355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Лукьяненко » Время учеников. Выпуск 2 » Текст книги (страница 34)
Время учеников. Выпуск 2
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 15:44

Текст книги "Время учеников. Выпуск 2"


Автор книги: Сергей Лукьяненко


Соавторы: Даниэль Клугер,Павел (Песах) Амнуэль,Эдуард Геворкян,Александр Етоев,Андрей Измайлов,Николай Ютанов,Андрей Чертков,Владимир Васильев,Леонид Филиппов,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

Тут герой приходит к выводу, что либо АБС своим творчеством выкликали демонов из бездны (или призвали ангелов с небес – кому как нравится для политической корректности), либо они оказались типичными пророками в Отечестве своем. Или они и есть истинные Странники, вскользь замечает библиотекарь, а когда герой возражает в том смысле, что «Странники» вроде бы литературные персонажи, а АБС – реальные люди, его собеседник хмыкает и спрашивает: а какая, собственно, разница? Но герой не слышит эту реплику, поскольку в библиотеку с грохотом и хохотом врывается в сиську пьяная санитарка и уволакивает героя из книжных кущ в юдоль блудилища, а попросту говоря – в душевую.

Они плещутся в большой ванне и всячески резвятся. Но случайно герой узнает, что здесь вообще-то обмывают покойников. Он шокирован и оскорблен, испытание же чувств слово за слово перетекает в грубое рукоприкладство.

Стоп, стоп! Я вовремя поймал себя за руку, погрозил пальцем в монитор и выкинул сцену драки: бетонный пол, кафельные стены, отдающий металлом и холодящий бронхи пар, заплеванное зеркало, мокрые, все в мыльной пене, тела санитарки и героя, сбитая с табурета пепельница, осыпающая их окурками и пеплом. Кажется, эта сцена должна была хитро символизировать рождение Афродиты из пены морской, только не помню, была ли в том надобность. Бред какой-то!

Сцена примирения с санитаркой (эта зараза начала «вести себя» и практически вышла из-под моего контроля где-то в середине повествования) кончается изрядной пьянкой. Герой выкладывает ей о своих беседах с библиотекарем, она задает ему толковые вопросы, отвечая на них, он несколько трезвеет и делает вывод о том, что АБС не только «генераторы идей», но и, что характерно, «катализаторы реальности». Идеи, облеченные ими в форму художественного вымысла, неумолимо наливаются кровью, обрастают плотью, а мы вкушаем эту плоть и кровь.

Санитарка с радостным криком «Какой ты умный, пупсик!» лобызает героя натруженными губами, а затем между забавами ловко уговаривает его пригласить библиотекаря для более тесного знакомства.

Знакомство выливается в вакханалию, распаленный прелестями санитарки библиотекарь выбалтывает остатки тайны. Дело в том, что в его функции входит также отслеживание дериваций. Иными словами, в одном и том же произведении, но в разных изданиях некоторые персонажи меняют имена, возникают и исчезают мелкие, на первый взгляд несущественные, фрагменты. Не всегда такие изменения мотивированы цензурными, редакторскими или иными коррективами. На резонный вопрос героя, почему тексты не изменяются вместе с реальностью, библиотекарь долго жует губами, а потом популярно разъясняет смысл древней истины о невозможности коррекции текста посредством плотницких инструментов. Суть его объяснений сводится к тому, что любая изреченная мысль, как догадывался некий поэт, есть ложь. Сия ложь, будучи запечатленной, – ложь вдвойне. А уж когда речь идет об изначальном вымысле, фантазии, так эта тройная ложь составляет, как известно, например, из сопромата, настолько жесткую конфигурацию, что любое четное или нечетное количество изменений не в состоянии полностью стереть шлейф предыдущей реальности. Там еще предполагались какие-то слова насчет сакрального значения числа «три», о влиянии денотата на десигнат, то бишь знака на обозначаемое, и все в таком духе. Короче, остаются следы, несовпадения, неувязочки, которые, соответственно, регистрируются, а дальше все эти сведения идут по инстанции. Библиотекарь полагает, что совокупность фиксированных изменений является неким детектором искажения действительности той парочкой… И он указывает пальцем в проход между стеллажами.

С этого места опять должен был начаться триллер. Санитарка выхватывает из-под белого халатика «хорошо ухоженный парабеллум», профессионально скручивает героя, привязывает к стулу колготками, вместо кляпа заткнув ему рот лифчиком. На самом деле это не санитарка, а «Мата Хари» местного розлива, которая работает на чужую разведку (или на родную мафию). Ее задание – выкрасть двух особых пациентов. Уперев ствол в затылок библиотекарю, она ведет его в глубь полок, после некоторой возни и болезненных вскриков часть книг уходит в стену, открывая дверь в секретное крыло больницы.

