Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Неужели ты и вправду решил со мной сражаться? Какая смелость! Может, передумаешь, а? Может, твои воины просто убьют меня в спину, а потом будут всем рассказывать, как Кулёма победил таучинского богатыря Киря?

– Кирь – великий воин, хоть и таучин! А ты – дерьмо! Выходи, я выпущу наружу твои кишки!

– Ты что, мавчувенская морда, и правда хочешь драться?! Да ты же обделаешься после первого же удара, ха-ха-ха! Освободись от мочи и кала перед боем! А пока ты будешь этим заниматься, пусть твои люди назовут свои имена!

Кирилл знал, что боевая «этика» таучинов и мавчувенов почти не различается. В данном случае он рассчитывал на то, что тундровики не умеют хранить тайн и свидетели обязательно разболтают всем, как было дело. Однако риск был довольно велик: свидетели могли оказаться близкими родственниками предводителя или зависимыми людьми, знакомство с «цивилизацией» могло смести в сознании аборигенов все правила первобытного «рыцарства».

Переговоры (взаимные оскорбления!) продолжались ещё, наверное, с полчаса. Кирилл стремился внести моральный раскол в ряды противника, пытался противопоставить Кулёму другим воинам, сделать их не участниками, а как бы судьями или в крайнем случае критически настроенными свидетелями. Когда ему показалось, что это удалось, он открыл дверь и с рогатиной в руках вышел на улицу. Его не расстреляли из луков, не набросились толпой – действительно предстоял поединок!

Противники были примерно одной весовой категории. Копьё у мавчувена имело стальной наконечник и к тому же оказалось на добрых полметра длиннее. Зато на Кирилловом имелось перекрестье, которое позволяло делать отводы. Он горько пожалел, что поленился довести режущую кромку до нужной остроты – мог бы просто перерубить древко противника, а так...

Они топтались друг против друга минут, наверное, десять, обмениваясь выпадами. Потом мавчувен потребовал сделать перерыв и принялся поправлять свои лёгкие кожаные доспехи. У Кирилла доспехов не было, зато появилось совершенно отчётливое понимание, что поединок он не выиграет: «Обидно и стыдно до слёз, но что делать, если я задыхаюсь, если безобразно медленно двигаюсь, если не могу доверять ногам, а правая кисть потеряла чувствительность?! К тому же в боку что-то дико болит при каждом движении! И противник-то не бог весть какой мастер... Одна радость: зрители стали «нормальными» – они, кажется, болеют не за «своего», а просто получают удовольствие от зрелища».

Начался второй «раунд». Кирилл решил двигаться как можно меньше, экономя силы, и сосредоточиться на креплении наконечника противника. Там была обмотка из тонкого ремешка, ничем, кажется, не проклеенная и дополнительной вязкой не укреплённая. Такая небрежность явно была следствием перехода на новый материал – у костяных наконечников хвостовики другой формы.

...Выпад – отвод, выпад – уклонение, глубокий проникающий – скручивающий блок, секущий на дальней и проникающий на корпус – уклонение...

Кирилл резко увеличил дистанцию и принял позу, означающую требование перерыва. Противник, конечно, согласился – отказывать в этом во время поединка нельзя. Он поднял своё копьё вертикально – с крепления наконечника свисал кончик рассечённого ремешка.

– Отдохни, старая баба! – сказал мавчувен. – Попей и поешь, а то ты плохо стоишь на ногах. Я же хочу, чтоб ты упал от моей раны, а не от усталости!

– О да! – в тон ответил Кирилл. – Мне надо подышать свежим воздухом, а то я просто задыхаюсь от твоей вони! Похоже, ты всё-таки нагадил в штаны, грязный мавчувен!

Сохранять воинственный и гордый вид учёному было мучительно трудно – перед глазами плыли круги, в груди першило и свербело, колени подгибались. При всём при том нужно было ещё и отругиваться на местном языке – чтобы не потерять лицо. А терять его в данной ситуации было нельзя – тогда просто убьют... Кирилл внутренне напрягся, сосредоточился, взмолился: «Ну же, ну!! Заметь, отреагируй! Ну же!!.. Есть!»

