Текст книги "Время учеников. Выпуск 2"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Даниэль Клугер,Павел (Песах) Амнуэль,Эдуард Геворкян,Александр Етоев,Андрей Измайлов,Николай Ютанов,Андрей Чертков,Владимир Васильев,Леонид Филиппов,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– Они – кто?

– Детонаторы, кто еще? Вы что, не понимаете, Каммерер? И Тойво тоже… В его возрасте дети хотят стать дрессировщиками. Или космонавтами. Вы понимаете? Но его будто гонит… Ему будто приказывает кто-то. Как когда-то Лева приказывал мне.

– Господи, Майя, – воскликнул я, – но Тойво еще ребенок, какое он имеет отношение к детонаторам? Он даже…

Я вовремя прикусил язык. Я хотел сказать: «он даже не сын Левы Абалкина». Конечно. Но он сын Майи Глумовой. А Майя была рабой Льва. Что это такое? Какая-то генетическая связь, в которой детонаторы, конечно же, играли свою зловещую роль?

– Никакого, – сказала Майя Тойвовна. – Но у него тоже есть хозяин. Понимаете? Некто, кому он подчиняется беспрекословно. Голос внутри. Я не знаю – чей. Я ничего не знаю сейчас о своем сыне, Каммерер. А вы меня спрашиваете о Леве.

– Я не спрашивал вас о…

– Спросили. Задавая вопрос о Музее, вы прекрасно знали, что я вам отвечу, просто хотели убедиться.

– Спасибо, Майя Тойвовна, – сказал я. – Спасибо и…

Майя Глумова будто очнулась от транса. Провела ладонями по лицу, и мне показалось, что морщины разгладились. Лицо стало другим, и взгляд стал другим.

– Таня, – сказала Майя неожиданно звонким голосом. Она смотреля не на меня, а на Татьяну, а может, на Ландовскую, я ведь не сказал, кто из них кто, – Таня, вам просто дико повезло, что ваш муж не клюнул на эту удочку.

Я ждал, что Татьяна спросит «на какую?» И я бы, возможно, услышал что-нибудь полезное. Но Татьяна произнесла только одно слово:

– Да.

– Каммерер, – неприязненно сказала Майя, – вам КОМКОН оплачивает эти бесполезные разговоры по нуль-И на семь светолет? По моему уровню допуска мне о таком и мечтать не приходится. Единственное, что в моих силах, это сказать вам «прощайте». Два года мы с вами не общались, и я не испытываю по этому поводу неудобств.

Она протянула руку и отключила связь.

x x x

За ту неуловимую долю секунды, в течение которой мое физическое тело перемещалось поперек пространства-времени, решение созрело и отлилось в слова. Во всяком случае, нажимая на клавишу старта, я еще не знал, что стану делать, если Экселенц запретит мне вмешиваться в его действия, а обнаружив себя в кабинке нуль-т гостиницы «Аква», я уже представлял всю последовательность собственных поступков – от альфы до омеги.

Гудок вызова я услышал, еще не переступив порога. Аккуратно закрыл за собой дверь, сел перед экраном и принял разговор.

Экселенц, по-моему, не спал неделю. Вряд ли кто-то другой, кроме меня, сделал бы такое заключение, посмотрев на бодрого, уверенного в себе, с горящим взглядом и сложенными на груди руками, председателя КОМКОНа-2. Но я-то хорошо знал своего начальника – если Экселенц действительно был уверен, готов к неожиданностям и принятию решений, то сидел, опустив голову и предоставив собеседнику лицезреть лысину. Чем более неуверенно ощущал себя Рудольф Сикорски (такие эпизоды можно было пересчитать на пальцах, но они все же случались), тем выше он поднимал голову и тем яснее становился его взгляд. Похоже, что сейчас шеф вовсе не был уверен в своих решениях. Но все же готов был принять их и поступать в согласии с теми решениями, которые примет.