Время поджимало, и я решил не расписывать приключений библиотекаря и санитарки. Герой просто сидит и страдает от глупости положения, порой он слышит какие-то далекие звуки, буханье металлом о металл, жужжание ламп дневного света. Потом возвращается библиотекарь, один. Вид у него странный, чуть позже герой сообразит, что книжный червь несколько помолодел и раздался в плечах. Освобождает героя. Коридоры, палаты, приборы, затрушенный персонал. Чем дальше они углубляются в закрытый сектор, тем мрачнее обстановка. Двери от отсека к отсеку все капитальнее, потом вообще сплошная броня, ржавые потеки с подпотолочных труб. Зато телекамер больше, чем плафонов. Охраны, правда, нет. Они находят рыдающую у стеклянной перегородки санитарку, она орошает жилетку героя слезами, имеет место сцена в лучших традициях тошнотворных дамских романов. Санитарка из хорошо законспирированной суперагентессы превратилась в слякотную нервическую барышню, исходящую сентиментальностью и истерикой.

Триллер не получился. Но попытка была честная. Со слов библиотекаря герой выясняет, что за перегородкой находятся два сверхсекретных пациента. Они уже много лет находятся в коматозном, естественно, состоянии. Неизвестно, как они сюда попали, кто они на самом деле. Ясно лишь одно: вокруг них генерируются некие возмущения реальности. Уместен намек на то, что они возникли из ниоткуда давным-давно, во времена, когда проводились испытания известных изделий на Новой Земле. С одной стороны, эти пациенты представляют большой интерес – пребывание рядом с ними порой индуцирует в отдельных людях паранормальные способности, которые предполагается использовать в операциях деликатного свойства. С другой стороны – долговременный контакт ведет к искажению реальности, локальной и глобальной. Аберрация бывает позитивной, но иногда она приводит к безумию – индивидуальному или массовому. Когда я прописывал этот фрагмент, у меня что-то в уме стыковалось с Золотым Шаром, но потом так и не состыковалось. Возникали какие-то натурфилософские идейки относительно методики исследования объектов, нелинейно воздействующих на исследователей, но все перемешалось в неудобоваримый коктейль из Беркли, Конта и Бодрийяра. Этот фрагмент я тоже зачистил, в сухом осадке остался эпизод, в котором библиотекарь выясняет, что фамилия одного из пациентов – Ермаков. Кто это? – спрашивает санитарка. Командир «Хиуса», погибший на Венере во время атомного взрыва, отвечает герой.

6

Червь сомнения при ближайшем рассмотрении оказался Уроборосом. Круг замкнулся, теперь можно было выстраивать мало-мальски непротиворечивые конструкции, вязать разлохмаченные концы, разрубать узлы, а при большом желании – пару раз плюнуть в колодец. В метафизическом, разумеется, смысле. Но было уже поздно, вежливо отказавшись, хлопать дверью. Хотя…

По инерции я все еще производил какие-то конвульсивные вербализации, оттачивал обороты и изощрялся в изгибах сюжета. Однако, дойдя вот до этого места, я понял, что, например, идея с комментариями не так уж и продуктивна, как мнилось в начале работы. Я задумал к каждому имени или предмету сделать сноску, в которой с юморком или без оного разъяснить, кто есть кто и что есть что. Причем, самое пикантное, объем этих сносок-комментариев должен был возрастать по ходу вот этого самого «эссе», а в финале каждая сноска разбухала аж на пару страниц, в них возникали свои субсноски. Связно объяснить, почему я отказался от этого гипертекста-прикола, не смогу, просто с какого-то момента идея показалась бессмысленной.