Состоялось: мавчувен заинтересовался состоянием крепления наконечника своего копья. Это состояние его обеспокоило, и перед Кириллом возник призрак надежды: «Починить, наверное, сможет любой дурак, но для этого нужно время, нужен перерыв. Данная пауза сделана по моей инициативе, и я могу прервать её в любой момент. А могу и не прерывать – теперь он будет только рад... наверное».

– Нет, Кулёма, – насмешливо сказал Кирилл, – пожалуй, я не буду больше сегодня с тобой драться. Уж больно сильно от тебя воняет!

– Ты просто струсил, поганый таучин!

– Таучины не знают страха, но они не любят нюхать чужое дерьмо! Иди домой, смени штаны и возвращайся!

Обмен любезностями шёл ещё долго, но поединок был приостановлен – на неопределённый срок. В соответствии с местными правилами любой из противников мог назначить время, когда бой будет продолжен. Кирилл этого не сделал, предоставив выбор противнику. Кулёма же данный вопрос... как бы замял. Мавчувена можно было понять: зачем сражаться, если ни славы, ни добычи от победы не будет? Даже зимовье разграбить не удастся, поскольку в нём наверняка уже завтра появится охрана.

Гости отбыли восвояси. Кирилл смотрел им в след и думал о том, что они, скорее всего, уже не вернутся: «Существует, правда, вероятность, что меня попытаются подстрелить „из-за угла“ – чтобы, как говорится, не отсвечивал. Впрочем, это мелочи по сравнению с главным: знал я, что дела мои плохи, но не до такой же степени! Похоже, надо ставить на себе крест или начинать тренироваться по-настоящему – в усмерть. В том смысле, что либо вернуть форму, либо сдохнуть...»

* * *

Промышленники вели строжайший учёт времени. Это было необходимо, поскольку соблюдение церковных праздников было для всех обязательным. Кирилл перестал верить числам и датам – ему казалось, что зима в этом месте планеты не кончится никогда. Однако она всё-таки подошла к концу. Снег осел, появились проталины. Одна за другой чуницы оставались в зимовье – дальнейший промысел терял смысл, поскольку соболь начинал линять. Когда собрались все, состоялся «разбор полётов». Кирилл уже знал, что шкурки соболей поступают в «общий котёл», а между артельщиками делятся деньги, полученные от их продажи. Это в отличие от белок, лис и горностаев, которые добывались «по случаю» и делились «в натуре».

Передовщик публично принимал у каждой чуницы её добычу, выслушивал доклады о прегрешениях рядовых и руководителей, определял наказания. Воздаяние за новые и прежние проступки производилось тут же: кого-то били, требуя каяться и благодарить за каждый удар, других заставляли глотать какую-нибудь гадость. Чунишники прямо с каким-то сладострастием «закладывали» друг друга и своих руководителей. Последние, естественно, в долгу не оставались. Кирилл подумал, что это, наверное, такая форма психологической разгрузки: люди очень долго находились в замкнутых малочисленных коллективах – в условиях информационного голода и дефицита общения. Ссориться, предъявлять друг другу претензии на охоте нельзя, значит, надо было терпеть и молча сносить обиды. И вот настал звёздный час – можно рассчитаться вполне безнаказанно, поскольку виновный на доносчика зла держать не должен. Данная процедура близилась уже к концу, когда случилось нечто из общего ряда выходящее.

Отчитавшись, члены очередной чуницы не заняли места среди зрителей, а остались стоять «на сцене».

– Что ещё? – вопросил Семён Щербатый. – Кайтесь, братие, не таитесь – Бог всё видит. Ну!

– Гаврила двух чёрных заныкал... – неуверенно проговорил чунишник.

– Что-о-о?!

– Утаил, значить, чёрных он.

Этот самый Гаврила, похоже, не сразу понял, В ЧЁМ его обвиняют. А когда понял, завертел головой и прямо-таки взвился:

– Поклёп! Навет!! Христом Богом!.. Да чтоб я?! Да ни в жисть!! Братцы, родненькия – как есть поклёп! Я же ни в жисть – вот вам крест святой! – ни в жисть!

– Ну, почто молчишь? – уставился передовщик на доносчика. – Крепи слово своё аль нечем?

– Чо крепить-та... – замялся промышленник. – Вон оне, в евойных санях лежат.

На переходах между станами каждый чунишник тащил за собой сани – грубое подобие оленьих или собачьих нарт. Помимо общественного груза, распределённого «по справедливости», на них помещался и личный скарб – посуда, спальные и охотничьи принадлежности, инструменты. Сани были общественными, но с момента начала охоты становились как бы неприкосновенной собственностью того, кому они выданы. Рыться в чужих вещах и тем более проверять, не слишком ли мало груза досталось товарищу, было строжайше запрещено. Зато подсматривать, следить друг за другом было не только можно, но и должно. Вот мужик и подсмотрел...

– М-м-да? Э-э... – замялся в раздумье Щербатый. – Вот ты и ты – быстро метнулись! Шо б одна нога... Нет, погодите! Всем миром пойдём: шо б, значить, без обману!

Артельщики дружно повалили на улицу. Досмотр «личных» вещей подозреваемого длился недолго.

– Вот оне!!

– A-а, гад!!

– Шо ж ты сотворил-та, выблядок?!

– Эт сколь же мы чрез него не добрали, братцы-ы?!

Кирилл уже освоился с обычаями промысловиков и понимал, в чём заключается ущерб, нанесённый Гаврилой артели. Соболь, как известно, зверь чрезвычайно умный и обидчивый. За любое нарушение охотничьих правил он наказывает неотвратимо и очень жестоко – перестаёт попадаться в ловушки. В большинстве случаев речь идёт о ловушках, поставленных самим виновником или чуницей, членом которой он является. Иное дело воровство – за это звери наказывают всю артель сразу. Как бы ни был велик «улов», остаётся простор для фантазии: а сколько могли бы поймать, если бы не эта сволочь?! Рыбаки знают, что самая крупная рыбка – это та, которая сорвалась. Промысловики же теперь поняли, что лучших соболей они упустили, и главное – сколько?! Помыслить страшно – аж дух захватывает!

Естественно, Гаврилу начали бить: сначала всей толпой, а потом образовали некое подобие очереди – чтоб всем хватило. Кирилл не стал принимать участия в этом богоугодном деле – так и стоял в сторонке. Некоторый (и, пожалуй, немалый) опыт у него имелся, так что судить он мог вполне профессионально: «Бьют исключительно ногами, обутыми в мягкую обувь. Причём целят в основном по корпусу, голове достаётся мало. Убивать или калечить, похоже, не собираются – в челобитной на промысел, вероятно, поименованы все участники, как что за труп придётся ответить. В финансовом же отношении Гаврила теперь натуральный покойник – его лишат положенной доли добычи и всё имущество отберут „на артель“. Пай каждого промышленника увеличится – чуть-чуть. Кажется, Гаврила был одним из тех троих, которые осенью привезли меня к зимовью. Видно, не удержался мужик и теперь попал по-крупному».

Экзекуция закончилась, и народ, обмениваясь впечатлениями, потянулся к зимовью. Гаврила остался на истоптанном снегу – стонать и размазывать кровавые сопли. Продолжение собрания началось с короткой молитвы. Потом передовщик огладил расчёсанную бороду:

– Ну, братие, уж и не знаю, простит ли Господь – всех нас Гаврилка во грех ввёл, аки змей бесовский. Кайтесь, кайтесь до кучи, кто што ишшо сотворил. Всё уж вкупе замаливать станем!

Некоторое время артельщики молча вздыхали, чесались, хлюпали простуженными носами. Потом раздался чей-то голос из угла:

– На... Ита... Симин Иванысь...

– А ну, вылазь суды! – нахмурил брови передовщик. – Вылазь и толком людям поведай, чо знаешь!

На свет выбрался косноязычный мужик, работавший в чунице, которой лично руководил артельный передовщик. Телосложения он был богатырского, но отличался исключительной робостью.

– Касу, сё касу, платсы... Хилюха Питый блал лыпу... Лыпу блал и ношью ил. Ката атин тута шил, тоша ил.

– Чо-о?! – передовщик резко обернулся и уставился на Кирилла. – Сё – правда?!