– Экселенц, – начал я, не дожидаясь, пока шеф возьмет инициативу в свои руки. – Докладываю о результатах расследования.

– Ты не нашел Грапетти, – перебил меня Экселенц. – И все, что ты можешь сказать по этому поводу, меня не интересует. Он жив, и это делает ситуацию чрезвычайно опасной.

– Вы позволите, Экселенц, изложить свои соображения без того, чтобы меня прерывали на каждом слове?

– Я не могу позволить, чтобы… – он, наконец, услышал мою последнюю реплику и запнулся. – Разве я тебя прервал, мой мальчик? – удивился Экселенц. – Говори, если ты воображаешь, что есть время разговаривать. Но не обессудь, если я буду одновременно принимать и передавать по другим каналам.

Взгляд его скользнул вбок, вверх, он смотрел, что ему показывали другие передатчики – откуда, со звездолетов, на которых находились сейчас остальные близнецы?

– Экселенц, – сказал я, – детонаторы не являются программными модулями Странников. Это всего лишь ретрансляторы, с помощью которых подкидыши осуществляют связь друг с другом. Сначала это происходило на подсознательном уровне, потом, после гибели Абалкина, перешло на уровень вербального общения. Ретрансляторы – и только.

Экселенц кивнул. Он услышал пока только первую сказанную мной фразу, но был с ней совершенно согласен. Он был согласен с любой чушью, которую я сейчас мог нести, – потому что он принял решение. Он слушал меня, но слышал ли?

– Подкидыши – не автоматы Странников, – продолжал я с тихим отчаянием, мне все яснее становилось, что ни убедить в чем-то, ни, тем более, заставить Экселенца изменить свою точку зрения мне не удастся. – Это нормальные пророки, которым просто нет места в нашем мире.

Я сделал паузу, ожидая реакции Экселенца. Он не мог проигнорировать мое заявление, но сделал именно это – смотрел мне в глаза и ждал продолжения.

– Пророкам давно нет места в нашем мире. Именно эту мысль и хотели Странники довести до нашего сознания. Если вы посмотрели мой доклад, посланный около часа назад, то вам должна быть ясна последовательность. Мир был полностью детерминирован в момент взрыва кокона. Он оставался таким вплоть до появления первичного разума. Только разумное существо способно принимать и выполнять полностью немотивированные решения. Только разумное существо в ситуации выбора способно ответить «нет», если все причины ведут к единственному ответу – «да». В тот момент, когда это произошло впервые – миллиард лет назад или раньше, – во Вселенной начался процесс, который не остановлен до сих пор и который, возможно, в принципе нельзя остановить. Вероятно, Странники были первой в истории нашей Вселенной цивилизацией. Самой древней. Они первыми поняли, к чему ведет свобода воли разумных существ. Вселенная была познаваема до появления разума. Потом равновесие сместились. И по мере развития разума – любого разума! – состояние Вселенной становилось все менее и менее стабильным. Я понятно излагаю?

Подождав, я услышал ответ:

– Нет. Но продолжай.

Экселенц опустил голову, и я перестал видеть что бы то ни было, кроме знаменитой лысины. Так. Пока я говорил, он принял-таки какое-то решение. Он был вне себя в начале нашего разговора, а потом я сказал нечто, позволившее ему сделать выводы. Что я сказал? Что? Не было времени анализировать собственные слова.

– Познание Вселенной было возможным, когда некому было ее познавать. С появлением разума, свободного в поступках, всякое познание стало процессом относительным.

Лысина Экселенца застыла на экране, будто кто-то остановил картинку. Трудно говорить, абсолютно не понимая, слышат ли тебя, но что оставалось?

– Вероятно, это общий закон природы. Познающий субъект влияет на познаваемый объект. До сих пор мы встречались с этим явлением лишь на атомарном уровне. Как проявляется этот закон природы в масштабах Вселенной? Следствие определяется не причиной, а свободным выбором разумного существа, и это разрушает экологию Вселенной, разрывает естественные связи прошлого и будущего. Выход? Выхода нет – природная система ищет состояние нового равновесия, и развитие разума неизбежно должно остановиться на том уровне, который это новое равновесие обеспечит.

