Текст книги "Возвращение Алателя"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Сергей Малицкий
Возвращение Алателя

«Всегда Алатель возвращается…»

Со стороны невидимых гор подул ветер. Черные облака полетели на край неба. Стена травы вздрогнула, и серая, словно посыпанная пеплом, волна побежала к лесу. От реки потянуло терпким запахом лугового ореха. В воздух поднялись треугольники семян ночного белокрыльника и понеслись вслед за облаками. Все живое в лесу и на лугу спряталось и замерло, парализованное страхом.

Тень ужаса мелькнула среди деревьев и нырнула в траву. Стебли хлестнули по морде. Шкура намокла. Приятная свежесть пробежала по животу. Тень упала и перекатилась с боку на бок. В желудке заурчало. Неосторожный охотник был не лучшей добычей, но сытость наступила. Жаль, что они почти сразу умирают. Жаль, что не видят, как она их поедает. Может быть, надо начинать с ног, а не с горла? Она сглотнула кровавую слюну и вдруг замерла. Следующая жертва?

Тень почувствовала близость живого существа. Она ловила ощущения и эмоции как запахи. Чаще всего страх, ужас, беспомощность. Но не теперь. Неизвестный не боялся. Неприятное удивление переполняло его, но не страх. Тень медленно согнула мощные лапы иприжалась к почве. Ни звука не раздавалось вокруг, и все-таки кто-то был рядом. Ну не глупая же трава коснулась ее своею мыслью! Тень ужаса напряглась, рванулась к источнику брезгливости и вдруг поняла! Чужой в ней! Забрался внутрь и смотрел ее глазами! Поймать! Поздно…

Присутствие стерлось. Еще мгновение, ловя улетающее сознание, тень ужаса видела его глазами луг, себя, напряженную и черную на вытоптанной траве, и вот все исчезло. Неужели кто-то сумел вторгнуться в нее и так легко ушел?! Тень ужаса подняла морду и, захлебываясь ненавистью, огласила ночь парализующим воем, от которого у случайного путника, окажись он ближе, чем в полудне пути, неминуемо бы помутился рассудок. Если бы сердце выдержало. Но вой затих, и только прояснившееся черное небо смотрело на опустевший луг глазами двух лун. Красной и лиловой.

Часть первая
Уйкеас

Глава 1. Книга

1.

– Рядовой Арбанов!

– Я!

– Ко мне!

– Есть!

Молодой солдатик в высоленной потом форме, кирзовых ботинках и обвисшей панаме показательно бодро пробежал по песку и вытянулся перед вылезшим из раскаленного уазика офицером.

– Товарищ майор, рядовой Арбанов по вашему приказанию прибыл!

Майор снял фуражку, вытер серым носовым платком слипшиеся от жары волосы, вернул головной убор на место, поправил, приложив ладонь к переносице. Медленно, с нескрываемым сожалением оглядел солдата, перевел взгляд на отвалы песка, на брошенную беспомощную лопату, на огромный сверток зеленой маскировочной сети, на замершую у бархана разлапистую пусковую установку и побрел в сторону штабного шестьдесят шестого, бросив через плечо:

– Собирайся. Через пять минут выезжаем. Сначала в часть. Вечером поезд. Домой поедешь. В отпуск. Телеграмма тебе пришла. В штабе она.

– Есть собираться!

Солдатик неуверенно развернулся и побежал к машине, чтобы вернуться через несколько секунд с тощим вещевым мешком, противогазом, автоматом и свернутой в коричневую баранку шинелью.

Из уазика вывалился вялый тонкокостный ефрейтор в выгоревшем до белизны хэбэ и распластался в крошечном обрывке тени у переднего колеса. Арбанов, позвякивая амуницией, присел на колени.

– Слышишь, земляк?

– Тсс! – ефрейтор приложил палец к губам.

– Саранча стрекочет! – отмахнулся Арбанов. – Что за телеграмма?

– Весна! – мечтательно надвинул на глаза панаму ефрейтор. – Саксаул цветет! Кузнечики порхают! Скоро дембель!

– Скоро, скоро, – согласился Арбанов. – Кому скоро, а кому не очень скоро. Что за телеграмма? Что случилось?