Теперь надо как-то выходить из текста. Можно, конечно, опять зарядить в финал диалог библиотекаря и героя. А что делать с санитаркой? Она сейчас все время ноет, жалуется на погубленную жизнь, на какие-то левые профкомовские путевки еще застойных времен, на порочащие связи с отчимом… Порой в ее глазах мелькает ужас понимания, она героически сопротивляется безысходности маразма и напору деформационной волны, исходящей от двух странных пациентов, но втуне. Герой и библиотекарь вместе с санитаркой пытаются убежать из спецпсихушки (зачем?), никто им, впрочем, не мешает. Они травят сторожевых собак лошадиной дозой ЛСД, перерезают сигнализацию и уходят в загаженные леса Подмосковья. Вот они продираются сквозь густой малинник, по пути объедая кусты. Спелые ягоды раскрашивают их рты и подбородки в боевые цвета вампиров, вышедших на тропу охоты. Когда они вываливаются в сумерках на поляну, где беглый солдатик печет на костерке краденую картошку, дезертира с перепугу кондрат хватает. Они бегут дальше и в конце концов выходят к человеческому жилью. Вламываются в чью-то пустующую дачу. Еда в погребе, электричество, вода, старый телевизор, кассетный магнитофон… Включают ящик, пытаются разобраться, насколько изменилась действительность. Тут хорошо бы дать намек на то, что по каждому каналу, как всегда, идет своя действительность, но это тупой ход. Они отдыхают, собираются с мыслями, решают, что делать дальше.

Сцена наконец выходит на финальную кривую. Идет диалог, поначалу полный недомолвок, библиотекарь пытается связать двух пациентов с АБС. Высокая болезнь, творческое безумие и все такое прочее. В том смысле, что каждый творец – это своего рода пациент, и он творит реальность в духе некоторых персонажей А. Бестера или Р. Шекли. При этом возникает внечувственная связь между творцом и творимым, в котором отражается и сам творец. Герой прерывает долгие и полные мистических вибраций рассуждения библиотекаря, потому что на этом месте я вдруг сообразил, что всю дорогу почему-то держал в голове именно двух участников экспедиции «Хиуса», погибших в «Мальчике» во время рейда на Урановую Голконду. Случилось так, что экземпляр «Страны» у меня давно кто-то оприходовал. Помнил сюжет я хорошо, но вот сцена гибели Ермакова почему-то заклинивала. Некоторых знакомых, в том числе и среди издателей этого тома, я спрашивал, как фамилия второго погибшего в «Мальчике»? К чести вопрошаемых, никто не вспомнил, хотя все честно пытались, морща лоб. Да и том АБС со «Страной», который должен был выйти первым в серии (так же оформленной, как и первая книга Проекта), почему-то фатально запаздывал, хотя последующие три уже бодро распродавались.

Наконец идея о парности виртуальных осцилляторов сформулировалась приблизительно так: любое изменение реальности отдельно взятым лицом может иметь место только при условии наличия в измененной реальности другого отдельно взятого лица, не существующего в реальности к моменту начала изменения, но обладающего способностями к изменению реальности по отношению к первому лицу. Или что-то в этом роде. Эта бредятина должна была означать что-то шибко умное и хитро связывалась с парной симметрией фигурантов. Но тут Вадим К. на мой вопрос о втором погибшем спокойно заявил, что, поскольку ему в свое время довелось верстать «Страну», то он может определенно сказать – не было второго! Ермаков остался в «Мальчике» один.

Тут я даже удивился – действительно, а разве могло быть иначе! Словно и не я терзал людей, пытаясь заставить их вспомнить то, чего вроде не было. Откуда второму-то взяться! Шутки памяти? Потом, на всякий случай, я на пальцах пересчитал экипаж «Хиуса». Все сошлось. Но почему долгие годы я был уверен, что там присутствовал еще один, имени которого я вспомнить не мог? Если здесь нет какой-то тайны, то, по крайней мере, есть повод для небольшого исследования. Когда-нибудь я попробую написать о «лишнем» участнике экспедиции.

Итак, герой вовремя приходит к правильному числу фигурантов. Личность второго пациента остается невыясненной. Да и Ермакова они не видели, только табличку на стальной двери. Герой успокаивается, говорит, что теперь им только до города добраться, а там есть пара надежных адресов… Но отдохнувший библиотекарь перебивает его и произносит монолог о том, что корреляция «автор-персонаж» не настолько детерминирована, чтобы им, герою и санитарке, можно было расслабиться. По его словам выходило, что инкарнации подвержены не только так называемые живые существа, но и выдуманные, литературные персонажи. Отсюда и «бродячие сюжеты», герои, переходящие из одного произведения в другое. Вообще-то все эти материи находятся в ведении историков литературы, отслеживающих, как тот или иной персонаж при очередном переводе-пересказе-адаптации трансформируется в нечто практически неузнаваемо новое. Или наоборот – один и тот же литературный герой остается неизменным, только его деяния интерпретируются по-разному в соответствии с духом времени. Вчерашний мерзавец сегодня оказывается славным парнем, и наоборот.