– Максим, – прервал меня Экселенц. Там, на его экране, я еще продолжал говорить, но здесь мне пришлось замолчать, потому что Экселенц не собирался больше меня слушать, у него не было на это времени, а у меня не было никакой возможности посадить шефа в пустой ангар или запустить в киберспейс с заранее отобранными программами.

– Максим, – сказал Экселенц, продолжая заниматься своим делом, – всю эту философию ты мне расскажешь потом, когда вернешься. Сможем поспорить. Операцию ты провалил. К сожалению. Грапетти – единственный из подкидышей, о местонахождении которого мне сейчас ничего не известно. Идея о ретрансляторах любопытна, но у нас нет времени ее обсуждать. Философствовать можно в спокойной обстановке, а не в состоянии цугцванга.

И только тогда я понял, что должно произойти. Шеф полагал, что в его распоряжении остался единственный ход. По моей вине. Я не обнаружил Грапетти. Грапетти мог находиться где угодно, в том числе и на Земле. Подкидыши направлялись на Альцину – встреча, которую Экселенц предотвращал много лет, приближалась с неумолимостью камнепада. Выход? Экселенц решил, что выход только один.

– Нет! – воскликнул я. – Экселенц, вы не должны этого делать!

– У тебя полчаса, Максим, – сказал Экселенц, не слушая – Три звездолета уже вышли из нуль-т в системе Альцины. Остальные в пути. Через час будет поздно изменять решения. Полчаса.

Он отключился, не дожидаясь моих возражений.

x x x

Полчаса, и у меня тоже оставался единственный выход. Кабинка нуль-т в коридоре гостиницы была занята, горел красный сигнал. Я не стал ждать, вернулся к себе и вызвал терминал Ландовской. Связи не было. Я набрал номер Татьяны. Не отвечали.

И тогда я заметался. Куда они могли деться? Неужели Фарамон, этот пророк, единственный, может быть, во всей Вселенной, кто еще мог предвидеть не на шаг, а хотя бы на два, неужели он не сказал Ванде с Татьяной, чтобы они не отлучались, потому что от их присутствия сейчас зависела и судьба Лучано, и судьба остальных подкидышей?

Решение, о котором я подумал, едва прервался разговор с Экселенцем, вновь пришло мне в голову. Я не мог предвидеть последствий, но это и не было сейчас нужно.

Я сел перед пультом и вызвал планетный киберспейс, затребовав селекторную связь по номерам, которые я назову после получения дополнительной информации. Загнав в программу собственный допуск, я налепил на мочки ушей датчики киберспейса.

x x x

Упал, как в ледяную воду. Заболело все – от кончиков волос до ногтей на ногах. Вывернуло наизнанку и скрутило винтом. Я никогда не позволял себе такого резкого погружения, я не знал, чем это может закончиться, и сейчас держался лишь на одной мысли – успеть.

Мой личный код, будто таран перед атакующей когортой, расчищал дорогу – нависавшие надо мной стены подпрограмм открывали для меня узкий, в ширину единственной мысли, проход, а небо оставалось темно-лиловым, на нем вспыхивали багровые молнии, и все мое тело пронизывало рязрядами, молнии проходили сквозь меня, пригвождая к скалам-подпрограммам, но я срывался, падал на узкую ленту, которая тащила меня в глубину, и каждое падение отхватывало от моей физической структуры изрядный невосполнимый кусок.

Кажется, от моего «я» не осталось почти ничего, кроме единственного желания – выжить, когда скалы раздались, открыв, наконец, долину, на которой, будто вбитые в поверхность стола гвозди, возвышались личные декодеры. Три декодера были раскрыты, приглашая войти, и еще пять были подобны гробницам, в которые еще предстояло отыскать вход. Я должен был сказать слово, и мой поводырь отыскал мне его, высветив над головой в форме изогнутого Млечного пути.