Учёный растерялся, опешил, обалдел, офигел – сколько ни подбери терминов, все будут к месту. Он ожидал чего угодно, только не этого, поскольку сделал всё возможное, чтобы исключить подобное обвинение в свой адрес. Продовольствие, а также наживка для ловушек сразу после обобществления были им скрупулёзно учтены – каждый кусок юколы, каждый шматок вяленого мяса. Соль, как главную ценность, он разделил на «навески» объёмом чуть меньше напёрстка и тоже учёл. Грамотность свою Кирилл скрывал и потому вёл бухгалтерию при помощи разнообразных зарубок и насечек. Была эта бухгалтерия совершенно открытой – каждый артельщик в любой момент мог потребовать и получить информацию о том, сколько чего было, сколько чего осталось и куда делось то, чего уже нет. Его проверяли все кому ни лень, и никогда никаких подозрений не возникало. Сам артельный передовщик не раз пенял Кириллу, что он «аки дитя малое» по любому пустяку требует руководящего указания: к какой пайке присовокупить завалявшийся рыбий хвост, сколько голов считать равноценной заменой одного брюха, чтобы не дай Бог кого не обидеть.

В чём же он ошибся? Какую оплошность допустил?! Гадать на эту тему было поздно: обвинитель полез под Кирилловы нары – к самой стене – и выволок на свет тощий холщовый мешок с заплатами. Мешок был развязан, на стол вывалено три вполне приличные сушёные рыбины. Кирилл знал их «в лицо» – ещё вчера они покоились в общественном запасе. Каким же образом они умудрились забраться в мешок? А потом заползти под нары? Да и тканевый мешок сам по себе имеет немалую ценность – откуда он мог взяться у «нищего» Кирилла? Отвечать на эти вопросы, однако, никто не собирался.

– Паскуда!!

– Иуда поганый!

– Сучий выблядок!!

– Не здесь! – притормозил передовщик. – Сё место свято – на волю пошли!

На всё про всё оставались секунды. Обувь была на ногах, верхняя одежда – кухлянка и меховые штаны – лежала рядом на нарах. Кирилл схватил одежду, махнул ею по близким лицам и заревел что есть мочи:

– Отвали! Дорогу!! Поубиваю, гады!!!

На секунду народ оторопел, и Кирилл ломанулся вперёд – к двери. Две-три руки попытались схватить его за рубаху, но неудачно, сбоку вывернулся лохматый мужик и облапил Кирилла за корпус – словно друга обнял:

– Куды?!

– Туды! – гаркнул учёный и, качнувшись, ударил лбом в лицо. Носовая кость противника хрустнула, и захват ослаб. Кирилл отпихнул мужика в сторону – прямо на руки соратникам. Ему оставалась всего пара шагов до свободы, но у самой двери кто-то удачно подставил ногу. Учёный споткнулся и на улицу вылетел буквально кубарем. Следом выскочили двое промысловиков, а остальные застряли в дверях – там возникла давка. Кирилл вскочил на ноги и...

И вдруг ощутил себя прежним – лёгким, сильным и почти неуязвимым. Он бросил одежду на снег и встретил набегающего мужика прямым в голову с правой. Того повело в сторону. Можно было обойтись чем-нибудь попроще, но Кирилл не удержался и врезал второму ногой в челюсть. Оба противника легли на снег. Больше на великого грешника никто не кидался: промышленники толпились возле двери, изумлённо рассматривая неподвижные тела соратников.

Народу у двери становилось всё больше, и Кириллу пришлось отступить на шаг, чтоб сохранить дистанцию.

– Ну, кто ещё хочет? Ты? Или ты?

– Убивец... – прошелестело в воздухе.

– Сами начали! Не брал я рыбу! Меньше вас жрал, чтоб чего не подумали!

Выражения глаз и заросших лиц рассмотреть было нельзя, но совершенно определённо чувствовалось: говорить, объяснять, оправдываться сейчас бесполезно. Все заряжены на одно: бить преступника. И били бы, но осуждённый атакует, а это, как говорится, ни в какие ворота не лезет, это порождает даже не страх, а оторопь.

На улице оказался передовщик. Наверное, ему нельзя было терять лицо.

– Ах ты, змеёныш, – проговорил Щербатый. – Пригрели гада, вскормили-вспоили Иуду!

Он двинулся на Кирилла – широкий, коренастый и, наверное, очень сильный. Однако «вдохновение боя» ещё не покинуло бывшего боксёра-второразрядника и каратиста. Мощный размашной удар был нацелен ему в ухо. Под чужой кулак учёный поднырнул и коротко тюкнул противника в область солнечного сплетения. Артельный передовщик остался на ногах, но дышать перестал и руками махать уже не пытался.

Кирилл отступил ещё на шаг:

– Не воровал я! И ты это прекрасно знаешь! Просто не мог воровать!

– Су-ука-а-а...

– Ладно!

Кирилл обошёл чуть покачивающегося передовщика, подобрал одежду и обратился к притихшим артельщикам:

– Никто больше в рыло не хочет? А то подходи – мне не жалко!

Ответом была тишина, точнее, злобно-испуганное сопение.

– Чёрт с вами! – сказал на прощанье Кирилл и добавил матерное ругательство. Он повернулся и зашагал по ближайшему накатанному санному следу прочь от зимовья. Преследовать его никто не пытался.

Глава 6
ТУЗЕМЦЫ

Подтаявший и снова замёрзший снег в лыжне держал хорошо. Кирилл шёл, размахивал вещами и радовался своему новому положению: он опять здоров, он, оказывается, снова может драться и побеждать! И самое главное – однообразная тягомотная жизнь кончилась. Что там впереди – неизвестно, но этот пушной маразм остался позади!

Потихоньку стало смеркаться, подул ветерок и как-то незаметно выдул из Кирилла эйфорию. Мысли в голове появились приземлённые и очень конкретные: «Куда же я иду? По этому следу к зимовью приходили и уходили люди одной из чуниц. В конце концов я доберусь до их первого стана – там плохонький шалаш и кострище. Ничего полезного на стоянках промысловики не оставляют – только обглоданные кости да собственное дерьмо. Отходов практически нет, поскольку тушки пойманных зверей – соболей в том числе – идут в пищу или на наживку. Оно мне надо? А собственно, что мне надо? В шалаше сохранилась, наверное, подстилка из веток – не замёрзну...»

Постепенно на поверхности оказался пласт других – совсем уж неприятных – мыслей. То есть получалось, что, «красиво» простившись с промысловиками, Кирилл сделал великую (пожалуй, фатальную!) глупость. «Организм сейчас „на подсосе“, никаких резервов нет – пропущенная кормёжка вызовет потерю сил, причём очень быстро. А вне жилья это приведёт ещё и к замерзанию даже при относительно высокой температуре. Без оружия и соответствующих навыков добыть еду в весеннем лесу очень трудно, разве что жевать кору и почки. Попробовать пешком добраться до острога? Простейший расчёт показывает, что сил на это не хватит, а чудес не бывает. Тёплые штаны и кухлянка позволят лишь оттянуть гибель от переохлаждения. Добыть огонь в принципе можно, но он ни от чего не спасёт, а сил потребует много...»

Из снаряжения у Кирилла был только нож – если, конечно, данное приспособление можно было назвать ножом. Дело в том, что с уменьшением пайков сушёную рыбу пришлось резать – целые куски кому-то доставались редко. У каждого охотника был свой нож, но притрагиваться к нему никто, кроме хозяина, не мог – табу. О своей нужде Кирилл объявил публично, и ему выдали ржавый кусок обруча от бочки длиною в ладонь. Железку Кирилл отчистил, расковал камнем, кое-как закалил и долго точил на куске песчаника. Потом – с её же помощью – сделал ножны.

В общем, по здравом размышлении получалось, что идти надо не вперёд, а назад – к зимовью. Надо принять побои и ждать вместе со всеми возвращения в жильё – вряд ли артельщики уморят голодом битого вора. «Вот уж нет! – усмехнулся этим мыслям Кирилл. – Что-то слишком много меня бьют в этом мире – хватит! Да я лучше вас самих передавлю поодиночке, сволочи!»

Сумерки сгущались, ветер усиливался, а охотничьего стана всё не было. Кирилл шёл и шёл вперёд. Его душевное возбуждение не утихало, оно стало каким-то мрачно-отчаянным: «Сдохну – и плевать!» Где-то в глубине то ли сознания, то ли подсознания всё-таки жила уверенность, что должно случиться чудо – просто не может не случиться! Ничего, кроме этой иррациональной веры, ему не оставалось – и он верил. Поэтому учёный почти не удивился, когда почуял запах дыма.

Ветер нёс его навстречу – как раз по санному следу. «Кто бы это мог быть? Пахнет горелым жиром, но ни таучины, ни мавчувены мясо на огне не обжаривают – только русские и изредка икуты».

Возле осевшего, полуразвалившегося шалаша в снеговой яме трепыхалось пламя костра. Двое сидели вплотную к огню и один чуть поодаль. От запаха подгоревшего мяса рот наполнился слюной. Её пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы произнести приветствие.

– Будь здрав и ты, паря, – прозвучало в ответ. Ни Кузьма, ни Мефодий со своих мест не поднялись. – Садись, Кирюха, – повечеряем.

«Ну, конечно, – вспомнил учёный, – они вроде бы собирались приехать весной, только я не понял зачем». Наклонно к огню было воткнуто несколько палок с нанизанными на них кусками мяса. Судя по всему, это была оленина, причём свежая. Один из «шампуров» Мефодий выдернул, осмотрел и подал Кириллу:

– На, пожуй, убивец.

– Сам такой, – буркнул учёный, принимая угощение. Под взглядами прищуренных глаз служилых он чувствовал себя прямо-таки голым – душевно голым.

– Не без того, – ухмыльнулся бандит. – Юколу-то совсем подъели?

– Есть ещё, – ответил Кирилл с полным ртом. – Как раз хватит, чтоб до травы копыта не откинуть.

– Оно и видно, – кивнул Кузьма. – Сколь соболей-та взяли?

– Одиннадцать сороков и шестнадцать, – ответил Кирилл. Хранить коммерческую тайну он не видел ни малейшего смысла. – А меня оговорили, будто еду ворую. Мешок с рыбой из-под моих нар достали. У меня и мешка-то никогда своего не было.

– Угу, – без малейшего удивления или сочувствия кивнул Кузьма. – А чо били мало?

– Совсем не били, – ответил Кирилл. – Вырвался я, по мордасам им надавал и ушёл. А вот Гаврилу отделали как следует – живого места не оставили.

– Гаврилу? М-да-а... А он чо украл?

– Двух соболей припрятал, а чунишник заметил и выдал. С ним всё ясно, а меня-то зачем оговорили? Что я им плохого сделал? Не ссорился вроде ни с кем...

– Хе-хе-хе! – мелко засмеялся Мефодий.

– Гы-гы-гы! – поддержал его Кузьма. – А ты не воруй, паря, гы-гы-гы!

– Что ржёте?! – слабо возмутился учёный. – Ничего я не брал!

– Ну и дурак! – сквозь смех проговорил Мефодий. – А дураков – бьют!

– Да уж, – отёр слезящиеся глаза Кузьма. – Распотешил – уф! Ладно... Чо там, Мефа, мясо не поспело ишшо? Этому тоже дай!

– Не обдрищется с голодухи-та?

– Могет, конешно, да снегу тут хватит.

Дальнейший разговор шёл с паузами – служилые трапезничали. Куски мякоти они срезали ножами и жевали, а то, что оставалось, бросали мавчувену, сидевшему в стороне.

– Ты, паря, аки дитя малое, – вещал Кузьма. – Глянешь – мужик мужиком, а послушаешь – и смех и грех.

– И откель ты такой взялся? – поддакнул Мефодий.

– Ты што ж, – продолжил бывший кат, – мнишь, будто невинен, а Гаврилка грешен, да? А того не разумеешь, что оне-та все икутские, а Гаврилка-та местный – с Айдарского, значить, острогу. Его и в артель-то зазвали, чтоб, значить, места соболиные показал. Оне-та друг дружке свои все, а энтот – чужой. Ты ж и вовсе с бока припёка!

– То есть... Ты хочешь сказать, что и его оговорили?!

– Знамо дело! И чёрных, небось, в бутор сунули да враз и нашли! Так?

– Ну, наверное... Но зачем?! Ведь грех же! Вместе работали, из одного котла ели, помогали друг другу и вдруг... Не понимаю!

– Че понимать-та? – вступил Мефодий. – Коль воровал и пойман, доля в общий кошт пойдёт. Хоть на копейку, да каждому прибыток – своим-та.

– Всё равно не понимаю... Доля каждого артельщика увеличится не сильно. Неужели ради лишней шкурки можно так обойтись с человеком?!

Вопрос был явно риторическим, но служилые переглянулись как-то озадаченно. Мефодий еле заметно пожал плечами, Кузьма вздохнул, почесал бороду и начал вещать, для убедительности помахивая оленьим ребром с остатками мяса.

– Слушай, паря, да на ус мотай. Чую, акромя нас никто те сей науки не подаст – так дураком и сгинешь. Наука ж в том... Ну, в обчем, может, там – на Руси-матушке – Андриан Первозванный и гулял. Может, там – на Руси Святой – од не овны и ход ют. Того мы доподлинно не ведаем. Однако ж всякий скажет, что тута святых отродясь не бывало. Тута лишь чёрт рогатый бродил да поплёвывал. Тута, паря, одне козлища да волки водются – рогами друг дружку пыряют да глотки рвут. Ежели не ты, тогда тебя – иначе не можно. Уразумел?

Кирилл хлюпнул носом и промолчал. Вступил Мефодий:

– Мнится мне, пустое это. Сколь этого парня ни били, а всё ума не вложили. Где уж нам-та, грешным, его поучать – так дураком пред Богом и станет.

– Али перед рогатым, – согласно закончил просветительские речи Кузьма. – Однако ж едва не припозднились мы, Мефа.

– А и припозднились бы – невелика потеря, – отметил Мефодий и обратил взгляд на Кирилла: – Чо зенки-та вылупил? Опять не разумеешь? А чо мудрёного-та? Коли артельщики приблудного малого сторожем взяли, значица, по весне – как ненужон станет – оговорят да побьют. Ты ж и вовсе подмогу им сделал – в леса ушёл. С них-та теперь какой спрос?

– Так вы знали, что так и будет?!

– Так ли, сяк ли, а думали подъехать ранее да расчёт за тебя стребовать. Теперь уж какой расчёт...

Кирилл промолчал – он и правда почувствовал себя овцой в окружении волков.

Самозваные учителя жизни некоторое время сидели у костра, ковыряя в зубах заострёнными палочками, а потом полезли в шалаш. Кириллу предложили к ним присоединиться или устраиваться где угодно – вон на нарте оленьи шкуры лежат. Учёный выбрал последнее и очень скоро уже слушал двухголосый храп.

«Интересно, – подумал Кирилл, – почему они уверены, что я их не зарежу спящими – в соответствии с их же законами?» Спать ему не хотелось, зато люто хотелось есть – глотать и глотать мясо. При этом он прекрасно понимал, что «с отвычки» ему больше нельзя. Чтобы хоть как-то отвлечься, учёный подсел к мавчувену, дремавшему прямо на корточках, и спросил по-русски:

– Ты кто? Зовут тебя как?

Туземец живо открыл глаза и уставился на Кирилла:

– Вашка я!

– Как?!

– Ы-вашка зыват я! – для пущей убедительности он ткнул себя в грудь.

– Ивашка? Иван, значит?

– Ыван, да. Шаман русский говорить так.

– Какой ещё шаман?!

– Большой шаман в большой дом. Дым пускать, вода мочить – Ыван говорить.

– Так ты крещёный, что ли?!

– Хрест-бог есть! – гордо заявил туземец и вытянул на свет нательный крестик. – Другой наш люди хрест нет, Ывашка есть!

– Понятно... А здесь-то ты что делаешь? Тебя каюром наняли?

– Нанять зачем? Друг говорить: ехать надо.

– То есть тебя друг попросил... Это что ж у тебя за друг такой?

– Моё друг – Кузьма! – с гордостью сообщил туземец. – Большой друг, сильный друг, злой друг. Наша люди никто такой злой друг нет! Сюда бить и сюда бить, бок бить, живот бить – очень хороший друг!

Под глазом у туземца действительно красовался изрядный синяк. Он так откровенно гордился побоями, что Кирилл начал сомневаться, правильно ли его понимает. Однако он вспомнил описание Стеллером отношений казаков и ительменов на Камчатке и мысленно махнул рукой – дикари-с! Вслух же буркнул:

– Нашёл чем гордиться!

– Моя гордиться – да! – распрямил плечи туземец. – Я бунт никогда нет, измена царь нет, ясак платить всегда! Я – русский быть, казак быть!

«Угу, – мысленно усмехнулся Кирилл, – нечто похожее я уже слышал – здесь. А дома читал – то ли у Стеллера, то ли у Крашенинникова. В общем, данный козёл вроде как волком быть желает. Или наоборот?» Выяснять этот вопрос учёный не стал, а отправился спать: откровения туземца произвели на него такое тошнотное впечатление, что есть совершенно расхотелось.

* * *

Утром народ начал собираться в дорогу. Как выяснилось, прибыли сюда старые знакомые на трёх нартах с десятком то ли запасных, то ли «кормовых» оленей. По-настоящему была загружена только одна – которой управлял Ивашка. Служилые передвигались налегке – везли только спальные принадлежности и оружие. Сборы заключались в том, что с Ивашкиной нарты к Мефодию перегрузили несколько мешков. В одном из них что-то булькнуло, да и видом он напоминал бурдюк.

– Травяно вино! – сообщил Кузьма и подмигнул. – Промышленным, поди, с устатку-то всласть будет!

– Откуда?! – притворно удивился учёный.

– По первости его на Лопатке сидеть навострились, а таперича и тута народ втихаря курит. Трава ента и здесь водится.

– Тайком-то зачем? – поинтересовался Кирилл. – Что такого?

– Того! – усмехнулся служилый. – У царёвой власти длинная рука! Нонеча не приказчик в остроге всему голова, а Петруцкий – комендант зовётся. Не ровен час монопольку объявит, винокурни – у кого каки есть – в казну приберёт. С него, злыдня, станется!

Между тем мавчувен привёл и запряг оленей, груз был увязан.

– Тывотчо, паря, – сказал Мефодий, – посиди-ка тут с Ивашкой. Неча промышленным глаза мозолить.

– А сбегёт? – как бы засомневался Кузьма. Прищуренные глаза его смеялись. – Не любы мы ему!

– Сё внятно, – кивнул напарник. – Чай не бабы мы, почто нас любить-та? А чтоб не сбёг, мы груз поскидаем да Ивашкину нарту с собой заберём!

– Эт верно! – признал бывший кат. – Не скучай тута, Кирюха, – к вечеру, Бог даст, воротимся.

Они действительно вернулись вечером, причём даже не очень поздним. Служилые были навеселе (мягко выражаясь), сивухой от них разило метров на десять, и говорили между собой они в основном на непонятном тарабарском языке. Ехали они почему-то вдвоём на одной нарте, за которой трусила на привязи пара свободных оленей. Груза у них явно поубавилось.

Упряжка остановилась, Ивашка подошёл и собрался распрягать животных, но служилые набросились на него вдвоём:

– Уди! Уди отсель, нехристь поганый! Трогать не моги!

– Моя хрест есть, – робко пробормотал мавчувен, но его не услышали.

– Пшёл вон, падаль! Тута богатство наше! Не виш – расторговались мы... Шоб духу твово тута не было! Без малого два сорока взяли, внял? У-у, рожа мавчувенская!

Туземец ситуацию понял и исчез вовсе – спрятался за кустами, чтобы не попадаться на глаза. Кузьма с Мефодием довольно долго возились возле саней – что-то там развязывали или завязывали. При этом они явно о чём-то спорили, даже, кажется «об заклад бились». В конце концов они угомонились, заползли в шалаш и принялись храпеть – кто громче. Несчастные олени так и остались стоять запряжёнными.

Кирилл некоторое время сидел у костра, слушал чужой храп, жевал слегка обжаренную оленину и смотрел то на сани и оленей, то на темнеющее небо над верхушками деревьев. Потом встал и знаками подозвал туземца:

– Поехали отсюда, Иван!

– Ни-ни-ни! – испуганно замотал головой мавчувен. – Башка бунтовать нет! Башка измена нет!

– Ну, как хочешь, – вздохнул учёный и решительно направился к упряжке.

Олени от него шарахнулись, но сдвинуть нарту с места не смогли – она была с двух сторон «заякорена» кусками оленьего рога. Кирилл осмотрел и ощупал груз: мешок с пушниной, две потёртые шкуры, которые ездоки подкладывали под себя, длинный тяжёлый замшевый свёрток (ружьё?!) и кусок оленьего бока без упаковки. Длинный гибкий шест погонщика с костяным набалдашником на конце валялся на снегу рядом. Кирилл достал свой «нож», перерезал ремешки и сбросил на снег все, кроме подстилок и мяса. Потом подобрал хорей, уселся поудобней и вытащил из снега «якоря». Он оглянулся на шалаш, прислушался к переливчатому храпу и подумал, что ему решительно нечего пожелать на прощанье этим «людям». Проклясть их он тоже почему-то не может.