– Отстань ты от меня, дух, – лениво проговорил пересохшими губами ефрейтор. – У тебя вода есть?

– Есть.

– Дай-ка, – ефрейтор протянул руку и, ощутив в ладони приятную тяжесть зашитой в суконный чехол фляжки, начал откручивать пробку.

Вдалеке послышался шум. Арбанов обернулся. Понукаемые рассвирепевшим майором из-под шестьдесят шестого, торопливо застегивая форму, выбирались трое сержантов во главе с заспанным лейтенантом-двухгодичником.

– Позавчера зампотыл на вторую батарею ездил, – зевнул ефрейтор, отдавая опустевшую фляжку и наблюдая за построением возле машины. – Жара – смертельная. Так вот, пока то да се, духи из радиатора всю воду высосали. И водила тот еще салабон, поехал, не посмотрел. Через сто метров движок стуканул. Так вот зампотыл прямо там этого водилу чуть не грохнул. Хорошо еще, что духи не успели морды умыть. По ржавчине на щеках вычислили.

– Неприятности у ребят, – заметил Арбанов.

– Это у тебя неприятности, – вяло прокомментировал ефрейтор показанный Арбанову из строя распекаемых солдат кулак. – Совсем ты нюх потерял. Приближение начальства влечет поднятие личного состава по тревоге при любых обстоятельствах! Тебе что, сержант не объяснял?

– Нет, – удивился Арбанов.

– Ну, так объяснит еще, – вновь надвинул на глаза панаму ефрейтор. – Загружайся. Майор ваш расчет уже отымел. Ты свое после получишь. Повезло тебе, земляк.

– Ну, готов? – спросил подошедший майор, вторично снимая фуражку и вытирая мокрую голову. – Вода есть?

Арбанов подал фляжку. Майор отвинтил пробку, допил остатки воды, покосился на усевшегося с бравым видом за руль ефрейтора:

– Этот хмырь, что ли высосал? Смотри, одна фляжка до обеда, хотя… Слушай.

Он подошел еще на шаг к вытянувшемуся по стойке смирно Арбанову, взял его за плечи, сжал, сминая скатку шинели, тряхнул так, что звякнула ложка о котелок в вещмешке, уперся в лицо жесткими бесцветными глазами.

– Ты, рядовой Арбанов, будь мужиком. Все через это прошли или пройдут. Никого не минует. Дай руку.

Арбанов отпустил ремень автомата и протянул ладонь. Майор сложил его пальцы в кулак, прикрыл сверху своей ладонью.

– Как тебя зовут? Сашка? Ну-ка сожми крепче кулак, Сашка Арбанов. Еще крепче! Еще! Вот так! Держись, парень. Мать у тебя умерла…

2.

Сашка ехал на верхней полке обшарпанного плацкартного вагона. Что-то оборвалось внутри и застыло. По узкому проходу пробирались озабоченные дехкане с узлами, в соседнем купе орали пьяные песни запоздавшие афганские дембеля. Пожилая узбечка в цветастом халате тыкала его в бок сухой рукой, приглашая спуститься к накрытому столу, на котором лежали лепешки, сыр, сушеная дыня, еще что-то. Сашка отрицательно мотал головой, поворачивался на бок и смотрел через пыльное стекло наружу. За окном сначала сияла оглушительная летняя жара, ближе к Ташкенту уже отцветала торопливая весна, а еще через некоторое время мимо застывшего в Сашкином представлении поезда побежала назад коричневая, сбрызнутая зеленью, неприветливая степь. Из утреннего тумана внезапно вынырнул уже совсем зимний Гурьев с бабушками, которые бегали под вагонными окнами, шумно предлагая какую-то снедь. Но вот и они остались позади.

В Волгограде поезд стоял двадцать минут. Сашка выбрался на заснеженный перрон, пробежал по переходу на вокзал, купил заскорузлую кулебяку, бутылку кефира, давясь, затолкал в себя нехитрую еду у буфетного столика и вернулся в вагон перед самым отходом. Стараясь не встречаться ни с кем взглядом, забрался на место, лег и закрыл глаза. Поезд дернуло, вагоны заскрипели и покатили. На изгибе путей у кургана в окне мелькнул тепловоз, затем сумрак сгустился, и больше видно ничего не было. Сашка лежал на животе, ощущая правой щекой каждое вздрагивание состава, и старался не шевелиться, чтобы боль не разорвала его на части. Колеса стучали, за бледной занавеской мелькали огни полустанков, но боль не уходила. Она накапливалась. И когда, подтягивая колени к груди, он уже начинал задыхаться, все та же сухая жесткая рука пожилой узбечки коснулась его затылка и стала медленно гладить короткие волосы. Усталый голос прорезался через плацкартный полумрак и незнакомыми словами принялся объяснять простые и понятные вещи, успокаивая и жалея. Слезы наконец выкатились из глаз, и боль утихла.

Проснулся он рано. Узбечки уже не было. Внизу, заставив узкое купе корзинами, сидели две немолодые женщины. Они старательно завтракали, вяло переругиваясь с солдатами, которые с похмельными лицами тоскливо шатались по вагону. До Москвы было еще далеко, но народ уже собирался. Сашка спустился вниз, свернул матрац, осторожно ступая между корзин, сел у окна и устремил взгляд на появляющиеся из-за придорожных кустов белые поля, покрытые грязными пятнами ранней весны.

Он был растерян. Сквозь горе отчетливо проступало одиночество. Кроме тетки у него не осталось никого. Сашка чувствовал, что потеря отца, разбившегося на стареньком жигуленке шесть лет назад, по-настоящему отозвалась в нем только теперь. В тот год обнаружилось, что мать – слабое и несчастное существо, и Сашке пришлось срочно повзрослеть. Он постарался заполнить собой пустоту, образовавшуюся в их жизни. И последнее время, вплоть до ухода в армию прошлой осенью, он думал, что все наладилось. Что горе, захлестнувшее мать, утихло. Она сама уже не казалась ему похожей на колеблющийся язычок пламени. Шесть лет он внушал матери, что его собственное, Сашкино, существование без нее невозможно. Иногда смотрел на ее склоненную голову и говорил про себя, «ты нужна мне, ты нужна мне». И однажды она почувствовала что-то, подняла голову и сказала: «Я знаю».

Тогда словно счастье вернулось в их дом. Даже Сашкины проводы в армию не были грустными. Так же как и письма, которые он получал от нее не реже раза в неделю. И вдруг смерть. Почему?

Он вновь задавал себе этот вопрос, потому что нелепость произошедшего не давала ему возможности приникнуть к своей боли, сжать ее в ладонях и согревать, согревать, согревать. До тех пор, пока она не перестанет биться, пока не замрет, не отпустит, не задышит ровно и глубоко. Станет привычной.

Сашка поежился, застегнул пуговицу рубашки, прижался щекой к холодному стеклу и стал вполголоса читать любимые строчки. Строчки, которые наполняли его какой-то особенной музыкой. Добавляли света в хмурое небо. Строчки, которые не понял бы ни один человек. Строчки, которыми начиналась Книга.

3.

Когда Сашке исполнилось шесть лет, и он стал, по словам матери, «маленьким взрослым», отец сказал, что знает тайный язык, на котором не разговаривает ни один человек на земле. В доказательство он произнес что-то певучее, плавное и свистящее, несколько сливающихся звуков и тут же объяснил, что так на этом языке звучит предложение сходить в парк развлечений и потратить там вполне определенное количество денег. Сашка был очарован. Не парком развлечений. Доверенной ему тайной. Правда, мать иногда хмурилась, когда они начинали вдруг шептать друг другу за столом какие-то странные фразы, потом это прошло. Что плохого, если детство ее ребенка будет ярче и дольше, чем у остальных детей? А затем отец принес Книгу.

Сашка любил книги. Они всегда были для него чем-то особенным. Может быть, отец втолковал ему это еще в раннем детстве, но, скорее всего, любовь к книгам появилась сама собой. Ему всегда казалось, что книга не только впускает его в себя, но и что-то меняет в нем самом. Ветры странствий, тропические ливни, шум крон вековых лесов, описанные в книгах, превращали его существование в сказку. Что могло быть лучше книги? Только удивительный рассказчик или собеседник, что, впрочем, одно и то же. Только отец, которого вскоре не стало. Но сначала он принес книгу. Очень старую книгу. Похожую на коробку для красок. Она холодила ладони черной деревянной обложкой и чешуйчатым переплетом и шуршала желтоватыми кожаными страницами. Они были заполнены от руки мелкими стройными буквами. Сашка недоуменно поднял голову.

– Да, – сказал отец. – Книга написана на нашем тайном языке. Ты уже знаешь множество слов, умеешь писать, поэтому сможешь прочитать все. Ты обязательно прочитаешь это. Ты вырос. Поэтому должен знать, что с возрастом сказки не исчезают, они становятся правдой или ложью. Прочитай Книгу, и потом мы поговорим с тобой о ней.

Этого «потом» не случилось. Отец отвез их с матерью в начале лета к тетке, вернулся в город, но до дома не доехал. Умер за рулем. Машина потеряла управление, съехала с дороги и, сминаясь в жестяную гармошку, закувыркалась в придорожном карьере. Тетка взяла на себя хлопоты, вернулась вечером домой, посмотрела устало на вжавшегося в угол дивана Сашку и сказала, ни к кому не обращаясь:

– Не понимаю. Не справился с управлением машиной. На сухой ровной дороге. Сердце биться перестало. Человек никогда не болел. Ни одной жалобы на здоровье. Я спрашиваю: разрыв сердца, что ли? Инфаркт? Нет, говорят. Плечами пожимают. Инфаркта нет. Сердце здоровое. Просто биться перестало! Окаменело оно, что ли? Что делать-то будем, а?

Она села на диван рядом с Сашкой, прижала его к себе и заплакала. В отличие от младшей сестры, которая тенью лежала в другой комнате, она умела плакать. Ей было легче. Сашка выбрался из-под ее руки, пошел на кухню, достал из портфеля Книгу, открыл. Уверенной рукой, плавными буквами, напоминающими арабскую вязь, на первой странице было выведено:

Эскитес Ас эс Офа о оро Гардс,

Эл-Лиа салс эс Ома и, Ома ор,

И сае, эно Алатель абигар,

па Меру-Лиа эс би наивар Гор,

па Меру-Лиа эс би эсала Сет,

па Вана эска эс би кей т Эл-Айран,

па Эл-Лиа эйтен эска эс би хнет,

ба эй баэска эс би хнет асэс Ан.

4.

Казанский вокзал встретил Сашку утренней пустотой и легким морозцем. Он спустился в подземный переход, окунулся в толчею метро, от которой успел отвыкнуть, и через час открыл дверь квартиры. В коридоре стояли незнакомые люди. Сашка вздохнул и, чувствуя, что тяжесть вновь начинает тянуть к земле, вошел в комнату.

Против ожидания все закончилось быстро. Женщина в гробу, который стоял посередине показавшейся чужой квартиры, показалась незнакомой. В уголках рта ее спокойного и даже как будто удивленного лица таилась боль. Сашка обнял бросившуюся к нему зареванную и осунувшуюся тетку, кивнул мелькнувшим знакомым лицам, взял стул и сел рядом. Но его как будто ждали. Затолкались плечами в дверях мужики с материной работы. Внизу у подъезда заурчал ритуальный желто-черный пазик. Возвысили голоса то ли искренние, то ли нанятые плакальщицы. Гроб проворно подняли, вынесли, постояли у подъезда, задвинули в недра автобуса, доехали до кладбища, накрыли крышкой, забили и опустили в черную землю, выковырнутую из-под снега. И Сашка, который против воли исполнял какую-то роль в отлаженном действе, ощущал себя лишним. Словно то, что должен был чувствовать при этом, пережил еще в поезде. Только когда над гробом занесли крышку, и тень упала на и так затененное отсутствием жизни лицо, он вздрогнул. Показалось, что мать падает в пропасть. Падает, тянет к нему руку, а он не может двинуться с места. Он повел плечами, оглянулся.

– Сашка! – тетка стряхнула с ладоней крошки холодной земли, обняла его, прижалась, уткнулась носом в солдатскую шинель. – Сашка! Что ж теперь делать-то?

– Тетя Маша, как же так? – спросил Сашка.

Мартовский ветер был морозным и влажным одновременно. Он ощутимо обжигал затылок. Начинало ломить в висках, но Сашка не решался надеть шапку и только потирал уши замерзшими пальцами.

– Холодно, поди? – нахлобучила ему на голову шапку тетка. – Поехали. Вот так вот, Саша. Вот так вот.

– Как же так? – стараясь не поскользнуться на обледеневшей тропинке, продолжал Сашка. – Почему? Ведь все же было хорошо!

– Значит, не было, – вздохнула тетка. – Да, Сашенька. Дядя к тебе приехал.

– Какой дядя? – удивился Сашка.

– Да вот, – она кивнула на медленно идущего впереди них седого сутуловатого мужчину. – Илья Степанович, почитай двоюродный брат твоего отца.

– У отца не было брата, – не согласился Сашка.

– Выходит, что был, – вздохнула тетка. – Он ко мне в деревню приехал. Постучал. Смотрю, приличный мужик вроде. Спросил, здесь ли Арбановы живут. Я говорю, что жили раньше, а вот уже как пятнадцать лет назад переехали в город. Оставили, значит, одинокую свояченицу за домом присматривать. А я, говорит, Илья Степанович Иванов, двоюродный брат Николая Дмитриевича Арбанова. Ну, я его и пустила. Сели, поговорили. Он документ показал. Паспорт. Рассказал, что в детстве бывал в этом доме. Что деда твоего помнит. Даже показал, как можно во дворе дверь с улицы открыть! На фотографиях старых назвал, как кого зовут. Все помнит. Пацаном в деревне нашей бывал, оказывается. Ну, я тащу его с собой на почту, звоню твоей матери на работу, говорю, что Колин брат нашелся. Она сначала удивилась, какой брат, спросила, а потом, наверное, вспомнила, потому что у нее дыхание перехватило. Мне потом с работы ее рассказывали, – тетка плавно перешла на всхлипывающий тон, – что она как сидела, так и повалилась с этим телефоном в руке на пол. Они там уже и скорую, и все. Бесполезно. Сердце не выдержало! Видишь, как получается? – тетка уже привычно скривила лицо, прижала к глазам мокрый платок. – Человек к нам с радостью ехал, а у нас-то горе!

Словно услышав, что говорят о нем, Илья Степанович обернулся, склонил голову, прижал ладонь к груди, поймал цепкими стариковскими глазами Сашкин растерянный взгляд и так же неторопливо пошел дальше. Сашка смотрел на его плавно покачивающуюся спину, слушал бессвязные теткины причитания и думал, что все могло быть причиной этой нелепой смерти, но только не предстоящая встреча с неожиданно объявившимся родственником. Скорее совпало сразу многое: и не до конца изжитая тяжесть потери Сашкиного отца, и неожиданный отказ сына поступать в институт, и его полугодовое отсутствие, и просто одиночество, и какое-то временное недомогание. Сашка перебрал в голове эти и еще какие-то возможные причины происшедшего и неожиданно подумал об очевидном. Ничто не объясняло внезапного ухода мамы.

– Ну, – тетка вздохнула, поправила на голове платок. – Сашенька, куда ты сейчас? Домой? Поехали ко мне. Полежишь, отдохнешь, поплачешь. Поехали? Вот Илья Степанович довезет нас.

Дядя стоял возле старой «Волги» и печально ждал окончания разговора. Сашка посмотрел на машину, на тетку, оглянулся туда, где на глубине полутора метров осталось то, что совсем недавно было его матерью, и покачал головой.

– Нет, тетя Маша. Я домой. Я завтра с утра к вам приеду. Мне домой сейчас надо. Хорошо?

– Так мы подвезем тебя! Саша!

– Не надо! – крикнул Сашка и запрыгнул в подошедший автобус. – До свидания!

5.

Дорога уходила вниз по склону и исчезала в чаще. С высоты лес казался обычным, но внимательного наблюдателя поразил бы величиной деревьев. Дорога, на которой в былые времена, без сомнения, могли разъехаться две повозки, превращалась на краю леса в узкую ленту. Но даже сверху были различимы чудовищные, в несколько обхватов, стволы. Лес подступал к началу склона и продолжался до горизонта. Далеко впереди над зеленым маревом угадывались массивы остроконечных гор, если только это не были тяжелые облака. Склон ощетинивался сухой травой, обильно усыпанной колючками. Да и сама дорога была всего лишь аккуратно расчищенной от скудного грунта и отшлифованной временем, ногами и колесами поверхностью горы. Серым и безжизненным камнем. Дорога лежала в ложбине, и стоя на ней, нельзя было увидеть границы склона. Чем дальше в гору, тем больше дорожное русло напоминало ущелье, которое на некотором отдалении превращалось в узкую щель. Она вертикальной линией прорезала надвое нависшую над путником каменную громаду и слепила лучами восходящего светила. И ни звука не раздавалось вокруг. Кроме слабого журчанья придорожного ручейка, гаснущего в валунах и колючках.

Сашка не мог разгадать смысл видения. Он всматривался в чащу, в небо, в кручу горы, пытаясь понять, ради чего, начиная со дня смерти отца, этот сон повторялся и повторялся. Сашка уже знал, что спуститься к лесу невозможно. С каждым шагом ощущение опасности придавливало к дорожному полотну, вскоре вовсе лишая способности передвигаться. Так же он не мог и подняться в гору, потому что свет, проникающий из ущелья, начинал слепить его, Сашка останавливался и просыпался. Попытки преодолеть один из отвалов ложбины тоже не приводили ни к чему. Колючки вцеплялись в одежду, пальцы соскальзывали с камня, ноги застревали в расщелинах. Он думал. Наконец решил, что стоит попытаться идти вверх, опустив или закрыв глаза. Главное – не смотреть на слепящие лучи.

Поднявшись на десяток шагов, Сашка остановился. Впервые ему показалось, что журчанье поблескивающего среди травы ручья сделалось громче. Он шагнул в сторону и почувствовал, что против ожидания трава не цепляется шипами за одежду, а покорно пружинит под ногами. Она словно хотела, чтобы он шел именно сюда. Сашка сделал еще несколько шагов и остановился у отвала, точнее, у начала ущелья, хотя здесь стена была невысока, едва ли много больше человеческого роста. Падающий с уступа ручей обдал его ледяными брызгами. Сашка нагнулся, оперся ладонью о стену, глотнул, утоляя жажду, и замер. Пальцы ощутили искусственную поверхность. Он отнял ладонь и увидел прямоугольную нишу. Ступеньку. Отступил назад, и заметил такую же нишу на метр выше. Каменный уступ, удобный, чтобы ухватиться за него при подъеме. Еще одну нишу почти на гребне. И понимая, что разгадка близка, прильнул к стене, ухватился за камень, как вдруг почувствовал чье-то присутствие. Кто-то был рядом. Враждебный, но одновременно безразличный, как зверь, который ищет жертву для пропитания. Зверь, обладающий интеллектом.

Сашка замер и мгновенно понял, что это ощущение из того мира, в котором он приехал с кладбища домой, прошелся по пустым комнатам, почувствовал накопившееся изнеможение, не раздеваясь, упал на диван. Испугавшись, он выбежал на дорогу и помчался навстречу слепящим лучам, будучи уверенным, что проснется.

В квартире никого не оказалось. Ощущение присутствия постороннего длилось всего секунду, затем оно улетучилось, но Сашка встал и зажег в комнатах и на кухне свет. Неожиданно подумал, что полугодовое армейское существование – было почти счастливым временем. Захотелось немедленно собраться, отправиться на вокзал и уехать из наполненной холодом квартиры. А как же уступы у ручья? Вернуться в видение, чтобы узнать, куда ведут каменные ступени? Сон не приходил. Пластмассовые ходики показывали половину шестого утра. Сашка сел за письменный стол, медленно оглядел книжные полки. Провел ладонью по блестящим эмалям значков, прикрепленных сомкнутыми рядами к куску бархата. Вгляделся в фотографию, где он сам, отец и мать, смеясь, парили в воздухе на цепочных каруселях. Все это вместе уже дало долгий прощальный гудок и теперь отплывало безвозвратно и навсегда.

Нет. Не все. Сашка выдвинул нижний ящик стола и запустил руку в тумбу. Книги не было. Он проверил еще раз, затем перевернул остальные ящики. Скоро Сашка уверился, что Книга исчезла. Еще через полчаса он вошел в утренний автобус и поехал к тетке.