– Дентафет! – произнес я. Слово было бессмысленным – для меня, но не для компьютерной программы. Наверняка, это и словом-то не было в физическом пространстве, а только цифровым кодом, который мой поводырь представил в виде букв, пригодных для произношения.

Три декодера, приглашавшие меня войти, взорвались, а остальные пять выплюнули из себя плоские плашки, открыв темные отверстия. Теперь я мог вести переговоры даже с теми кораблями, которые еще находились в нуль-т или готовились к возвратному переходу. Я предствил, какая сейчас расходуется энергия – наверняка сели генераторы половины энергостанций Альцины.

– Рахман Аджеми! – позвал я и продолжил, не дожидаясь ответа: – Мелия Глоссоп! Алекс Лурье! Татьяна Додина! Матильда Геворкян! Ганс Фихтер! Корней Яшмаа! Джордж Полански!

И, помедлив секунду, добавил без надежды на положительный результат:

– Лучано Грапетти!

Процесс вызова абонентов занял в физическом времени не больше полуминуты. На каждом из звездолетов каждый из подкидышей получил сигнал вызова, и я очень надеялся, что они не станут искать на борту нужную для подключения компьютерную систему. У них была иная возможность соединиться в цепь, я не был уверен, однако, что им удастся подключить к этой цепи и меня. Я не был уверен, но я очень надеялся, что им это удастся.

Это должно было удасться.

В физическом пространстве прошла минута. По-моему личному ощущению, миновали все десять. Хорошо. Мы сможем поговорить, не торопясь. Это будет стоить им нескольких лет жизни – и мне тоже, если на то пошло, – но мы поговорим.

– Взялись, – сказал чей-то голос. По-моему, женский, но я не смог бы утверждать наверняка: голос казался бархатным и глубоким, голос Далилы, охмуряющей своего Самсона.

По долине от воткнутого в стол гвоздя (кажется, это был декодер «Экситора», пассажирского звездолета класса «корвет») в моем направлении шла женщина. Пропорции тела были чуть нарушены, женщина выглядела ненормально широкой в плечах, и рот был чуть больше, чем следовало ему быть на таком изящно сконструированном лице. Женщина улыбалась, но глаза смотрели серьезно. Я видел фотографии подкидышей, я мог узнать каждого.

– Матильда, – сказал я. – Нужно поговорить.

– Да, – сказала она. – Но нет.

О Господи, и она туда же! Или это Фарамон говорит со мной голосом Матильды Геворкян? Пророк, для которого кибернетическое пространство – все равно, что пространство его потаенных мыслей, которые мне так и не дано было понять?

Возможно, я задал вопрос вслух, а возможно, на этом уровне киберспейса программы могли обмениваться и мыслями, но Матильда ответила, улыбнувшись, и улыбка ее была загадочнее улыбки Моны Лизы Джоконды.

– Да, – сказала она, – в том смысле, что без разговора не обойтись. И нет – потому что смысла в этом разговоре не будет.

– Верно, – повторили еще несколько голосов, и я обнаружил, что окружен со всех сторон: восемь подкидышей появились в киберспейсе, присоединившись к нашему разговору. Рахман Аджеми возвышался надо мной подобно скале, подпирая низкий свод этого мира, он был похож на Атланта, согнувшегося под тяжестью небесной тверди. Мелия Глоссоп сидела на пуховой подушечке и сама казалась маленькой пуховой фигуркой – куклой Мальвиной, девочкой с голубыми волосами из старой детской сказки. Алекс Лурье явил только свое лицо, на котором ярче всего блистала улыбка – улыбка жила своей жизнью, это была улыбка Чеширского кота, и казалось, что, если она сейчас растает в воздухе, то сгинет и весь мир, у которого просто исчезнет стимул к существованию. Татьяна Додина стояла рядом с Корнеем Яшмаа, они держали друг друга за руки, и невозможно было ошибиться в характере их взаимоотношений. Но и признать эти взаимоотношения тоже было невозможно: я точно знал, что Татьяна и Корней никогда не встречались друг с другом в реальном мире.