Далее следовал вяловатый пассаж о том, что литературные герои, неважно, вымышленные или реально когдато жившие на самом деле, являются некими вполне в своем роде реальными сущностями. Вот эти сущности, настаивает библиотекарь, и есть истинные обитатели нашего Мироздания. Литгерои обладают литдушами, имеют, как известно любому литературоведу, свой генезис, свою эволюцию, могут воплощаться, исчезать, снова возникать. Особо крутые заставляют авторов не только использовать их атрибутики, а даже попросту именовать их полным именем. Отсюда и разгул «сиквелов», всяческих «продолжений», «проектов» и т. п. Откуда такая прыть у литературных героев, спрашивает герой? У них же нет плоти и крови. Так ведь вначале было слово, а не тело, отвечает библиотекарь. И эти сказочки насчет отражения действительности – еще надо как следует разобраться, кто кого отражает.

Все эти словеса прокладываются рассуждениями о богах-близнецах, которые, как истинные близнецы, не похожи друг на друга внешне, да и в своих земных воплощениях появились в разное время. Что-то говорится о демиургических аспектах творчества, о писателях, которые суть отражение божественных близнецов либо же пародия на них. Так что, спрашивает герой, писатели – это слуги Высшего Разума или Высшего Безумия? Библиотекарь отмахивается от него. Процесс любого творчества, наставительно поднимает он палец, предполагает соавторство. Автор + автор. Автор + Бог. Автор + читатель. Можно продолжить, но не стоит. Всегда нужны двое. В общем, это как зачатие ребенка. Даже если «ребенок» на самом деле вымышленный.

А писатели, иронизирует герой, они кто: дети или боги? Да что писатели, распаляется библиотекарь, эти ребята тоже всего лишь чьи-то персонажи. Хотя, добавляет он под радостное хихиканье санитарки, писатели, скорее всего, лишь посредники-проводники или, бери ниже, своего рода гениталии. Истинное творчество весьма напоминает половой акт: озарение, напряженный труд в поте, допустим, лица своего, вдохновение, экстаз, близкий к оргазму… Неужели и халтурщики тоже в ряду этих «гениталий», саркастически осведомляется герой, на что получает резонный ответ – не всегда же половой акт есть следствие высокой любви! Хватает и дешевых шлюх. Не будем, панове, забывать и о лобковых вшах.

Герой пытается возражать, вспоминает похожие сюжеты, например, машину времени, путешествующую по воображаемым мирам из «Понедельника», но библиотекарь гнет свою линию. История человечества – это история литературных персонажей. Пока так называемый человек не будет каким-то образом отображен в повествовании – его вроде бы и не было, память о нем исчезает, расточается практически мгновенно. Все исторические фигуранты, которые «навеки в памяти народной», первоначально были придуманы и отражены в книгах, соответствие их реальным, «мясным» прототипам ничтожно мало. Где все эти «великие и ужасные»? Где Атилла и Александр, где Сталин и Гитлер? Да вот же они, рядышком стоят с Акакием Акакиевичем и Макаром Девушкиным. И так будет с каждым…

Ну да, криво улыбается герой, книги имеют свою судьбу. Только книги и имеют судьбу, легко отвечает библиотекарь. Книги делают людей, а люди всего лишь переписывают книги. Ошибки накапливаются, возникает обманчивое, но упоительное ощущение, будто очередная версификация – это новая книга, а рекомбинация хилой кучки культурных героев – новые персонажи. Чем же мы тогда отличаемся от книжных персонажей, удивляется герой. А вот чем, неожиданно огорчается библиотекарь, мы сдохнем и в прах обратимся, а они, суки, останутся и всех нас переживут. Может, они только и живут, являясь манифестацией божественной воли.

Догадка о том, что боги не имеют и по определению не могут иметь учеников, а потому весь Проект изначально порочен, но порочен в глубоко мистическом смысле, пришла ко мне слишком поздно. Я отвлекся на богатую мысль о том, что все вышеизложенные благоглупости можно свести к простому выводу: есть некий реальный, настоящий мир, в котором истинные АБС, похохатывая, творят очередную нетленку, где описывают ситуацию, в которой оказались все мы вместе с клятым «Проектом». Истинным творцам ничего не стоит создать Мироздание, в котором они же будут присутствовать в качестве сотворенных. И если хорошо поискать в творчестве «отраженных» АБС нашей ирреальности, то мы найдем не одну и не две подсказки на такое обстоятельство. А в том воистину реальном, прекрасном и яростном мире, где нет места скуке и унынию, в мире, единственно достойном для человека, два веселых, молодых и страшно талантливых парня создают вселенные, не ведая, что они творят на самом деле.

