это здорово, а если он просто живет себе спокойно, занимается своими делами, а в чужие не суется, то он дурак, все равно, десять ему лет, или целых сорок, и не с Иваном первым так случилось, только он ведь и впрямь хороший, его жалко, он же не виноват, что хотел все узнать и сразу, лучше бы он просто отдыхать приехал, а не разнюхивать, тоже мне, Джеймс Бонд фигов, он бы, может, был не таким хорошим, но был бы, а теперь его просто нет, мутная зеленая вода и мускулистое тело, вот и все…

Я вздрогнул, потому что увидел: Иван чуть приоткрыл глаза. Только он смотрел не на меня, а сквозь, куда-то далеко-далеко, куда его утащил слег.

– Пеблбридж… – прошептал Иван. Помолчал немного и добавил: – Оскар…

Я даже всхлипнул, таким он был сейчас глупым и несчастным, со своим придуманным Оскаром Пеблбриджем, а еще у него на груди были шрамы, значит, он воевал, а у меня отец тоже был военным, мама думает, что я его совсем не помню, только это неправда. Конечно, мало ли как было, может даже, Иван и папа друг в друга стреляли, только на самом деле это не важно, война – это война, а дружба – это дружба, Иван ведь и впрямь старался быть моим другом, значит, не мог я его оставить гнить в зеленой воде…

Привстав на цыпочки, я потянулся к полочке, хотел выключить приемник, потом вспомнил, что это вредно, и просто закрыл подтекающий кран горячей воды. Когда ванна остынет, Иван сам очнется. Только я не хотел после этого с ним разговаривать, ничего уже нельзя было бы сделать, кончилось бы тем, что я бы разревелся…

На самом деле я и заплакал, выскочив в спальню, и долго стоял у окна, чуть раздвинув штору и глядя на луну, потом мне почудилось, что Иван уже очнулся и стоит за спиной, голый, страшный, с безумными глазами… Я повернулся и взвизгнул на всякий случай, но его там не было, конечно, слег так быстро не отпускает.

Тогда я подошел к телефону и быстро, чтобы не передумать, нажал кнопочку повтора. Номер набрался, и мне ответил скучный заспанный голос:

– Алло, отель «Олимпик»…

Такого я совсем не ожидал. И от растерянности бухнул первое, что в голову пришло:

– Соедините с Оскаром Пеблбриджем… пожалуйста…

В трубке помолчали немного, потом раздраженно сказали:

– Какой номер, мальчик?

Номера я не знал, и поэтому только всхлипнул и повторил:

– Пожалуйста… я один дома… пожалуйста.

Конечно, женщина разжалобилась и через полминуты переспросила:

– Оскар Пеблбридж? А ты не шалишь, мальчик?

– Нет, – сказал я.

– Соединяю, – сказали мне, и в трубке раздались долгие гудки. Я обрадовался тому, что угадал и что друг Ивана Оскар и впрямь жил в отеле, только еще неизвестно было, в номере ли он…

– Да! – сказали громко и раздраженно.

Голос был неприятный, совсем не сонный, но раздраженный, и я заколебался.

– Опять… – произнес человек куда-то в сторону, и я понял, что сейчас трубку бросят.

– Извините, пожалуйста, – громко крикнул я в телефон, – извините, вы знаете Ивана?

Наступила тишина, потом незнакомец вкрадчиво спросил:

– Знаю, а ты кто, мальчик?

Тут я сообразил, что, может быть, это вовсе не Оскар, и ответил вопросом на вопрос, хоть это и очень некультурно, меня мама всегда ругает за такое:

– А вас как зовут?

На той стороне провода приглушенно посоветовались, потом мужчина сказал:

– Я Оскар Пеблбридж. Кто ты? Откуда знаешь Ивана?

– Вы его друг? – поинтересовался я и решил, что если он скажет «да», то я нажму на рычаг.

– Как оказалось – да, – задумчиво ответил Оскар. – Честное слово.

У него вдруг в голосе прорезалось что-то от Ивана, и тогда я решился. Назвал адрес, объяснил, как войти, чтобы никого не разбудить, попросил приехать быстрее. Даже пятки у меня вспотели от страха, когда я это делал. Только что еще оставалось, не врачей же вызывать? Оскар помолчал, потом спросил:

– Можно, я приеду с другом? Он хороший человек.

Я представил Ивана, какой он здоровый и сильный, и сказал:

– Ладно.

В ванную заглядывать я больше не стал, вместо того пошел и разбудил Рюга. Он никак не хотел просыпаться, видно, ему снилось что-то хорошее, а когда проснулся и выслушал, то чуть меня не убил.

– Ты же говорил, он не такой! – возмущенно шипел Рюг, одеваясь. – Ты же… ты…

Понятно все, конечно, у него отец слегач, но разве я виноват? Может, Рюг это и поймет к утру, но сейчас он завелся.

– Я сматываюсь, – открывая окно, сказал он. Подумал, и предложил: – Пошли, я знаю, где доспим…

Значит, не до конца на меня обиделся, раз с собой зовет!

Но я помотал головой. Больше всего мне хотелось, чтобы Рюг остался, но просить его толку не было.

Пока Рюг вылезал, я смотрел в окно, а потом пошел и снова заглянул в ванную. Я боялся, что Иван захлебнется, но ванна для него оказалась слишком мала, и голова торчала наружу. От воды уже пар не шел, и видно было, что слег его отпускает.

– «Девон» на туалетной полочке – таблетку в рот, четыре в воду, – прошептал Иван. Я пулей вылетел в спальню, словно Иван и впрямь предложил слега мне, а не своим глюкам. Уселся на подоконник – если что, то можно попробовать выскочить, и стал ждать.

Видел бы меня сейчас Иван! Насмехался, крысой мускусной обзывал… Ну и что теперь? Он, взрослый и смелый, лежит с открытым ртом, а я пытаюсь ему помочь, хоть и маленький… и трусливый, наверное…

Оскар со своим другом пришли минут через десять. Хоть я и знал, откуда они в дом войдут, но не смог их заметить. Только когда в дверь заскреблись, понял, что они уже в доме. Ox и попало бы мне от мамы! А Вузи вообще бы шкуру спустила!

– Это кто? – спросил я через дверь.

– Оскар, – послушно ответили мне. Как в шпионском фильме, и я немножко успокоился.

С виду Оскар был мужик неприятный, лупоглазый, костлявый, светловолосый. Но вроде не слегач. С ним пришел какой-то толстый старик с тростью и в темных очках, хотя была ночь. Они остановились на пороге и уставились на меня, Оскар держал одну руку в кармане, я понял, что там пистолет, и попятился.

– Ну-ну, – дружелюбно сказал старик. – Не бойся, Лэн. Ты храбрый мальчик. И очень помог Ивану.

– Ему уже не поможешь, – ляпнул я. Старик и Оскар переглянулись.

– Мария… – негромко сказал Оскар старику, – я полагаю…

– А тебе не надо полагать, – отрезал Мария. – Лэн, дружок, если хочешь, то можешь позвать маму или сестру.

Я понял, что они уже все про меня знают.

– Не надо, – сказал я. – Мне попадет.

Мария понимающе кивнул:

– Где Иван?

– В ванной, – я даже удивился такому вопросу. Мария кивнул Оскару, и тот, не вынимая руки из кармана, пошел к Ивану. А старик вздохнул, сел в кресло, задумчиво посмотрел на меня.

– Мальчик, скажи, Иван – хороший человек?

Я кивнул не раздумывая.

– Вот и я так думаю… – вздохнул старик и уставился в окно. В ванной пару раз звонко хлопнуло, словно кого-то били по щекам, потом послышалась невнятная ругань на незнакомом языке.

– Это же ничего не значит, – попытался объяснить я, косясь на дверь в ванную. – Хороший, плохой, а когда слег попробуют, то все…

– Думаешь? – заинтересовался Мария.

Я промолчал.

– Неверное было решение, – грустно сказал Мария. – Неверное… а как найдешь правильное, не ошибаясь…

Из ванной показались Оскар и Иван.

Оскар был весь в брызгах зеленой воды, злой и сосредоточенный. Иван, в одних брюках, мокрый и взъерошенный, казался пьяным. Он посмотрел на меня, потом на Марию, без всякого интереса. Оскар уронил Ивана на кровать, тяжело, словно куль с мусором, тот присел, уперся руками и тихонько хихикнул. Потом еще раз. Старик молча смотрел на него сквозь черные очки, Оскар брезгливо отряхивал руки, но далеко не отходил.

– Это слег, товарищи! – торжественно сказал Иван, словно кому-то еще не было ясно. – Это машинка, которая будит фантазию и направляет ее куда придется, а в особенности туда, куда вы сами бессознательно – я подчеркиваю: бессознательно – не прочь ее направить.

– Понятно, – сказал Мария.

– Чем дальше вы от животного, тем слег безобиднее, но чем ближе вы к животному… – Иван уронил голову на грудь и замолчал. Потом уставился на старика с легким удивлением. Видно, отходить начал. – Я для вас не авторитет, – вяло продолжил Иван, – но найдутся те, кто поверит…

– Кто-то будет пытать людей в темных подвалах, – мрачно сказал Мария. – Кто-то – обнимать гурий в садах… – Он покосился на меня и не закончил. – Да. А ктото – спасать мир, побеждать слег и объяснять глупому начальству страшные тайны… которые начальство давно знает.

Иван ничего не понимал. В его фантазиях, наверное, тоже были Оскар, Мария, я, и сейчас его мечты так спутались с реальностью, что разделить их он не мог. Смотрел на нас, тер переносицу, хватался за лоб и молчал.

– Я виноват, – тоскливо сказал Мария. – Нельзя было тебя посылать, Иван. У тебя с Амальтеи остался этот комплекс… работать под самим Быковым – не шутка. И ведь знал же, что тебе захочется самому все раскопать, но…

– Вы не виноваты, Мария, – сказал Оскар.

– Виноват! – рявкнул Мария. – Виноват! Иван всегда, всегда старался быть первым! А рядом оказывались такие титаны, что свободно было лишь последнее место! И в космосе, потому-то он и ушел, и на войне, и в интернате, и в управлении. Вот и зрела мечта… оказаться лучшим.

– Я ничего не понимаю… – прошептал вдруг Иван. – Мария… вы же… Оскар… я вас чуть не убил, Оскар! Старик покосился на меня:

– Ты иди спать, мальчик, – ласково сказал он. – Иди. Я замотал головой.

Мария вздохнул. Достал из кармана слег, покрутил в руках.

– Вакуумный тубусоид, – быстро сказал Иван. – Он очень похож на супергетеродин. Понимаете? Случайно поменяли их местами, и все! Надо же было так получиться, что они одинаковые! Роковая случайность!