Джордж Полански тоже явил себя в том воплощении, которое, видимо, наиболее точно отражало его духовную суть. Это был рыцарь в латах, опиравшийся на тяжелый двуручный меч.

– Почему? – спросил я. – Почему наш разговор необходим, но бесполезен?

Отвечала за всех Матильда – женщина-вамп, героиня телесериала о битвах со злобными пришельцами.

– Потому, Каммерер, что ваша организация на протяжении сорока лет не сделала ни малейшей попытки понять ситуацию. Вы исходили из предвзятого мнения, которое казалось вам единственно верным. Объяснить за оставшиеся минуты то, что вы не сумели понять за сорок лет, – невозможно.

– Попробуйте, – сказал я.

– Вам, Каммерер, объяснить можно. Вашему руководству – нет.

– Синдром Сикорски?

– Именно.

– Но если, – сказал я, – если вы понимаете ситуацию и если понимаете, что КОМКОН-2 почти полвека пребывал в заблуждении относительно вас, почему никто и никогда не делал попыток объясниться?

– Лева пытался.

– Это вы называете попыткой? Он ничего не знал о тайне своего рождения! Он стремился в Музей с настойчивостью автомата, и Экселенц не мог интерпретировать это иначе, чем…

– Лева пытался, – повторила Матильда. – Он пытался сделать два дела сразу: понять себя и объясниться. В то время никто из нас еще не осознал своего назначения. Наше общее сознание только рождалось, первым был Лева, потому он метался и делал глупости. После его гибели наше взаимопонимание осуществилось практически мгновенно. Я пока говорю только о нас, как о личностях, но еще не о цели, ради которой мы появились в мире.

– Да, – сказал я. – Я слушаю.

– Вы должны помнить – появление локтевого знака у каждого из нас происходило в разное время. Полный процесс занял почти два года.

– Да, – повторил я. – Эти знаки соответствовали знакам на детонаторах…

– На ретрансляторах, – поправила Матильда. – Будем называть вещи своими именами.

– Мы не знали, – сказал я. – Мы думали, что это именно детонаторы, активирующие некий процесс, запущенный Странниками много лет назад.

– Ретрансляторы, – повторила Матильда. – Пока все мы не подключились к сети, общая программа не могла заработать.

– Все? – спросил я.

– Все, – сказала Матильда.

– Но ведь Эдна погибла, – напомнил я.

– По вашей вине, – неприязненно сказала Матильда, и на меня дохнуло ледяным ветром. – Если бы Эдна осталась жить, если бы ее ретранслятор не был уничтожен, то связь, о которой я говорила, проявилась бы гораздо раньше. Тогда не погиб бы Лева…

– А Томас Нильсон? – напомнил я. – Он…

– Вы сделали очередную глупость, – резко сказала Матильда. – Цепь еще не работала, ретрансляторы осуществляли связь только на уровне глубоко бессознательного ощущения. Нельзя было открывать правду кому-то одному, оставлять его наедине с истиной, которую он в одиночку не мог бы осмыслить.

– Корней… – напомнил я, повернувшись к Яшмаа. – Корней, вам было сообщено все, и вы сами согласились на регулярное ментоскопирование…

– Да, – кивнул Яшмаа. – Я человек, психически куда более устойчивый, нежели Том. Матильда сказала: в те годы каждый из нас был еще сам по себе, и никто ничего не знал. Я воспринял информацию, пережил ее и позволил сделать себя подопытным. Но, Максим, из этого не следует, что результаты ваших экспериментов соответствовали истинным процессам!

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что никакое ментоскопирование не могло проникнуть на уровень бессознательного, на котором ретрансляторы в то время поддерживали контакт. А потом, по мере того, как этот уровень повышался, будто река, выходившая из берегов, я выталкивал из подсознания ваши пронизывающие программы. Сначала я не понимал этого – нужные действия производил мой ретранслятор. Но по мере того, как каждый из нас осознавал себя и всех вместе, мы уже и сами могли контролировать любые процессы вмешательства в нашу жизнь. Сначала это происходило очень медленно. Возможно, в иных условиях цепь заработала бы эффективно только лет через двадцать… Не знаю. Но когда вы убили Леву…

– Я…

– Вы. Вы могли помешать.

– Не успел… – сказал я, понимая, насколько жалко звучит попытка оправдания. Впрочем, мои оправдания были никому не нужны, Корней пропустил их мимо ушей.

– Но почему? – воскликнул я. – Если вы понимали, кто вы и что вы, то почему продолжали молчать и жить, будто ничего не произошло?

– Вы полагаете, что любой из нас, явившись к Сикорски, был бы правильно понят?

– Безусловно!

– Безусловно – нет! Психология контрразведчика…

– Корней, на Земле есть сотни человек, кроме Сикорски, которые могли понять вас!

– В той степени, как мы сами понимали себя и могли объясниться? Да. Мы узнали о себе все – я сказал. Но полное понимание пришло лишь в последние дни. И объясниться полностью мы можем только сейчас. Но сейчас у нас для этого уже нет времени…

– Сколько? – спросил я, вспомнив, что, хотя время нашего разговора во много раз превышает реальное физическое время, и в физическом пространстве прошла, возможно, только доля секунды, но все же время шло и там, и я не знал – сколько его минуло и сколько осталось.

– Двадцать три минуты, – сказал Яшмаа. – Осталось двадцать три минуты, и не будем их терять.

– Говорите, – сказал я, смирившись.

Они подошли ближе – все восемь. Я понимал сейчас, что слушаю вовсе не Корнея Яшмаа, точнее, не только Корнея Яшмаа. Я слышал сейчас голос того существа, каким стали близнецы-подкидыши, ощутив впервые свое полное единение.

– Максим, – произнес Яшмаа, и его слова отозвались восьмикратным эхом, – вы уже поняли, надеюсь, к чему ведет развитие любой цивилизации. Всеобщий закон: определенность и познаваемость мироздания тем выше, чем меньше в этом мироздании разумной воли.

Странники – да, Максим, Странники, те самые, о которых почти ничего не известно, и которые, по мнению многих, реально не существовали… Цивилизация Странников возникла задолго до того, как жизнь на Земле вышла из океана на сушу. И предела своего Странники достигли задолго до того, как на Земле родился один из первых пророков по имени Моисей. Странники летали к звездам, обустраивали планеты, до которых мы еще не добрались, проявляли свободу своей воли, разрушая закономерности окружавшего их мира. И постепенно мир, в котором они жили, становился все менее предсказуемым. Разум познавал мир и менял его, расшатывал и размывал, как размывает русло горный поток.

Странники поняли в конце концов, что на каком-то из этапов развития – это было неизбежно – мироздание станет бесповоротно непредсказуемым. Максим, вы не захотели выслушать ни Фарамона, ни Ванду. Между тем, Фарамон – единственное существо на Альцине, а может, и во всей ближней Вселенной, кто способен еще предвидеть на тысячи лет. Не всегда, конечно. Часто эта способность ему изменяет, как изменяла она почти всем пророкам Земли, никогда не умевшим управлять этим своим умением. А Ванда – один из немногих оставшихся профессионалов в умирающей науке. Будущая смерть астрологии была предопределена изначально – свобода воли разрушает связи явлений, разве это не очевидно?

Футурология закончилась, как наука, еще в начале XXI века, поскольку утратила способность предвидеть дальше, чем на несколько лет. Это ведь было известно, но как интерпретировалось? Мы не можем предсказать открытия, потому что открытия непредсказуемы. Слышал бы это какой-нибудь пророк древности. Тот же Моисей, к примеру.

– Моисей, – прервал я, – мог предсказать открытие атомной энергии?

– И атомного оружия, и наших нуль-т тоже… Он видел все, но, Максим, это очевидно: Моисей не смог бы описать увиденного, даже если бы хотел – он не знал, какими словами описывать, он не понимал того, что видел…

Я посмотрел вверх – прямо над головой, в сером небе, где, казалось, плыли из будущего в прошлое наполненные пустотой серые зеркала, отражавшиеся друг в друге, в этом небе, будто сквозь занавес, просвечивал циферблат и, хотя на нем не было ни стрелок, ни чисел, я понял, что разговору нашему осталась еще двадцать одна минута. Много? Достаточно ли для того, чтобы понять, каким был мир миллион лет назад и каким он станет через миллион лет?

– Научная фантастика умерла даже раньше футурологии, – продолжал, между тем, Яшмаа, – поскольку утратила способность предвидеть качественные скачки. Произошло это на грани двадцатого и двадцать первого веков, и кто, скажите мне, Максим, правильно понял то, что случилось?.. Говорили: научная фантастика исчерпала запас идей… Все было проще и страшнее: те авторы, кто писал научную фантастику, ощутили внутреннюю пустоту, потому что перестали видеть даже на десятилетие вперед. Остатки пророческого дара испарялись, как вода, покрывшая тонкой пленкой поверхность камня в жаркий полдень… Человек становился все более свободным, и лишь свобода от научных представлений способна была отразить в литературе этот процесс…

А потом? Экспоненциальное увеличение числа катастроф (в том числе и природных), и все это начинало угрожать самому существованию человечества. Двадцатый век – Чернобыль. Двадцать первый – Оклахома, Самара, Бомбей. Двадцать второй… Перечислять или вспомните сами? И как все это объясняется? Новый ледниковый период, технологические опасности, неумение людей работать в новой сложной среде, что угодно, только не то, что происходит на самом деле!

– А что же, по-вашему, происходит на самом деле? – нетерпеливо спросил я.

– На самом деле мироздание переходит к новыму равновесному состоянию, вызванному присутствием разума. Мы стремимся реализовать свою свободу воли, разрушая предопределенность мироздания.

Странники достигли этой ступени развития много лет назад. В мире, где они проявляли свою свободную волю, начали меняться природные законы, зависевшие от времени. Законы эти меняются, естественно, и в нашем мире, мы просто не подозревали об этом до последнего времени… Мы разрушали первичную гармонию, мы шли по пути, которым уже прошли Странники, и воображали, что этот путь и есть путь разума.

Собственно, по мнению Странников, существовала единственная альтернатива: либо остановить прогресс, навязать цивилизации полную стагнацию, либо… Либо уйти из этого, уже разрушенного ими мира. Куда? Не знаю. Никто из нас не знает этого. Ясно только, что Странники ушли, когда обнаружили способ уйти. В иные измерения пространства-времени? Или во Вселенную, где понятия пространства-времени не существует и, следовательно, не существует свободы воли в нашем привычном понимании?

Но, прежде чем уйти, Странники оставили послание. Не только человечеству, надо полагать, но всем цивилизациям, какие были ими обнаружены, – тагорянам, к примеру. Как распорядились тагоряне с этим посланием, вам известно. Они его не приняли. Как распорядились земляне, вам, Максим, известно тоже. Вы испугались. Вы решили, что Странники запрограммировали своих роботов на прогрессорство. Люди – а за людей, как вы знаете, Максим, решал Всемирный Совет, КОМКОН-2 и лично Рудольф Сикорски, – люди не желали делать то, что, как им казалось, могли предложить Странники. Свобода воли, Максим, все та же свобода воли. Право выбора.

Почему так называемые детонаторы после обнаружения были перевезены на Землю? И почему изначально Странники оставили их не на Земле (если речь шла о создании роботов для порабощения человечества!), а в системе ЕН 3863? Чтобы люди смогли добраться до детонаторов лишь на определенном уровне развития? Уверяю вас, Максим, Странники вовсе не задавались такой целью. Местоположение детонаторов (ретрансляторов, если быть точным) не играло никакой роли – оно было столь же случайным и непредсказуемым, как все поведение Странников перед их уходом в Иное.

Странники ничего не подкидывали людям, Максим! Подкидыши, говорите вы? Но люди, связанные друг с другом с помощью ретрансляторов, всегда рождались и жили на Земле. С древних времен – для нас древних, а для Странников – с последних дней, проведенных ими в этой Вселенной. Был запущен случайный процесс (а какие еще процессы были доступны Странникам в те времена, кроме случайных?), согласно которому на Земле время от времени должны были рождаться люди, обладавшие максимальным для данного времени даром предвидения.

– Лев Абалкин, – сказал я. – Зачем он…

– Процесс самопознания, Максим, – отозвался Яшмаа. – У каждого из нас он проходил по-разному. Лева опережал события. Он торопился. Если бы он сдержал внутренний порыв и остался на Саракше, то очень скоро понял бы, что нет никакой необходимости лететь на Землю. Нет никакой необходимости находиться в непосредственной близости к тому, что вы называете детонаторами… К сожалению, сейчас уже никто не скажет, какие чувства владели Левой на самом деле. Он ведь и Майю Глумову, подчинявшуюся во всем его неосознанной воле, заставил пойти работать в Музей, чтобы иметь там своего человека – на тот случай, если сам не сумеет справиться с проблемой… Он не сумел, но совсем по иной причине.

– Почему, – сказал я неожиданно хриплым голосом, – почему ни он, и никто из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было… Почему Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда я его предупредил. Он действовал, как робот, а не как существо с полной свободой воли! Если бы он дал себе труд подумать…

– Максим, а не кажется ли вам, что он дал-таки себе труд подумать, и именно свобода воли позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие от Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от вас, Максим, что Сикорски готов убить его, но не допустить до ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком, а не роботом, Лева не мог вообразить, что на его свободу воли кто-то способен покуситься!

– Он знал, что его убьют…

– Наверняка знал, – уверенно заявил Корней. – Уж на час-другой каждый из нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда…

– Когда что? – нетерпеливо спросил я, потому что Яшмаа неожиданно замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала.

– Да, – произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне, – да, я понимаю…

Он перевел взгляд на меня, будто увидел впервые, и странно улыбнулся. Улыбка была не его, это была улыбка с другого лица, я видел точно такую недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и голос его изменился тоже – стал гуще, будто застыл патокой, и предложения получались короткими, как выстрелы очередями.

– Лева мог предвидеть. И превидел свою смерть. Потом стало труднее. Процесс развивается очень быстро. Часть ретрансляторов уничтожена. Мы узнали, что собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли – ее стало слишком много.

– Вы хотите сказать, что существование ретрансляторов, как вы их называете, поддерживало в вашей группе необходимую степень детерминизма? А уничтожение части… я хотел сказать, гибель Левы, а прежде Нильсона, Ласко… Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть?

– Примерно так. Более того, мы стали совершать поступки, полностью непредсказуемые.

– Поступок Грапетти – из их числа? – догадался я.

– Лучано? – Яшмаа искренне удивился. – Нет! Максим, похоже, что вы все еще не поняли. Или не приняли.

– Я понял, – мрачно сказал я, – что так и не знаю, где Грапетти и чего от него можно ожидать. Я понял, что понятия не имею, чего ожидать от вас всех. И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски.

– Лева сделал такую попытку, – возразил Яшмаа. – Восстановите разговор по памяти или в записи, наверняка она сохранилась… Вы поймете. Мы тоже пытались – безрезультатно.

– Мне об этом ничего не известно, – заявил я и прикусил язык. Я об этих попытках не знал – ну и что? Обычная манера Экселенца сообщать лишь сведения, необходимые для расследования. Возможно, мне и не нужно было ничего знать. Но все равно – неприятное ощущение.