Высокий пафос сбила санитарка. Как насчет этих коматозных пациентов, спрашивает она. Это они нас выдумывают, или они сами выдуманные? Библиотекарь не знает, что сказать. Мямлит что-то о бессмысленности таких вопросов, что любая мнимость может породить бесконечное количество мнимостей как внутри себя, так и вовне. Но тут герой ставит вопрос ребром: так реален наш мир, или он чей-то художественный вымысел? Ответа не следует. Мы что, все тут на фиг вымышленные – и те, кто нас придумал – тоже? Молчание. Потом санитарка робко говорит, что, наверно, этого мы никогда не узнаем, и хрен бы с ним. Наше дело – жить себе, как живем и можем, а на все остальное забить болт. Воображаемый персонаж тоже ведь хочет пить, гулять, размножаться. Герой свирепо рычит на нее: как, дура, жить, когда все вокруг иллюзия?

Как жить? – переспрашивает, плотоядно улыбаясь, санитарка, да очень просто – регулярно и с удовольствием. И, сбросив с себя халатик, тащит героя на диван. Библиотекарь громко сглатывает слюну и отворачивается к окну. Чтобы не слышать их пыхтение, включает старенький и теперь уже бобинный магнитофон. Финал идет под ритмичные всхлипы ржавых пружин, в которые вплетается злой голос Кинчева: «Мы вскормлены пеплом великих побед…»

Вот, собственно, и все.

Андрей Чертков
От составителя (окончание)

Ну вот и подошел к концу второй том мемориальной антологии «Время учеников» в книжной серии «Миры братьев Стругацких». Очень хочу надеяться, что произведения, включенные в этот сборник, понравились вам так же, как и мне. Авторы старались как могли, пытаясь выполнить те задачи, которые ставили перед собою сами. Какие же? Каждый – свои. Читая эти вещи по порядку в процессе редактуры, я думал, что догадываюсь. Однако никого из авторов не спрашивал об этом – принципиально. Пусть это останется тайной каждого из них. Мне же остается сказать лишь немногое. Например, ответить на вопрос, который может задать иной дотошный читатель: «А почему в этом томе составитель не предоставил слово одному из творцов этих „миров“, одному из Учителей, которым посвящена антология – Борису Натановичу Стругацкому?»

Ответ прост – правда, вам придется поверить мне на слово.

Борис Натанович внимательно прочел рукописи всех произведений сборника, а с некоторыми авторами даже побеседовал лично. Когда же я позвонил, чтобы узнать его мнение, он сказал примерно следующее:

«Андрей, это будет хорошая книга, наверное, не менее, а в чем-то даже и более интересная, чем первая. Все произведения мне понравились. И состав любопытный. Однако мне не хотелось бы комментировать эти повести – это было бы непедагогично. Я не делал этого в прошлый раз, не буду и сейчас. А все, что я хотел сказать о Проекте в целом, я уже сказал в предисловии к первому сборнику».

Так неужели я имею право настаивать?

И вообще – еще не вечер. Я очень надеюсь, что примерно через год любители фантастики, собирающие серию «Миры братьев Стругацких», смогут поставить на свою книжную полку третий том антологии «Время учеников». Шанс такой есть. Потому что есть еще авторы, у которых имеются интересные замыслы, есть кое-какие идеи и у меня. Но одно могу сказать определенно: третий том антологии будет финальным, завершающим. Красивое число – три. Как сказал один из авторов данной книги Эдуард Геворкян – «сакральное». И мне оно, число это, очень нравится. Пусть вовсе даже не по тем причинам, которые приписывает мне тот же Геворкян.

Однако – все в жизни случается, и обстоятельства бывают куда сильнее нас. Поэтому я не хочу ничего обещать – чтобы не пришлось потом оправдываться перед читателями, не дождавшимися окончания нашего эксперимента, лукавой цитаткой из знаменитой «Сказки о Тройки»: «Есть предложение: ввиду особых обстоятельств прервать заседание Тройки на неопределенный срок». Нет, мне больше по душе другая великолепная фраза из той же повести. Помните кумачовый транспарант в кабинете, где заседала пресловутая Тройка По Рационализации и Утилизации Необъясненных Явлений? Ну, конечно же, помните:

«Народу не нужны нездоровые сенсации. Народу нужны здоровые сенсации».

По-моему, лучше не скажешь. Поэтому я затыкаю фонтан своего красноречия и просто говорю: «До встречи! Пока».

Искренне Ваш,
Андрей Чертков
Санкт-Петербург – Севастополь – Санкт-Петербург
Июль-сентябрь 1997 года

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю